Свет четырёх влюблённых звёзд, или Приключения доктора в Запределье. Часть первая
TekstНо человек слегка отстранился от очаровательной девы и спокойно сказал:
– Оставь меня, отойди.
Воительница отшатнулась. Лунное зарево, раскинувшееся над ней широким пологом, вздрогнуло и за краткий миг потеряло всепоглощающую мощь. Огненный диск, стремительно остывая, судорожно завибрировал, замерцал и погас. Всхлипнув, Антонина вся сжалась. По-старушечьи сгорбившись, отошла в сторону, села на камень и заплакала:
– Я просто хотела быть твоей единственной…
Доктор сам не понял, почему подошел к ней. Постоял немного, глядя на сизую мглу, вновь заполонившую своды пещеры, взял девушку за плечи и потянул к себе, заставив подняться. Руками нашел ее лицо, утер слезы. Обнял, прижался к шелковистым волосам щекой и произнес:
– Я прощаю тебя, Антонина. Прощаю за всё, что ты сделала Нине. Прощаю тебе все мои беды, прощаю предательство близких, нелюбовь, невнимание и презрение. Прощаю все козни, которые ты пускала в ход, чтобы настроить против меня жену, оппонентов и даже моих детей, молчаливо отказавшихся от отца. Прощаю одиночество, прощаю боль и безысходность. Я прощаю тебе всё. И от всей души желаю тебе найти свой путь к Свету.
На миг смежив веки, он провел руками по голове и плечам девушки, притянул ее лицо к себе и поцеловал. Затем, распахнув душу, открыв самые сильные человеческие чувства, внимательно посмотрел прямо в лицо Антонине, словно заряжая ее энергией Света. Одновременно с этим он изучал ее внутренним зрением. В лучистых глазах амазонки вдруг вспыхнули ярко-зеленые искорки, взгляд наполнился любовью и надеждой.
– Значит, ты не отвернулся, не оставил, не забыл меня! – в голосе ее звенела радость, глаза сияли животворным огнем.
Но, опомнившись, Воительница вдруг крепко ухватила мужчину за плечи:
– Темные силы – три страшные занозы из души моей изгони! Скорее!
Сергей сразу всё понял, нырнул в подсознание, вспомнив непринужденный разговор под раскидистой березой. И сбивчиво стал читать Антонине сочиненный под руководством белки стишок, в незамысловатых строчках которого были спрятаны якорные слова, призванные разбудить порабощенное сознание и вырвать его из лап тьмы.
Гордыня с Обидой поселятся в сердце –
От сумрачных дум никуда вам не деться.
Умейте от злобы себя защищать.
В ответ научитесь любить и прощать.
И снимет с вас морок и тьму Раздражения
Простое к ошибкам людским снисхождение.
Антонина скороговоркой повторяла за ним каждую строчку. Уже без участия Сергея вновь продекламировала стихотворение. Подумала. Прислушалась к тому, что происходит у нее в душе. И прочла стишок снова. Затем глубоко вздохнула и четко произнесла:
– Я люблю… Я прощаю… Я люблю себя и люблю весь мир. Я никогда больше не произнесу этого слова просто так, без высокого чувства в душе. Я прощаю себя за всё, что сотворила в неведении либо по злому умыслу. Я всё исправлю. Я прощаю себя и прощаю жизнь. Всё хорошо.
Амазонка вновь чутко прислушалась к себе. Сначала ничего не происходило. Но вот по телу девушки пробежали золотые искорки. Они сияли, перемигивались и всё ярче светили. Словно солнечные лучи, растворяли мрак, не давали ему вновь утвердиться в душе, тянули-вытаскивали наружу грязь, боль и злую накипь. Сверкали всеми цветами радуги, своими радостными всполохами не оставляли мраку ни шанса. И наконец, проломив заслон тьмы, вырвали из тела и сознания Воительницы пленившие ее злобные эмоции.
Вот к ногам Антонины острыми иглами посыпалось Раздражение. Оно так и осталось на полу, не смогло (а скорее всего, не пожелало) перевоплотиться. Дохлой рыбой влажно шмякнулась о камень Обида и, волоча по граниту расплывающееся желеобразное тело, со скорбными воплями поползла в расщелину меж камней, не забывая при этом злобно зыркать по сторонам. Плюхнувшись в небольшое углубление и тихо подвывая, она тщетно пыталась собрать себя воедино, подняться и обрести форму.
