– Конечно видела. Очень круто!
– Вы не представляете, как это было «круто» в семидесятые. Только выставить было невозможно – слишком уж откровенно. Там, помните, кое-где капрон прилип, и проступало нагое тело. А тело в СССР было под запретом. Вы, Сашенька, например, знаете, что в Советском Союзе «не было секса»?
– Как это не было? – изумилась Саша.
– Да одна дурища номенклатурная ляпнула такое на телемосте с США, – зарокотал довольным смехом Корбус. – Так и сказала с коммунистической безаппеляционностью: «У нас, в Советском Союзе, секса нет». Представляешь, какой фурор она произвела? У америкашек просто челюсти отпали! Они решили, что в загадочном Совке изобрели способ размножаться почкованием.
– Нет, правда, так и сказала?
– Так и сказала, – подтвердил лучащийся улыбкой Попов. – А дедушка ваш в этой самой стране без секса обнаженку снимал. И весьма, скажу я вам, сексуальную. Разве такое можно было выставить? Или напечатать? Категорически нет. Можно было только знакомым показать. И то с опаской, чтобы не настучали… Но та девчонка в капроне… Она так сразу и впечаталась мне в память.
– Что, Мишка, завидовал? – подколол Попова Элем. – Это тебе не цветочки-василечки.
– Врать не буду, Элька, тогда я тебе позавидовал. Мощный образ! Та девчонка… Она словно объект творения, который прорывает холст и рождается в реальный мир. Черты сглажены капроном. Еще не проступили до конца, не обрели индивидуальность… Но она уже вырвалась из пут на свободу. Тогда, в семидесятые, для нас это было полным откровением… Прорывом к свободе во всех смыслах слова! Да. А теперь снять так может если не каждый, то каждый второй.
– Не снять, а повторить, – самолюбиво поправил Корбус.
– Прости, Эля, но большинство из них даже не знает, что повторяет. Твой прием растиражирован. Он уже давно стал штампом.
– И ты обвиняешь в этом меня?
– Чур меня! – Михаил Борисович вскинул руки в притворном ужасе. – Я вообще никого не обвиняю. Я просто рассуждаю. Для Сашиного поколения так же трудно выразить свою индивидуальность, как… как твоей девчонке вырваться из капронового плена. Подумай, ведь все уже снято-переснято, все открыто, все было. Сейчас Брессона сочли бы очень средним фотографом. Да и количество снимающих увеличилось на несколько порядков. Посмотри в любой социальной сети, сколько новых фотографий публикуется в минуту. Каждую минуту – тысячи, десятки тысяч! Сегодня, если хочешь стать известным, надо быть не столько художником, сколько коммерсантом. Думать, где размещаться, как продвигаться, на какие конкурсы подавать. В общем, в наше время было легче.
– Вот! – обрадовался Корбус. – Наконец-то я слышу разумную речь не мальчика, но мужа. Вместо искусства у них одна сплошная коммерция. «Пиар», как они его называют. Я правильно изъясняюсь, барышня? То, что ты снимаешь, неважно. Важно, сколько лайков тебе налайкали.
– Ну и что? – не сдавался Попов. – Художник всегда искал и ищет одобрения. У тебя в свое время были тиражи, публикации в прессе, выставки, а у них – лайки.
– Лайки! Слово какое-то собачье. Я тут зашел на сайт «Фотокто», посмотрел. Фотоникто! Приличные работы оцениваются хуже, чем посредственные, но во вкусе плебса. Знаешь, что там пользуется успехом? Цветочки и голые сиськи.
– А тебе, Элька, скажешь, сиськи не нравились? Только мне-то не ври! Сиськи – это вечная ценность. Вон, сходи на досуге в Пушкинский. Там в каждом зале сиськи. Египет, Греция, Рим – везде торчат сиськи. А насчет коммерции – мы ведь тоже заказуху делали. Ты что ли никогда портреты «тружеников села» не снимал? Снимал, я знаю. И я снимал, пока не ушел в природу. Та же самая коммерция.
Глядя на недовольное лицо Корбуса, Саша не выдержала и рассмеялась.
– Чистая победа, Михаил Борисович! Спасибо, что защитили. С таким адвокатом, как вы, не пропадешь!
