Повспоминав что имеется дома из продуктов, а также пытаясь уловить хоть какой-то баланс между тем, что нужно давать детям больше овощей и тем, что с этими покупками ей еще предстоит ехать за Алисой и обратно, Юля остановила наконец свой выбор на моркови и чесноке, решив сделать морковный салат в дополнение к, вероятно, картофельному пюре и, возможно, куриным отбивным. Вообще Юля довольно равнодушна к еде, если спросить какое у нее любимое блюдо, то она будет долго размышлять и назовет, пожалуй, селедку под шубой. Больше всего из еды ей на постоянной основе хочется кусок жирного шоколадного торта, но такой существует только в ее воображении, потому что какой торт ни купи, вкусным он для нее не оказывается… Увидев на полке, что одни из ее любимых конфет – «Птичье молоко» – продаются со скидкой, прихватила еще такую коробочку. Рядом лежали еще творожные булочки, на ценнике к которым Юле сначала померещилось: тревожные булочки.
Уже направляясь к кассе, она стала свидетельницей того, что Иркин Саша назвал бы «педагогическим провалом». Находившаяся в магазине с мамой девочка лет трех-четырех, увидев киндер-сюрприз, начала просить его купить, сначала тихо, а получив отказ, уже громко кричать. Мать, видимо, в своей обычной манере, стала сыпать страшным голосом угрозы о том, что больше она ее никогда с собой в магазин не возьмет и ничего не купит, что это какое-то наказание, а не ребенок, и – коронное – «Вечно ты меня позоришь». А после того как эти волшебные слова по какой-то непонятной причине не привели к желаемому эффекту успокоения, женщина с перекошенным от злости лицом грубо схватила орущую и упирающуюся дочь за руку и потащила к выходу. Часть посетителей проводила эту пару взглядом. «Это потому что она у вас некрещеная» – громко прокомментировала им вслед какая-то тетка из очереди. (Почему-то Юле вспомнился момент из рассказа Бианки, который они недавно читали с детьми, об утках: «Они скрылись, а радость осталась». Только здесь осталось другое.)
Было бы неправдой сказать, что подобные сцены были таким уж частым явлением в наши дни, в отличие от времени детства самой нашей героини, но тем не менее все же бывали. Уж Юля то на детских площадках провела в общей сложности последние восемь лет и, по своим наблюдениям, сделала вывод, что примерно треть (в лучшем случае, процентов сорок) родителей уже не ведут себя так жестко авторитарно по отношению к детям как раньше, но все же – многие ведут. Хорошим индикатором служит поведение родителя, когда ребенок не дает свою игрушку другому незнакомому ребенку – одни родители в этом случае говорят: «Это твоя игрушка и ты можешь не отдавать, если хочешь с ней сейчас сам играть», а другие сразу давят: «Не будь жадиной, поделись». Вспомнить хотя бы семью Алискиной подруги из садика – Вероники, с которой они одно время ходили на совместное с мамами рисование, и мама Вероники чуть что агрессивно высказывала своей дочке про руки-крюки, называла ее бестолочью из-за не слишком красиво проведенной линии или брызг краски…
Расплатившись у безразлично-невеселой кассирши за свои скромные покупки, Юля пошла на остановку, где под небольшим навесом скрывались от моросящего дождя немногочисленные люди с подобными же безучастными и безрадостными выражениями на лицах. Кроме разве что мальчика лет десяти, направляющегося, судя по объемному спортивному баулу при нем, в хоккейную секцию в двух остановках отсюда. Мальчик с живым интересом наблюдал за уличным движением, за тем как ведут себя водители разных машин при загоревшемся желтом сигнале светофора на перекрестке: большинство поддает газу, чтобы успеть проскочить до красного, но не все, некоторые притормаживают, за нахохлившимися голубями, топчущимися в некотором отдалении от остановки, за набухшими серыми тучами, обещающими разрешиться не сегодня-завтра первым снегом.
Приятно екнуло в груди у девушки при виде показавшегося вдали большого и надежного тела лупоглазого троллейбуса с его трогательными «рожками» – словно большое вернопослушное рабочее животное, обещавшее на время надежно укрыть под своим железным крылом и неторопливо переместить по четко установленному привычному маршруту.
