Дневники

Белая богиня

– Пойдём, посмотрим Белую богиню. Мы как-то замечали уже её. А я ведь, знаешь, и есть Белая богиня, – сказала я Славе, когда мы уходили из некрополя. – Это мой шифр таинства. Суммарное число рождения. Оно чётное, десять. Значит, я Белая богиня. У каждого смертного свой шифр таинства. Это его число рождения и смерти.

– Как ни странно, но это одному только Богу известно.

В сумраке кладбища, среди древоподобных масонских крестов, мы прошли к усыпальнице, куда едва проникали лучи солнца. Там и стояла Белая богиня, играющая со львом.

– Вот она, Грация, богиня веселья и красоты. Она вдохновляет к искусству. У славян она Елена Прекрасная.

– Ты так думаешь, кому же она стоит?

– Имени нет.

– Там похоронена вечность, – сказал Слава.

Тут я заметила, что эта греческая богиня, с обнажённой грудью и полуразрушенная, напоминает мою разбитую статуэтку греческой нимфы. И я сказала:

– Хотелось, чтоб и моя разбитая статуэтка тоже ушла в вечность.

– О чём ты? Я ничего не знаю, – сказал Слава, и я начала свой рассказ.

Я всегда смотрела на неё с каким-то благоговением. Это был гипсовый бюстик гречанки в тунике, обвитой лозой роз, и с венком на голове. Маленькие розочки впились в волнистые волосы и заплелись в кудель. Эта гетера казалась верхом совершенства: тонкий прямой носик, глаза с поволокой и полураскрытый маленький ротик – она, казалось, будто изнывает от жары – длинная лебяжья шея, повёрнутая и чуть склонённая набок и одна обнажённая грудь с соском, напоминающая вишенку. «Идеал, божественная красота, гетера, искусство, достижения», – думала я, когда смотрела на этот бюстик, стоявший на полке. И комната наполнялась какой-то эстетической строгостью.

Её отдала мне мама.

– Это кто, Елена Прекрасная? – спросила я.

– Нет, просто греческая нимфа.

Я вспомнила своего деда, который был художником, и подумала, что надо самой овладеть каким-нибудь искусством, и спросила:

– Откуда она у нас?

– Она старинная. Какие-то печати стоят на ней иностранные. А купил её папа случайно в электричке у пьяницы за три рубля.

– Странно, откуда она была у пьяницы?

В детстве я зачитывалась греческими мифами. Они для меня казались удивительными приключениями, которые впечатляли, будили фантазии и размышления. «Какие же люди были в древние века? – думала я. – Они были трудяги и любили красоту».

Как-то ко мне пришла подруга. Мы сели играть на пианино, и она заметила эту статуэтку.

– Что это за богиня? – спросила она.

– Это просто греческая девушка, – сказала я.

– Она из музея?

– Нет же, купили.

– Я такие видела в музее. Только ещё без головы.

– В музее очень серьёзные исторические вещи, а это отлил из гипса один талантливый художник и поставил печати. Вот, видишь?

– Где только такой художник? Это очень дорогая вещь. А ты так легко о ней говоришь.

– Ладно, поставь, пусть стоит.

Моё взросление было связано с любовью к музыке, прежде всего к классике, и живописи. Я рисовала, играла на фортепиано, читала книги и училась. Но моя мечта стать пианисткой не осуществилась. Я была в отчаянии. Почему? Ведь я была отличницей. Кто так сурово судит? Помню тот день, когда мне выдали документы из приёмной комиссии и я, точно онемевшая от стыда и сбитая с ног, пришла домой в слезах. Невыносимая тоска и пустота наполнили моё сердце. «Неужели мир вокруг меня обрушился? Всё ложь теперь, а где же правда?» – задавала я себе вопросы.

Я глянула на гипсовый бюстик, как-то убого стоявший на полке в этот момент, и взяла альбомный лист и карандаш. Поставила бюст перед собой и зарисовала его.

Никогда не думала, что я могу так точно держать карандаш. Наверное, это приходит с возрастом, когда начинаешь лучше видеть явления и события. Мои детские эскизы гипсовых розеток в изостудии были несколько корявыми. А здесь совсем другая картина! Рисунок получился на удивление правдив.