– А вы, Сашенька, и без адвоката не пропадете. Вы хорошо снимаете, искренне. Это сразу чувствуется. Вам интересен мир, интересны люди. И картинки у вас получаются «вкусные», независимо от того, пользуетесь ли вы экспонометром или нет. Думаю, ваш дед так же считает… А ворчит он от дурного характера. И еще от старческой обиды на то, что время наше уходит. Мне ведь тоже обидно, Эля, дорогой ты мой человек. Но так уж устроена жизнь. Как там у классика: «Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть». Давай лучше еще по одной за здоровье твоих девочек. За Сашеньку и за Ланочку.
– Спелись? Вы еще поцелуйтесь! Давай, наливай, старый хрен. За моих девочек грех не выпить!
Глава 10
Март 20Х2 г.
– Ого, кого это к нам занесло? Неужели сам Мегабосс пожаловал?
– Привет, Червячок. Как жизнь скрамная29?
– Здорово, коль не шутишь. Зацени, к концу недели выходим на демо30 и, если страшных багов не будет, хотим на следующем спринте уже зарелизиться.
– Так это ж на месяц раньше срока!
– Вот именно, чувачок, вот именно! Ты-то на демо будешь?
– Это как получится. Поглядим.
– Па-а-анятно. А Гигабосс?
– Может, и будет. Он завтра из Штатов возвращается.
В айтишной фирме, где Гордин был одним из троих соучредителей, трудились в основном совсем зеленые мальчишки и девчонки, взрослевшие уже в эпоху тотальной диджитализации. Глеб был старше их на какие-нибудь десять-двенадцать лет, но остро чувствовал, что те принадлежали к совершенно иной генерации людей. Они не имели дипломов и даже не стремились их получить. Зато либо знали все на свете, либо знали, где это можно узнать. В виртуальном сообществе всегда находились гуру, готовые помочь, причем, чаще всего бескорыстно.
Цифровые дети ничего не боялись, потому что ничего не имели и ничем не дорожили, кроме свободы быть самим собой. Они прибивались к компаниям, таким как Гординская, свободным от субординации, где никто «не парился» по поводу должностей и регалий. Но и к этим организациям диджиталы не прирастали. Они в любой момент готовы были сорваться и переместиться туда, где им было бы интересней. Работали они не за деньги, не за страх, и даже не за совесть, а ради интереса.
Их истинной родиной была территория свободы – глобальная сеть, в которой они не признавали ни законов, ни ограничений и вели себя как охотники в лесу: брали все, что сумели добыть. Ну, почти все, так как денег они все-таки не крали. По крайней мере, Гордин очень на это наделся. Еще одной ценностью поколения диджиталов были «тачки» – компы, на которых они колесили по безграничному и космополитичному пространству Интернета. Ну, и прочие гаджеты, позволяющие им каждую секунду оставаться онлайн.
Иногда Глебу казалось, что они были как боги: добрые, если стояли на твоей стороне, и злые, беспощадные, если играли против тебя. Самым могущественным богом на Гординской фирме был Леха Вормин с сетевым ником ViciousWorm – «Злобный червь».
Леха был старше других – ему уже перевалило за двадцать. Он был бы даже симпатичен, если б не отвратительное состояние угреватой кожи – взрывающиеся гнойники созревших прыщей – и не чудовищная неопрятность, проистекающая из полного пофигизма. У Лехи совершенно отсутствовала потребность кому-либо нравиться. Он был убежден, что нуждающиеся в его талантах, должны принимать его таким, как есть.
Леха поскреб пятерней в копне давно не стриженные сальных волос. И пахло от Вормина прогорклым потом. Гордин невольно поморщился:
– Ты опять в конторе ночевал? И, конечно, пренебрег гигиеническими процедурами типа душа?
– Да ладно тебе, чувачок. Зато я с семи за компом. Заценил бы, эксплуататор!
Леха практически жил в офисе. Жил в прямом смысле слова. Ему было лень возвращаться вечером в свою квартиру, хотя та и находилась в соседнем доме. Для Червя не было никакой разницы, где ночевать – в собственной постели или на узком офисном диванчике. Тем более, что господа учредители предусмотрительно оборудовали на фирме специальную комнату для отвязанных трудоголиков, типа Вормина – апартаменты с двумя диванами, туалетом и душем.
