Все окружили ее и загалдели, протягивая кораллы, небольшие ракушки в связках и крупные раковины, переливчатые внутри. Белая женщина рассматривала их, вертела в руках с яркими длинными ногтями, отстраняя одни, требуя дать другие и наконец выбрала несколько штук. Потом дала тянущимся к ней непонятные бумажки. Кому повезло, те их жадно хватали, толкаясь локтями. Интересно, что это может быть, настолько им нужное? Двое провожатых оттеснили толпу, и загадочная пара повернула обратно к мосткам. И тут белая женщина обратила внимание на Йохху, который словно прирос к земле, не сводя с нее горящих глаз. Она приплыла сюда по большой воде, значит, может знать про Ойю!
Но как же спросить у нее, не встречался ли им тот берег, где живет его ева, у которой почти такие же светлые волосы? Он то умолял ее взглядом – она ведь должна понять без слов, раз так похожа на него! То с трудом пытался объяснить тем, другим, на здешнем языке, но никто не мог понять, чего он хочет? И не потому, что он плохо изъяснялся – живя рядом с женой, Йохху говорил уже почти свободно. Но какой ему нужен неведомый берег и что там за светлая ева? Все только пожимали плечами, а Йохху чуть не плакал от отчаяния, страстными жестами силясь объяснить… Белая женщина вдруг взяла его за руку и повела за собой к диковинной лодке. Значит, она все-таки поняла его и отвезет к Ойе! Молодой адам что-то сердито говорил ей, но женщина только фыркнула и отмахнулась.
И вот Йохху оказался внутри. Йох-ху!.. Ну и чудеса! Все было настолько невообразимым, что голова пошла кругом… Как же назвать это великолепие после их плетеных щелястых хижин? Стены вроде бы из дерева, но разве бывает такое гладкое дерево, что аж сияет? А еще повсюду искрятся непонятные штуковины – длинные, круглые, изогнутые, и настолько твердые на ощупь, как лезвие ножа! В деревне ножей было немного, их очень берегли, а здесь просто глаза разбегаются, сколько всего блестящего – куда ни глянь! И легкие завесы, и непонятные возвышения вдоль стен, и что-то почти черное, но отсвечивающее яркими бликами. И пахнет тут очень приятно.
Пока Йохху озирался, от удивления раскрыв рот, белая женщина с улыбкой разглядывала его со всех сторон, даже рукой по спине легонько провела. Очень волнующе… Тогда и он повнимательней на нее посмотрел, но тут же разочаровался. Вблизи она была довольно увядшая, ее совсем не хотелось прижать к себе и погладить. А голос у нее оказался хрипловатый, правда очень ласковый, но Йохху еще не вполне ей доверял. Белая женщина поманила его за собой, и они вошли в… как это у них называется?
Что? Нет-нет, я не хочу раздеваться, не трогай! Не надо, уйди! Уф-ф, наконец-то… Ой, кто это совсем голый? И еще один, и с другой стороны, и там… Кто это? Поднял руку – и они все подняли, топнул ногой – и те тоже. Не я ли это сам? Как бывало видно в их озере, когда смотришь на спокойную воду. Ага, все понятно. Ой, и вода вдруг сверху полилась! Отбежишь – перестанет, подойдешь – опять льется… Вроде тихий смешок? Подглядывает она за ним что ли? Да и ладно. Зато как хорошо стоять под теплой водой! Не водопад, конечно, но приятно… А это что за звуки, вроде прямо из стен? Йох-ху!.. То ли запеть хочется во все горло и запрыгать, то ли мчаться скорей к жене! Да, пора возвращаться, все равно толку от них не добиться.
Йохху поискал взглядом, чем бы обернуться, увидел широкую пушистую ткань. Вполне подойдет, тем более что здесь совсем не жарко, как ни странно. Озираясь, он пошел назад – вроде оттуда они пришли? – и услышал почти рядом сердитые голоса. Женщина и ее адам ссорились, она даже прикрикнула на него. Адам со злым лицом выскочил из-за угла прямо на Йохху, хотел что-то сказать, сердито ткнул пальцем ему в грудь, но махнул рукой и ушел.
