В этот вечер играли спектакль «Доходное место» по пьесе Островского. Многие театральные деятели современности открещиваются от этого автора как от сильно устаревшего, однако, руководитель студии указывал на удивительную живучесть центральной темы данной пьесы (написанной аж в 1856 году, еще до отмены крепостного права в России) – о том, как человека, обладающего принципами, желающего жить по честно зарабатываемым им средствам окружающий социум считает за дурака, жена пилит из-за недостатка денег, ибо она жаждет блистать в свете и быть не хуже сестры и т.д., и в конце концов он не выдерживает давления со всех сторон и соглашается быть как все, пойти просить у знатного и влиятельного дядюшки устроить его на денежную должность.
Юле главный герой казался несколько странным – ради чего создавать себе излишние трудности, жизнь и так достаточно трудна. Вот и Антон тоже когда сдавал на права – сдал аж с седьмого раза практический экзамен вождения по городу, поскольку принципиально не хотел «вносить дополнительный взнос» как это у них называется, а по сути это опосредованная взятка инспектору, и она не понимала его упорства.
После спектакля, общаясь с друзьями, наша героиня пришла в приподнятое настроение. Была там и Полина – одна из наиболее ярких участниц, а также прежняя любовь Антона, к которой Юля первое время его ужасно ревновала. Возможно потому, что и сама периодически возвращалась мысленно к тому периоду когда в ее жизни был простой и – как девушка поняла спустя некоторое время, надежный – соседский парень, который звал ее замуж и переехать вместе с ним в одну страну в Европе, где он работал уже несколько лет и приезжал в родной город летом в отпуск. Думалось Юле, что у всех примерно так это происходит, что все постоянно прогоняют в памяти какие-то значимые события прошлого и иногда сожалеют о сделанном выборе (мама тоже об этом рассказывала, что у нее было так много кандидатов на руку и сердце, и что выбор папы был не самым удачным вариантом), пока Антон не удивил ее, объяснив, что для него все прошлое окончательно в прошлом, и доставать его на ревизию нет никакого смысла, а следует сосредоточиться на настоящем и отчасти будущем.
По пути домой, уже поздним вечером, Юля размышляла о Времени. Подумала, что Антон, конечно, прав в таком своем отношении, а также вспомнила, как он ей рассказывал о том, что по работе познакомился с такими терминами как визионерство, форсайтинг и других подходах к моделированию желаемого будущего. Это было ей интересно, и она попыталась примерить такое видение на себя, свою семью… И вдруг очень пронзительная мысль пришла ей в голову, и она еле дождалась когда вернется домой и с порога выпалила открывшему ей дверь мужу:
– Антон, а какой образ будущего у нашей страны?
– То то и оно… – развел руками он.
3 – Воскресенье
Утро воскресенья не оправдало робких надежд насчет долгого сна, так как Майя по садиковской привычке встала очень рано. Иногда в этих случаях она может некоторое время поиграть во что-то сама. Но сегодня был не тот случай. (Кроме того, в последние месяцы у инициативы раннего подъема всей семьи появился и новый проактивный сторонник – с четырьмя упругими лапами и зверским аппетитом.)
– Мама, папа, а когда будет завтрак? – раздался звонкий голос дочки прямо над ухом спящей матери.
– Доброе утро, малыш, давай чуть попозже, мы еще спим. Поиграешь пока сама немного в куколки, а? – с надеждой пробормотала сквозь сон Юля.
– Аа, хорошо. Ну пойду поиграю.
Через две минуты вернулась:
– Ну вы просто пока скажите, что будет. Мне для Феи и Котика надо знать, чтобы потом их угостить.
– Блинчики будут, блинчики. Только немного попозже, милая. Алиса же тоже еще спит?
– Ага. Люблю блинчики. Пойду скажу им.
Еще через минуту вернулась:
– Я им сказала, а они сказали, что про-ло-го-дались. Про-гло-глодались? Уф, голодные в общем. Мам, пап, смотрите, я бабочка, я лечу!
И со всего размаха двадцатикилограммовая бабочка метко приземлилась на вытянутые под одеялом ноги своего отца. Он ойкнул.