«Вот она, красавица, – думала я, – она у меня есть, вот, даже на бумаге. И это я смогла так нарисовать!» Я удивилась своей способности. Неужели это нарисовала я? Я и не знала, что так могу. Совсем недурно. Эта нимфа меня защитит.

Я спрятала рисунок в папку и на этом успокоилась. Силы мои были на исходе. Я их не скрывала, все их отдала, какие только смогла.

«Значит, такая у меня совесть», – думала я.

С этого времени я отставила статуэтку наверх, на шкаф, и даже забыла о ней.

А жизнь шла, меняя вкусы, мнения, интересы, переворачивая всё вокруг, меняла обстановку, ситуации, людей, создавая иной образ существования.

Как-то я сильно торопилась и, перебирая вещи в своём шкафу, с силой захлопнула дверцу. К несчастью, моя статуэтка стояла на самом краешке шкафа, качнулась и упала.

– Как? – вздрогнула я. – Неужели я о тебе забыла, гетера, что ты упала?

Я увидела, как голова нимфы раскололась на две части, и подумала, что произошло что-то непоправимое.

– Этого не может быть, я не хочу тебя терять. Я давно привыкла к тебе.

Сердце моё забилось. Я взяла клей и алебастр и приклеила голову.

– Вот, живи. Я тебя буду беречь.

Теперь статуэтка стала похожа на раненого больного, которого вернули к жизни. Мне ещё сильней стало её жалко.

– Ох, о тебе теперь придётся вздыхать. Но что стоит один твой взгляд повёрнутой головы. Хотя твои «подружки» все безголовые. Но ты без неё уже просто ничто.

Прошло много лет. У нас в доме был капитальный ремонт, и мы выбрасывали ненужные вещи. Среди них была и эта гипсовая статуэтка. Её тоже выбросили. Мама сказала, что она просто разбилась, когда упала с холодильника, где она стояла в последнее время. Меня тогда не было дома. Мне было жаль её. Всё-таки она была красивая. Но мысль, что осколки не собрать, как ушедшее время, заставила не жалеть ни о чём. Но всё же, когда я закрываю глаза, я представляю её в темноте, это тонкое творение мастера.

27.08.11

Ирисы Перову

Сегодня суббота, свадебный день, должно быть, в городе много невест. Я уже видела на дороге утром один свадебный лимузин, когда выходила из дома.

А мы со Славой идём в монастырь. На сегодня намечено посещение могилы художника В.Г. Перова. Купили синие ирисы, так похожие на художественные кисти, будто эти цветы – само орудие художника.

Монастырь за стенами на удивление показался огромным окном, в котором сверху отражается солнце. Точно в этом окне, на четыре стороны света, играет божий лик, он радует глаз, как ни взглянешь. Чудесно!

«Заходишь сюда, будто в царственный шатёр, и разливается радость. Это божье чудо!» – думаю я.

Вот идёт батюшка. Остановился. В чёрном клобуке он высок, как гора, и кажется, что-то меняется, происходит сотворение, будто на высокой горе то тепло, то холодно, как гора повернётся к солнцу.

Мы сворачиваем в некрополь. Сегодня необычайно много художников. Рисуют старую стену монастыря и надгробные плиты.

– А мы тоже к художнику идём, к Перову.

– Замечательный художник. Его называют «Достоевским в живописи».

– Он рисовал Достоевского?

– И не только, ещё Тургенева, Островского. Но портрет Достоевского – это шедевр. Считают, что писатель и художник душевно очень совпадают в своём творчестве. На его картине «Приезд гувернантки в купеческий дом» девушка так напоминает Вареньку из «Бедных людей» перед женихом Быковым, которая совсем не знает тягот семейной жизни. А на картине «Последний кабак у заставы» так и кажется, что лошади ждут Митю Карамазова, чтоб отправиться по этапу.

– А знаменитые «Охотники на привале»! Думается, что после такой весёлой беседы, в которой не грех и приврать, Тургенев задумал свои «Записки охотника».

– Да, это великий художник. Обо всём разве расскажешь!

Я поставила ирисы в вазочку у могилы художника. И синие цветы на длинных тонких стеблях напоминали то острые стрелы, то кисти на палитре Перова, что были высечены на памятнике художнику. Слава сделал несколько фото, и послышался звонкий удар в колокол.

