Вообще, не считая этих маленьких приключений, в ее жизнь все было весьма однообразным ‑за все это время она пару раз уходила вглубь диких просторов за материалами для ее технических экспериментов и сырьем для пищевого автомата. Этот портативный вариант в еду мог переработать любую массу – разве что из песка не вышло бы приготовить обед, но для обогащения получавшейся после переработки растительной или животной массы была нужна дополнительная кассета с концентратом витаминов, микроэлементов и геноусилителей. Такие кассеты часто выкидывали целыми партиями из-за брака или из-за того, что снова распоряжением Совета Матерей перечень генных модификаций изменился и те геноусилители, которые были заложены в огромных партиях плюскассет (они так назывались), оказывались вне Основ. А так как подобные распоряжения поступали с завидной регулярностью, то главное было просто успеть сразу после выгрузки мусора, потому что и умницы бактерии не дремали.
За все лето Грета накопила достаточный запас плюскассет и усовершенствовала немного пищевой автомат – теперь он не только мог перерабатывать морскую воду в пресную, но и предлагал три вида напитков – кофейный, лимонный и чайный. Правда кофейный был ужасен и на вкус напоминал жженый хинин, но Грета слишком привыкла с утра пить хоть какой-нибудь кофе, а того запаса, что оставила ей Нада при ежедневном употреблении хватило бы от силы на пару месяцев, поэтому Грета чередовала.
В выборе еды она всегда была неприхотлива и безо всякого сожаления о естественном меню, которое преобладало в поселении, снова, как в былые времена, перешла на пищевую массу. Ее автомат был еще из той старинной линии, которая предполагала не геометрические фигуры, а симулировала формы естественной пищи – рыбки, птички, разные овощи – это очень разнообразило быт Греты, она с удовольствием играла в эту игру.
За это время ей удалось собрать довольно приличный инфомодус, хотя опробовать его в полной мере она опасалась – конечно предположение о том, что полисы мониторят побережье было маловероятным, но рисковать безопасностью поселения Грета не хотела. Поселение после последнего налета немного расслабилось и все лето находилось на одном и том же месте, и даже когда Грета направилась вдоль побережья на запад, поселенцы не собирались покидать насиженного места.
Думала ли она о Брите? или о Свете? Вспоминала ли? Жалела? Грустила? Конечно, бывало всякое… Но теперь ей было сложно представить, что присутствие кого-то рядом с ней руководит ее существованием – сейчас ею руководила только погода. У нее не было ни планов, ни задач… Это было очень непривычно, но поначалу не было и времени, задумываться об этом – все время отнимало налаживание одинокой жизни и приготовление неизбежного путешествия. Зимой береговая линия становилась непригодной для жизни – пещерки затоплялись, осыпались, ветер на побережье был таким, что и удержаться на ногах не всегда удавалось, а от воды вело влажным промозглым холодом.
Бриту она вспоминала несколько раз, снова и снова обращаясь к помощи тех мелочей, которые та упаковала ей в сумку. Грета вспоминала Бриту напыщенной и обиженной, злопамятной и самодовольной, и никак не могла понять ее поступка – так заботливо и предусмотрительно упакованной сумки… Несколько самораспаковывающихся пакетов с конфетами Грета скормила своему пищевому автомату и изредка пила сладкие напитки, остальное содержимое сумки каждый день проверяла на предмет бактериальной эрозии и тщательно следила за тем, чтобы все что можно было просолить – было просоленным, то, что просаливать было бы жаль, пока были запаси антибактериальной эссенции, обрабатывала ею.
За лето она сносила тот комплект одежды, в котором она ушла из поселения, и в первые пасмурные и прохладные дни, в новой одежде, полностью оставившая любые воспоминания как о поселении, так и жизни в полисе, Грета направилась на запад, вначале по побережью, а потом, когда берег повернул на север, углубилась в дикие просторы. По дороге натыкалась на поселения и останавливалась на время – поселенцы принимали ее как свою, она уже давно не выглядела как беглянка, теперь она была старожилом диких просторов. Иногда издалека видела огромные спирали цилиндров ДНК-полисов ‑ они мало чем отличались друг от друга, подходить ближе Грета не рисковала, ‑ все необходимое при желании можно было или найти в мусорных кучах и отвоевать у умниц-бактерий, или сделать из найденного все в тех же кучах.