А белая женщина встретила его, как ни в чем ни бывало, лишь немного раскраснелась. Она сладко заулыбалась и усадила Йохху на небольшое возвышение, такое мягкое на ощупь, как густой мох. А на другом возвышении перед ними была разложена всякая непривычная еда, и не в мисках, конечно, а в тонких красивых… кто их знает, как это называется. Йохху почувствовал, что проголодался и решил еще ненадолго остаться. Они поели вдвоем, молодой адам так и не появился. Все было необычно и очень вкусно, но маловато. Пили терпкий сок из каких-то хрупких и насквозь просвечивающих – даже слов нет! Откуда-то сверху полились приятные звуки, но теперь уже тихие, обволакивающие…
Йохху совсем разомлел, да еще женщина подсела близко-близко, скользнула пальцами по колену, положила голову ему на плечо, и снова волнующе пахнуло ночными цветами. Потом в руке у нее оказались две маленькие тростинки, а в другой что-то щелкнуло, вспыхнул крошечный огонек и концы тростинок затлели. Женщина взяла в рот одну их них и с удовольствием вдохнула дымок, а другую протянула Йохху. Он покрутил ее в пальцах – тростинка ли? Легко мнется в пальцах. Понюхал – приятно, и тоже потянул в себя дымок, потом еще… Откинул назад голову, глаза сами собой закрылись, и перед ним поплыло, закружилось давнее переливчатое сияние…
* * *
Йохху проснулся на теплом песке. Не открывая глаз, слушал мягко накатывающие волны, пытаясь вспомнить и вернуть что-то притягательное, неуловимое…
– С возвращением, Йохху! – почти забытый голос Всевидящего резко вдавил его в землю, словно грубой ногой наступили на горло. "Зачем?" невольно мелькнуло в голове, и Йохху обреченно вздохнул, весь мучительно сжавшись заранее. Он не успел придушить мысль.
– Опять ты за свое? Глаза б не глядели! Может, скажешь, что не нужно было тебя с Земли возвращать?
– Да я же ничего…
Вроде стихло? Разгневался Всевидящий и отвернулся. Ладно, что пока обошлось без урагана. Йохху сел, обхватив колени, и долго-долго смотрел на бескрайнее море… Почти такое же, как там, только чуть ярче. Обернулся на торопливые шаги – увязая в песке, к нему бежала Ойя, нетерпеливо протягивая руки и сияя удивлением и восторженной радостью. Йохху ласково обнял ее за плечи и погладил по родным светлым волосам. И она счастливо разглядывала его, теребила вопросами, и смеясь – ойя! – трогала коротко подстриженную бороду. Тащила к водопаду – пойдем скорей, как все наши обрадуются! Йохху блаженно улыбался, и что-то сбивчиво отвечая, не сводил восхищенных глаз со своей евы – какая она, оказывается, красивая! Раньше ведь не знал, зато теперь… Он искоса, с привычной опаской взглянул на небо и тут же сам себе усмехнулся.
– Чему ты смеешься?
– Идем со мной!
Йохху за руку быстро повел Ойю к густым прибрежным зарослям. Найдя укромную тенистую полянку подальше от излюбленных всеми мест, он наломал молодых стеблей бамбука, а ей велел нарвать тонких лиан и мягкой травы. Ловко соорудил прямо на земле маленькую хижину, и Ойя тоже помогала, как умела, а когда все было готово, даже захлопала в ладоши, так ей понравился их зеленый домик.
– Но зачем это, Йохху?
– Сейчас узнаешь…
Посмотрев наверх, остался очень доволен – небо едва виднелось в переплетении густых деревьев. Хитро улыбнулся, и пригнувшись, за руку потянул Ойю внутрь хижины.
Баллада луны. Новелла
Глава 1. Герцогиня
Эту загадочную историю до сих пор еще помнят в здешних краях. И передают из поколения в поколение не без доли тщеславия, как в иных местах гордость жителей составляют привидение древнего замка, легендарный лесной разбойник или пещера зловещей колдуньи. И каждый норовит рассказать ее на свой лад, расцвечивая всяческими домыслами и приплетая невероятные подробности, ведь никто так и не узнал никогда – что же произошло на самом деле? И лишь луна – вечная наперсница людских тайн – явив однажды в ясную ночь полнолуния свой сияющий лик и находясь в благорасположении к почтительно внимающим слушателям, могла бы поведать всю правду о той таинственной истории.