Я посмотрела в сад за памятником. На маленьких яблоньках, как налитые рюмочки с вином, краснели на веточках красные яблочки. Какие чудесные яблочки, маленькие, а такие славненькие, сердце радуется, как их любит солнце.

Мы опять зашли в тенистый некрополь, остановились у одной могилы с барельефом, где на умершего Иисуса Христа смотрит Мария Магдалина. Случайно вспомнились слова из старой украинской песни о птичке с кладбища, которая пропела человеческим голосом девушке, оплакивающей свою мать на могиле: «Ты не пой, ты не пой над моей головой».

«Наверное, есть такая примета», – подумала я.

Когда в церкви ставила свечку, как-то почудилось мне, что моя бабушка в Карповке Черниговской области, в церкви Святой Троицы, где дед Осип служил дьяконом, стоит на венчании папиной крестницей и держит венец над головой крёстного.

«Всё видят ангелы, – подумала я, и мы вышли со Славой из церкви, – ведь сегодня суббота, свадебный день, а я тоже невеста, только невеста Бога». Мы так со Славой назвали наш музыкальный альбом с церковными песнями. Я вспомнила, как он тогда подарил мне церковное кольцо и назвал меня невестой Бога. Мы собрали свои авторские песни, и он написал музыку.

И опять мне чудится этот народный мотивчик:

«Ты не пой, ты не пой над моей головой». Значит, птички всё видят сверху и много знают, что так поют.

27.08.11

«Дай руку мне…»

Япомню 1980 год. Я окончила 1-й класс в школе. Летом в Москве была Олимпиада. И в небо полетел, как долгий привет, олимпийский мишка. Это чувство полёта и радости с нами было всегда, ещё в детском саду, когда праздновали День космонавтики, первого полёта в космос Юрия Гагарина.

Со Славой я встретилась в тесном кругу любителей его музыки. И узнала, что Вячеслав Николаевич Серёгин руководил запуском надувного улыбающегося любимца.

Слава пригласил меня спеть его песню, и с этого дня началось наше знакомство. В комнате у него я села на кресло-качалку, и Слава разрезал шоколадный торт.

– Угощайся.

Слава давно хотел записать свои песни в женском исполнении, свободном и непринуждённом, похожем на шансон. И так как я понимала в музыке, он записал со мной некоторые песни.

Его пудель Джонни очень чутко реагировал на наше настроение и рабочую обстановку. И пришла Люда, его жена, китаянка, и улыбнулась.

У Серёгина было много друзей, и частые звонки сопутствовали записи его кассет и дисков.

Мы сделали несколько альбомов. Песни пели вживую. Слава сочинял музыку, я тут же подхватывала мотив и пела песни с листа. После двух-трёх репетиций записывали песню.

Иногда мы гуляли со Славой по Шаболовке у церкви Святой Троицы. Он покупал мне иконы и книги.

С ним как с человеком было хорошо и спокойно. Я тогда ещё боялась того «мелкого беса», который бродит среди людей, из-за которого люди не могут найти истины. Со Славой многое казалось простым и понятным, будто все точки стояли над «i». Удивительный человек! Может, это ещё объясняется возрастом. С годами человек расцветает. Слава старше меня на целое поколение. Но он не замечал возраста и чувствовал себя молодым. «Кто первую молодость смог повстречать, вторую также успеет познать», – придерживался он правила.

– Только не будь никогда бедоноской, душа твоя должна быть спокойна, – говорил мне Слава и гладил руку.

Позже мы записали альбом «Невеста Бога» с цветным фото. Это было открытие сезона, альбом имел успех среди почитателей его таланта.

 
Дай руку мне,
Навстречу мы пойдём весне,
На солнца луч,
К своей мечте вдвоём с тобой…
 

В. Серёгин, «Аромат любви»

И началась наша дружба…

Серёгин был коренастый блондин с квадратным лицом, с усами и пушистыми кустистыми бровями. Музыка была его страстью, как и цветы. Ему нравились ромашки, колокольчики, одуванчики и всё солнечное и весёлое.