Высоко вздернув голову, вышла-отслоилась от тела девы Гордыня. Брезгливо глянув на стенающую Обиду, она немного отступила, чтобы не испачкаться о липкую эмоцию, и, надменно глянув на Сергея, произнесла:
– Не радуйся своей победе, человек. Ненадолго это воскрешение давно утерянного светлого образа. Вашего самопростительного сочиненьица для полного освобождения недостаточно. Мелочь это… Минута-другая – и мрак в теле Воительницы проснется. Тьма всесильна!
– А не развеять ли мне тебя, чтобы не говорила лишнего? – повернулся к ней Сергей.
– Грубиян! – презрительно скривила та красивые губы и направилась вглубь пещеры.
– Постой-ка, – Сергею в голову пришла мысль, и он на ментальном языке обратился к ней: – «А оборотная сторона Гордыни – это Гордость?»
Надменная красавица вздрогнула, в глазах промелькнуло замешательство.
«Что ты хочешь сказать?» – так же мысленно ответила она.
«Я разглядел тебя в душе Антонины. Увидел, что ты не та, кем себя считаешь!»
«Я… не верю тебе», – медленно, словно прислушиваясь к тому, что происходит у нее внутри, помыслила Гордыня.
«А ты себя послушай, себе поверь, – ответил Сергей, пристально глядя в ее расширенные глаза, в которых разгоралось зарево жестокой внутренней борьбы. – Я тебе разрешаю… вспомнить себя».
Гордыня словно отключилась. Закрыв глаза, она недвижимо стояла рядом с амазонкой. Но Сергей видел, как ярким пламенем сгорают в ней все темные эмоции, как отступают под натиском нахлынувших воспоминаний боль и злоба, как возвращаются давно забытые силы Света, как просыпается от долгого сна смелая, независимая и величественная Гордость.
И она… вспомнила! Да! Она вспомнила, как на высоком каменном уступе сражалась плечом к плечу с Ариной. Она сама тогда вызвалась, отделилась от тела Воительницы и ринулась на полчища тьмы. Она не стремилась сохранить себя, она рвала врагов на части, она всю себя готова была отдать ради того, чтобы спасти Нину, спасти Сияющее Сознание… Перед мысленным взором проносились картины страшного неравного боя, где почти не осталось выживших… Лишь Арина с Любовью и Надеждой в душе и она – Гордость. А вокруг – уже никого! Никого из Светлых… Только жалкие отзвуки жизни витали над обгорелым утесом…
Гордость вновь вскинулась, задрожала, увидев в своих воспоминаниях, как скрутили ее жадные черные щупальца, утащили во мрак… истязали, обратили… и спустя столетия вновь вернули в почти неживое тело Арины, которая стала Антониной с ее (!) помощью! С помощью потерянной, считавшейся безвозвратно погибшей в бою Гордости!
Она мысленно забилась в исступлении, в жарком приступе гнева и раскаяния. Ей безудержно хотелось взвыть от осознания своего, пусть и непреднамеренного, предательства. Но Сергей своим полем крепко держал ее на месте.
«Только тихо! Терпи! – мысленно успокаивал он. – Не двигайся, не кричи! Никто не должен догадаться, что ты проснулась».
«И что мне теперь делать? Как всё исправить?» – недоумевала Гордость, изо всех сил пытаясь сохранить видимость безразличной надменности.
«Сейчас ты откроешь глаза. И не забудь про высокомерный взгляд, – инструктировал ее Сергей. – Возвращайся, поддерживай Антонину. Ты ей очень нужна. Только пока не проявляйся. Будешь у нас бомбой замедленного действия».
«Да уж, – мстительно вскинулась обращенная эмоция. – Я им потом так бабахну! Мало не покажется!» – И шагнула к Антонине, вернулась в обездвиженное тело.
«Успела! Тьма не пробудилась пока, – мысленно шепнула она Сергею. – Незаметно проскользнула… И еще вот что! Я слышала, как Жеглард над поверженной Ниной колдовал. Говорил ей, что Волю твою и Силу изъяли. Странно как-то говорил, словно зомбировал ее. Проверь: точно ли их на Высокий ледник отправили, под покровом ночи запечатали?