Юля подумала, что в их с Антоном детстве за подобное нещадно ругали, называли эгоистами, нелестно отзывались об умственных способностях, а в некоторых семьях вообще могли наказать физически. А сейчас и она и муж понимают, что любой нормальный ребенок так играет в этом возрасте и можно спокойно и ласково объяснить, что быть бабочкой это здорово, весело и полезно, только пусть лучше бабочка приземляется не на ноги папе, ведь ему больно, а вот сюда – на свободное место рядом. И еще отметила: «Мы – миллениалы – пожалуй, первое поколение в нашей стране, у которого появилась возможность остановить передачу из поколения в поколение травмирующих подходов к воспитанию на себе. Жаль только, что я далеко не все из них могу осознать, отследить за собой и исправить».
– Ну что, кто будет блинчики печь, а кто уборку делать? – осведомилась Юля у мужа.
– Ну давай я уборку… – без особого энтузиазма отозвался Антон, подбрасывая верещащую от радости Майю к потолку.
– А ты помнишь, что мы после обеда к Ире с Сашей едем в гости?
– Сегодня? Мм, я забыл. Слушай, мне еще сегодня по проекту пару часов поработать надо. Вчера же не удалось вечером… Давай может ты сама к ним с девочками съездишь?
– Ну вот… Не хочу я сама, хочу вместе, всей семьей…
– Ну тогда мне надо до обеда поработать.
– Эх, ну садись тогда, а я пошла блинчики печь, а потом уборку… Кстати, у меня тоже есть задания на дом по работе – надо будет тогда хоть полчаса поздно вечером посидеть мне что ли…
Накормив всех завтраком, Юля сразу принялась за уборку. В свое время, когда они вместе с Ирой переехали в Петербург после окончания вуза в своем уездном городе, девушка с удовольствием переняла у подруги ее подход: делать основательную комплексную уборку строго по утрам воскресений, а всю остальную неделю не думать об этом. До этого у Юли все время фоном присутствовало ощущение, что нигде нельзя задерживаться или расслабляться, потому что дома же всегда та или иная степень беспорядка и нужно спешить домой делать уборку. (Ведь нельзя не быть занятой чем-то полезным: если ты не на учебе, то надо быть дома и либо делать уроки либо уборку.) В какой-то момент даже ирина мама удивилась, что Юля только зашла в гости и уже спешит уходить, объясняя это необходимостью идти и убирать дома: «Что же ты, постоянно должна убирать что ли?» В целом это было близко к юлиному ощущению (чувствую, что должна постоянно, хотя какой-то внятной, измеримой и достижимой цели передо мной не стоит), но также был здесь и другой момент, а именно тот, что Юля была уверена, что в гостях нельзя быть долго, потому что – очевидно же – что ее присутствием довольно быстро начинают тяготиться, что она порядком мешает хозяевам, и уже наверное пробыла дольше положенного и, боже, что же они теперь о ней думают, и не озвучивают этого из вежливости. (Поэтому же, кстати, она всегда старалась принести с собой побольше чего-нибудь из еды, и еще, по-возможности, помыть за собой посуду, чтобы как-то минимизировать тяготы и последствия своего присутствия.)
Так вот, только спустя год их жизни с Ирой в совместно снимаемой однокомнатной квартире, Юля смогла выдохнуть на этот счет – что если вдруг ты прилегла полежать среди бела дня, то это ничего, это разрешается и никем не осуждается, глобальная уборка ждет запланированного утра воскресенья.
Кстати, насчет уменьшения своего чувства мешания другим девушка тоже была косвенно обязана подруге. Ведь именно Ира нашла эту театральную студию и привела ее с собой (сама бы она ни за что на такое не решилась, не отважилась), где примерно через год занятий Юля почувствовала, что для такой какая она есть, оказывается, имеется место, что она достаточно приемлема, что для нее существует собственная, небольшая, но отдельная роль в учебном спектакле…
И там же они встретились с Антоном. В то время он снимал комнату в огромной коммунальной квартире на улице Достоевского. Когда-то давно эта квартира принадлежала то ли одной немецкой баронессе, то ли кому-то в таком роде, и имела как парадную лестницу, для господ и их гостей, так и черную лестницу, для прислуги, ведущую сразу на кухню. Здесь же, рядом с лестницей располагалась самая маленькая комната в квартире, видимо, для кухарки, откуда ее позднее извлекут большевики с целью обучения управлению государством (не привлекая внимания санитаров). Остальные барские комнаты после октябрьской революции были поделены на более-менее равные отсеки, коих стало десять штук (и по узорам лепнины на потолке можно было вычислить, что комната Антона, комната соседки «божьего одуванчика» бабушки Анны, и комната узбекской семьи ранее составляли одну очень большую залу, вероятно, бальную) и каждая из них впоследствии стала местом обитания разных советских граждан, преимущественно рабочих с семьями, и начался их «дружный» совместный быт с общей кухней, ванной, одним (!) на всех туалетом, а также большим портретом Ленина (тоже одного на всех) над круглым столом, покрытым темно-зеленой скатертью с бахромой, и общим дисковым телефоном в прихожей.
