Моя история. Летопись трех поколений на сломе истории

Зимние забавы

Лыжи были излюбленным занятием ребят в зимнюю пору. Обычно они доходили пешком до берега Черемухи, что находился в конце улицы Энгельса. Там экипировались и по берегу реки спускались на Волгу, потом вдоль берега Волги шли до речного вокзала, а от вокзала до дома – уже без лыж. Там и рукой подать! Получался такой чуть не замкнутый круг, но вполне себе расстояние.

Ходили гурьбой, соревновались – а как же без этого среди настоящих мальчишек! Лыжи были простые, с перевязями для обуви, но это не мешало ребятам устанавливать дворовые рекорды и тренировать свои спортивные навыки, командный дух и волю.

Однажды Василий принес домой сверток, зашел на кухню и подозвал сына к себе:

– Иди-ка сюда, Вовка!

Каково же было удивление дошкольника, когда на его глазах из свертка показалось лезвие конька.

– Ну, что, нравится? – с интересом спросил Василий сына. Интерес был не случайным. Если не нравится, уговаривать бы он сына не стал, у него старшая дочь рвалась в лидеры. А если и ей не в радость, что само по себе было бы удивительно, Василий попросту продал бы понову, и дело с концом. Василий очень ненавязчиво направлял развитие детей, ни к чему не принуждал силой. Глаза сына говорили без слов, что покупка удалась. Поэтому диалог отца с сыном продолжился. Коньки представляли собой лезвие на безразмерном основании со штырем на пятке.

– Как будешь кататься: в ботинках или в валенках?

Володя немного подумал и решил, что валенки будут надежнее. Тогда Василий взял напильник, и спилил штыри. Эти штыри должны были входить в отверстие на каблуке, для валенок штыри были помехой.

С того самого дня жизнь Володи вышла на совершенно новый уровень счастья. Поначалу он ходил на одном лезвии, а второе осваивала Валентина, часто это происходило в разное время. Полукатание было первой пробой индивидуального средства передвижения, испытания проходили во дворе. Володя просто тренировал длинный шаг и учился держать равновесие. Потом испытания продолжились на двух лезвиях, но здесь тренировки были не такие успешные, скорее – забавные для окружающих. Однажды к неловкому неумехе подбежал соседских мальчишка и стал таскать неофита по двору на скорости так, что чуть дух не выгнал из «спортсмена». При таком раскладе Володя становился полностью зависимым от расположения своего «локомотива», потому как ни остановиться, ни поворачиваться, ни двигаться самостоятельно на такой скорости он не мог.

Попривыкнув к новым скоростям и возможностям, Володя стал выходить на коньках чуть дальше двора – на перекресток улицы Пушкина и улицы Энгельса. Здесь тусовались мальчишки постарше. Все они были из соседних дворов. Выходили поглазеть на разодетых пешеходов (как-никак – центр города!), на проезжающие машины, на витрины магазинов. Здесь было много света даже по вечерам, и вкусно пахло хлебом из булочной, что находилась на самом углу. Среди мальчишек были и счастливые обладатели коньков. На появление нового игрока бывалые тусовщики отреагировали вполне дружелюбно, звать своих не пришлось. Первое время Володя просто стоял и смотрел, как ребята постарше делают рисковые пируэты на проезжей части дороги в окнах между проездами машин. Потом один из мальчишек лихо прицепился к кузову специальным крючком и скрылся с глаз вместе с быстро удаляющейся машиной. Через несколько дней тоже самое пробовал делать и Володя. Получалось плохо. Но вот, наконец, пробил час, когда прохладное дружелюбие новых знакомых сдвинулось с точки «ноль» и пошло поднимать градус. В этот день один из мальчишек, помог Володе сдвинуться с позиции наблюдателя и перейти в лагерь участников уличного хулиганства.