Следуя традиции трубадуров, славных певцов, воспевавших героев, прекрасных дам, герб, любовь и родной дом, Слава увлекался песней под гитару. Его любимый певец – Михаил Шуфутинский.

Слава жил в старом доме, четырёхэтажке, на Полянке, любил отдых на даче в Домодедово. Дворы в центре Москвы узкие, тесные, и люди ходят в церкви, а дети играют среди пышных цветочных клумб и палаток мороженого. Любимым занятием Славы было слушать радио, а мечтой – поход на велосипеде «Украина». В городе, как всегда, вечно всё меняется. В его доме на Полянке открыли ресторан, и Серёгины переехали на Ленинский проспект.

Из одежды Слава любил джинсы и ветровку, а из животных – рыжих котов, хотя дома держали только пуделей. Слава давно решил, что математиком или инженером ему не быть и призвание его – писать песни.

Когда мы проходили у памятника Юрию Гагарину, на Ленинском проспекте, он вспоминал о своём детстве, как в день полёта первого космонавта он, как и остальные мальчики, забрался на крышу своего дома и, слушая радио, кричал «Ура!», размахивая руками.

В институт Слава не пошёл, но читал книги Станиславского, зарубежных писателей и поэтов. И решил посвятить себя музыкальному творчеству, выступая среди бардов. Среди его друзей были художники, маги и музыканты, передавали ему привет и оказывали разные знаки внимания.

Много лет он работал постановщиком сцены в «Москонцерте», писал зарубежные и отечественные концерты, проставлял час выступления, выбирал для прослушивания песни. Он принимал участие в организации концертов Рафаэля, Сальваторе Адамо, Джеймса Ласта, Пупо, Дина Рида, Тото Кутуньо, Луи Армстронга. А в конце выступлений сам выносил им вазу с цветами. После он работал на стадионе в Лужниках и отвечал за запуск олимпийского мишки в 1980 году в Москве, работая на насосном моторе, в составе судейской бригады работал в спортивной гимнастике и дзюдо, потом перешёл в хоккей и фигурное катание, всякий раз заливая и расчерчивая каток. Провёл три чемпионата мира по хоккею тоже в составе судейской бригады – в 1973, 1979 и 1986 годах.

Дома у него много переписанных кассет эстрадных исполнителей и известных зарубежных песен. Он живо интересовался культурной программой Олимпийских игр в Москве в 1980 году, ансамблей «Кафе» и «Акварели».

В армию Серёгина не призывали. Вместо службы он попал в кардиологическую больницу из-за сердечной недостаточности.

Песни у Славы различные по сюжету. В них и образ средневековой дамы и белогвардейцев, есть песни о театре, любви, личной драме, нравах, о семье и детях. Бард и фотограф, поэт и музыкант, Серёгин ушёл всё-таки из спорта, где работа сильно изматывала и забирала душевные силы.

Во дворе Славу знали многие, и даже маленькие дети, с которыми он нянчился в свободное время. По дороге из дома по делам он успевал поздороваться почти со всеми. Многие знали Славу и нуждались в его посильном участии.

У Серёгина была большая фетровая чёрная шляпа и пальто. Он носил чёрный батник с золотистой вставкой и чёрные шёлковые брюки.

Слава каждый день слушал какие-либо песни. Ему нравился как поп, так и рок, классическая музыка, дизайн и мода. Он любил красивых женщин, их стать и лёгкую походку от бедра. Это такая редкость!

Серёгину нравился мультфильм «Ну, погоди!» и хулиган Волк. Он всё-таки думал, что Волк был добрый, хотя и гонялся за Зайцем. Слава иногда шутил, подобно этому герою из мультфильма, размахивал руками. И дома, под светильником, у него висел этот мультфильмовский Волк из пластмассы. Иногда Слава казался неряшлив из-за непослушных кудрей, которые прятал под шляпу. Однажды в бывшем Загорске, ныне Сергиев Посад, Слава по ошибке был остановлен милицией за схожесть с каким-то бандитом. Хотя русые волосы и широкое лицо его всегда светились, внушали доверие.

