Ночь высокого до. Премия имени Н. С. Гумилёва

рукописные ласточки летят под дождь

 
впасть бы в благоразумие упасть как в пасть
время зубы сомкнувшее комком сглотнет
ничего не почувствует такая мразь
это благоразумие твое мое
виноградная косточка пробила твердь
до лозы тридцать лет расти а мне стареть
впасть бы в благоразумие упасть как в смерть
над гордыней поэтовой ревмя реветь
окропили церковники водой святой
в пресвятые готовили но только я
все о прежней печалилась чета не той
теремные затворницы огонь таят
сосчитала жемчужиной опальный день
по шкатулкам окованным числа не счесть
мне бы благоразумнее судьбу надеть
под рубахой смирительной голубя честь
отчего же не можется вольна зачем?
рукописные ласточки летят под  дождь
знают: благоразумие не мой ковчег
что полетом измучаю ослабив мощь
тонких нитей серебряных лады порвав
расплываются буквицы теряют смысл
а когда разбиваются их след кровав
за мгновение малое бывает смыт…
 

покаянные звезды песня

 
над упавшим конем плакать только цыганскую песню
и под стоны ветров голосить в неба вольного синь
не заметив как ночь осиянные звезды развесит
ты его не поднял сколько бы у богов не просил
губы шепчут: вставай но с отцовского неба не сдернешь
удила коротки наземь сброшена тяжесть седла
под упавшим конем в окровавленном сорванном дерне
проступает роса на траве что от засух седа
лоб остыл под рукой и наброшенный плат не согреет
у последней черты зарекаться друзей не иметь
слишком больно терять слишком горько остаться в апреле
с жеребенком гнедым и до осени степью линять
а потом из зимы златогривому чуду свободы
обещать дальний луг и бескрайней равнины простор
торопить декабри уступить половодью природы
чтоб отдаться ветрам обнимая за гриву восторг
ни стрелой не достать не задеть и предательской пулей
по горячим степям след подковы и пепел костров
слишком больно терять слишком горько остаться в июле
в единенье ночном и души переборами струн
над упавшим конем плакать только цыганскую песню
и под стоны ветров голосить в неба вольного синь
друга верного смерть покаянные звезды развесит
ты его не поднял сколько бы у богов не просил…
 

почти сентябрь

 
почти сентябрь противится дождю
напору вод на ветхость дамб обойных
не удержавших с паводковых дюн
цветочные мотивы в изголовье
я вижу все что избегала знать
экранно принудительно и  броско
разгул воды лежу в промокшем платье
удивлена как происходит просто
смерть воробьев встречающих поток
московских диггеров и привокзальных бомжей
водонапорно водосточно долго
вой мутных стоков гонит тех кто ожил
безвольных ослепленных блеском фар
надежды край схвативших с новой силой
исторг карман обертки смятой  фант
мой город запятнавший некрасивым
спугнул и всех не поделивших плешь
газонов и крылец  в районах спальных
в беззвучной трансформации одежд
избавив от посконных роб в подпалинах
в погодном дне обеспородил шерсть
бродячих псов и всех подвальных кошек
дав мне почувствовать как под лопаткой чешется
от перышка засушливого прошлого
воспоминанья через брешь в стене
а может я ее пробила пальцем
услышав дождь опередивший нерв
мазайно несший плюшевого зайца?
а может я уныние строки
оплакала сама к его исходу
и это сон став как предлог благим
увидел нечто плюшевое в водах…
 

раннему быть литьём

 
остров Васильевский Стрелка стрелки подведены
на каблуках не выросла просто прибавила в росте
здесь говорил о погосте гений моей страны
мной возвращенный к жизни в действе дурацком: «постить»
мной за его камлание полное забытьё
за ощущенье горечи перво-открытой рифмы
в перво-открытой книге раннему быть литьём
даже когда не очень даже когда тарифно…
 