К моменту появления в комнате Антона Юли, портрет из прихожей куда-то загадочным образом делся, но в остальном дух сохранился. И был этот дух с одной стороны прекрасен, потому что в нем было запечатлено время, история, благородство, красота витражей и чистота помыслов. И одновременно он был ужасен, потому что был пропитан вонью старости, тесноты, помойки с бомжами по соседству, обветшания, заброшенности и отчаяния. В таком окружении становились отчетливо понятны и прямо-таки ощутимы чувства Раскольникова, пробиравшегося тайком по лестнице, лишь бы не столкнуться со своей квартирной хозяйкой и не подвергнуться очередному бытовому унижению… И еще Юле вспомнилось такое выражение Достоевского: «Я заметил, что в тесной квартире даже и мыслям тесно». «Как это верно», – подумала она. – «И я бы продолжила: в некрасивых домах и отношения некрасивые».
…
В процессе уборки наша героиня в очередной раз выбесилась из-за отходящего от стены плинтуса – так как в эту в щель забивались пыль и мусор, которые трудоемко было извлекать и, соответственно, это усложняло и удлиняло уборку, – а, следовательно, и на Антона, который все никак до этого плинтуса не доберется. Из всех составляющих уборки Юле нравилось только пылесосить – водить широкой щеткой по прямым линиям размеренными движениями (причем, она любила пылесосить при нераскрытой телескопической трубке, чтобы быть поближе к полу), под шум, из которого ее никто, по идее, не должен выдернуть, – своего рода личное время.
…
Путь к Ире и Саше пролегал через полгорода, так как они жили в историческом центре, на Петроградской стороне. Юля очень любила такие поездки, когда они все вместе ехали на их машине – их «белой стрекозе» как они ее ласково называли – и она могла с пассажирского сидения рассматривать здания, улицы, крыши, шпили, арки, памятники, которые становились чем ближе к центру, тем концентрированнее и красивее. Проехать в их конечный пункт назначения можно было несколькими путями, чаще всего они ездили двумя: либо через Сенную площадь на Гороховую улицу и дальше до Адмиралтейства, потом за Дворцовой площадью с Эрмитажем через Биржевой мост, либо от Обводного канала на Лиговский проспект, потом Невский и свернуть на Литейный, мимо дома-музея Ахматовой, потом Бродского на Литейный же мост и дальше мимо красивейшей бирюзовой мечети и вдоль Петропавловской крепости. Даже в это время года, без солнца и зелени, под низким серым небом, достопримечательности выглядели величественно, и их стройный ансамбль являл собой наглядный пример выгод от ориентации на лучшие мировые практики своего времени и международного сотрудничества европейских и русских архитекторов.
Вот они и у цели, рядом с неофициальной достопримечательностью – котельной «Камчатка», где в 80-е годы Виктор Цой работал кочегаром, потому что возможность работать музыкантом в СССР была ограничена, а отсутствие официального трудоустройства являлось основанием для уголовного преследования. Как известно, поэт Иосиф Бродский по такому поводу получил реальный срок, к примеру.
Дом, где жили Саша и Ира, был причислен к памятникам архитектуры, и, – неудивительно, – квартиры в нем частично до сих пор были коммунальными. К счастью, квартира друзей была небольшой для такого типа жилья, из четырех комнат, которые последовательно удалось выкупить у соседей, так что теперь она была отдельная. В свое время этот процесс начали еще родители Саши, правда, потом развелись, и в какой-то момент, в одной из комнат его мать жила со своим новым мужем, а ее бывший муж жил в другой комнате, еще в одной – Саша с братом, и в четвертой – сосед. Со временем, когда в жизни Саши уже появились Ира с Максимом, мать и отчим переехали в другое жилье, брат переехал в Москву, комнату соседа удалось у него выкупить, и только в одной из комнат остался жить отец – тщедушный и тихий, рано состарившийся и потерявший интерес к жизни (а может, никогда и не имевший оного), он почти безвылазно сидел в этой комнате, смотрел телевизор, особенно все футбольные матчи, болел за «Зенит» и очень много курил прямо в этой же комнате. Несмотря на проживание под одной крышей, вращался он по своей отдельной орбите, и точек соприкосновения со своим сыном, его женой и их ребенком у него было крайне мало, он что-то заваривал с помощью электрочайника себе в комнате, и лишь изредка, при случайном пересечении, например, с Ирой на кухне, мог согласиться принять тарелку супа.