Пассажиров было немного (видимо, из-за субботы), поэтому Юля села у окна, а через проход от нее сел мальчик, разместив свой баул на сиденье напротив. На следующей остановке (в глубине старого квартала, где жило множество пожилых людей) в троллейбус зашло несколько человек, среди которых был один дед, судя по всему, принявший уже с утра. Несмотря на наличие множества пустых мест, дед проволочился из начала троллейбуса в середину и плюхнулся на сиденье рядом с баулом. Оглядев хорошенько сначала баул, потом мальчика и пустое сиденье рядом с ним, дед открыл наполовину беззубый рот и сказал грубо-шепеляво: «Слышь, ты че свою сумку грязную на сиденье поставил? А ну убрал, я сказал!»
Мальчик молча вжал голову в плечи и опустил глаза, не ожидая – разумеется, не ожидая – что кто-то за него заступится. То же самое сделала и Юля, хотя ее захлестнула волна негодования по отношению к этому старому хаму, который считает себя вправе делать подобные замечания незнакомым людям и особенно детям, едущим без взрослого, принимает этих детей за как бы недочеловеков, с которыми можно так разговаривать, можно ругать за что вздумается, а точнее все равно за что – потому что если бы мальчик поставил эту сумку, к примеру, рядом с собой на пол – то дед, вероятнее всего, обругал бы его, что сумка перегораживает проход. Потому что дело тут не в сумке, а в гарантированной безответности мальчика, пока что, перед хамством со стороны взрослого.
Преодолев свое первое чувство страха, оцепенения и униженности, с которыми она также бывала в свое время на месте этого мальчика, Юля осознала, что дальше она чувствует только беспримесный гнев по отношению к деду, и что хорошо бы сказать ему о недопустимости подобных замечаний и тона, но пока она прогоняла сквозь себя свои чувства и мысленно формулировала что и как следует сказать, вдруг боковым зрением увидела, что мальчик уже сгреб свой злосчастный баул и поспешил к дверям. Она проводила его глазами, с желанием выразить ему свое сочувствие и у самого выхода ей удалось перехватить взгляд мальчика. Он посмотрел на нее так, что у Юли еще больше сжалось сердце – в его взгляде не было страха по отношению к деду или же осуждения по отношению к ней, что она не вступилась за него, в нем было понимание и сожаление.
Еще несколько недель потом она не могла мысленно отпустить этот эпизод, корила себя за то, что не собралась с духом, да что там – попросту струсила в очередной раз в своей жизни. Ей даже приснился об этом сон, внутри которого фигурировало следующее четверостишье:
Из конверта пахнет ответственностью
И старым твоим письмом.
Я – вся в морщинах уже такая,
Тебе – все еще десять.
Когда девушка вышла из троллейбуса, довольно ощутимо накрапывало. Пройдя через школьный двор, мимо намокшей скамеечки, на которой собиралась немного посидеть в компании с самой собой, Юля поднялась на крыльцо гимназии, чтобы подождать Алису под крышей. Внутрь здания заходить родителям не полагалось, чтобы не создавать толпу в небольшом холле перед проходной с вертушкой у пункта охраны, куда можно было пройти только с карточкой пропуска (которые дети, конечно, же постоянно теряли и потом по полчаса искали по многочисленным карманам объемных курток и рюкзаков по утрам, создавая заторы, опаздывая на уроки сами и задерживая других). С крайних ступенек крыльца хорошо было видно большую школьную гардеробную, через широкое окно которой Юле почти каждый раз приветливо кивала, не вынимая рук из карманов рабочего передника, гардеробщица – женщина совершенно неопределенного возраста с типичной короткой стрижкой с завивкой и подведенными для красоты глазами. Юле было приятно, что женщина ее узнает (ведь таких же как она родителей сюда ежедневно приходит немало), тем более учитывая что приветствовать тех, кого приветствовать не обязательно в российских городах по-прежнему скорее исключение, нежели правило. Обычная практика в отношении незнакомых и малознакомых людей, даже если сталкиваешься с ними периодически у лифта или у песочницы на детской площадке – молчание. Причем молчание можно получить в ответ даже поздоровавшись первым, что не очень-то приятно, поэтому, видимо, многие и не стремятся быть здесь первыми.
