Глава 3
Цирковое представление закончилось. Двое кудрявых с тарелкой и Фокусник пошли по кругу, собирая плату. Габриэль положил очень щедро, Фокусник даже вскинул бровь, приложил руку к сердцу и хитро подмигнул. Он, как обычно, сыпал прибаутками: девицам знатных женихов пожелает, парням – богатых невест, мужчинам – прибыльной торговли, их жен за красоту похвалит. А пожадничавших, да еще вставших в первый ряд, так хлестко высмеивал, что они пятились назад под общий хохот. Всех приглашал снова приходить на второе представление, когда жара спадет, и скрылся в повозке.
Габриэль еще постоял в сторонке, выждал, пока все разойдутся. Наконец набрался смелости, и не зная – как позвать, с колотящимся сердцем окликнул снизу: "Вы просили не уходить… я здесь." Фокусник выглянул и быстро спустился, что-то дожевывая: "Молодец! А у меня к тебе разговор. Ты, я вижу, парень серьезный, и рисуешь отменно. Не возьмешься ли заново разрисовать нашу повозку? Видишь, как облупилась. Ради такого дела я бы задержался тут на два-три дня, а о цене, думаю, мы столкуемся. Что скажешь?" Габриэль аж задохнулся от счастья и от страха. Сердце подпрыгнуло и забилось пойманной птичкой где-то в горле… "Да я не помню, когда краски в руках держал… Не знаю, смогу ли?" Фокусник похлопал его по плечу, подбодрил: "Сможешь! Ты хорошенько подумай до вечера и приходи." Ему уже давно хотелось обновить их пострадавшую от дождей повозку. И он видел, что Габриэль от души расстарается, а не просто намалюет для заработка. И без всяких фокусов понимал, почему – ради Мариэллы. Это было ясно, как божий день.
* * *
К обеду Габриэль решил домой не ходить. Отныне он будет сам по себе. Всю нужную работу для отца справил, а остальное – что в мыслях и что в сердце, никого не касается. Купил поблизости хлеба и козьего сыру и отправился на окраину города. Было у него любимое местечко возле пролома в старой крепостной стене. Там журчала маленькая речушка и бежала потом извилисто через весь город. По воскресеньям он иногда приходил сюда, когда отец с братом отправлялись в трактир выпить по стаканчику с приятелями и обсудить скучные местные новости. А Габриэль устраивался в тени деревьев и думал о разном, глядя на текущую воду… Или на развалины каменной стены, увитой цепкими кустами дикой розы. Разглядывал красивый цветок или бабочку на травинке и горько сожалел, что не чем было нарисовать эту нежную красоту – не углем ведь. Еще представлял, как в древности жители их города отбивались тут от нападавших врагов – кровожадных сарацинов, смутно вспоминая рассказы своей бабушки. А теперь здесь никого не встретишь, только плещутся поодаль в речке озорные мальчишки, пасущие коз.
Габриэль скинул рубаху, умыл разгоряченное лицо и руки, подставил их солнцу… Напился прохладной воды и уселся на берегу перекусить хлебом и сыром. Потом блаженно растянулся на траве, прикрыв глаза… Натруженное колено очень устало и мозжило, зато в кармане позвякивало еще несколько заработанных монет. А в холщовой сумке – полдюжины листов бумаги, он забрал все, что оставалось у писца. И сегодня он снова увидит и будет рисовать прекрасную Мариэллу! Сквозь листву весело золотились солнечные блики. Точно так же смеялись золотистые искорки в ее карих глазах. Габриэль счастливо жмурился и улыбался. Конечно, он возьмется разрисовать им цирковую повозку. Поборет свою извечную робость и сделает. Да так, что все подолгу будут смотреть вслед! Для нее одной, на память…
Он все хорошо помнит, чему учил его художник в церкви. Как из-под кисти постепенно возникало чудо – Спаситель на небесном троне, лучезарная Пречистая Дева, ангелы в облаках и святые мужи вокруг. О, если бы перед ним была гладко оштукатуренная белая стена, а не дощатая, обтянутая грубым полотном… Только нужны краски, а где их достать? Ни в одной из городских церквей, кажется, ничего сейчас не расписывают. Может, все-таки отказаться, пока Фокусник не увидел, какой он никчемный человек? И вдруг не получится нарисовать так, как задумал? Нет, лучше сразу отказаться, чем осрамиться перед Мариэллой. Хороша же будет о нем память…
Но целых три дня быть подле нее! Знать, что она совсем рядом – за тонкой стенкой повозки. Видеть ее, и может статься, даже говорить с ней! А она когда-нибудь ненароком вспомнит о нем, странствуя по дальним дорогам. Габриэль вдруг сел, обхватив здоровое колено. Мучительно сгорбился, уткнувшись в него подбородком. "А ведь я больше никогда ее не увижу. Как мне жить дальше? Без нее… и зачем? Сбивать изо дня-в день опостылевшие бочонки? Изо дня в день, до самой смерти. До самой смерти…" И ничком повалился на землю, и заплакал.