Рабочий стол Лехи, стоявший в обособленном закутке, был завален разным хламом. Компьютерные деталюшки мешались с недоеденным печеньем, разноцветными дротиками для игры в дартс (мишень висела на противоположной стене), скомканными бумажками от конфет и прочей дрянью. Но Леху этот бардак совершенно не раздражал. Он был одной из разновидностей порядка.
Глеб расчистил маленький уголок пространства, сдвинув хлам к центру, и брезгливо, бочком, уселся на Ворминский стол. Леха бросил на него недовольный взгляд: он не любил, когда кто-нибудь вмешивался в заботливо созданный им хаос. Вормин нехотя оторвался от монитора и уперся взглядом в Глебову забинтованную кисть.
– Ого, чо это с тобой приключилось, чувачок? Производственная травма?
«Личная драма» – отозвалось в голове Гордина, но вслух он произнес: «обжегся». И это было почти правдой. Он обжегся на той горячей штучке по фамилии Корбус.
С утра Гордин осмотрел свою располосованную ногтями кисть: четыре длинные вспухшие борозды уже покрылись кровавыми корочками. Придумать какое-то приличное объяснение их происхождению было невозможно. Слишком уж очевидно они свидетельствовали о горячей разборке. Причем, однозначно с женщиной. А значит, были поводом для нескромных вопросов и двусмысленных шуток. Глеб предпочел забинтовать руку.
– У меня к тебе дело на два миллиона, – начал Гордин.
– Угу, сначала два миллиона, и можешь излагать.
– Мне нужна кое-какая информация.
– Кто владеет информацией, тот владеет миром! Конкурентов будем мочить в сортире? А чево ко мне? У нас же Марго по инфосбору.
Глеб слегка замялся, но все-таки выдохнул из себя:
– Это не по работе. Это лично для меня. И так, чтобы без утечек.
– Па-а-анятно. А чо я с этого буду иметь?
– А ты, оказывается, меркантилен, Червячок.
– Жизнь такая! Мне мать надо поменять. Я тебе инфу, а ты мне заэпрувишь покупку новой материнки31. Ну как?
– Согласен.
– Угу. Тогда валяй, формулируй свою юзер-стори32.
– В общем, – замялся Гордин. – Мне нужно… Мне нужно что-то компрометирующее на… на одного человека. На одну…
– На одну человеку? Это ты не на ней обжегся? – Вормин кивнул на забинтованную руку.
У Лехи было уникальное, порой даже пугающее чутье и способность мгновенно выстраивать причинно-следственные связи. Глеб сам подставился, обратившись именно к Вормину, но альтернативы не было. Злобный Червь был лучшим сетевым охотником, не чуждавшимся и хакерства.
– Это не релевантно, – оборвал наметившуюся тему Гордин.
– ОКэ, не релевантно, так не релевантно, – покладисто согласился Леха, убедившийся в правоте своих подозрений. – Как фамилия твоей «человеки»? Кого будешь троллить?
– Корбус. Александра Корбус. 26 лет. Фотограф, победитель конкурса «Best of Russia» этого года. Достаточно?
– Более чем, чувачок, более чем…
– Могу еще номер мобильного дать.
– Не обязательно, но давай для экономии времени.
Гордин продиктовал номер Сашиного телефона.
– И когда будет готово?
– А когда надо? ASAP33? Завтра вечером пойдет? Раньше не могу, – зачем-то начал оправдываться Вормин. – Я подрядился Вовану помочь с его тасками34. А то он чо-то зашился.
***
На следующий день после работы Гордин снова заглянул в Ворминский закуток. Леха оторвался от монитора и улыбнулся хитрой улыбкой хорошо осведомленного человека:
– Ого! Какие люди и без охраны!
– Привет, Червячок. Как там наше дельце? Я тебе вчера заявку на материнку согласовал.
– Ага, я уже новую мать поставил. Улет! Ламборджини вместо Жигулей!
– А мои дела как?
– Твои – хуже, чем мои.
– Что так? – расстроился Гордин.
– Я пошарил… Инфы полно, но эта твоя Корбус – она чистенькая.
– Что, вообще ничего?
– Практически. В общем, конфига такая: она на контракте в Интеройле. Там ее папаша работает. Наверняка, он и пристроил. Но зарплата у нее там чисто символическая. Пособие на бедность. Так что здесь придраться не к чему. А в основном эта подруга фрилансит. Свадьбы-юбилеи. Знаешь, что ее дед – какая-то шишка в фотографии?