Так она кочевала из поселения в поселение, ни с кем особо не сходилась. Обычно Грета оставалась в поселении до тех пор, пока ее помощь поселенцам не оказывалась для них жизненно необходимой. Как только появлялись первые признаки такого к ней отношения, она вначале предлагала научить кого-нибудь тому, что знает сама, но поселенцы обычно искренне удивлялись – разве можно научить другого тому, с чем так легко справляется она? Зачем же? Ведь она уже делает это. Вначале Грету это выводило из себя. Она даже пыталась объяснять что-то этим людям, но потом просто уходила в другое поселение. Так за несколько лет она ушла далеко-далеко на запад. Прошла море по отмели, прошла горы, прошла холмы и поля…
Чем дальше она уходила от того места, где был ее полис и ее первое поселение, тем непонятнее были люди. И она была непонятной для них. Не только язык и свои особые ритуалы, которые считали своим долгом отрабатывать эти невежественные люди, не только правила общежития и удивительные требования к еде и одежде… Было еще одно обстоятельство, которое в конечном итоге заставило ее повернуть обратно – от поселения к поселению она встречала все больше мужчин всех возрастов и все меньше женских особей. Смерть многих из них происходила на ее глазах – и что-то во всем этом было странное.
Огонек в ночи
Этим утром, зимним дождливым утром, Грета долго просыпалась. Она несколько раз пыталась открыть глаза и сбросить с себя жалкие влажные тряпки, которыми укрывалась от ночного холода, но не могла. Она знала, что все равно надо встать и идти, потому что на этот раз она остановилась слишком близко к границам какого-то полиса, так близко, что иногда до нее порывами ветра доносились объявления на каком-то странном наречии – сейчас по всему миру говорили практически на одном и том же языке, однако особенности произношения и специфические словечки были в каждой местности свои.
Вот и сейчас ее разбудили доносимые порывами ветра звуки, словно кто-то силился что-то сказать, но выходило только мычание. Грете показалось сегодня это мычание каким-то особо тревожным.
Несколько ночей она провела в полуразвалившемся подземном строении – это были узкие коридорчики и небольшие ниши, выложенные природным камнем, таким чистым, как будто только вчера его натирали уборщики. Видимо, эти подземные переходы достаточно долго использовались людьми и даже теперь, когда это полуразвалившееся нечто давно необитаемо, умницы бактерии все равно находят здесь, чем полакомиться. По тому как был уложен камень Грета сделала вывод, что эти строения относятся к древнейшей эпохе, и даже в новосредневековый период, когда собственно и начался отчет их Основ, эти камни уже были старинным напоминанием о том, что так было не всегда.
Недавно в этой местности бушевал ураган – Грета наблюдала его со стороны, он-то, скорее всего, и оголил эти забытые всеми строения. С некоторых пор Грета завела у себя привычку вести метеонаблюдения: все, что она отмечала самостоятельно и все, что подсказывал ей инфомодус – он все-таки очень ее выручал – позволило сделать ей вывод, что буйство стихии обычно происходит по одному и тому же сценарию – ураган, обычно, начинался именно на дикой территории, потом, набирая силу направлялся на полис, после чего где-то там в самом полисе и умирал. После этого, он собирался снова, но уже в другой точке диких пространств, и снова шел на полис, и опять, и опять. Таким образом выходило, что количество и качество проявлений стихии в полисе напрямую зависело от того, чем окружен полис – если это вода, то поднималось цунами, если это поле – налетал ураганный ветер или полис заваливало всевозможными мертвыми букашками, а то и дикими птицами, если это горы – полис закидывало камнями и сухими молниями, лес – иголки, сухие листья и ветки ураганным ветром и ливнем заполняли переходы от цилиндра к цилиндру, пустыня – пыль и песок забивали самые мелкие отверстия и выводили из строя наружную технику: дождь, снег, град, жара, ветер – все это, зарождаясь на диких просторах, демонстрируя естество и величие природы, со всех сторон как магнитом притягивалось полисом, и там превращалось в бессмысленное и беспощадное разрушительное действо.
В этих каменных переходах было спокойно и безопасно, но сыро, промозглая погода очередной зимы, проведенной Гретой в скитаниях по диким просторам, угнетала ее, она так соскучилась по солнцу, она даже была готова терпеть нестерпимую жару, но только бы проснуться утром и увидеть, как встает солнце; как оно целый день беспощадным раскаленным кругом висит над головой, как от земли поднимается марево… Грета поняла, что снова задремала, когда нестерпимая жажда выдернула ее из забытья. Все тело ломило, двигаться не хотелось, но в горле пересохло так, что, казалось, даже течение мысли остановилось, не в силах продраться через пересохшие пути.