И если та сила, что остановила сегодня войско Предводителя, из естества Антонины врагов-шпионов вынула, мою полярность сменить смогла, – это всего лишь малая часть твоего былого величия, то сколько же силы в тебе было до похищения?! На все междумирья ее хватить должно! Волю свою найди, обрети Силу настоящую… Не стой! Скорее Нину хватай и в Синие горы беги! Там, там выход, – обратила она внимание Сергея на хрустальное зеркало. – Это портал. Беги! Мрак пробуждается!» – Изумрудный взгляд прекрасных девичьих глаз снова заполонила тьма…
«Держись», – Сергей погладил безвольно застывшую Антонину по плечу и потянул запечатанную в обережном коконе Нину в сторону зеркального портала.
В следующий миг пространство пещеры вновь заполнилось мраком. С воем и грохотом многометровую внешнюю стену пробил злобный Смерч, разметал закостеневшие тела бесов, раскрошил их, развеял в пыль. Замер, огляделся. Кроме Антонины, застывшей посреди залы с отсутствующим взглядом, в пещере не осталось никого. Только разбитое зеркало межпространственного перехода зияло золоченой рамой, нагло насмехаясь над несостоявшимся преследователем.
ГЛАВА 22
В просторной зале с черным камином бушевала гроза. В бессильной ярости метался взад-вперед граф Жеглард, громя всё, что попадалось под руку. Как посмел какой-то человечишка одержать верх над великим Черным Предводителем?! Как ему удалось справиться с армией монстров, нейтрализовать Антонину, сбежать вместе со своей ненаглядной златовлаской?! Как он вообще смог понять, что решить все проблемы можно одной только человеческой мыслью?! Его же так хорошо обработали – злобный гений сам проследил за этим!
Граф повернулся к прислужнику:
– Кто там из свидетелей остался? Привести!
Внутрь огненного кольца втолкнули Обиду. Она затравленно огляделась, словно побитая собака, сжалась и запричитала:
– За что, хозяин? Ничего не сделала, ничего не зна-а-аю…
– Молчать! – оборвал тот слюнявую тираду. – Рассказывай, что видела.
– А что я видела? – шмыгнула Обида длинным носом. – Сначала в теле Воительницы силы черной много было, и луна сияла как сумасшедшая. Потом почему-то свет погас, и мы все как по команде отключились. Из тела нас одним махом вытряхнули. Меня в яму кинули, распылить, развеять пригрозили. А Раздражение вообще собраться воедино не смогло. Так и рассыпалось на иглы, так и развеяло его по пещере страшным ураганом. Валяется там, распыленное. Ой, что делается, что творится! Горе-горюшко мне, я теперь страдаю-плачу без умолку-у-у!
– Да ты не о себе рассказывай! Что там с Гордыней случилось? О чем они говорили? – нетерпеливо перебил ее Жеглард.
– А чё, я их понимаю что ли, когда они на своем ментальном общались? Сначала перебросились парой обидных фраз. Потом замерли, как две статуи, уставились друг на друга глазищами. Он как коршун над нею навис, затем чего-то руками стал махать (наверное, грозился). А после… после опять в душу к Антонине затолкал… – Обида немного подумала. – Не-е, она сама вошла в тело отключившейся от бытия девы. Постояла-покачалась, головой помотала, как собака. Потом выпрямилась и шагнула. Одним махом в тело вошла… Сильная Гордыня у нас – не переломить ее, видать… Вот и вся история Гордынюшкина…
А я? Бедная, несчастная-я-я! Выпер этот изверг меня из тела-сознания навечно, не найти мне теперь теплого жилища-а-а… Что со мной, горемычной, будет теперь? Без дома, без тепла сердешного осталася, сиротинушка-а-а!
– Убрать! – брезгливо отмахнулся Предводитель от причитающей эмоции. – Кто там еще остался? Ведите!
Подгоняемая суровыми стражниками Обида, подхватив нижнюю часть расплывающегося брюха, словно толстая баба пышную юбку, живо потекла к выходу. Мимо нее двое подручных вели в зал Антонину. Безвольную, погруженную в беспамятство. Остановившись перед Жеглардом, дева обвела высокую залу бессмысленным взглядом прекрасных черных глаз и замерла на месте.