Таким образом, в остальных трех комнатах довольно комфортно располагались Ира, Саша и Максим. Очень высокие потолки, характерные для построек того времени, делали пространство наполненным воздухом и даже светом, несмотря на то, что все окна выходили в глухой двор-колодец. Отдельным удивлением для Иры (и потом Юли) в этом жилье стала ванна, которая стояла непосредственно в кухне, поскольку это было технически единственно возможное место для ее подключения – по проекту более чем столетней давности ванна в доме не предполагалась, мыться тогда следовало в общественных банях.
Юле нравилось бывать здесь, ощущать наслоения прошедших времен и свободно общаться с друзьями, пока дочки играют с Максимом, ровесником Майи.
Сегодня у них в гостях также была еще одна пара – Нина, знакомая Иры с работы, и ее муж Костя. Их сын, шестилетний Витя, несколько насупленный, сидел за столом со взрослыми.
Нина с некоторым нажимом проговорила:
– Сына, иди в детскую, поиграй с Максимом.
Витя вздохнул и нехотя ушел. Его мать продолжила:
– У нас еще старшая дочь есть, ей скоро тринадцать. Но мы ее дома оставили, с заданием по уборке, а то очень мало помогает по дому, и вообще грубит, за братом не хочет присматривать, в школе средне учится. Так тяжело с этими подростками современными, ничего не хотят, только в гаджетах сидеть. Я вот такой не была, всегда в детстве после школы помогала маме во всем. Что вот с ней делать, Саша? Ира говорила, что ты опытный педагог-психолог, посоветуй.
Саша бесстрастно, но обстоятельно принялся отвечать:
– Раз вы сами спрашиваете, то могу предложить посмотреть на все это под несколько иным углом зрения, научным. Ребенок – любого возраста – это такой человек, с текущими для его возраста психическими и физическими возможностями и ограничениями. Он не хуже или лучше вас, нас. Он просто сейчас такой. Как и любому человеку, чтобы нормально функционировать, жить, ему нужно своевременное наполнение, ресурс (называйте как хотите) – не только физический: еда, сон, свое пространство, но и психический, который многие сбрасывают со счетов, к сожалению. Этот ресурс берется из отношений, общения (в том числе с родителями, но важно и со сверстниками), из того, что человек делает такого, что ему нравится, что интересно, к примеру: рисовать, слушать музыку, танцевать, играть, отдыхать активно и пассивно. Если создавать возможности для регулярного и достаточного пополнения такого ресурса, то человек сможет спокойно, и даже с радостью, делиться, отдавать часть своего времени на выполнение общих бытовых задач.
– Ой да ладно, – прервал его Костя. – Это все какая-то странная мода. И заграничные методы. Нам они не подходят, по менталитету. Вот нас с сестрой все детство пороли, и хорошо, как я теперь понимаю, нормальными людьми выросли. А то так бы и рисовали до сих пор на обоях, ха-ха. Главное – чтобы дети знали свое место и слушались старших, я так считаю. И это надо с раннего детства вколачивать в них.
– Авторитет и авторитарность это не одно и то же, – заметил Саша.
Витя вернулся в гостиную.
– Мне скууучно, – протянул он.
– А чего ты с другими детьми не играешь? Поиграй, – назидательно посоветовала Нина.
– Не хочу, не интересно.
– Вот я же говорю, что ничего не хотят. Ладно, на возьми телефон, поиграй, только отстань, дай взрослым пообщаться. И что это у тебя под носом, сопли что ли? Вот блин, не смей разболеться мне, завтра в садик надо, не хочу я с тобой на больничном сидеть. Говорила тебе вчера в бассейне, чтоб ты вылез из воды, ты уже гундосил, а ты не слушался!