муза я запомнила намертво

 
постановочный кадр… обессиленному  не повторить
не сдержать горизонт выдающейся силой атланта
до него: увязать в междурядьях событий
говорить о бесилии и терять эту чертову нить
в поле зрения в ощущении ночи полярной и Андах
нарисованный край не приблизив пунктиром шагов
горизонтов так много я откуда-то знаю о каждом
иероглифом облака над твоей головой – иегов
и приветствием странника в иерусалимской кофейне отважен
я им названа Музой имя странно немодно сейчас
говорим о тебе по музеям разносится:
Или Или лама савахфани
арамейский хорош шифровальшиком  чувственной схимы
в речах я запомнила намертво
кофе чинный в то утро был с хиной…
 

мой негритенок стиль белостишья

 
злобой врачуют линчуют врачат только за то что любовью зачат
мой негритенок не титульных рас белого-стишья не терпящий фраз
громкоголосья – кричать о добре: зло бога молящие не разобьют лоб
им именована в имене Бгъ – ять в злобном воителе чья-то мертва мать
первым защитником изречено: будь звездам сосчитанным не обнажай грудь
не под звезду – обозначено им: под белье: мой неритенок губами к соску льнет
бейся! защитник второй строг действуй! – за третьим уже бог
меру таланта определив мудр: злобой врачуя о праве своем лгут
только завистливый только чужой верх деторождению определил грех
мой негритенок похож на меня всем млекопитаю у края земли сев…
 

в безвременье достигнутом легко

 
взгляд требует уюта снова дождь движений хаос достигает цели
задраена каюта мир не вхож сажусь писать общение обесценив
с философами временных веков любовниками личных одиночеств
в безвременье достигнутом легко за первенцами вымученной ночи
на край стола сдвигаю кирпичи здесь больше книг
меня здесь много меньше сажусь немедля убеждать в наличии
любви посылом и позывом першим кропить снега мелованных бумаг
то следом в рост то скоком воробьиным вредя застрехам прикроватных лаг
не издающих стонов о любимом и ничего нужнее не найдя
зачеркиваю вставленные тэги обманываясь тем что бередят
синдромом Капулетти и Монтекки всех не интимных этому дождю
в упроченном бесправии объясняя нелегкий день покоем награжден
иные все – безумием стесняют…
 

16-05-13

 
не было писем не было не сей вражду
ночью и утром небово писала жду
не было писем не было ноль боль соль мире до
я облака пугала хватала как змей из нор
жалящих взглядом в упор легших клубком в подол
не было писем не бей всем
ждущему каждый причаливший плот: год
счет их  восьми многократен вот:
первый второй затопленный камнем  четвертый
шестой грудой поверх седьмой с восьмым
сколько их будет? жива и упёрта
берега – возле легла костьми
не было писем озябшие зяблики
зябью бродили забвение для
дня не прошло без выси
с которой сорвался бы  взгляд в чисел
16-05-13 горизонтальный ряд
 

из шрифта Брайля вынув мягкий знак

 
экранизация  единственная цель единственная цепь для всех событий
нанизанные бусинами  трут и мучат шею
в ней быть лишеньям изобилию быть и цен неуправляемых открытию
вот эту  заплатила за любовь а ту за вшей
кто режиссер? не знаю долг высок и бог бы мог но взялся бесталанный
я согласилась дьявольский успех легко обещан
ты просишь тайны? как не сохранить их несть числа у одиноких женщин
под парусиной кресельный комфорт: осела плавно
мне в нем удобно я беру права и объявляю дубли искажений
я лучше чувствую я знаю как играть как в ночь крик тонет
твои союзы пошлости лишив а нелюбовь – есть судеб униженье
из всех партнерш оставила одну: в глухом хитоне
Она одна способна чаровать малейший интерес не проявляя
из шрифта Брайля вынув мягкий знак придумай имя
Любовь и Смерть – иначе назови избиты имена никчемных лялек
огромен выбор трафаретных нимф и иже с ними…
 