У перекрестка притормозила грузовая машина. Это было достаточным основанием для начала забавы. Один из мальчишек прицепился к машине и бросил Володе веревку с крючком на конце. Машина стала удаляться от перекрестка, набирая скорость. Володя успел схватиться за брошенный конец, а его товарищ быстро намотал веревку на руку, подтянув товарища к борту. Володя довольно легко ухватился руками за борта машины. Теперь ребята неслись по улицам города вдвоем. Сначала любители экстрима пролетали мимо двухэтажных домов с магазинами, мимо красивых заборов, потом машина свернула на улицы поуже. Было морозно и довольно ветрено, но коньки легко скользили по мостовым, которые в те времена никто не посыпал ни песком, ни солью. Руки застыли и начали дрожать от напряжения. Володе было страшновато, но виду он не подавал. Присутствие товарища делало проказу забавным приключением, выходить из которого он не умел, поэтому просто следовал примеру своего старшего товарища и получал удовольствие от скорости.

Машина остановилась только на дальнем конце города. Пока добрались до дома, уже стемнело. И дрожали не только руки, но уже и ноги, и отнюдь не от езды на коньках. Но на следующий день Володя опять пошел на угол Пушкинской и Энгельса.

Так продолжалось, пока забаву не приметила соседка. Она возвращалась со смены и застала как раз тот момент, когда Володя схватился за борт проезжающего грузовика. Погрозив пальцем сорванцу, соседка пошла в сторону двора. Ситуация становилась менее привлекательной и азартной. Но до родителей информация не дошла. Все обошлось разговором с соседкой и устным обещанием больше так не делать.

«Делать» реально пришлось перестать.

Однажды Володя взялся точить коньки. Про то, что это нужно делать, он узнал совершенно случайно – из разговора своих новых знакомых, и решил в тот же день исправить недочет. Точил, как отец учил точить ножи – до бритвенной остроты. Но накат после этой процедуры не улучшился, а, скорее даже наоборот, но виду показывать было нельзя. Помучившись с точеными коньками пару часов на льду, Володя вернулся домой и еще раз сел за заточку лезвий. Логика была проста: раз накат коньков плохой, значит просто недостаточно остро.

Так продолжалось, пока однажды за этим благородным занятием его не застал отец. Василий пришел домой и увидел, как Володя нещадно губит лезвие конька оселком.

– Ты чем это занимаешься? – спросил Василий сына спокойно и тихо.

– Да вот, коньки точу, – приосанившись и нарочито театрально ответил сын, как будто добра фея подарила ему счастливый лотерейный билетик, и, можно сказать, что приз уже лежит у него в кармане.

– И давно ты точишь свои коньки? – все так же серьезно и совершенно спокойно продолжал Василий.

– Уже три дня, – ответил Володя, потом подумал и добавил. – Нет, четыре.

– И что, лучше стали скользить?

– ? Пока не очень.

– А почему?

– Нужно, чтобы лезвия были острыми. Вот сейчас заострю посильнее, тогда будут лучше скользить.

– Дай-ка, сюда оселок, – Василий взял работу в свои руки и сделал первую проводку по лезвию конька. Потом объяснил.

– Чтобы коньки скользили лучше, нужно, чтобы была не одна острая кромка, а две – с обоих сторон лезвия. Без этой маленькой площадки между кромками ты просто не сможешь стоять на льду.

Василий довел работу до конца, несколько раз проверив кромки лезвия пальцем, потом передал конек сыну и спросил:

– Второй конек сам поправить сможешь? – Володя обмяк и немного приуныл, без отцовской критики, просто произведя адекватную самооценку своих трудов. Потом собрался и без лишних слов взял оселок из рук отца и принялся за второй конек.

Науки

С началом ХХ века в детской среде стала выделяться особая каста неприкасаемых – ученые. Они редко участвовали в традиционных детских забавах. Может и хотели бы, да кто ж им даст! Учиться надо, а не баклуши бить. Кстати, рыбинские ребятишки знали точно, что такое баклуши и как их бить. Это был нетрудный гарантированный заработок для всех желающих, не требующий особой подготовки. Обычно этим промыслом занимались в зимнее время, когда свободное время у крестьянина только и появлялось. Заключалось ремесло в раскалывании осиновой чурки, длинной в локоть или чуть меньше, на 4—6 поленец. Вот эти поленца и звались в народе баклушами. Их сушили и продавали на ярмарках оптом резчикам по дереву.