– На цепь, в башню! – отмахнулся от девушки Предводитель. – Что, больше свидетелей не осталось? Всех мой стремительный недальновидный племянник в пыль обратил? – граф поморщился и повернулся к стоящему рядом с амазонкой стражнику. – И для чего мне эта кукла?
– Ну как же, господин… – конвойный явно оторопел.
– Зачем она мне нужна? Что теперь это грозная Воительница собой представляет, без Раздражения, без Обиды, без Самомнения? Ничего! Зависти в ней – ни на грош, Подлости – тоже. На одной Гордыне и держится. Да и где там она, эта бездельница? Что-то не видно, совсем от рук отбилась. А не будет этой сдерживающей эмоции – останется одна бесполезная красота да нерастраченная, огромная, неуправляемая сила. Воли и той у нее ни грамма не сохранилось. Бесит! Такой экземпляр испорчен…
– Так может, ее того… Хаосу скормить? – робко спросил прислужник.
– Ты что! Кого скормить? – взметнул брови Предводитель. – Стеречь, глаз не спускать! Если вдруг с ней что-то случится – кто ей тогда помешает прежний облик принять, переродившись? А если она догадается, что еще в нынешнем воплощении сможет вновь воссиять в единении с… – граф осекся, спохватился, но – поздно!
Он был в бешенстве. Потерял бдительность и проговорился! Внимательно посмотрел на верного стража: не понял ли тот, что хозяин выдал страшную тайну? Но конвойный глупо таращился на господина, выражая всем своим видом преданность и подобострастие. Однако Жеглард не доверял случаю. Он для верности испепелил подручного и тщательно просканировал пространство: а вдруг кто-то еще слышал его слова? Граф раздраженно передернулся и в глубокой задумчивости покинул просторную залу.
* * *
Жеглард зря уничтожил верного слугу. Клыкастый приспешник всё равно ничего не понял из сумбурной, путаной речи господина. Зато поняла белка, вместе с похитителями и похищенными друзьями попавшая сначала в мрачную пещеру, а затем и в покои Предводителя. Она, прикрывшись от чужого взгляда шикарным алмазным ожерельем (оберегом, естественно), потерла лапки, поправила на шее сверкающее украшение (эх, жаль, никто не видит красоты этакой!) и огляделась вокруг. Никого… Как заправский шпион, вычислила под сводами замка систему вентиляции и отправилась в путь.
Путешествуя по черной цитадели, Рыжуля пробралась через длинный, узкий и пыльный воздуховод в сплошь опутанную паутиной маленькую кладовку, где хранились старые швабры, ведра и сушились на грубой веревке тряпки. «И зачем темным все эти средства уборки? Они что, о чистоте заботятся?» – изумилась рыжая исследовательница. Осмотревшись, она радостно пискнула, заметив на нитях паутины в ближайшем углу давнего своего знакомого.
Белка, скрытая от глаз обитателей кладовки защитным талисманом, перейдя на универсально-ментальный язык Запределья, который хорош тем, что кроме двоих «беседующих» никто не может узнать, о чем идет речь, мысленно окликнула паука:
«Слышь, восьмиглазый, давно не виделись. Помнишь меня?»
Паук перестал плести свою липкую сеть, изумленно отозвался:
«Рыжуля? Откуда ты здесь?»
Убедившись, что паук ее узнал, белка продолжила:
«Дело для тебя есть. Надо собаке зубастой весточку передать. К тому же задолжал ты мне по-крупному. А долг, как известно, платежом красен».
«Я тебе, рыжая, долг уже давно отдал, еще когда того блондинчика – гения компьютерного – от морока освобождал, – ответствовал паук, вальяжно развалившись в центре паутины. – Думаешь, легко незаметно через границу в мир людей переползти, в жилье, полное всякой страсти технической, пробраться, незнамо кого куснуть да еще зелье из скляночки в ранку капнуть?»
«Чего трудного-то? – возразила белка. – Все в отключке были. Там хоть всех перекусай – никто бы и не пошевелился. А скляночку-то верни. Чай ручная работа… Да не ерепенься ты, – добавила она, – одному большому делу служим… Про скляночку не забыл, болезный?»