– Да, слышал.
– Угу. Живет она на Динамо. Снимает однокомнатную квартирку. Так, дешевка. Адрес в файле с инфой, я тебе на мыло сбросил. С ней обитается один чувак, зовут его Максим Данилин. Бойфренд. Она его часто фоткает как модель. Смотреть будешь?
– Это такой смазливый блондинчик? – догадался Гордин, вспомнив выразительные портреты парня с прозрачными глазами. – Видел я его.
– Па-а-анятно. А на хрена я парился?
– Я сказал, что видел, но не знал, что она с ним спит.
– Ого, расстроился? – снова проинтуичил Леха.
– Я? Из-за чего это?
– Ну, так просто…
– Просто так я не расстраиваюсь!
– И правильно, чувачок, и правильно! – сказал Леха тоном резонера.
– Давай дальше. Кто такой этот Максим? Он женат?
– А на него заказа не было. Я его не прокачивал.
– Согласен, проехали. Еще что-нибудь?
– Еще? С исламскими террористами твоя подруга не связана. Наркотики не употребляет и не распространяет. Шантажом не занимается, в подпольных борделях не подрабатывает. Даже порнуху и ту не снимает. Только легкую эротику. Но о-о-очень красиво! Тебе бы понравилось!
– Если это то, что выставлено на Фликре, то мне уже понравилось.
– Значит, уже видел. Па-а-анятно. Мейлы в ящике самые невинные: по работе, переписка с клиентами, лайки, комменты… Ну и спам, куда ж без него…Чувачок, а на той ее фотке, что на Раше победила, это ведь ты, правда?
Глеб вздрогнул от внезапности вопроса. Очевидно, что в своих поисках Леха не мог не наткнуться на ту злосчастную фотографию, с которой все и началось. И, естественно, узнал Гордина.
– Без комментариев.
– Па-а-анятно. Крутая фотка. Ты из-за нее на эту Корбус наезжаешь?
– Без комментариев.
– Па-а-анятно…
– Что тебе понятно, Червячок?
– Что без комментариев.
– Так неужели совсем ничего? – вернулся к интересующей его теме Глеб.
– Ну, недавно штраф в ГИБДД заплатила – за парковку в неположенном месте. Знаешь, наверное, что у нее – Матиз. Такая косметичка на колесиках.
– Нет, не знал.
– Теперь знаешь. Естественно, налоги с доходов не платит. Это сгодится? Можешь настучать на нее в Налоговую. Контора серьезная, крови много попортит. Если захочет связываться… Бабки-то там не миллионные.
– Нет, это уж слишком. Впутывать в личные разборки государство подло.
– А у тебя с ней личные разборки?
– Без комментариев.
– Слушай, Мегабосс, ты как какой-нибудь пресс-секретарь после того, как гуманитарный конвой случайно бомбанули. Сразу па-анятно, что все правда.
– А ты как журналюга гребанный – к каждому слову вяжешься.
– Ладно, не кипятись, чувачок. Чо бы ты хотел нарыть? – приготовился слушать Леха.
– Идеально было бы, если б она спала с каким-нибудь женатым мужиком.
– Па-а-анятно. Значит, твоя дама с фотографии замужем.
Глебу ничего не оставалось, как промолчать. Про него самого Злобный Червь узнал куда больше, чем про Корбус.
– Когда?
– Что «когда»? – не понял Гордин.
– Когда спала бы? Раньше или щас?
– Сейчас, конечно.
– Не, не катит. Щас она с этим своим блондинчиком. Нет у нее никакого женатого мужика. Есть папа-мама, младший брат, дед знаменитый и этот самый Макс Данилин.
– Ну а что еще может быть? – не хотел отступаться Гордин.
– Без понятия! То, что есть, тебе не нравится, а чево ты хочешь – того нет. Ты вон сам даже не знаешь, куда рыть.
– Не знаю, – вынужденно согласился Глеб. – Ладно, будем считать, что результат отрицательный. Помнишь, что без утечек?
– Угу. Помню, Мегабосс. Хошь, сам поройся.
– Я как-то не по это части.
– Да дело-то плевое! Вон она в сетях торчит. А там народ сам на себя стучит так, что просто мама не горюй. Кто с кем, куда, когда и зачем – все можно узнать.