21-07-21 Мск

 
симметрия цифр гипнотически колющих пик единиц
едины един два один ноль семь два один Мск
Мэскэ так Москву сокращаю из всех столиц
величий иных превзошедшую где бродить
забыв ощущение бега по кругу в тоске
я в ней веселюсь чувство праздную каждого дня исток
иду на восток Самарканда полшага не доходя
на западе холм что тевтонскому шлему высок
и Кремль в сердцевине и в парках рябины плодят
музейных сокровищниц залы и закрома
историю черпать живою водою  для ран
все было до нас и продолжится после роман
судьбы исторической  рано ли поздно придет пора
случись на Ордынке представила встречу случайной быть
побег из Орды был бы менее гибельным в этом страх
остра на язык от смущенья погибну дышать забыв
вполне откровенна закрытою книгой в мгновение став
ничто не вторично за словом приветным из пауз  вдох
нашедшему воду в бескрайней пустыне союзен стон
представила встречу как в ней не останусь рожденной до
ведь нет церемоний прекрасней придуманных лет за сто
до нас…
 

умею ждать тридцатое число

 
листом упавшим опечатан лист
от дерева его рельефны тени
обычный день потерь и обретений
лежит строфой стенаний вокализ
документален  автосохранен
из просвещенных вырвался столетий
возможно написала бы о лете
но не умею  тягощусь враньем
умею ждать тридцатое число
из общих слов дав первенство умею
не избежать открытия Америк
набросившему тину на весло
не избежать постыдного дарма
на островах колоний папуасских
они  мне кость а я – им в водолазке
обхват души и  книжечек  тома
и более ничего ничтожен век
предельно совершенно деспотично
и я бы отказалась от наличных
довольствуясь стекляшками взамен
и я не устыдясь своей груди
вела бы коз по корабельным сходням
но дело в том что не Колумб сегодня
одаривает тварь как господин
не он блестящим зеркальцем манит
и бусиной травинку пригибает
разбойный свист  за ним братва рябая
спешит коптить кострами книг моих
солоноватый окорок любви
и рвут строфу и разрывают в клочья!
от рук твоих избавив многоточия и от травин…
 

в экранной жизни

 
как долго гибнут башни близнецы
пик коммунизма был немногим выше
пороховое облако на крыше
под языком растаявший глицин
а на экране выживший Том Круз
scientology здание буклетно
блок новостной информативный груз и лето
а знаешь что оправдывает ложь?
ботинок поджимающий мизинец
за неудобством чувство боли ринется бери и множь
играя Гетсби думай обо мне
я стилевых решений парадигма
когда однажды тайно породил мя
предвидел ли межреберный обмен?
и ты в моем изогнутом ребре
тот резчик был предвиденьем измучен
кто навсегда лишив благополучий
духовным награждал телесным  бренн
играя Гетсби думай обо мне
в экранной жизни может жать ботинок
но ложь гримас судьбой необратима
исполни боль так как всегда умел…
 

перед небом

 
я могла бы сказать люблю но зачем тебе это
времена не врачуют жизнь обезболив
Айседор за любовь к поэтам шарфы давят в кабриолетах
я могла бы сказать люблю не позволь мне
обстоятельства ищут нас мы их жаждем
на клочках деловых бумаг пепел странствий
в измененном сознании дня я отважна
но могла бы сказать люблю только в трансе
так случилось и нет причин слов ужасней
я ответственна за тебя перед небом
мне объятия не нежней рук пожатий
если сердцу не клокотать где-то слева
я могла бы сказать люблю забываясь
не осознанно став живой не нарочно
нет трагичнее ничего в сердце мая
этих грачье орущих орд многоточий…
 