* * *
Перед вечерним представлением Габриэль загодя устроился на своем месте у коновязи и нетерпеливо ждал. Часто поглядывал на повозку – не колыхнется ли занавеска? Начал собираться праздный народ… Теперь детей почти не было, а подходили все больше гуляющие парочки. Занавеска не качнулась, даже не дрогнула, но пара любопытных глаз в дырочку пытливо изучала Габриэля. Давеча Мариэлла из-него оступилась, когда вдруг увидела те синие, почти бездонные глаза… Она еще ни разу с каната не падала и вовсе не знала страха. Это рано умершая мать всегда поддерживала и оберегала ее с небес. Но сегодня чуть не сорвалась… Хорошо, что рядом была перекладина коновязи и голова их лошади! Мариэлла чуть оперлась ногой, а рукой потрепала лошадиную гриву, и вроде никто ничего не заметил. А синеглазый парень опять стоит на том же месте. Бедный, как у него искалечена нога!
И вот окончилось представление, народ разошелся. А Габриэль все стоял и стоял неподвижно, уставясь в землю. И Фокусник его не торопил – искусный парень, видно, робкого десятка. И немудрено, когда судьба так не задалась. Уже втащили в повозку скатанный ковер и приторочили сзади плетеную клетку с голубями. Уже кудрявые запрягали лошадей. А Габриэль все ждал чего-то, стиснув руки, и беззвучно шевелил губами… Молился или сам с собою спорил? Вот промелькнула Мариэлла, переодевшись в белую блузу, черный шнурованный корсаж и полотняную синюю юбку. И стала похожа на всех других девушек, хотя он узнал бы ее из тысячи, даже со спины.
Тут Габриэль словно очнулся, неуклюже подошел к Фокуснику, и как в воду бросился: "Я распишу вам повозку, я постараюсь. Только не знаю, где можно найти краски?" Фокусник обрадовался: "Ну, это не беда. Завтра похожу по городу, поспрашиваю." Но парень еще что-то хотел сказать, только не решался. Наконец, опустив голову и запылав лицом, выдавил: "Позвольте мне ехать с вами!" И умоляюще поднял глаза: "Я не буду вам в тягость, вот увидите! Все-все буду делать, что потребуется. Если починить что или за лошадьми ходить. И везде буду рисовать на представлениях, кто попросит. Вот возьмите – это я за сегодня заработал и то еще не сразу начал. Только позвольте ехать с вами!"
Фокусник был в сильном замешательстве: "Ты хорошо подумал, чтоб так, в одночасье уйти? Мы же век на колесах, угла своего не имеем, и всякое случается. А родители у тебя живы?" Габриэль кивнул и снова потупился… А Фокусник все сомневался и сверлил его взглядом: "Не приведи Бог, если они тебя не простят! Всю жизнь будешь расхлебывать." Но Габриэль бормотнул глухо: "Все равно…" Фокусник вздохнул: "Что ж, договорились. А деньги у себя оставь, потом краски купим, может, еще и добавить придется. Значит, завтра как рассветет, приходи на постоялый двор – знаешь ведь, где? Пораньше тронемся, путь не близкий." На том и расстались.