Грета попыталась открыть глаза – веки распухли и не открывались – она поднесла руку к глазам и ощупала их – веки за ночь заросли коростой, которая и не давала глазам открыться. Пить хотелось нестерпимо, и она попыталась наощупь найти емкость с водой. Движение руки и попытка поменять положение тела на лежаке вызвали у нее откровенную боль – ей казалось, что кто-то выкручивает ей руки, а в спину впились тысячи тонких игл. Она хотела закричать, просто закричать – выплеснуть отчаяние, выплеснуть безысходность своего добровольно-вынужденного одиночества, но даже в крике ей было отказано – пересохший рот изобразил какие-то потрескивание, и Грета отключилась.
В следующий раз она пришла в себя, когда вокруг было уже темно. Грета проснулась от холода – размякшую влажную одежду и те тряпки, которыми она укрывалась прошлой (наверное, прошлой!) ночью доедали умницы бактерии. Тело все так же ломило, но теперь боль не была такой резкой. Грета, ледяными, одеревеневшими от холода пальцами разлепила глаза – засохшая короста царапала нежную кожу век, но эта боль была ничто по сравнению с безысходностью тупой ноющей боли, которая овладела всем телом Греты. Грета медленно приподнялась на лежанке – сухие ветки, на которых она лежала – просели, видно, тоже проедены, ‑ мелькнуло в голове, ‑ подтянула к себе сумку – сумка всегда была неподалеку и попыталась раскрыть ее – руки не слушались. Все тело Греты сотрясала какая-то странная внутренняя дрожь, мелкая и противненькая, она лишала ее сил и способности соображать, дышать, Грете казалось, что она не помнит, как это – дышать. Грета пока оставила сумку и взглядом поискала емкость с водой – воды не было, а недоеденная емкость валялась под тем возвышением, на котором она устраивала себе лежанку.
‑ Сколько же провалялась…‑ обычно емкости без обработки хватало на два-три дня – их специально делали из особого материала. В сумке была еще одна емкость с водой, Грета снова попробовала ее открыть. Пальцы не слушались, и она попыталась растереть их рука об руку, но каждое движение руки делало безысходность боли еще более невыносимой. – Вот и хорошо, вдруг подумалось Грете, ‑ она даже улыбнулась где-то глубоко внутри себя, ‑ вот и хорошо… Она попыталась подтянуть под себя ноги, чтобы остаться в своей любимой позе, ей даже показалось, что это у не получилось, ‑ прислонилась к стене, и закинув голову вверх к каменному чистейшему потолку, закрыла глаза.
Ей грезилось море. Оно шептало так громко и неразборчиво, что Грета перестала слышать… А еще дельфин, он снова толкал ее в спину, ‑ Грета была несказанно рада – дельфин снова подплыл к ней… Только вода была очень холодной – чистой, удивительно прозрачной, и нестерпимо холодной. Грета смотрела на дельфина и видела, что он издает звук, она ждала, они хотела услышать тот самый образ звука, который так поразил ее однажды, но звук был другим – странным, воющим, дребезжащим…
Грета вынырнула из сна – ее каменное убежище сотрясало как будто от гравиволн, резкие звуки пролетающих гравилетов резали воздух пронзительным механическим дребезжание, из полиса доносилось завывание сирен.