ZOO

 
входной билет отчетное число
разносчик пиццы самокатный гонщик
ничейный пес плененный ZOO слон
из красной пресни выросшая площадь
нисходит дождь и ниспадает темь
июльский гром раскатистей весенних
субботний фант экскурсионных тем
QR-ковидный выбор неврастений
я созреваю я запретный плод
заветный код не предъявив стократно
для open air колченогих орд
столов и стульев братий самокатных
моих дерев зеленые леса
на фресках и полотнах картографий
дыша озоном грозовых кресал
сгущаю кровь для комариных мафий
коплю тугой густой гемоглобин
не пиршеств для для панибратских трапез
лелея мысль что ты сейчас один
и вдоха ямб ждет выдоха анапест
моих неподражаемых стихов
моих неувядающих фантазий
где на Грузинской слон иерихонн
плененный ZOO под коростой грязи…
 

самым старым обрядом… быль

 
я нашла изумруд а потом утопила в болоте
изумруд «дурмузи» из сокровищниц юного шаха
этой правде два дня: я нашла изумруд за полшага
до разрытого рва на зеленых травинках полотен
я могла сомневаться но сомненья рассеялись тут же
вслед за ним аметист соразмерный ладони менялы
я его обменяла на историю вещи ненужной
ибо тучны дары: жеребцы мыльной шкурой линялы
не товар не базар: в ноги  дань побежденного войска
рассупонив мешки по траве покатили каменья
я могла сомневаться  но сомненья оставлены свойством:
преломляться лучу сквозь его изумрудные звенья
на второй указав: больше вес да и цвет зеленее
ров по всей глубине взял в кольцо слободу и свободу
я теперь не свободна: я три камня каратных имею
аметист изумруд  «дурмузи» с красотой не угодной
а иначе зачем по причине какой несусветной?
были брошены в пыль под копытами ахалтекинцев
и не найдены в ней воровскою порою рассветной
по прошествии ночи в слободе православной столицы?
кем дарованы мне? семь столетий проросшие травно
сохранили от глаз от людской любопытной породы
но любя быть свободной: поднимаю и с грацией плавной
посылаю обратно очередно бросая в болото
самым старым обрядом избавляясь от всяких излишеств
никому не принес «дурмузи» богоданного счастья
прикоснувшись к истории хороню в уготованной нише
под болотною тиной зеленей изумрудных исчадий…
 

ближе чем рядом

 
семя сомнений прячу от света готово в рост
как его сдержишь? единственный способ не в этот раз
крошечно не идеален уход и прост
но будет всхожесть и пик урожайный поместно даст
в разных условиях…
всё буйным цветом а ведь вставала за час до сна
не было ленью просто усталость и естество
семя сомнений сорт не редчайший но кто бы знал
что разрастется и так укроет густой листвой
в век богословия…
мой грех: сомненья в Его всесилии брали верх
столько молилась сузив углами жилищ  уют
загнанной снилось что прекращаю и жизнь и бег
и отправляюсь туда где прощают и всем дают
ловят на слове…
где нет нужды повторять и просить Его сотни раз
знает о каждом  вошедший каждый дитя не гость
семя сомнений за это знала с лихвой воздаст
и отлучит никогда не исполнив и доли просьб
иже присное…
время: песчинки сквозь пальцы: их счел мудрец
многое видится дальше и глубже началу дня
каждому сроку когда-то внезапный придет конец
те кто любил будут ближе чем рядом и значит Он внял
все наносное…
 

я любовалась

 
едины всем дочь море ты я любовалась образом стихии
волны всепоглощающей напор был совершенен
ты убегал с ребенком на руках от натиска ее ничуть не хилый
но уязвим но так вселенски мал когда зев вспенен
волна набрасывалась прижимался пес
ничейной брошенкой моей земной натуры
себя вблизи никто не рассмотрел и с расстоянья
мне посчастливилось с улыбкой наблюдать
тебе была волной ребенку няней
собаке развивающей инстинкт маскулатурой
у той картины можно замереть на триста вдохов счастья неземного
собака море дочка и отец и неба купол
я написала для себя ее беречь в уютном сердце чувством новым
любовью нежной к дочери твоей хоть это глупо
я написала для тебя ее запомня неизбывность обстоятельств
ребенок оставляющий следы: и мой ребенок
за этим невозможно наблюдать не принося для каждой слезки jааtis²
на руки взяв – утешив не прижать в тебя влюбленной…
 