* * *
Домой Габриэль возвращался, как пьяный – ног под собой не чуя… За ужином матушка беспокойно на него поглядывала и даже пощупала лоб: "Сынок, ты, часом, не захворал? Лицо какое-то странное и глаза блестят, не жар ли?" А он и правда был, как в чаду… "Нет, просто устал на солнце, лягу пораньше." Отец по обыкновению угрюмо заворчал: "И где тебя все носит? Целый день проболтался со своими рисульками. Не вздумай мне разболеться – завтра за работу!" Отец у него не злой, просто он ничего, кроме их бочонков, в жизни не видел. Встав из-за стола, Габриэль поклонился родителям. Матушка благословила его на ночь и поцеловала в голову. Сердце больно защемило… Габриэль ткнулся ей в руку и чуть не заплакал. Он знал наверняка, что больше ее не увидит.
Пошел к себе в каморку, увязал в шерстяную куртку кое-какие пожитки. Горячо помолился, чтобы все удалось по задуманному, и склонился около свечи над прощальным рисунком. Грамоты в их семье не знали, а перед матушкой ему надо повиниться. Любовно нарисовал ее, как только что видел в кухне – в чепце, в фартуке, с засученными рукавами. И себя на коленях перед ней, с низко опущенной, покаянной головой. А наверху, как бы парящую вдали и зовущую его, крохотную Мариэллу. Чуть подумал и несколькими черточками добавил позади матушки отца – пусть поважничает.
Но куда лучше положить рисунок? Надо так исхитриться, в таком месте оставить, где его наверняка вскоре заметят. Чтобы у матушки сердце не разорвалось, когда наутро хватятся – а его нигде нет. Но и не совсем рано, а то сразу кинутся искать. Габриэль приотворил дверь и послушал, прильнув к дверной щелке – кажется, все спят. Тихонько прокрался в кухню. Может, подсунуть под ларь с мукой? Нет, матушка тут же увидит – мука для лепешек нужна. Глиняные миски, кувшин с маслом, перевернутые горшки… Под один из горшков? Но неизвестно, когда он понадобится, вдруг через неделю? Положу-ка лучше в корзинку с чесноком, что стоит в чулане – к обеду матушка непременно в нее заглянет. Но их повозка к тому времени будет уже далеко. Габриэль, не раздеваясь, прилег, но мог сомкнуть глаз. Почти до света метался, как в лихорадке… А когда чуть забрезжило, крадучись и стараясь не стукнуть засовом, отпер дверь и вышел. Никого не встретив, благополучно добрался со своим узелком до постоялого двора. Присел около знакомой повозки и стал ждать… Внутри было тихо, все еще спали. Скорей, скорей бы первый луч! Наконец взошло солнце, и они тронулись в путь…
Глава 4
Вот уже год, как Габриэль колесил по свету с циркачами. Больше всего он старался не доставлять им лишних забот и какого-нибудь ущерба. В первое время даже ел, как можно меньше. Но Фокусник это заметил и отчитал: "Не вздумай голодать! Что проку, если ты зачахнешь?" А прок от Габриэля был заметный, он своими рисунками зарабатывал деньги наравне с выступавшими на ковре. В пути, как и остерегал Фокусник, всякие непредвиденности случались. В одном городе властвовал очень строгий епископ, и им велели убираться подобру-поздорову. Было и такое, что пришлось уносить ноги от грабителей. На счастье, в повозке всегда припрятано два пистолета. Один надежный, проверенный, а второй так – пугач огородный, но вида внушительного. И лихие люди их не тронули.