Осина – дерево мягкое, мелковолокнистое, легко поддающееся резке и утилизации. Тепла от нее немного, а вот посуда и другой щеповый товар из нее получался отменный: миски, ложки, тарелки, половники, ступки, скалки, доски и пр. и пр. Под каждую номинацию делалась определенная заготовка. Стоили они недорого, но и продавались оптом и всегда успешно.

Заготовка баклуш считалась делом зряшным, отвлекающим от основных работ по хозяйству. Можно было раскалывать чурки и весело стебаться с товарищами одновременно, что особенно важно было для молодых людей, которых родители держали на строгом послушании. А погулять-пообщаться—то хочется. Вот они и садились за эту работу или брали ее с собой на посиделки. Принимались за этот промысел обычно самые ленивые члены семьи, отсюда пословица и пошла.

Образование в крестьянскую среду завела вводить Екатерина II в конце ХVIII века. Это была дань Эпохе Просвещения, которая в России легла на самобытный уклад народной жизни в условиях крепостной зависимости. Но это была и попытка оправдать крепостное право неспособностью невольников самостоятельно справляться с искушениями, особо искушением Зеленого Змия.

«Нужно было заводить конторщиков, у нас есть свои, но все воссидящие, кроме двух, прегорькие пьяницы. Я становлюсь стара, и приходится свой век доживать с пьяницами», – жалуется Екатерина Алексеевна Мусина—Пушкина в письме своей приятельнице (1).

Большой светской барыне нужны были крепкие мастеровые и честные исполнители ее многочисленных проектов. В круг ее интересов входило: селекция садовых деревьев и лошадей, охрана лесов и коллекционирование предметов роскоши и живописи, строительство гидротехнических сооружений и храмов. Исполнение желаний барыни, получившей образование в Европах, требовало квалифицированных мастеровых. Так в 1848 году появляется первое народное училище в ее усадьбе Иловна.

Это был подарок детям из народа, наделенным природой особыми талантами: художественными, техническими, сельскохозяйственными. Ближе к концу столетия появился запрос на педагогов и учителей, который резко возрос с приходом Советской власти, объявившей войну народной дремучести Декретом о ликвидации неграмотности среди населения РСФСР (1919).

Усадьба Иловна. Впервые упоминается в писцовой книге за 1646 год в составе села Иловна, владельцем которой был Яков Юрьевич Мусин-Пушкин.

Появился тренд на «умных». Начали учить всех, кто не умел читать и писать от 8 до 50 лет. Конечно же, кроме тех, кто сумел хитро обойти этот Декрет, вместе с его Всероссийской Чрезвычайной Комиссией по ликвидации безграмотности (1920). Мария Ворошилова (в девичестве Слабова), к примеру. Она очень хорошо ткала. За день могла выткать до 70 см льняного полотна отменного качества. Родители решили, что ремесло – лучший гарант хорошей судьбы, чем грамотность, и не позволили дочери ходить в школу на постоянной основе. Она иногда появлялась в классе в течение 3-х лет, а потом вышла замуж и вовсе оставила эту затею. Родители оказались правы, судьба Марии удалась, однако, вместо подписи на документах она всю жизнь ставила крестик.

Напротив, свекровь Марии – Ольга Степановна Ворошилова, пользовалась особым расположением последней хозяйки Усадьбы Иловна в силу своего иммунитета к пагубным затеям Змия и природной грамотности. Но эта женщина была большим исключением среди населения окрестных деревень, потому как учить грамотности можно, да выучить трудно. Ну все, как в наше время! Ольга Степановна до конца 20-х годов была единственной женщиной на Манилове, способной составить жалобу или написать письмо, покуда не уехала к сыну в Рыбинск. Поскольку грамотность оказалась делом не только благородным, но и прибыльным, Ольга Степановна следила за образованием внуков.