Жил в стародавние времена, в неприступном замке на высоком холме, грозный и могущественный герцог Конрад Неустрашимый. Велики были его богатые владения, и много подвластных ему рыцарей-вассалов, а разного податного люда – и вовсе без числа… Пять лет прошло с того дня, как покинул земной мир его отец – столь же славный, непобедимый воин, завещав все земли и власть единственному наследнику. В первые годы не раз пришлось Конраду на поле битвы доказывать кое-кому из своих вассалов и дерзких воинственных соседей, что и храбростью в сражении, и крутым нравом, он – достойный сын старого герцога и потомок викингов! Но вскоре все непокорные смирились под его властной рукой, и тогда же получил он в народе гордое прозвание Неустрашимого.
И вот уже Конраду и его приближенным не осталось иных развлечений, кроме псовой охоты и рыцарских турниров, где могли они помериться недюжинной силой да покрасоваться на лучших конях в нарядных доспехах с фамильными гербами. А самый главный турнир в году герцог устраивал в память о своем отце, в день его летних именин. Отовсюду съезжались тогда рыцари-участники и званые гости с семействами, даже простым горожанам был свободный доступ на зрительские скамьи.
В том году, с которого начинается повесть, в финал турнира, как обычно, вышел сам герцог и недавно посвященный юный рыцарь, лишь второй раз принимающий участие в турнирах, но уже вызвавший всеобщее одобрение публики отчаянной смелостью и ловкостью, с какой он владел оружием. Даже герцог, опытный воин, с некоторым для себя удивлением, не без труда одержал над ним победу. Гордо проезжая затем вдоль рукоплещущих трибун, Конрад вдруг заметил редкой красоты девушку, сидевшую в ложе рядом с седовласым рыцарем, владельцем замка на самой границе его земель, неизменно сохранявшим верность еще его отцу.
Чудесная красавица ласково улыбалась и приветливо помахала нежной рукою, но вовсе не герцогу, а мимо – его побежденному сопернику. "Невеста его или сестра? Головной убор у нее девичий. Сестра, должно быть." – повернув коня, Конрад вновь оказался напротив прелестной девушки и на конце копья протянул ей свой шарф, цветов герцогского герба, в знак избрания ее Прекрасной Дамой сегодняшнего турнира. В то же мгновение рядом с ней возникли два пажа, держа подушку алого бархата, на которой лежал драгоценный венец – приз победителю. Отец что-то подбадривающе сказал дочери, и от смущения едва смея поднять прелестные, как фиалки, глаза – она увенчала надменную голову герцога.
После турнира по обыкновению была устроена богатая трапеза для всех участников и знатных гостей. По правую руку от себя, во главе стола Конрад усадил избранную им Прекрасную Даму, а слева – ее отца и брата. И чем приветливее герцог обращался к ним, особенно к отцу, и чем пристальней, разгоряченный недавним поединком и вином, он смотрел на очаровательную девушку, тем сильнее тревога и почти осязаемое предчувствие беды терзали ее неискушенное сердце. Она с трудом проглотила лишь два маленьких кусочка жареного фазана, хотя ничего не ела с раннего утра. И бургундское вино, в колеблющемся свете факелов, казалось ей похожим на темную кровь. А грубые ножи, которыми гости отрезали мясо, будто вынутыми из-за пояса безжалостного душегуба. И первый раз в жизни она с искренней горечью пожалела о том, что была красива – так пугающи были огненные всполохи, плясавшие в серых глазах грозного хозяина.