А в общем, жили весело и скучать было некогда. Фокусник ничего Габриэлю не указывал, как расписывать повозку, а сказал – делай по своей мысли. В ближайшем городе он удачно сторговался с церковными мастерами. Габриэль на страх и риск выбрал краски и все, что требовалось. С наслаждением растирал их в пальцах, вдыхал полузабытый волшебный запах… Страх как волновался, начиная свою работу. Но после вошел во вкус – не остановишь. И он не оплошал – повозка удалась на славу! Мариэлла невесомо порхала по канату с ангельской улыбкой. И остальные трюкачи, и даже собачки вышли, как живые. Фокусник был очень доволен, и вообще всем Габриэль пришелся по сердцу. Розали по-сестрински опекала его, а двое кудрявых всячески помогали, когда он рисовал. Одного из них звали Бланше, другого – Нико. Они все время подтрунивали друг над другом и задирались, как щенята, но часу не могли пробыть врозь. А Мариэллу все называли по-домашнему просто Мари, и Габриэлю тоже разрешили. И до того было трогательно произносить ее имя!
Они с ней в несколько дней подружились, будто вместе выросли. Мари принялась учить его грамоте, а Габриэль в благодарность рассказывал ей разные истории. И что когда-то слышал от бабушки, и что запомнил на церковных службах из Священного писания. Вообще, Мари не была набожна, как все они. Многие из библейских рассказов и притч были ей внове. Зато она бережно хранила молитвенник матери в память о ней, хотя почти не раскрывала. Но Габриэля всегда слушала с удовольствием. А он втайне мечтал подарить ей серебряное колечко. Даже утаил немного денег, но все не смел, не решался… Разве можно вот так, будто своей суженой? Да кто он перед ней – такой красавицей, такой желанной? Калека колченогий… Мари была очень ласкова, жалела его по доброте, но и только. Никогда в жизни не был он так счастлив, как возле нее. И никогда с такой болью не саднило в душе. Не прежней тупой тоской, а острой иглой в самое сердце.
* * *
После ужина они с Фокусником сидели на постоялом дворе около своей повозки. Фокусник покуривал трубку, а Габриэль просто так, рядышком, к табаку он еще не пристрастился. Все давно улеглись спать, а они тихонько разговаривали да поглядывали на южное небо… А звезд было видимо-невидимо, и чудо, каких ярких! Фокусник для ночлега обычно спрашивал две комнаты, одну – для Мари и Розали, вторую – себе и маленькому Лукки. Ради уважения от хозяина – чтоб не считал их за табор, и чтобы красавицы были под приглядом. А мужчины ночевали в повозке. Фокусник старался себя не ронять, и никогда не показывал фокусов просто для потехи постояльцев. Только если развязанные кошельки опережали просьбы.
А сейчас он досказывал очередную байку из их кочевой жизни. Габриэль любил его послушать – чего только занятного и поучительного не узнаешь! Ночь была теплая, бархатная. Не ночь – а дивная благодать… Сладко пахло цветами, без умолку звенели цекады… Изредка фыркали под навесом лошади и где-то среди ветвей посвистывала ночная птица. Фокусник взглянул на повозку, где легко порхала нарисованная Мари, обнял Габриэля, потрепал отечески по плечу: "Эх, тебе бы не с нами ездить, а поступить в подмастерье к хорошему художнику! А потом найти в большом городе стоящую работу." Габриэль уронил руки на колени, ткнулся в них лицом и обреченно вздохнул. Фокусник утешительно погладил его по голове – допекли парня…
Не сдержал Габриэль слез… Стал мучительно вспоминать, как его прогнал от себя художник, из-за увечья прогнал. Возразить ему было нечего, но как же больно слышать! Какое выпало несказанное счастье, когда он принял его в ученики, и чем все закончилось… А он твердо уверен, что смог бы стать хорошим мастером. Фокусник молча вздыхал над горестной историей, попыхивая трубкой. В жизни никто с такой отзывчивостью Габриэля не слушал. Именно так, как просила истосковавшаяся душа… Отец сходу обрывал начатый разговор, а матушка начинала жалеть, не вникая. Где ей, с вечными горшками да сковородками, понять его маету? И вздохнув, он шел принести ей дров или брался за веник.