В годы войны, уже будучи новогорожанкой Уфы, Ольга Степановна изменила свои взгляды на образование и предалась духовному окормлению соседей по бараку. Дети часто заставали бабушку за чтением книги в окружении соседей. Это было Евангелие 1913 года, привезенное из Рыбинска. На чтения приходили не только дети, но и взрослые, особенно женщины. Обычно в комнату к Ворошиловым приходило 3—4 женщин с детьми разного возраста. Ольга Степановна ждала гостей, топила печь, заваривала чай. Слушатели садились тесным кружком вокруг величественной женщины в очках и с замиранием сердца постигали чудеса, творящиеся в далекой Иорданской пустыне в Начале Лет. После этих чтений собственные невзгоды и тяготы жизни казались им не такими ужасными и безнадежными, и, влекомые интернациональным долгом, они уже были готовы трудиться еще больше и делиться последним с далеким маленьким народом, подарившим миру Бога Живого.

А параллельно с избой-читальней Ольги Ворошиловой, в Уфе делали первые выпуски Уфимский нефтяной и авиационный Институты. А заводы поглощали рабочие руки и плоды науки, обращая их в шаги к большой Победе.

Галина

Десятое декабря 1937 года в семье Ворошиловых разродилось появлением на свет Галины Васильевны. Это был третий ребенок в крепкой пролетарской семье. Роды были трудными, Мария была маленького роста, а работала у станка, как лошадь. Так ее поставила в семье свекровь, высокая статная Ольга Степановна. Василий был старшим сыном солдатской вдовы. Кроме сына у нее было еще две дочки, Мария и Шура. Поднимать детей было не просто. Когда Василий в 1928 году привел в дом из крепкой кулацкой семьи Марию, строгая Ольга Степановна, ведомая чувством справедливости, которым в начале бурного двадцатого века страдали все, стала отыгрывать на невестке недоимки судьбы своих дочерей и посылала глубоко брюхатую невестку на дальнюю пахоту, оставляя дочерям более простые дела по дому и в огороде. Поэтому первого ребенка Мария скинула по весне рядом с конем Борзым, которого она привела в хозяйство Ворошиловых с приданным. Это была единственная утрата в жизни, которую Мария горевала до конца своих дней. Во всем остальном она была глубоко верующей женщиной, и принимала жизнь мудро и без сопротивления, но с крестьянской смекалкой. Бог дал, Бог взял, – приговаривала она, когда речь шла о других утратах, которых выпало на ее долю немало. На этот раз Бог не взял, хотя роды были очень трудными, как и сам 1937 год.

Через пять дней Василий вошел во двор дома с новорожденной Галиной в больших мозолистых руках. Рядом шла маленькая Мария. Ее аккуратные ботики поскрипывали каблучками по заснеженной дорожке, ведущей от калитки к подъеду ладного двухэтажного дома. На втором этаже, где жили Ворошиловы, соседи уже давно поджидали молодых родителей из роддома. На площадке было четыре квартиры. Со всеми соседями жили в ладу, но дружелюбнее всех было многочисленное семейство Бауманов.

Хозяйка рукопожатной семьи поспешила войти за молодыми родителями в квартиру соседей и настоятельно попросила «наконец» показать ей девочку. Новорожденный ребенок оказался с длинными черными волосам, что вызвало ее восторг.

– Мария, а ведь дочка-то черненькая, как евреечка, – негромко, но так, чтобы было слышно всем присутствовавшим, воскликнула в шутку она на очаровательный еврейский манер и умильно сложила небольшие ручки, нагнувшись над ребенком. И это было искренне, потому что прибавление в этом крепком русском семействе означало усиление форпоста, защищающего ее семейство, от вечных, как этот мир, еврейских погромов, генетически прописанных в этом народе. Потому что евреи – это народ, а русские – это земля, это сила и доверчивый патриотизм. Народом русским людям еще только предстояло стать. Бауманы это знали, Ворошиловы – нет. Они были русскими людьми.

1937

Этот год стал для России годом перелома и скатывания в лапы Левиафана. Сам Левиафан об этом не сильно догадывался, он просто распухал и набирался сил от каждой замученной души, а летели души на небо целыми родами, не то что семействами.

Герои нашей саги и их семьи были оставлены на десерт, для особой миссии. Но были и общие черты, которые роднили наших героев с миллионами таких же семей, теряющих краски жизни под давлением лап Левиафана, запирающего пространство Советского Союза тяжелыми железными затворами. А жизнь мирового сообщества, напуганного неожиданными успехами нарождающихся технологий управления хаосом, покатила в обход жертвенника новой религии и ее Бога.