Грета попыталась встать – ноги затекли и не хотели слушаться, тело была крупная дрожь – она была абсолютно голой – все лохмотья уже были подчищены умницами. Поискав глазами сумку, Грета не сразу ее заметила, потому что все вокруг и сумка в том числе было засыпано пылью, которая продолжала сыпаться с потолка и стен. Стряхнув пыль с сумки Грета негнущимися синеющими пальцами после нескольких неудачных попыток все таки открыла сумку – герметичность сумки нарушена не была и это давала надежду на то, что Грета сможет восстановиться. Первым делом Грета достала согревающий препарат и наклеила его на ключицы и на ноги чуть повыше щиколоток. Потом достала воды и сделал несколько небольших глотков – вода вызвала тошноту, но так как Грета несколько дней ничего не ела, вернув природе эти несколько глотков воды и закашлявшись, Грета решила пока больше не экспериментировать. Воду она употребила на то, чтобы умыть залипшие глаза, затем обработала их антибактериальным спреем, обработала горло, долго справлялась с рвотными позывами, снова обрабатывала глаза от выступивших на них слез… Согревающие пластыри сделали свое дело – несмотря на то, что окружающая температура была далеко не комфортной, Грете было тепло. Она осмотрела свое тело, провела автопальпацию, обработала тело антибактериальным спреем, изведя на это целый баллончик, которого при обычных условиях ей бы хватило на полгода, и оделась в новый – последний из тех, что она унесла из своего первого поселения – комплект одежды. Тело уже не болело, но было каким-то странным, Грета то и дело ловила себя на ощущении, что оно ее не слушается – будто временно ей выдали другое тело ‑ оно и правда, как показал осмотр, стало каким-то иссохшим и дряблым. – Обезвоживание…сколько же тут провалялась… Но больше ее интересовали звуки извне, уже, впрочем затихающие. Грета включила инфомодус – новостная лента была представлена одной повторяющейся новостью – полис № 34 принимает Матерь всех Матерей!
Грета выключила модус и погрузилась в воспоминания – ей вспоминался ее первый опыт созерцания Матери всех Матерей, она вспомнила удивительную радость открытия и разочарование фальсификацией, гордость за себя и свою проницательность и раздражение Бритой, ее нежеланием поначалу видеть очевидное… Брита… Наверняка Брита тоже в одном из этих гравилетов и сегодня будет здесь…
Грета попыталась найти в себе хоть какую-нибудь завалящую эмоцию по этому поводу, но нет…Ни добрых ностальгических чувств, ни сожалений, ни зависти, ни злости, ни жалости, ни разочарования…Ни-че-го.
Грета осторожно достала из сумки еще два препарата, назначение которых был ведомо только ей одной, наклеила на себя очередные лечебные пластыри и стала тщательно паковать сумку так, чтобы все осталось в целости и сохранности внутри нее. Закончив с этим, Грета перебрала остатки лежака ветку за веткой в поисках соли – у нее в карманах комбинезона всегда были большие и не очень куски соли, которые она использовала для просоления того, что можно было просаливать – соль нашлась, правда, некоторые куски почти растворились от сырости и белесой кашицей лежали на камнях – эту кашицу Грета употребила на то, чтобы просолить поверхность сумки, остальные снова рассовала по карманам.
Отсюда надо было уходить. И сейчас самое время – все силы, в том числе и дискаверы, скорее всего, брошены на обеспечение безопасности высокого собрания и границ полиса. Грета даже не стала дожидаться темноты – закинула за спину сумку и пошла на восток – в сторону своего полиса.
В последние годы привычка ходить стала для Греты потребностью, даже тогда, когда она могла оставаться на одном месте, но ей необходимо было подумать, Грета долго бродила по лесам, полям, лугам…Идти и думать, идти и думать…Нет, она не заставляла насильно себя думать, да и вряд ли кто-то другой, загляни он в голову Грете, назвал бы это думанием, или размышлением. Скорее всего он нашел бы голову Греты в состоянии первозданной чистоты, в которой нет никаких мыслительных потоков, нет образов, нет желаний… С первым шагом Грета впадала в удивительно блаженное состояние прозрачной ясности – если бы кто-то ее спросил, о чем она думала, когда шла – она бы ответила: – Обо все и ни о чем, ‑ и не соврала. Если бы кто-то спросил ее, как же ей удалось сделать такие удивительные и верные выводы из той обрывочной и искажённой информации, которой она располагала, она бы сказала, что все слишком очевидно чтобы цепляться за разрозненные детали и придавать значение фактам.
Грета шла по ночам и отсыпалась в укромных местечках днем, больше не примыкая ни к одному поселению. Она уже знала, что поселенцы вымирают от какого-то вируса. Еще она знала, что тогда в катакомбах она должна была умереть, но выжила, благодаря тому, что в ее организме нашлись антитела к вирусу-уничтожителю…А это значит…а это значит, что вирус-уничтожитель – прямой наследник того штамма, которым ее проверяли перед посвящением в кураторы, и который смогла победить Брита… То есть Брита… Брита… скорее всего и есть…мать нового вируса…
Грета резко остановилась и лихорадочно стала доставать из кармана инфомодус, запустив его – схватила глазами всю новостную ленту, уместившуюся на небольшом экранчике, озадаченно хмыкнула себе под нос и выключила его.