А ночью Агнес – так звали девушку, тщательно заперев на засов отведенную ей мрачную комнату и даже не распустив шнуровку, лишь отстегнув тяжелый, с чеканными пластинами, пояс и сняв нарядную парчевую юбку, все никак не могла уснуть, тревожно вздрагивая натянутой тетивой. Особенно ее пугал старый шкаф черного дерева – чудилось, что за ним непременно должна быть потайная дверь в соседнюю комнату, которая вот-вот скрипнет, отворяясь… Но у нее не хватало решимости подойти и посмотреть, чтобы успокоить себя. Так и лежала она в оцепенении, укрывшись с головой жестким шерстяным покрывалом и поджав заледеневшие ноги на краю широкой кровати. А когда догорела последняя свеча, Агнес показалось, что ей не дожить до утра в здравом рассудке…
Лишь на заре, когда слабо забрезживший свет из окна чуть оттеснил по углам страшные ночные видения, она чутко задремала ненадолго. Внезапно ее разбудил стук в дверь. Вскочив и еще не опомнившись спросонья, Агнес похолодела от ужаса. Робко подойдя к двери, едва слышно отозвалась стучавшему, это оказалась служанка, которая передала, что отец немедленно требует ее к себе. Когда она вошла к нему в комнату, нетерпеливо ожидавший отец с порога радостно объявил, что герцог только что оказал им великую честь, пожелав взять Агнес себе в жены. У девушки потемнело в глазах, все омертвело внутри, и даже голос изменил ей. А отец, ничего не замечая, ходил по комнате, возбужденно потирая руки.
"Ты только подумай – какая неслыханная удача! Скоро ты станешь герцогиней! Уж теперь соседу-барону придется со мной считаться! Больше не отважится наглец охотиться в лесу герцогского тестя. Ха-ха!.."
"Пощадите, отец!" – дрожащим голосом воскликнула Агнес, упав перед ним на колени, ловя его руку и пытаясь поцеловать – "Умоляю, сжальтесь надо мной! Не выдавайте за герцога, он мне страшен!"
"Не болтай глупостей! Дело уже решенное – я дал герцогу согласие. Да и кто бы посмел ему отказать? А про свои страхи можешь всласть наговориться с матерью, когда домой вернемся. Это же ваше любимое женское занятие – нитки да страхи перебирать!"
И только тут, при словах о матери, Агнес отчаянно и беспомощно разрыдалась, задохнувшись от горячих слез и не в силах подняться с пола. Она слишком хорошо знала своего отца, чтобы еще на что-то надеяться.
* * *
Уже второй год прекрасная Агнесса была женой герцога Конрада Неустрашимого. Дойдя в рассказе до этого места, луна, верно, потупилась печально или даже умолкла на время, нахмурясь за набежавшим облачком, так грустно ей было вспоминать о виденном по ночам. А при свете солнца любая знатная девушка могла от души позавидовать юной герцогине – такие, невиданные доселе, богатые наряды и драгоценности дарил ей муж, и с таким искренним почтением относились к ней все придворные рыцари. А горожане, коим посчастливилось видеть герцогиню в соборе на воскресной мессе, в один голос говорили о ней с одобрением и восхищением "Чисто ангел небесный!" – столь кротким и ласковым был взор ее чудесных фиалковых глаз.
Но герцог, очень гордившийся своей красавицей-женой, в последнее время был всерьез обеспокоен. Его тревожила неспособность Агнес родить ему наследника, да и вообще родить. Он приказал доставить в замок из города самую лучшую повитуху, велел ей хорошенько осмотреть супругу и сказать определенно – по ее разумению, ожидать ли ему ребенка? Повитуха со всею возможной тщательностью оглядев и расспросив Агнес, нашла ее совершенно здоровой и доложила, что не видит причин, из-за которых ее светлость не могла бы родить наследника.
"Так в чем же дело?" – грозно спросил герцог. "Это случается иногда, Ваша светлость… Никто не возьмется объяснить – почему, но порой супруги по десять лет детишек дожидаются. "Десять лет?! Да ты шутить что ли со мной вздумала?" – рявкнул возмущенный герцог. "Не гневайтесь, Ваша светлость! Дозвольте словцо молвить… Бывает, что очень помогает в подобном деле отправиться на богомолье в святые места. А в наших краях истинными чудесами прославлен монастырь Святой Анны. К кому же и обратиться женщине с заветнейшей просьбой, как не к матери Пречистой нашей Девы, коей лишь на склоне дней, по слезному ее молению, разрешил Господь неплодное чрево и даровал благословенное дитя." "Ну, что ж, тетка, послушаю тебя, пожалуй… Больно складно ты говоришь! Хорошо, пусть герцогиня съездит на богомолье, вреда, думаю, не будет."