А Фокусник, чувствуется, искренне хотел бы ему помочь. "Никто своей судьбы не ведает, а другие – и подавно. Но стезю, ему назначенную, человек сердцем угадывает. И ты погоди отчаиваться, мы что-нибудь придумаем. Может еще выпадет тебе удача, не пропадать же с таким редким умением!" Габриэль не спорил и молча кивал… А про себя-то знал, что никуда от них вовеки не уйдет. Что одной он дышит отрадой, и одна у него стезя – быть рядом с Мари и всей душой служить ей. Всю жизнь ради нее положить, сколько сил достанет… И пока она с другим не пойдет под венец. Но таких слов он и под пыткой не осмелится произнести вслух.
Фокуснику тоже захотелось поговорить по душам: "И я ведь когда-то сбежал… Мало того, увез с собой девушку – будущую мать Мари. Элиза была дочерью хозяина цирка, а я в тех краях странствовал в молодости. Всегда мне было скучно на одном месте. Увидал их представление и решил в лепешку разбиться, чтобы в том цирке работать. Главное, увидел чудесную девушку, которая танцевала на канате – дивно танцевала! Влюбился в нее, как и представить себе не мог, хоть был уж не мальчик и разные встречал в жизни искушения. Но тут все на свете забыл! Хозяин, ее отец, велел показать – что я умею. Ему понравилось, и он позволил участвовать в нескольких представлениях, а там видно будет. Но вскоре меня до ненависти невзлюбил, заревновал ко мне свою дочь. Кто я такой? Перекати поле, без гроша за душой. А с Элизой мы лишь взглядами обменялись, и все было навеки решено!
Через короткое время ее отец вовсе отказал мне в работе, тем более что у них в цирке уже был свой кудесник. Элиза робко заикнулась, прося за меня, но он стал метать такие громы и молнии, что о согласии нечего было и думать. Одним словом – выгнал взашей. А она осмелилась бежать со мной, не раздумывая. Так горько плакала и говорила, что не переживет нашей разлуки. Я тоже любил ее без памяти и взял грех на душу, увез девушку от отца. Он нас обоих проклял вслед. По его злобе потом и вышло.
Сначала все было хорошо, по дороге мы обвенчались в маленьком городке. Прибились к странствующему цирку и жили очень счастливо. Я работал, как одержимый для своей Элизы, старался подкопить на будущее. Она ведь ушла в чем была, только немножко карманных денег на булавки. Это одному мне ничего не нужно, а ради жены горы пытался свернуть. Однажды в большой праздник, когда повсюду веселье и по улицам гуляют ряженые, я счастливым случаем попал в вельможный дом. Там было много знатных гостей, столы ломились от угощений, а вина – море разливанное… И до того всем понравились мои фокусы, что разгулявшийся хозяин очень щедро меня наградил. Прямо сказать – сверх меры. Я сразу смог купить лошадь с повозкой и сговорил ехать с нами Розали и Жанно. А вскоре родилась наша дочурка Мари, вся в красавицу-мать. Она и научила ее танцевать на канате, еще успела… Двое других младенцев у нас потом умерли. А как-то раз Элиза сильно простыла на выступлении, к ночи слегла, и в неделю ее не стало."
Глава 5
В одном городе, на рыночной площади Габриэль увидел двух цыганок. На одной была необычайно яркая шаль. Алая, будто маков цвет или огненные всполохи по углям, или закат перед ливнем. Шелком вся переливалась… Вот бы такое платье для Мари! Ее любимый голубой цвет, и правда, очень под стать ее нежной красоте, но Габриэль вдруг подумал, что алый добавит куража танцу. Он будет вспыхивать ярким огоньком, видным отовсюду. Никто мимо представления не пройдет – каждый остановится полюбоваться! И сборы их увеличатся. Тогда можно купить что-то нужное, хорошую флейту или добротную сбрую лошадям. Нет, прежде всего – нарядную накидку для Мари.