На секунду Грете показалось, что они с Бритой оказались виновниками глобальной катастрофы, человечество вымирает и то собрание, звуки которого вернули Грету к жизни (какая это была бы ирония!), как раз и собиралось по этому экстренному поводу. Но в инфоленте, наоборот, говорилось о новом прорыве глобальной научной мысли, благодаря которому человечество сможет восстановить популяцию своего второго вида – популяцию мужчин.
И действительно, опыты Бриты в конечном итоге привели к созданию такого вируса, который, выстраиваясь в ДНК мужской особи, обеспечивал ее витальность и на фоне гормональных изменений.
Только неясно, почему умирают поселенцы… И тут Грета вспомнила, что среди умирающих, умерших и заболевших почти никогда не было мужчин… в одном из поселений среди заболевших, но выздоровевших были совсем маленькие девочки, которые были выкрадены из миссии продолжения рода поселенцами незадолго до того, как к ним присоединилась Грета…Одна только, наверняка, останется недоразвитой… слишком высокая температура… слишком долго они не могли ее сбить…Из всего этого вытекает, что вирус работает только в отношении женских немодифицированных особей. Грета тоже была немодифицированной особью, но она уже была знакома с этим вирусом. Они все втроем оказались немодифицированными… Надо же Светка это как смогла разузнать…Светка…
Грета похолодела – она даже сама не ожидала, что предположение, правда вполне обоснованное, но все же предположение, о том, что Света может…быть…не быть…повергнет ее в такое отчаяние.
Обрекая себя на добровольное одиночество, Грета все-таки не была одинока – она держала в голове и сердце Свету, Наду, даже Бриту – иногда представляла, чем бы они могли быть заняты в тот или иной момент, спорила с ними, советовалась, помогала сочувствием… Они были с ней, потому что ей и в голову не приходило, что кто-то из них может уйти…уйти насовсем!?
Грета прибавила шаг, и чуть не побежала, но скоро выдохлась, но не физически, нет. Просто ей пришло понимание того, что она не в силах остановит неизбежность конца, и что даже если она успеет застать последние дни, часы, минуты жизни тех, кто стал частью ее, это не спасет ее от саморазрушения, и будет ли она только догадываться о том, что их больше нет, или своими глазами увидит, как они уходят, ‑ этих частиц ее личности не станет… зачем же она пустила их так глубоко? Зачем позволила им стать необходимыми себе?! Она, которая всю жизнь стремилась не быть нужной другим, чтобы не связывать других собою, сама оказалась связанной оставленными ею людьми…
Небо уже серело и нужно было искать какое-то убежище, но Грета не могла сейчас остановиться– она чувствовала, что если остановится сейчас, то остановится навсегда…Зачем куда-то идти, если все, что тебе нужно всегда с тобой? Зачем уходить, если ты и так один?! Зачем возвращаться, если те, кто был с тобой все эти годы давно уже не те, а возвращение к ним другим принесет только боль и разочарование…
И Грета решила вернуться… Если Нада и Света…если их нет, то они навсегда будут такими, какими придумала их она, Грета! Через пару дней пути Грета вышла на берег моря и ещё пару дней шла вдоль берега.
В один из ярких весенних дней на берегу ей встретилось двое подростков – они были угловаты и нескладны, но полны здоровья и сил и никак не походили на тех хилых, аморфных существ, которых тогда Грета и Брита видели на бусине Светки. После того раза Брите ни разу не удавалось встретить в послениях именно подростков, она встречала молодых и зрелых мужчин и даже одного старичка – там, глубоко на востоке, встречала маленьких мальчиков и девочек в том возрасте, когда пол не имеет никакого значения, нескладных девочек подростков… но мальчиков-подростков видела впервые.
Они шли ей навстречу, оживленно что-то обсуждая, причем говорил, в основном один, а второй время от времени одобрительно кивал головой, но делал это с таким чувством собственного достоинства, что Грета невольно остановилась, посмотреть на это. Этот второй (или даже скорее первый!) выглядел несколько более складно по сравнению со своим сверстником, несмотря на то, что последний был несколько выше и шире в плечах. Стараясь идти не так неуклюже, как это предполагал глубокий песок, подросток вышагивал почти степенно, держа голову высоко поднятой и лишь немного щурил глаза, хотя солнце слепило нещадно.