Делать что-то для других (как, например, эта гардеробщица, создающая чуточку тепла – приветствием – и красоты – вспомним подведенные глаза) эффективно только если делается по собственному свободному желанию. И кроме того, не задействуя этих других напрямую, не причиняя им добро, которого они не просили. Не следует путать это с тем, когда человек делает что-то для других, лишь из постоянного зашитого на подкорке страха быть отвергнутым, если не угодишь; чтобы не услышать в очередной раз в свой адрес упреки в эгоизме, отсутствии совести, неблагодарности.
– Два : один, – произнесла тихонько Юля, подведя текущий счет неприятных и приятных встреч этого дня. Среднестатистически, к концу дня такой «социальный счет» был 3 к 1, и Юля даже начинала тревожиться, если в какой-то из дней баланс сильно нарушался в одну из сторон.
Вот показалась в дверях гардеробной хрупкая фигурка Алисы в строгой школьной форме – такая маленькая в такой большой системе образования. Она увидела маму сквозь окно, чуть улыбнулась и осторожно помахала ей, а потом снова с серьезным лицом пошла за курткой. У Юли внутри разлилось тепло от предвкушения, что вот сейчас ее девочка выйдет отсюда и сможет аж до понедельника побыть вне системы. Девушка довольно хорошо помнила свои ощущения подавленности, непроходящего страха и периодической тоски от пребывания в школе, хотя она очень надеялась, что с тех пор школа изменилась и для Алисы все уже несколько иначе…
Кроме того, Юля всегда тревожилась за Алису больше чем за Майю. Начиная еще с беременности все было так нервно. «Жизнь меня к такому не готовила», – то и дело проносилось в юлиной голове. Сначала она очень боялась, что что-то делает не так или не делает того что нужно в течение беременности (какие витамины лучше принимать и надо ли их принимать вообще, не будет ли вреда от узи, как морально и физически готовиться к родам…). Потом боялась самих родов, а уже в послеродовом отделении (где персонал практически не отвечал ни на какие вопросы) впадала в ужас от высокого билирубина и красных пятен на лице дочки в первые дни жизни. Потом сомневалась в необходимости прививок, а потом – бессонные ночи и ошеломительно придавившее чувство того, что ты больше не принадлежишь себе и очень похоже, что больше никогда уже и не будешь (а на попытку поделиться этим состоянием, например, с мамой услышать в ответ «А как ты хотела?»). Потом обнаружила (с некоторой досадой) внешнее сходство ребенка со свекровью. Потом осознала что совершенно ничего не знает о том как надо обращаться с младенцами. А еще потом наступила какая-то длительная заторможенность, когда хочешь только одного – спать, спать, спать или лучше вообще заснуть и не проснуться, когда делаешь на автомате минимально необходимые действия, а все остальное время зависаешь, чувствуешь отупение, безграничную усталость и недовольство собой, в голове крутятся только фразы типа «Не имеешь права не любить», «Плохая мать», «Не справляешься» и бесконечно проигрываешь в памяти время «до». В общем, когда не любишь ни себя, ни кого-либо другого.
А полюбила по-настоящему Юля ее тогда когда Алиса немного подросла, стала смешить своими детскими делами и словечками, когда ее, Юлю, немного отпустил страх того что она что-то неправильно делает в физиологическом плане, в методах кормления, купания и т.д., когда она разглядела в дочке ее уникальные, ни на кого не похожие черты. И особенно – за то, что наблюдение и подмечание разных смешных, трогательных и милых моментов по большей части происходило вместе с Антоном, и вообще именно он приучил жену обращать на них внимание, проживать их неспешно и получать от этого удовольствие, вместе смеяться. Да, пожалуй, совместный искренний смех над «важными делами» общего произведения родителей это одно из лучших средств укрепления отношений между ними.
Так что впоследствии Майя вписалась в эту компанию уже довольно легко и непринужденно для всех ее участников, включая собаку.
…
Вернувшись с Алисой домой, Юля обнаружила что свекровь по-прежнему там и уходить еще не планирует. Прикинув по времени и поразмыслив о том, что в целом особых планов на субботний вечер, кроме разве что совместного просмотра за ужином какого-нибудь детского фильма (что вся семья любила), не было, она подумала, что можно было бы (если Антон не будет против, а также если ей удастся пересилить свое чувство вины от того, что уходит от детей на весь вечер, хотя идти не обязательно, это ведь не работа) съездить в «свой» театр – тот который каждые выходные показывает спектакли той самой студии, где она раньше занималась и где у нее осталось много друзей и знакомых.