Тихо распевая на улице песни, он часто ходил по Москве пешком от парка имени М. Горького до Ленинского проспекта утром и днём, по знакомым дворам Шаболовки и переулкам с маленькими церквушками. Он заходил в собор, чтобы поставить только одну свечку в песок, чувствуя себя одиноко в тишине и покое.

Слова из одной его песни:

 
«Я поставлю на блюдечке свечи.
Только я, только ты».
 

27.04.06

Цветник памяти

Зелёные астры, что подарил мне Слава, всё ещё стоят, словно нетленные, вот уже вторую неделю.

Я села писать дневник. На столе стоит стеклянная розочка-светильник. «Эта розочка не вянет», – подумала я и включила светильник. Розочка заиграла семью разными цветами, переливаясь то красным, то белым, то жёлтым, то синим, то другими цветами. Я присмотрелась к ней, и она мне показалась слезой, слезой с кладбища.

«Песнь – слеза Славы», – подумала я.

И решив пополнить цветник моих мыслей, прочла замечательную фразу Х.К. Андерсена: «Слёзы – драгоценная награда для сердца певца».

И мы ходим на кладбище к писателям и творческим людям и тихо разносим свой молчаливый плач. О чём думал семь лет Геракл, сидя на камне, о чём молился Серафим Саровский, стоя на коленях тоже на камне? Камень – символ памяти. Эти великие люди думали и молчали, оплакивая молча и в молитве великое прошлое.

Жизнь каждого человека – это легендарная песнь. И цветок, положенный на могилу, – это благодарный человек. Сколько цветов – столько признательности.

Иногда смерть считают наградой. «Умереть – значит перестать умирать», – говорил английский писатель С. Батлер. Пусть каждое слово великих писателей, повторенное нами со Славой, станет цветком памяти. Пусть «песнь» станет русской судьбой.

29.08.11

Последний день лета

Сегодня 31 августа. Последний день лета. На улицах, в городе, заметное оживление. Хочется ещё погулять перед началом учебного года. А синоптики пугают возможным дождём и похолоданием после обеда. Но сейчас светит солнце, и не верится в плохую погоду.

Снова покупаем со Славой розы. Сегодня решили навестить могилы известных поэтов и писателя И.С. Шмелёва. Нам завернули сиреневые розы цвета прощания, и мы пошли в монастырь.

Слава на ходу сочиняет мотивчик:

 
«В последний день уходящего лета
С тобой с монастырь мы пойдём
Цветы возложить к могиле поэта.
И песню сложим вдвоём».
 

Но Слава не просто певец. Я знаю, он сильно встревожен, у него болит душа за многих знакомых. Он снова вспоминает их и тяжело вздыхает. «Любить иных – тяжёлый крест», – писал Б. Пастернак. Я думаю, это сказано и о Славе.

У ворот монастыря, в заброшенном парке, садовники делали треугольную клумбу, выкорчёвывали пни.

– Вот я же сказал посадить здесь цветы, наконец-то работают!

– Ты в мэрию звонил?

– Ну кому это делать? Конечно.

У ворот Донского монастыря собрались казаки в парадной форме.

– Что за праздник сегодня? – спросил Слава одного казака.

– Сегодня Донскую икону будут выносить, – сказал казак.

– А я принесла свечи из Иерусалима. Обязательно поставим Серафиму Саровскому, – обрадованно прошептала я Славе в самое ухо.

Но нам нужно сначала в некрополь. Мы же идём к поэтам. Век 19-й шагнул в 21-й.

Мы затерялись в некрополе среди старинных надгробий. Сколько людей здесь ходило по старой брусчатке. Время стёрло их следы, как и надежды, которые живут даже у могил.

Около часовенки памятник В.А. Соллогубу, литератору, публиковавшемуся в «Современнике» и «Отечественных записках», в альманахе «Вчера и сегодня». Ему положили две розы.

Странное чувство шевельнулось в нас, точно ветер волнения и трепета надул, как парус, грудь, тревожа сердце. Кладбище почудилось бескрайним морем, где легко затеряться, сбившись с курса.

– Где же похоронены Херасков, Чаадаев, Шмелёв, вроде они были рядом? А теперь каждая могила как край земли или одинокий остров в огромном океане.

– Может, спросить кого-нибудь?

– Кого? Никто не знает.

– По схеме всё рядом. Просто надо всё спокойно осмотреть.