В скором времени герцог самолично решил проводить жену в замок ее отца, откуда уже совсем недалеко было до знаменитого монастыря. Он намеревался пару дней погостить у тестя и возвратиться домой, а потом Агнес с матерью пусть отправляются в монастырь поклоны класть. Ему все эти молебства да стояния на службе часами – хуже постного обеда. К тому же, выражение обреченной покорности на лице жены стало надоедать герцогу, и захотелось ему пожить по-прежнему весело, по-холостяцки! Агнес же несказанно обрадовалась, что после долгой разлуки она наконец-то увидится с матушкой и любимым братом, и поспешила собраться в дорогу.
В замке родителей Агнес герцогская чета застала новых людей. Это был италийский зодчий, приглашенный отцом для перестройки надвратной башни, и его сын и помощник – молодой человек весьма приятной наружности. Хотя, судя по всему, обыкновенно за трапезой они сидели, как гости, за общим столом, но в присутствии герцога им отвели скромное место в конце стола, и в разговоре они не участвовали, а может быть, еще плохо понимали здешний язык. Около каждого из обедавших лежала диковинка – маленький трезубец для мяса, и хозяин пояснил важному гостю, что это италийское новшество. И герцог, вначале насмешливо примерившись, скоро выразил желание завести у себя такие же, только из серебра и богато украшенные.
Через три дня Конрад отправился домой. Как ни уговаривал его тесть погостить еще, как ни старался угождать в любой мелочи, но ничего интересного, кроме небогатой охоты в своем лесу, не мог ему предложить и безмерно этим огорчался. Но когда герцог со свитой уехал, все сразу почувствовали себя вольнее и развеселились, будто оставленные без строгого присмотра дети. И неожиданно оказалось, что и зодчий, а особенно его сын Алессандро, уже неплохо говорят по-здешнему. Больше года они вели перестройку старинной башни, которую затеял отец Агнес, радуясь своему новому возвышению. Ведь прежде его заботила только надежность крепостных стен, зато теперь он вполне мог позволить себе щегольнуть перед ненавистным соседом-бароном. И не только за исполнение прямых обязанностей ценили зодчих хозяева замка – отец и сын были непревзойденными рассказчиками, особенно, когда речь заходила об их удивительной родине Италии. Множество увлекательных сказаний из ее древней истории поведали они своим восхищенным слушателям.
А с появлением в замке прекрасной молодой герцогини, Алессандро просто превзошел себя в красноречии! К тому же он замечательно рисовал и с непритворным удовольствием придумывал для дам всевозможные узоры для вышивок, и таких они с матерью никогда прежде не видели. А сколько он знал чудесных романтических баллад! И обладая приятным голосом, теплыми вечерами на террасе услаждал их слух, сопровождая свое пение мелодичной игрой на лютне и вкратце пересказывая содержание. Словом, не было, кажется, такой способности, в коей не преуспел бы Алессандро, разве что во владении тяжелым двуручным мечом – навыке, присущем лишь благородному рыцарскому сословию, и к охоте он был совсем равнодушен. А еще радовало Агнес, что брат стал с ним почти неразлучен, взялся учить италийский язык, интересовался зодчеством, много времени проводя на башне, и даже неумело пытался рисовать, чем неизменно вызывал усмешки отца. И как знать, не родись Артур рыцарем, вынужденным подчиняться строгим законам чести и сыновнему долгу, возможно, он отправился бы потом вместе с новым другом в далекую, прекрасную Италию.
Через неделю Агнес с матерью в сопровождении небольшой свиты отправилась на богомолье в монастырь Св. Анны. Много было переговорено между ними в дороге, и не без слёз… Да еще неожиданное волнение от встречи с Алессандро мешало Агнес погрузиться в состояние молитвенной сосредоточенности. Но когда они подъехали к монастырю, вид его суровых башен и древнего собора тотчас устыдил ее мирские суетные мысли, и трепетное смирение тихо наполнило душу. Какими ничтожными показались ей здесь, под устремленными ввысь сводами собора, свои приземленные чувства и недостойные грешные мысли!.. От самого сердца исторглись в раскаянии светлые слезы, и с прежней детской верою преклонив колени перед резным старинным Распятием, кротко умоляла она милосердного Господа простить ее и ниспослать в утешение долгожданное дитя.