Как привязанный, Габриэль шел за цыганкой и все не решался окликнуть. Та, почувствовала его взгляд, живо обернулась и повела въедливой скороговоркой, как обыкновенно они зубы заговаривают: "Вижу, погадать хочешь, красавец? Посеребри мне ручку – все, как есть, расскажу. Все тебе поведаю – что было, что будет, что в душе таится, чем сердце успокоится." Габриэль перебил ее: "Не надо гадать. Ты мне лучше шаль свою продай." Цыганка удивленно протянула нараспев: "Ша-аль?.." А сама быстро оглядела его, прикидывая – сколько можно взять с этого чудака? Скосила глаза на калечную ногу, дернула бровью: "Верно, для милой своей хлопочешь, угодить надеешься?" Габриэль уклончиво пробормотал, что для сестры. Цыганка усмехнулась, скинула с плеч шаль: "Ладно, бери. Спрошу недорого, но знай, что лишь цыганке она счастье принесет, а для других печалью может обернуться." Габриэль молча протянул деньги. Беря их, она чуть задержала его ладонь, глазами по ней чиркнула. Он сердито выдернул руку и быстро захромал прочь, а цыганка печально посмотрела ему вслед.
Розали с Мари быстро сшили платье в четыре руки, и даже бахрому на юбку ловко приладили – ах, как будет играть в танце! Чудесно вышло, вроде алые лепестки на ветерке играют! Они привыкли все делать в дороге – чинили одежду, убирали друг другу волосы, вязали чулки, занимались с собачками. Фокусник разминал руки с картами, заодно объясняя свои хитрости Нико. И развлекал всех рассказами – он был кладезь всевозможных историй. Бланше учил мальчика играть на дудочке, и смышленый Лукки мигом перенимал новые песенки. Молчун Жанно собирал разорванную цепь – был у него особый секрет. Или задумчиво подстригал усы, глядясь в начищенный песком чайник. Вся их жизнь проходила в дальних переездах из города в город. Лишь Великим постом начиналось вынужденное безделье, и они отдыхали в какой-нибудь уютной деревушке, где было и сытно, и дешево.
* * *
Однажды на представлении к толпе зрителей подошли три вооруженных стражника. Они всегда ходили для порядка по рыночной площади, и особенно усердно в том ряду, где были винные торговцы. Один из стражников увидел канатную плясунью и сперва так и прирос к месту. Потом начал пробираться ближе, ближе, и наконец встал впереди всех. Стоит и глядит на девушку в упор. А Мариэлла плавно скользила по канату, будто тонкая струночка пела! Будто алый весенний цветок тянулся к небу… Глаза и лицо у стражника стали наливаться кровью, а волосатые кулаки все сжимались и разжимались. Когда Мариэлла соскочила с каната и раскланялась, он вдруг качнулся к ней и грубо схватил за руку – а ну, крошка, пойдем с нами! – да крепко так стиснул, до синяков. Она, бедняжка, дернулась было и ласково так стала упрашивать господина стражника отпустить ее. А второй стражник загоготал во всю глотку и еще стал подзуживать первого. Третий, правда, хлопнул его по спине – мол, брось ее, пойдем! Но красномордый лишь огрызнулся через плечо.
Подбежал встревоженный Фокусник, засуетился рядом… Но как спасти дочку? Он что-то горячо зашептал стражнику, но тут и его красноречие не помогало, красномордый девушку не отпускал. Мариэлла билась птичкой в силках, отчаянно вырывалась, по щекам текли слезы… А на лице был такой смертельный ужас, что народ всерьез заволновался. Женщины испуганно вскрикивали, мужчины громко зароптали. Фокусник, как мог, увещевал стражников и пытался подступиться к красномордому. Одной рукой тянул его за руку, чтобы отпустил Мари, другой торопливо вытаскивал из-за пояса свой кошелек. Но второй, гогочущий, со всей силы ткнул его кулаком в грудь и отшвырнул назад. Фокусник споткнулся о край ковра и неловко упал.
Все вокруг ахнули и оторопели, взвизгнул чей-то ребенок. Третий стражник начал отгонять людей назад и мрачно покрикивал: "Ну, что столпились, чего тут не видали? Живо все расходитесь!" Подбежал Жанно, быстро помог Фокуснику подняться и что-то виновато ему забормотал. Конечно, он смог бы голыми руками убить стражника, но честно сказать – испугался. Не столько за себя, хотя его тут же увели бы в тюрьму и казнили, а за жену Розали, за сынишку, да и весь цирк сразу выгнали бы из города. Но главное – Розали. Жизни не мыслил без нее и не решился пожертвовать собой даже ради беззащитной Мари.