Жертвенник представлял собой шестую часть суши планеты, одаренную богатыми угодьями и нетронутыми недрами, которые нужно было осваивать. Идея сама по себе неплохая, но в этом мире у любой идеи есть свое время и претенденты на исполнение. Левиафан не только дождался своего часа, он оказался гениальным менеджером карусели, которая разделила всемирную историю на до и после, а мировое пространство на наши лагеря и территории, которые должны стать нашими лагерями, и когда это случится, будет счастье всем!

Все, что пока не наше, напряглось поодаль опасного развлечения, и стало изучать невиданное явление, старательно подстраховывая свои сложившиеся уклады и ценности от забав Зверя и решительного слома, который предлагал миру Левиафан. Но из-за железного занавеса в окружающее пространство настойчиво и постоянно летели сигналы о новых законах жизни и новых качествах, приобретаемых человеком, вынужденном крутиться на этакой махине, приводимой в движение мускульной силой многомиллионной «их тьмы и тьмы, и тьмы», запекаемых на гриле внутренней войны в новую общность людей. Это было нашим лагерем.

Левиафану удалось создать плавучий остров, существование которого было обусловлено скоростью вращения карусели, остановка которой неизбежно вела бы к катастрофе. Остров попросту начинал бы погружаться в преисподнюю под действием собственной тяжести. При этом проем в преисподнюю оставался открытым, что явно не пошло бы на пользу человечеству, проживающему на пока не в наших лагерях. Этот факт конечно же их не устраивал, и, зависший в лихом вращении над преисподней, остров оставался загадкой за железным занавесом и для мира, и для самих его аборигенов. Зверь играл в свою игрушку, осваивая человеческие и несметные природные ресурсы, параллельно утверждая основы государства доселе невиданного.

Все населения острова Левиафана жило относительно своих нужд и страхов. Работали как проклятые, поэтому наивно полагали, что при таком раскладе светлое завтра не за горами, и от этой мысли усиливали свои старания каждый на своей страде: кто своей волей, кто по воле приведения правоохранительными органами в органы правосудия и далее по этапу. И все ради завтрашнего дня, ради счастья детей и внуков. Почти что воплощенная идея райской жизни после праведной жизни. Соотносить свои потери и достижения с остальным миром было некогда. Этим занимались специальные органы Зверя: глаза, уши, обоняние, язык, кожа (кожа была особо прочной и толстой). Голос, голос Левиафана был зычным, а речи не допускающими разнотолков. Все однозначно и понятно: это «очень хорошо и большим, и детям», а иное – свинство и стыд. И никаких полутонов. Сработало! Отключение основной части населения от интеллектуальной работы, связанной с выбором, резко повысило бдительно и понизило критичность, выгода в квадрате!

А слышно Зверя было на 11 часовых поясах планеты. После полета Юрия Гагарина, этот голос услышали не только другие земляне, но и галактические «братья по разуму». Ух, переполошились!

Лиха беда начало

19 июня 1941 года в семье Ворошиловых случилось пополнение семейства – сразу на двух девочек. Случилось, потому что это были преждевременные роды, и девочки родились слабенькими, всего по 700 граммов в каждом тельце. Кушать сами не могли. В день начала войны Марию отпустили домой. Голос Левитана с роковым сообщением застал ее как раз за кормлением.

Старшие дети в это время бегали во дворе, который был пока продолжением мирной жизни. Мальчики весело гонялись друг за другом и выясняли, кто круче, под присмотром старших сестер, а те томились в ожидании мальчишек постарше, которые частенько заглядывали на шум во дворе, и тогда шума становилось больше, а жизнь – интереснее стократ!

В квартиру зашла соседка, чтобы поздравить Ворошиловых с прибавлением и посмотреть своими глазами на сочинение родителей.