«Вот крохоборка», – проворчал паук.
Но пузырек протянул перед собой, с интересом проследил, как тот быстро исчез-растворился в воздухе, а затем с усмешкой продолжил:
«Это ты служишь, а мне всё едино. Кто заплатит – тому и послужу. А голодным я вовек не останусь: мухи-то всегда будут, что на стороне Света, что на стороне тьмы».
«Ты мне про мух тут не заливай. Отнесешь весточку или нет? А может, мне по-другому с тобой поговорить?» – она протянула лапку к ажурной паучьей сети, грозя смять в комок и паутину, и ее творца.
Паук, отследив мысли белки, вздрогнул и, мастерски изобразив страх, перешел на «вы»:
«Ой, нет! Что вы, Рыжуля Авдеевна! Я всё сделаю, но… только за желание». – Его энергия завибрировала, перерастая из заискивания в глумление.
«Что?» – не поняла белка. Ее взгляд почему-то всё время останавливался на запыленной птичьей клетке, на дне которой вперемешку валялись старые рваные носки, покрытые (даже сквозь толстый слой пыли было заметно) ржавыми разводами от давно запекшейся крови.
Паук не замечал, куда смотрит белка, не чувствовал ее недоумения.
«Ну, как вы там, Рыжуля Авдеевна, говорили? – ехидно произнес-подумал он. – Долг платежом красен? Я весточку доставлю, вы желание исполните. А по поводу применения грубой силы к моей скромной персоне – это вы зря… Забыли, на чьей стороне находитесь? Здесь перед вами никто заискивать не станет. Тут вы сами в любой момент в силки попадете, стоит только мне знак подать! Так что? За кем теперь должок?»
Белка дернула хвостом:
«Что-то неравно у нас с тобой долги весят. Не спасла бы тебя тогда в Дальнем лесу, так и валялся бы: головогрудь – отдельно, а… сам знаешь что – отдельно».
«Фу, какая вы грубая», – обиделся паук.
«Много слишком для тебя! Ишь чего захотел! Желание! – раздосадованно покривилась Рыжуля. – Да и не сочинил ты еще желание свое. Так, наобум ляпнул».
«Да как вы могли обо мне такое подумать!» – начал было паук, но ворожея его перебила.
«Вот что, – решила она. – Отнесешь весточку. И Клавдии скажешь, что оберег тебе от меня обещан».
«Какой оберег?» – встрепенулся паук.
«От смерти. Ни гад ползучий, ни птица, ни рыба убить тебя не смогут».
«А человек, а зверь? А ежели вдруг нападет на меня богомол какой?» – паук явно желал большего.
«Бессмертным хочешь стать? – нависла над ним белка. – Смотри! Ты в этой каморке не один, я могу и другого исполнителя найти… Да и кто мне помешает, неудачно повернувшись, тебя по стене размазать? Никто и не заметит скорой смертушки твоей: пикнуть не успеешь, не то что знак подать. И уж тогда оберег кому-то другому послужит. А я договариваться умею, ты меня давно знаешь».
Испугавшись, что обещанный талисман может уплыть из его восьми цепких лапок, паук засуетился:
«Всё, всё передам! Что сказать-то нужно?»
«Скажешь ей вот что…» – белка вновь глянула на клетку, тряхнула головой, затем наклонилась ближе к пауку и с самым серьезным видом шепнула ему мысленно несколько слов.
«Ой! – всплеснул лапками паук, – тут же одна матерщина на беличьем! Вы сами-то от таких слов не покраснели, случайно?»
«Под шерстью не видно, – парировала белка. – Гляньте, какие мы нежные! Как мухам забродивший нектар спаивать да в паутину заматывать – здесь у него лапка не дрогнет. А три матерных слова на беличьем произнести – сразу интеллигентность проснулась».
«Так это ж я ради романтики, – стал оправдываться паук. – Просто словить да замотать муху – банально, скучно. Ну что здесь такого? Выпьешь с ними нектара, потусишь… Пьяненькие мухи такие смешные, грех доверчивостью не воспользоваться. А что? Вполне гуманная смерть, – продолжал он вдохновенно. – Там они в путах страдают, мучаются. А тут – весело, беззаботно, в радости и блаженстве… Я их так и так потом в паутину замотаю. А с нектаром – романтика, приключения!»