цветок редчайший

 
на подступах к земному бытию строкой небесна
жил-был итог и то как возмужал уже: бессмертью
я не считаю без тебя года слезой не лестна
я просто нанизала естество на жизни вертел
я существую на пороге дат травой ковыльей
я проросла и навевать могу тоску по счастью
сопротивляясь я мозолю глаз вчерашней былью
никто не вытоптал: в траве из трещин в рост
цветок редчайший
как дождь питает с облаков смотри благословенен
как выжигает солнечная ярь и время засух
чужой не тронул и не под ступни
в час вдохновений алеющей помадой лепестков
лежу на трассах…
 

двойняшки

 
я начинаю привыкать к судьбе я начинаю праздновать сегодня
свет новогодний перешел рубеж в моем зачатьи что то усмотрев
на полминуты заглянув к тебе остался на день для рожденья годен
как белоснежный аист в небе – пеш с отметиною алой на крыле
мы лентой перевязаны одной одной перепелёнуты простынкой
из ложечки накормлены в два рта подружкой аистиной  Алконост
крещенные в купели ледяной в семи ветрах ни разу не простыли
между рождениями день прокоротав с одной отметки уходили в рост
я начинаю привыкать к судьбе я начинаю праздновать с полудня
приметами дарованной любви сегодня объявляя: родилась!
ах если б аист на чуть-чуть успел не заблудился в карусельных буднях —
щипнул двойняшкам из гнезда травин: тугую на запястье перевязь…
 

увидев сон о красном снегопаде

 
она кормила волка стоя к лесу
в глаза смотрел забыв про всё казалось
но острия зубов грозили болью
из одиноких он не знал любви
она кормила говорила место
в его глазах читала всем доволен
обманываясь что судьбу связала
не с братом волчьим что уйдет сдавив
она ждала лес никуда не делся
болели руки от его укусов
он тоже ждал лес никуда не делся
прогулочное место без волков
в ее ладонях поднималось тесто
все больше больше извращало вкусом
седея шкурой под рукой вертелся
пытаясь рассмотреть из-за боков
в один момент он выдал горе воем
увидев сон о красном снегопаде
она спала растрепанные пряди
измотана предчувствием: сбежит
а он лобаст понурой головою
не примирим с тоской и не всеяден
завыл на снег в следах кровавых пятен
забыв что волка ноги кормят если жив
пришла весна и погнала оленя
пришла весна и погнала лосиху
пришла весна и погнала косулю
и волка молодого по следам
зеленый лес в конце зимы – поленья
в печи дрова потрескивают тихо
он у двери она замки рисует
в тревожном ожидании седа
и кормит кормит! фарширует рыбу
хрустеть мослом ему не позволяя
в нелегкий час взывает к божьей власти
сжигая шкуру серую как день
а он лобаст понурой головою
перед огнем стареет волчьей пастью
взгляд по углам: куда бы сплюнуть кости
и тушку зайца незаметно деть…
 

в петроглифах тех веснушек

 
это так странно водой акведуков
полнятся плошка-ведро-корыто
детство в останках открыток мнится
кожа в петроглифах тех веснушек
как это странно тогда быть юным
в древнем году а сейчас иконится
свет монитора когда закрыты
лица представивших богу души
это так странно прожитое время мять
мять умещая в горошиной ставший мякиш
брякнешь ключами: и меньше оконных пятен
меньше… как странно
как будто без слез не взглянешь
наменянаменянаменя…
 