И по возвращении из монастыря Агнес старалась подольше сохранить это благодатное умиротворение, отогнать невольные свои мечтания, в которых ощущался несомненный и непростительный грех. Теперь она все чаще оставалась у себя или уходила в покои к матери, и они вместе вышивали по чудесным узорам Алессандро. А он, встревоженный стремлением к уединению и необъяснимым молчанием Агнес, в те редкие минуты, когда они встречались за столом, украдкой ловил ее взгляд, но тщетно…
Однажды в послеполуденный час Агнес сидела в саду на скамье под кустом отцветающего жасмина, и провожая изредка взглядом облетающие лепестки, с тихой грустью смотрела на строящуюся башню – ведь он был где-то там… Близкие шаги по гравию вывели ее из задумчивости – Алессандро неожиданно предстал перед ней и ожег темными, как ночь, глазами. Без слов опустившись на колени, он горячими бесчисленными поцелуями стал покрывать ее руки, уроненные в складки платья. Агнес вся затрепетала, едва дыша от восторга и ужаса, в висках бились волны… А он, умоляюще взглянув на нее, вдруг страстно заговорил на своем языке, и она, не зная почти ни слова, всем существом, всей истосковавшейся душою поняла его отчаянное признание в любви и поверила мгновенно, без рассуждений! Алессандро прижался пылающим лбом к ее дрожащим коленям, и не выпуская нежных рук, уже существовавших отдельно от Агнес и всецело теперь принадлежащих ему, вздохнул с такой несказанной мукой, что сердце ее сжалось до боли. "О, не просите у меня ответа, Сандро! Если в глубине души я могла бы дать волю чувствам, то в словах я не вольна." Но взгляд ее дивных глаз все сказал за Агнес, такая бесконечная любовь и нежность сияла в них, заслоняя тревогу.
Что отвечал своей кроткой возлюбленной Алессандро, долго ли не разнимали они сплетенных рук, и не коснулась ли губами Агнес его чуть вьющихся волос – об этом и луна никогда не рассказывала. Возможно, из сочувствия к двум, не ко времени нашедшим друг друга, сердцам. А может быть, в жизни существуют тайны, непроницаемые даже для всевидящей луны? Когда судьбой даруются несколько волшебных мгновений – и душа, как по воде, может пройти над всеми жизненными препятствиями, условностями и невозможностями! И потом долгие годы те драгоценные воспоминания, ласковыми и сильными крыльями, поддерживают человека, изнуренного тяжелой бессмысленной участью, без радости и надежды.
А на другой день, зловещим вестником выбив дробь по брусчатке двора, примчался гонец от герцога с требованием, чтобы Агнес, не замешкав, возвратилась домой. Словно узник, приговоренный наутро к казни, она стала собираться в дорогу. Жизнь – единственная ее жизнь! – вчера проскользнула мимо, едва коснувшись… А чужая, такая грубая и безжалостная, навеки придавила сердце, как могильной плитой. В спальню вошла мать и положила на постель несколько рисунков Алессандро. Увидев их, Агнес не могла сдержать слез и молча уткнулась в родное плечо, вздрагивая хрупким телом. Обняв дочь, мать ласково гладила и целовала ее светло-каштановые волосы и тихо шептала бесполезные слова утешения, чтобы передать Агнес свою любовь и тепло. А про себя думала горько: "Бедная моя девочка! Если б я могла хоть чем-нибудь помочь тебе! Под несчастливой звездой ты у меня родилась. И даже имя дали тебе пророческое – агнец жертвенный…"
Утром следующего дня проплакавшая всю ночь Агнес простилась с родителями. Артур сопровождал сестру до половины пути, где ее ожидала небольшая свита герцога. Перекрестив напоследок брата, Агнес с глазами, полными слез, поцеловала и нежно прижала его ладонь к своей лихорадочно горевшей щеке. Она знала наверняка – первое, к чему прикоснется Алессандро, будет рука брата, хранящая частицу ее вечной любви.