«Ну ты, романтик, – белка вернула разговор в первоначальное русло. – Отправляйся уже. Запомнил, что сказать надо?»
«Забудешь тут! До чего скверные слова!» – передернулся паук.
«И еще, – добавила белка. – Соврешь Клавдии про обережные правила или от себя чего присочинишь – не сработает».
«Да помню я, помню, – паук уже карабкался по незаметным на первый взгляд нитям паутины к трещине в стене. – Я тут все тайные ходы знаю. К ночи уже до госпожи Клавдии доберусь».
Белка проводила паука взглядом, незаметно снабдив его амулетом удачливого путника (который непременно должен был самоликвидироваться после исполнения задания), и повернулась к птичьей клетке: что же там такое внутри? Отчего эти носки ей покоя не дают?..
Она неслышно подобралась поближе, внимательно оглядела металлическую решетку, попробовала на вкус пылинку, принюхалась к затхлой вязаной куче. Что это? В груди колыхнулись до боли знакомые чувства – ощущение материнского тепла, нежное ласковое прикосновение, веселый щебет беличьей малышни… Не может быть! Рыжуля тихо клацнула зубками, вооружившись талисманом проницательности, и… замерла.
«Мама, мамочка… Милая моя… Папочка, и ты здесь… Что же вы, братишки, как же так?»
Сквозь покатившиеся по мордочке слезы она смотрела на окаменевшие, запыленные рыжие тушки. Их было пятеро в клетке – пять давно пропавших из Светлого Запределья обережных белок: мама, отец и трое младших братьев. Они не умерли. Но состояние, в котором они теперь находились, было страшнее смерти: их обрекли на долгую муку. Они оставались живы, но не могли дышать. Они думали, но не имели возможности произнести ни слова. Они чувствовали, но не могли ничего поделать – ни вернуть прежний облик, ни хоть как-то облегчить свое положение. Каждому из них оставалось лишь беспомощно наблюдать, как близкие неподвижно лежат рядом и рассыпаются старой шерстью по дну железной тюрьмы.
Рыжуля молча плакала, утирая слезы пушистым хвостом. Она вытащила из подпространства скляночку с солнечным зельем, но замерла в нерешительности. Нельзя! Нельзя привлекать внимание… Нельзя в этой убогой кладовке обращать своих близких… Вон сколько вокруг членистоногих соглядатаев20 тьмы: только шевельнись, только задень невидимую сигнальную нить – вмиг начнется паника, враз сбегутся черные стражи. И тогда уж точно спасать будет некого… Что же делать? Как их тут оставить? Как вытащить из заточения всех сразу – и Антонину, и родню? Да всех, всех узников вызволять надо… Она еще раз оглядела помещение. И уже не старые ведра и швабры, не грязные тряпки сушатся на веревках. Это всё – соратники, светлые воины, звери, птицы, жители вод речных и морских. Сколько их! Сколько!!!
Неожиданно осознав всю меру ответственности, белка утерла слезы. «Мамочка… Братики… Друзья… Вы потерпите. Я быстро. Главное – я теперь знаю, где вы. Я обязательно вернусь за вами. Вы только дождитесь меня».
Она вновь вскарабкалась к воздуховоду. Стоп! Узкий проход деловито заплетал паутиной черный паук. «Вот зараза!» – Белка чуть не попалась.
Она пристально оглядела ажурное сооружение, дождалась удобного момента – и заключила паука вместе с паутиной в невидимую сферу, убрав их из пространства. Но одновременно с этим создала точную проекцию. И теперь подставной паук деловито сновал по несуществующей сети, сквозь которую и прокралась беспрепятственно Рыжуля.
«Куда же тебя деть, вертухай восьмиглазый? – оглядывала она стенки узкого тоннеля. – Не тащить же с собой».
Заметив сбоку небольшое углубление, носом стала закатывать туда сферу с пауком. Что-то мешало. Белка осторожно заглянула: не таится ли в маленькой норке опасность? И ахнула: оттуда торчало серебристое перо. Она потянула его осторожно, вытащила, полюбовалась. Затем достала еще два – таких же серебристых, больших, роскошных! А следом – еще несколько маленьких перышек!