вагон дверной проем на стол кладу платок

 
температурный пик на солнечных часах
убийца мой должник он топит шоколад
и масляным пятном в сожженных небесах
за горизонт течет ужесточая ад
оставив и меня распоряжаться в нем
распоряжаться лень я потеряла хват
не хватка а ухват вагон дверной проём
дебелых слов лихва где добродетель Лен?
где добронравы их? тугая кровь кипит
гони ее монгол по лабиринтам вен
балтийской оeke и жабер рыб морских
ей тошно от жары свернулась в кулаке
не сквозь песок течет в низложенный розан
бумажные платки наследуют мой ген
в нем более от нимф им кто-то наказал
ад плавит шоколад касаньем эрогенн
но кровоточий след русалочьих каверн
о стержне говорит оставленным от гунн:
вторжение и гон? нагайка в рукаве!
среди дебелых слов лишь смерть найти могу!
ведь мне ветров порыв мне волю подавай!
сигнальные костры сырмак степи ночной
на стол кладу платок очерчивая край
слова мои остры кровь горловой волной…
 

я женщина своей мечты

 
о да я женщина своей мечты
из первых уст произнесенный лозунг
никто не вытравит Марину из меня
пусть даже выдворив из вольного Парижа
не более означена чем дым
из розг букет превозмогаю в розы
пурпурным шарфом траур изменять
мне суждено я каждым словом книжна
кровавый мне не ярок новизной
из черного не выползти линяя
отдай меня им не держи меня
морщинкой лобной проложу строку
опубликованная будущей весной
ее дерев рассветными тенями
когда мой лес: высот! – воззвавших рук
молитвой не торопишься принять…
 

коЛенка Джима

 
смотрела в точку «дочка» года в три и в двадцать и теперь ищу
в пространстве
на карте разрушенья от Катрин ландрин луны обсасывая в трансе
смотрела в точку и сейчас смотрю отмена мысли время смято гильзой
и с гюйса смыто крысы портят трюм по одиночке досаждая Нильсу
а было время полюбив летать отправилась бы на гусиной шее
куда угодно даже в лунный кратер не дожидаясь чьих-то приглашений
побудок из июня в декабри на пробужденье ставя лунный таймер
пока нательно до размера бри грудь созревала стянута бинтами
стремясь душой от перекрестья их под звездопады острова сокровищ
там опирался кто-то о костыль ночного неба жаждя мук и кровищ
цеплялся взгляд за частоколы глав прицелы сбиты у пиратской своры
подмочен порох зажила-была коЛенка Джима до отпавших корок
смотрела в точку и сейчас смотрю растя героев персоналий книжных
на лодках блюдец ободках кастрюль в пространствах кухонь
по домам парижным
на грязных складнях городских бистро покатых лестниц визави – ступеней
когда и мной забыто Рождество когда и мною зря потрачен пфеннинг
на Дрездена уютных площадях в рядах безделиц сувенирной масти
где ротозеи время не щадят мне Рим не дальше чем пакетный пластик
снимаемый с бестселлера ЭКСМО с книжонки обещающей причуды
никто не чуток: Амстердама смог и не сравнить увиденное
с чудом открытий детских вне библиотек вдыхая пыль я втягивала воздух
иных времен нося одежды «те» … сражаясь и любя согласно росту…
 

после тоски с антрактами

 
Christine объявленный долог антракт
жду поворота событий с авансцены не уходя
время тоски затянуто платье сменяет фрак
роза в подвздошье вколота траги-комедиант
их подносили гроздьями сыпали под каблук
вытоптаны нечетные собраны что целы
на лепестках уроненных оттиски росных лун
в долгой тоске с антрактами острым шипом ценны
со стороны неволится истины долгий взгляд
ей выбирать условное между тобой и мной
Christine представший Призраком
вслух называет зря имя – его бесправие
тайной грешит земной
имя твое желание имя моя краса
но оборот прелестницы маленьким локотком:
Призрак! пою в два голоса сомкнутым небесам
люстрами потолочными луны сменив легко
пальцы: шипов отметины чувство: на перстне кровь
кажется или слезное мысли быстрей: my mind
Christine душа распахнута нежный девичий профиль
в новом мгновенье Призраком грацию рук ломает
не оставляет музыка призрачны и равны
Время глаза закрывшее словно лишилось чувств
сладкое послевкусие губ доминантных: «мы»
после тоски с антрактами крови живой хочу…