Он с какой-то мудрой грустью, несколько нелепой на юном лице, слушал своего собеседника, изредка одаряя его полукивком головы. Второму эти одобрения казались практически небесным благословением и он каждый раз после кивка с еще большим энтузиазмом, размахивая руками, что-то вдохновенно говорил, время от времени срываясь на дискант и то и дело спотыкаясь и подпрыгивая, потому что идти полубоком по рыхлому песку было неудобно.
Грета подумала, что можно было бы спросить у них, есть ли неподалеку поселение, да и про самих поселенцев кое-что расспросить, но неожиданно для себя обнаружила, что не знает, как к ним обратиться? Дети? Они уже не дети…Люди? Поселенцы? Мужчины? Грета не была уверена и пока она размышляла, они поравнялись.
Первый, тот, чью степенность отметила Грета, остановился, и снизойдя до бренного мира, слегка наклонив голову, обратился к Грете:
‑ Мать, ты из какого поселения? – Грета обдумывала обращение «мать» и продолжала изучать подростка: что в его манере держаться и говорить показалось ей смутно знакомым, но она не могла уловить всплывающего где-то на краю памяти образа, который вспомнился Грете.
‑ Я давно не была здесь, ‑ ответила Грета, и вдруг отметила перемену в своем собеседнике – он всем телом и взглядом выражал максимальную заинтересованность в ней: ‑ Как давно? – вопрос был задан не ради праздного любопытства или из вежливости, в вопросе слышалась какая-то почти мечта…
‑ Грета задумалась и над тем, что услышала в голосе подростка и над тем, как долго она отсутствовала на этом берегу, и вдруг поняла, что один из этих подростков, а именно тот, который с такой надеждой ждал от нее ответа – Огонек-младший! Вот чью манеру интонировать и чью плавность движений она увидела в нем!
Теперь, всматриваясь в него с какой-то почти жадностью, она находила в нем и другие Светкины черты – нет, внешне он совсем не походил на белотелую крупную Свету – смуглый, невысокий, с хорошо развитой мускулатурой, с овальным чуть вытянутым лицом, с которого на мир смотрели глубоко посаженные темные глаза. Выдающийся острый нос с горбинкой, колкий цепкий взгляд и массивный подбородок делали его образ воинственным, но в тот миг, когда он с надеждой в голосе обратился к Грете, она уловила образ той удивительной доверчивости и почти наивности, с которой Светка всегда обращалась к миру.
Грета заколебалась – с одной стороны, все было очевидно, это Светкин сын, и значит она достигла цели своего путешествия, с другой стороны, она не знала, жива ли его мать, живы ли те, с кем она когда-то начинала свою свободную жизнь…
‑ Мать жива, ‑ неожиданно для самой себя спросила Грета?
Буря чувств пронеслась по лицу подростка – боль, удивление, надежда, сомнения…Не давая ему опомниться Грета представилась:
‑ Я Грета…
Огонек, казалось, верил и не верил – он стоял в замешательстве глядя на Грету. Второй же, напротив, после того как Грета представилась, запрыгал вокруг обоих и затараторил:
‑ Вот это да, я думал, что это сказочка на ночь! Слушай, Хим, я думал, ну, выдумали, ну… Хим, а она…ну, теперь же уже не умрет? Вот это да, и это со мной случилось! Не, ну, конечно это ты, с тобой, но я-то, я-то был тоже, я ведь тоже ее встретил?!
Из всего этого восторженного словоизвержения Грета поняла три очевидные вещи. Первое – ее ждали и ее возвращение сложилось в легенду. Второе – женщины поселения, в том числе Светка, и скорее всего Нада, умерли от вируса. И, наконец, третье, Огонька звали непонятным именем Хим.
По дороге к поселению Хим рассказал Грете еще не растаявшую в памяти историю скоропостижной смерти практически всей женской части их поселения, и Грета прикинула, что примерно в это же время, когда она валялась в каменном подземелье, мужчины этого поселения сносили тела своих женщин и девочек в море. Рассказал о том, что все это время его мать ждала Грету и верила, что та вернется. Этой верой она заразила и детей, они как чудесную сказку слушали ее рассказы о чудесной Грете, которая могла исправить и наладить все, что угодно, знала все на свете и смогла ее, безнадежно парализованную, поставить ее на ноги.