Рыжуля, почуяв исходящее от них светлое волшебство, собрала все. «Чего же вы, ребята, такие большие? – мысленно обратилась она к перьям. – Я же вас в подпространство не засуну. Заметят! Сразу засекут всплеск энергии… Здесь таких чувствительных – на каждом метре по три штуки…»
Она прицепила перья к ожерелью невидимости, а в освободившуюся нишу закатила злополучного паучишку. Привалила его для верности камешками и направилась искать темницу Антонины.
ГЛАВА 23
У крыльца раздался грохот. Жеглард поморщился: беспардонный племянник, несмотря на то, что солнце еще не село, соизволил прибыть с визитом. Предводителя съедала зависть: этот мальчишка свободно мог летать днем, используя для прикрытия от смертельных лучей лишь черные тучи. Графу же приходилось прятаться от обжигающего светила под специальной одеждой и за плотными шторами.
Небрежно сунув лакею роскошную шляпу, сбросив на руки другому слуге черный плащ, отделанный соболиным мехом, молодой князь без лишних разговоров перешел в наступление:
– Сколько уже ты мне девок этих отдать обещаешь! – он пронесся по широкой зале, всколыхнув тяжелые бархатные портьеры на окнах, и с размаху плюхнулся в любимое кресло Жегларда. – А на деле что? Нина сбежала, Антонину на цепь приковал. Когда слово сдержишь, дядя?
Смерч цепко схватил поднесенный ему на чеканном подносе высокий бокал. Услужливый лакей проворно отступил в сторону, чтобы фужер Предводителя не упал от резких движений Нерца.
– Ну, скажем так, златовласку ты сам упустил, драгоценнейший мой. – Стоя у камина, Жеглард неспешно потянулся к поднесенному слугой кубку. – Я уже хотел от нее избавиться, но вовремя вспомнил, что тебе ее пообещал, – нагло врал он в глаза племяннику. – Безудержная порывистость вновь сыграла с тобой злую шутку. Кто же порталы рушит, вместо того чтобы по звездному следу путь жертвы определять? Сам перед собой дверцу и захлопнул. – Граф, отвернувшись к огню, злорадно ухмыльнулся промаху Нерца. Очень его веселили чужие просчеты. – А за Воительницу еще не всё уплатил. Сколько увесистых кошельков с детскими слезами недостает в моем заветном сундуке?
– Да ты же меня знаешь! – воскликнул разгоряченный Смерч. – Уж я-то не подведу!
Но алчный дядюшка только отмахнулся:
– Ты уже подвел! Всё бесу под хвост! Столько усилий пропало впустую. Если бы мне тогда удалось уничтожить эту светлую Хранительницу, человек уже давно бы томился в подвале Черного Замка! Такое вкусное, такое сияющее сознание уже подверглось бы расщеплению в одной из моих лабораторий! Уж я бы не пожалел усилий, чтобы навек его погасить! Чтобы обратить эту сущность, заставить служить, преклоняться, исполнять мою – МОЮ! – волю! А теперь что? Неужели всё заново придется начинать? Строить козни, строить планы, находить способы их осуществления!
Нерц поднялся, немного покружил вокруг Жегларда и, тихо присев около камина на мягкий пуфик, проворковал:
– Ну, гаденький мой, ну, злопыхательный… Я тебе снова помогу. Сделаю, что скажешь. Поймаем мы так необходимого тебе человечка. Но сейчас-то что тебя останавливает? Войди ты в мое положение… Сгорю ведь от страсти… Ну раз не отдаешь красотку в мои владения, то хоть меня к ней пусти. На часок! Всего на час!
Предводитель размышлял: Антонина сейчас в странном, неуравновешенном состоянии, нет в ней Обиды и Раздражения. Гордыня, конечно, всё еще держит под контролем Воительницу. Но теперь ей одной нелегко совладать с дикой тьмой в душе беспамятной девы. Слишком много зла закачал в свое время Жеглард внутрь хрустального кокона. Да прибавить к этому новые «достижения» храброй и безрассудной амазонки… Как бы не захлестнула сгоряча тщедушного сластолюбца. Она хоть и бесчувственная почти, но тьму кормить ей никто не запрещал…
Хотя, если посмотреть с другой стороны, необъятные владения Нерца граничат с территорией Предводителя. И, случись что с дражайшим племянником, графу не составит большого труда отнять у своей полоумной сестрицы тысячи акров прекрасных угодий, прибрать к когтистым рукам дело, приносящее славный доход.