А красномордый уж вовсе взбеленился, хрипит, дышит ей в лицо перегаром. Больно дернул на себя и потащил вон из круга. Она его зубами за руку – хвать! – так он другой лапищей ударил ее по лицу. Фокусник кинулся на землю и обхватил стражника за ноги, не давая идти. Красномордый бешено заругался, забрыкался и затопал, скидывая помеху. Но свою добычу не выпустил. Розали тоже поспешила на выручку Мари, повисла на руке у стражника, умоляя оставить девочку, но все напрасно. А толпа угрожающе надвигалась… Тогда гогочущий заорал на всю площадь: "Вы что – бунтовать? Всех поубиваю!"
Вдруг сбоку к красномордому метнулся Габриэль – да, зверем метнулся! – и с размаху ткнул в горло маленьким ножиком. Был у него такой, почти игрушечный, каким мальчишки выстругивают палочки, но острый, как лучшая бритва. Всегда держал его при себе, чтобы очинять карандаши и разрезать бумагу, а носил в кожаном чехольчике на шнурке. Вот им со всей силы и ударил. Красномордый всхрипнул, из шеи кровь хлынула, и он грузно повалился навзничь. Хорошо, что кулак разжался, и тут же Мари выскользнула.
Но раньше, чем он рухнул, в грудь и спину Габриэля вонзились сразу два клинка! И он, сердешный, без единого стона тихо упал замертво. Мари от ужаса вскрикнула и прижалась к Розали, обе безутешно заплакали. Стражники переглянулись меж собой, потом зловеще обступили Фокусника: "Ты пойдешь с нами!". А он упал на колени рядом с мертвым Габриэлем, уронил голову ему на грудь и весь от рыданий затрясся. Стражники уставились на него и медлили… Он поднял к ним измученные глаза: "Вы друга своего потеряли, а я – сына любимого. Возьмите все деньги, только помилосердствуйте! Дочку мою сиротой не оставьте… за что ей?" – а сам протянул им кошелек и опять припал к убитому. Стражники переглянулись, деньги в руке на вес прикинули и забрали. Гогочущий напоследок рявкнул: "Чтоб духу вашего в городе не было, не то костей не соберете!" И красномордого своего уволокли. Люди молча расходились, опустив головы… А Жанно перенес тело Габриэля в повозку, до отпевания.
В городской собор, что стоял на площади, Фокусник, понятное дело, не сунулся, а поспрашивал по окраинным улицам, по маленьким церковкам. Последними грошами надеялся поклониться священнику, чтобы упокоить Габриэля по-христиански. Но никто не согласился отпевать чужака, да еще убийцу – слух про это быстро по городу разлетелся. Даже слушать не хотели, чуть ли не вон гнали. Так и схоронили его в неосвященной земле, вдалеке от города у подножия зеленой горы. Вытесали простой деревянный крест, на котором черной краской тонко вывели "Здесь лежит Хромой Габриэль, двадцати лет от роду, который погиб, спасая свою возлюбленную." Сами отходную молитву над ним прочитали. В общем, простились, как умели – оплакали от чистого сердца, с вечной к нему благодарностью.
И уж сколько лет прошло, а могилка до сих цела. И крест с надписью по-прежнему стоит, никто его не тронул. Откуда я знаю? Странные люди про то сказывали, а они видели своими глазами. Может, и не все доподлинно так было, но раз могилка есть – то и любовь его была. Которая больше жизни. И значит, нет никакого обману. А тебя, Лизавета, ничем не проймешь, бесчувственная какая-то уродилась. Вон Матреша, гляди, в три ручья плачет о нем, жалеючи. Так-то… Ну, девоньки, покуда прощайте. У Авдотьи в кухне, поди, уж и самоварчик поспел. Благодаренье Богу, привечает еще барыня старую кормилицу, дозволяет мне зайти чайком угоститься.