Было бы неплохо поехать вместе с мужем, попросив побыть с детьми бабушку, но Юля, во-первых, не любила ее о чем-то просить, а во-вторых, опасалась, что, по опыту считанных предыдущих таких случаев, свекровь тогда останется ночевать, так как опасается по темноте (а, конечно, будет уже темно) перемещаться по городу, особенно на общественном транспорте. Справедливости ради, нужно признать, что неуверенность в безопасности темных улиц в российских городах, к сожалению, небезосновательна. Поэтому склонялась Юля к тому, чтобы поехать одной, однако прежде ей было необходимо получить одобрение своих действий.
– Ты точно не против? – уточнила она у Антона еще раз.
– Ну да, как я уже и сказал. Что ты по два раза то всегда спрашиваешь? – пожал плечами он.
– Ага, ну, мне просто надо было окончательно убедиться…
Прощаясь со всеми, Юля обнаружила, что Майя уже встала и сама включила на планшете мультик: «Едет по дороге желтый великан. Это не автобус, это автократ». Юля вздрогнула. Затем потрясла головой, чтобы прогнать подальше эту слуховую галлюцинацию: «Ааа, автокран. Да, хорошо, понятно».
Театр располагался в соседнем спальном районе, однако прямого транспортного сообщения с ним не было. В целом можно было бы доехать до этого района на троллейбусе, но не до самого театра, тогда дальше все равно пришлось бы на метро подъехать две станции, либо ехать сразу на метро, но тогда придется сначала доехать до центра, так как пересадку на соответствующую линию можно сделать только там. Можно было бы поехать на их с Антоном общей машине, так как водить Юля умела и до рождения Майи неплохо ездила, однако со временем почему-то стала побаиваться, постепенно терять уверенность и ездить за рулем все реже и реже, даже по хорошо знакомому маршруту до театра. Кроме того, количество парковочных мест около их огромного дома было несоизмеримо меньше количества самих машин жильцов, и, если ты возвращался после семи вечера, то найти место было крайне трудно. По совокупности этих причин Юля отправилась пешком уже описанным выше путем до метро.
Выйдя почти через целый час из метро на станции, построенной в свое время по проекту, призванному демонстрировать величие сталинской эпохи, поежившись от ветра и подняв повыше воротник пуховика, девушка направилась через небольшой сквер в сторону старого дворца культуры советского времени. Часть сквера уже долгое время была огорожена строительным забором, на котором то и дело возникали различные надписи: то надрывно извиняющиеся перед первым космонавтом за то, что у нас с тех пор мало достижений, то выражающие бескрайную русскую тоску коротким словом из трех букв, то весьма оригинальные и даже высокохудожественные – народ-то у нас довольно креативен – и которые коммунальщики, с завидной для решения других проблем ЖКХ скоростью, сплошняком закрашивали фирменным цветом современной России.
Обогнув этот забор, Юля подошла ко входу в ДК, увешенному разномастными, не гармонирующими между собой, вывесками и объявлениями. Множество небольших бизнесов арендовали здесь в настоящее время мелкие помещения. Например, там было ателье, магазин продуктов здорового питания, время от времени выставка-ярмарка шуб, меда и т.п. И, в том числе, помещение на третьем этаже занимал театр, поскольку арендовать даже то крошечное помещение, которое раньше было у них в центре города, сейчас стало уж совсем не по карману. Как уже было упомянуто, это был любительский театр, и все что собиралось с продажи билетов уходило на оплату аренды, а сами актеры (которые днем работали на обычных работах – учителями, бухгалтерами и т.п.) выполняли всю сопутствующую работу: шили себе костюмы, сами составляли и печатали афиши и программки спектаклей, дежурили в гардеробе и т.п. В спектаклях использовался минимум декораций. По большому счету, это все представляло собой скорее некий клуб или даже отчасти терапевтический кружок, поскольку именно там Юля смогла преодолеть свой страх публичных выступлений, который в школе буквально парализовывал ее, когда ее вызывали отвечать у доски…