– Решено! – злобный гений порывисто встал. – Так и быть, мой юный князь, на один час отправляйся, уйми бушующую страсть. Только в глаза очаровательнице своей не сразу смотри. Проверь, не проснулись ли в ней ненароком светлые силы. Чуть больше Света в ней разгорится – и взгляд ее всё твое нутро насквозь прожжет. И еще… Дождись захода солнца. Свет его лучей на закате как раз заглядывает в окно высокой башни. Мало ли что… И оружие лучше здесь оставить… – Жеглард протянул блестящий ключ на длинной цепочке и добавил: – Но оплата за проведенный с ней час – по тройному тарифу! Не думай, что просто так сможешь с моей собственностью развлекаться.
– А я и не думал. Я всегда знал, что для тебя всего важнее, – расплылся в злорадной ухмылке племянник, доставая из кожаного кошеля на поясе увесистый бархатный кисет.
* * *
Схватив из рук прислужника шляпу и плащ, вооружившись заветным ключом, Нерц свел воедино расслоенное пространство, стремительно вознесся в высокую башню и ворвался в полукруглую комнатку с высоким потолком и узким стрельчатым окном. Два закрепленных у стен факела тщетно пытались разогнать сумрак. Лучи заходящего солнца, освещавшие часть камеры, справлялись с этим гораздо эффективнее.
У противоположной стены на соломенном тюфяке сидела рыжеволосая красавица. Она безучастно взглянула на молодого расфранченного господина в шляпе с роскошными страусовыми перьями, закрепленными у основания высокой тульи золотой пряжкой с яркими алмазами.
– Ты забыла, что надо встать при появлении знатной особы? – пытаясь скрыть дрожь в голосе, князь в волнении прошелся по темнице, старательно избегая льющегося в высокое окно солнечного света.
Дева спокойно встала, по привычке глядя мимо темной сущности, дабы не обжечь. Худосочный Смерч обошел вокруг нее, обшаривая стройное молодое тело липким взглядом. Неслышно приблизился, втянул трепетными ноздрями аромат роскошных рыжих волос, жадно облизнул пересохшие вдруг губы.
– И как тебе тут? Не скучаешь по своим прекрасным покоям? – Волна предвкушения пробежалась по тщедушному телу.
– Нет, – коротко ответила Воительница.
– А чего бы тебе хотелось? Я всё могу, у меня всё есть! – Нерц порывисто приблизился к девушке сзади.
Амазонка промолчала, лишь слегка склонила голову, словно прислушиваясь к эмоциям незваного гостя. Тот расценил ее молчание по-своему. Пальцы жилистой руки вцепились в девичье плечо. Вторая рука ветреного сластолюбца жадно обхватила тонкую талию, потянулась к вырезу платья.
В следующий миг зарвавшийся ловелас завис над каменным полом, беспомощно болтая худыми ногами. Антонина, схватив его за горло и гневно глядя прямо в глаза, четко произнесла:
– Никогда! Никогда не прикасайся к девушке без ее разрешения!
Во взгляде ее плескалась уязвленная женская гордость. Да еще какая!
Восприятие действительности предприимчивого князя раздвоилось. С одной стороны, он тщетно пытался разжать руку девушки, хрипел, слабо брыкаясь. Параллельно с этим в его уме промелькнула совсем неуместная в данных обстоятельствах мысль: «Гордость! Высшей пробы! Это сколько же выручить можно?..» В голове отпечаталась цифра с тридцатью двумя нулями.
Но инстинкт самосохранения тут же возобладал над жадностью. Всколыхнувшийся страх небытия заставил горе-соблазнителя действовать, сопротивляться. Он попробовал обратиться в ревущий ураган и вырваться из крепкого захвата, но не удалось: сила амазонки намного превышала сейчас его собственную. «Что это? – мелькнуло у него в голове. – Гордость девы – мощнее, чем сам Черный Смерч?»