Мужчины поселения скептически относились к возможности возвращения Греты, хотя тоже, кажется надеялись, потому что и правда, после ухода Греты, нашлось тысячу мелких дел, которые оказалось некому сделать, потому что раньше их незаметно и легко делала Грета. После того, как в поселении умерли все девочки и женщины, кроме одной вновь прибывшей беглянки, и в других поселениях случилось тоже самое, мужчины всячески избегали разговоров о чудесной Грете и не поощряли на такие беседы детей. Нескольким поселениям пришлось объединиться и теперь заново налаживать жизнь. В бытовом плане проблем не было – каждый в поселении независимо от пола имел навыки выживания в диких просторах, но вот посиделки у костра, которые мужчины с упрямой настойчивостью затевали снова и снова, потеряли свое очарование. Никто не пел, не рассказывал сказки и истории, теперь у костра собирались помолчать…
Сегодня как раз и был один из таких дней, когда разжигали несколько костров и сами собирались за самым уютным. Грета в сопровождении подростков вышла как раз на этот костер. Точнее это еще не было костром – тут только велись приготовления: собирали ветки, приминали по-весеннему буйную зелень и расчищали место для сидения, приносили просоленные ткани, на которые потом будет выложено угощение…
Грета смотрела на привычные действия поселенцев и снова почувствовала себя беглянкой, только попавшей в дикие просторы.
‑ Грета, ‑ Ной не сказал, не удивился, не обрадовался, он выдохнул ее имя. Да, это была она, снова все с той же сумкой, но теперь уже полупустой стояла посреди поредевших рядов поселенцев. Все дружно побросали свои дела и окружили ее, и тут ее снова как тогда, когда она в первый раз оказалась среди поселенцев, окутало такой доброжелательностью и радостью, что она снова не удержала и разрыдалась на плече у Ноя.
О чем она плакала? Обо всем и ни о чем… Обо всем, что можно было бы сделать не так, и о том, что ничего не изменишь, да и нужно ли, обо всем, что случилось с ее родными людьми без нее и о том, чего не случилось бы с ней, останься она здесь, а еще о том, что она снова не одна, и о том, что, стремясь к одиночеству, она никогда по-настоящему не хотела быть одинокой и боялась этого…
Ной отвел Грету в палатку, забрал из нее кое-какие вещи, и сказав, что это теперь ее личная палатка, оставил ее одну. Успокоившись, Грета достала из сумки антибактериальные салфетки и привела себя в порядок. Это был последний самораспаковывающийся стерильный пакет, салфетки были суховаты и Брита поинтересовалась датой выпуска салфеток. Оказалось, что этим салфеткам чуть больше, чем стаж Греты-беглянки. Этот паке, и вообще последние несколько пакетов с разными необходимыми мелочами, которые Брита снарядила в их последнюю встречу, имели несколько иной вид, чем те, в которых были упакованы необходимые для путешествия в зону и лечения Светы препараты . Эти пакеты были старой модификации, более привычной для Греты…А-а-а… просто Брита сложила мне сумку еще до того, как стала другой, она ждала меня и желала помочь, она готова была поддержать… а я не пришла…А я ведь даже не удосужилась не то, что предупредить ее о своем уходе или хотя бы как-то сообщить о том, что жива… мне ведь даже в голову не пришло узнать, а что же собственно говоря стало с ней…Все еще всхлипывающая Грета чуть снова не разревелась, теперь уже от собственной жестокости и эмоциональной тупости…
Как всегда в палатке был запасной комплект одежды – Грета оделась и пошла к костру.
У костра царило напряженное ожидание – все ждали ее рассказа… Грета нашла глазами Огонька и села рядом с ним. Ему было приятно ‑ Грета была для поселенцев чем-то вроде мифологического героя, и то, что она почтила своим вниманием подростка, безусловно льстило ему.
Больших разговоров в этот вечер не получилось – слишком разнородной была аудитория: мужчин интересовало, знает ли она причину внезапной эпидемии унесшей жизни почти всего женского населения, и главное, закончилась ли она; подросткам не терпелось расспросить ее о тех невероятных знаниях, которыми, как они были уверены, располагает Грета; те, кто помнил Грету хотели бы вспомнить с ней тех, кого помнила и она, а вирус отобрал, те, кто только понаслышке знал о Грете, хотели просто поболтать с ней о тех чудесах исцеления и технической сноровки, о которой им рассказывали старожилы поселения.