– Но мы идём и видим совсем другие могилы.

Мы тихо пошли бродить по кладбищу, хотя собравшиеся у церкви люди напоминали о начале службы и поторапливали нас.

– Где же, где же могилы поэтов? Одни неизвестные личности, хотя и знатные. Ведь могилы знаменитых людей должны быть как-то отмечены знаком памяти.

Могилы были все старые, потёртые, забытые, покосившиеся и как будто одноликие.

– «Все будут одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики!» Знаешь эти слова Бродского?

– Это о ком?

– О личности, тем более творческой. Творчество побеждает смерть.

Ноги нас куда-то несли, несли мимо могил. И хотелось сказать им: «Остановитесь, здесь мгновение, здесь тот, кого мы ищем».

Наконец, мы увидели могилу А.П. Сумарокова. У неё уже были цветы. От нас тоже были положены две розы. Давайте же помнить наших писателей-классиков, отцов литературной словесности.

Как не помянуть известного философа, друга А.С. Пушкина П.Я. Чаадаева. Его могила оказалась близко.

– «Мы ждём с томленьем упованья Минуты вольности святой», – написал ему Пушкин.

– Да, каждый писатель – он и священнослужитель.

– И Шмелёв, он-то православный писатель. Сколько у него рассказов на церковную тему? Пойдём к нему.

– Освободи душу мою – так поют монахи. Я слышу их голос.

– А мне чудится Рим. Здесь его часть, где живёт вечный гений и перерождается «Я».

– Это перерождение «Я» как постоянный вылет шмеля из земли весной, когда он превращается из куколки в особь.

– «Все будем одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики».

– Да, у каждого человека свои знаки или приметы. И опознать судьбу можно по знакам. Богоносные приметы, как мгновения, проявляются внезапно, только надо уметь опознать их.

– А смерть – это тоже знак и миг.

– «Боюсь не смерти я. О нет. Боюсь исчезнуть совершенно», – сказал Лермонтов… Где же могила Шмелёва?

Среди сухих веток и худосочных кустов мы отыскали семейное захоронение Шмелёвых. На фотографии писатель был совсем юным, со своими родителями. Рядом в могиле лежала и его жена.

– Розы им обоим, по две каждому.

…В церковь мы зашли, когда Донскую икону Божией Матери уже вынесли. К ней расстелили ковёр, постепенно собирались богомолки, верующие, казаки и солдаты.

Я дала Славе иерусалимскую свечу и такую же взяла сама. Сразу вспомнила свой маленький серебряный крестик, купленный в Иерусалиме, такой маленький, с тонким изображением Христа, точно стёртым, как на самом изношенном крестике. Я представила старые крестики, оставленные моей прабабушкой. Один был медный, и голова Иисуса была как золотистое зёрнышко или росинка. А другой, железный, крестик напоминал старое деревянное бревно с перекладиной, и умерший Иисус повис на ней, раздвинув ноги, поникший, без сил. Когда я смотрела на них, я думала, вот единственная вещь, которая осталась на память от моих предков. Казалось, за теми крестами была прожитая жизнь, полная божьего промысла, с которым познали цену креста, что нёс сам Иисус. Но Бог-отец любил своего сына. Иисус чувствовал это, даже умирая на кресте. Из-за этой любви он воскрес. Это величайший знак. Знак о жизни вечной, который, как мощная рука, вытягивает из болота заблуждений и потерянности, который утверждает самую настоящую жизнь.

Надо уметь видеть божественные знаки, чтобы получить божью благодать. Это большой дар. И Шмелёв хотел сказать об этом в своих рассказах и повестях. Это и «Богомолье», где знаки преследуют повсюду и помогают в нужную минуту, и «Неупиваемая чаша», где Анастасия, с лица которой рисовали икону, точно отмечена Богом.

Я прошла к Донской иконе Богоматери и помолилась ей. Рядом стоял низкорослый старец-кудесник с обвитой вокруг головы лентой и держал большой деревянный крест.

– Какой сегодня праздник? – спросил его Слава.

– Праздник завтра. День Донской Богоматери. А сегодня отпевают.

– Мы придём завтра, на праздник, завтра первое сентября.

31.08.11