– Маня, ну как ты? – с выражением соболезнования спросила соседка. Маня в это время пыталась приложить к груди одну из девочек, но та лишь морщила личико и слабо попискивала. Вторую девочку держала на руках Шурочка – старшая сестра Василия. Свекровь в это время удерживала на коленях маленькую Галинку, которая вяло пыталась освободиться от объятий бабы Оли, как бы, не надеясь на успех задуманного. По всему облику девочки было очевидно: у бабы Оли – не забалуешь! и все порывы детского любопытства находятся под контролем высшей силы, спорить с которой бесполезно.

– Да вот, совсем не знаю, что и делать, – устало пожаловалась Маня, – в роддоме мне их не приносили, а как кормить-то – ума не приложу. Да может ли эта кроха с груди кормиться-то?

– Да, тут грудью-то может и не получится. А ты попробуй на молоке хлебный мякиш скатать и ребеночку…

В это время приемник затрещал, защелкал, оживая эфиром. Женщины замерли в предчувствии недоброго. Даже маленькие новорожденные перестали попискивать и предоставили свои тщедушные тельца на волю рук, понуждающих их к жизни в этом странном недоброжелательном мире.

Из черной коробочки раздался голос Юрия Левитана:

«Внимание, говорит Москва. Передаем важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!»

Через несколько дней близнецы ушли по радуге в Небесную обитель. А еще через неделю в дом постучали. Мария еще не совсем пришла в себя от навалившего на нее горя, делавшего ее человеческое несчастье почти неприметным на фоне всеобщей беды, постигшей людей, когда в дом постучали. Постучали оттуда, где заметили. Вошли двое в милицейской форме:

– Это квартира Ворошиловых?

– Ворошиловых, – строго ответила Ольга Степановна, принимая первый удар на себя, как и положено большухе.

– Кто из вас Мария Васильевна? – спросил один из милиционеров, блуждая глазами между маленькой Маней и довольно крупной Шурочкой, примеряющей в это время платьице на трехлетнюю Галинку. Женщины замерли в предчувствии недоброго.

– Так, кто же из вас Ворошилова Мария Васильевна? – повторил свой вопрос мужчина в форме.

Вместо ответа Мария заплакала, растирая рукой по лицу слезы, а свекровь распрямила спину, как она делала всегда в минуты беды или опасности. Теперь ее сухопарая фигура была похожа на горящую свечу и казалась еще выше, чем была на самом деле.

– В чем дело? – строго спросила она.

Милиционеры несколько сконфузились от такого прямого вопроса на вопрос, и озвучили бумагу, с которой пришли. Это был донос о том, что Мария вернулась домой из роддома такого-то числа с парой младенцев, но после объявления войны стала морить новорожденных голодом, чтобы в час тяжелых для страны испытаний освободить семью от лишних ртов. Донос был анонимным.

В квартире наступила тишина. Мария перестала всхлипывать и тереть руками лицо, но слезы продолжали катиться ручейками по щекам и неслышно падать на подол платья.

– Я не виновата, – наконец робко выговорила она. – Они были недоношенные и очень слабенькие.

– Пройдемте с нами.

– Куда?

– Дело требует расследования и до его окончания вы будете находиться…

– Я не хочу никуда идти. Я не убивала своих детей! – робко запротестовала Мария, которая была добрейшей женщиной, неспособной на протест.

– На вас заведено дело и до его окончания вы должны находиться…

– Я правда не виновата. Можете спросить у соседки, она видела, какие они слабенькие были и совсем не могли есть. Пожалуйста, не берите меня!

– Оставьте ее, – встала на защиту своей снохи строгая Ольга Степановна. – Я сейчас схожу за соседкой.

Строгость величавой женщины возымела действие, и служивые замешкались с исполнением своего долга. Ольга Степановна беспрепятственно вышла из квартиры и вернулась с перепуганной соседкой. Потом подошли другие соседи. После получасового схода Марию, перепуганную и ослабшую, оставили дома до выяснения обстоятельств. А потом обстоятельства совсем стали неподходящими для их выяснения. Началась эвакуация Рыбинского моторостроительного завода на Урал. Кормилец уехал с заводом, а семья – в деревню, на родину, в деревню Манилово.

Под раскатами беды русский человек всегда стремится прильнуть к своей земле, прижаться к ней, слиться с ней до незаметности, чтобы выжить.