– Я ее аккаунт на Фликре весь просмотрел, но ничего подходящего не нашел.
– Чувачок, так надо же не в профессиональных сетях, а в тех, что про жизнь. Типа Фейсбука там или В контакте. Чекаешь, чо она сама про себя постит: фотки, блоги. Шаришь, кто у нее во френдах и двигаешь на их аккаунты. Муторно, конечно, но там такие фичи35 можно собрать! Скажем, муж заливает жене, что ездил в командировку, а его любовница постит фотки, как они вместе в Турции жарились. Я бы сам пошарил, но, сам знаешь, у меня щас полный затрах.
– А доступ к ее почте ты мне дашь? И к СМС-кам, Вотсапкам?
– А надо? Дело стремное… Мне-то по фиг, откуда инфу добывать. А ты слегка… м-м-м… старомоден в манерах. Это ж все-таки нарушение прайваси. Могут и наехать. Точно хочешь?
– Хочу, – уперся Глеб. – Она тоже нарушила мои права.
– Значит, будешь мстить. ОКэ, ты – Мегабосс, я исполнитель.
– При чем тут Мегабосс? Я тебя как мужик мужика прошу!
– Убедил. Я тебе все организую. Будешь сам говно добывать. Ежли чо еще понадобится – велкам. Я бы еще монитор обновил.
***
Вот уже который день Гордин не мог забыть о безобразной сцене в кафе. На работе еще как-то удавалось отвлечься. Но как только Глеб переставал думать о текущих бизнес-проблемах, его начинало терзать недовольство собой. Он совершил поступок, которого стыдился. Стоило Глебу прикрыть глаза, и он с отвратительной отчетливостью видел себя в образе слюнявого безумца, напавшего на девчонку. И, пытаясь отделаться от этого мерзкого воспоминания, Гордин морщился, мотал головой, словно отрицая реальность произошедшего, болезненно мычал…
Как он только додумался укусить эту Корбус? Нет, ум тогда был совсем не причем. «Причем» был темный инстинкт, который требовал подмять нахальную соплячку под себя, отыметь, унизить… Наказать за хаос, который та устроила в Гординской жизни. И если бы эта очумелая дикая кошка не привела его в чувство, располосовав руку когтями, еще неизвестно, чем бы все закончилось.
Когда-то в детстве Глебу были свойственны такие импульсивные безумные выходки. В его жилах сливались два постоянно конфликтующих потока крови – жаркая армянская струя, унаследованная от деда по материнской линии, и холодная кровь питерского разлива со стороны отца.
Отец Глеба, инженер по профессии, был человеком рассудка и логики. Но, по известному закону притяжения, женился на полной своей противоположности. Мать, нервная эмоциональная женщина, мечтала о многодетной семье, но из-за проблем по женской части долго не могла забеременеть. Поэтому, когда после нескольких лет лечения, после трех выкидышей, ей наконец-то удалось выносить и родить здорового ребенка, она вложила в него всю свою любовь без остатка. Отныне ее жизнь была посвящена служению маленькому живому идолу.
Гордин-отец, лишенный внимания жены, нашел утешение в работе. Он стал пропадать в цехах и на испытательных стендах, много ездил по командировкам. Но появляясь дома, не мог не замечать, что всепрощающая материнская любовь формирует из сына домашнего монстра. После одной особенно шумной сцены, когда шестилетний Глебка, не желавший закончить игру и идти спать, повалился на пол, извиваясь, крича и топая ногами, отец осознал, что волей-неволей ему придется взять на себя ответственность за исправление дефектов женского воспитания. Тем более, что вскоре сына предстояло отдавать в школу… Так мать была ограничена в правах собственности на сына.
Жизнь Глеба в одночасье переменилась: в ней появились расписания, обязанности, наказания и тягостные разговоры с отцом. Отец не был жесток, но он был строг, требователен и абсолютно неумолим. Глеб не мог поверить, что его желания, бывшие императивами для матери, для отца ничего не значили. Он пробовал применять привычные ему способы протеста – скандалил, плакал, бросался на отца с кулаками –ничего не работало. Гордину-младшему противостоял невозмутимый человек с бесстрастным лицом, который видел сына насквозь и прекрасно знал, как заставить его подчиниться. И даже слезное заступничество матери не помогало: Глеб навсегда был изгнан из младенческого рая вседозволенности.
Примерно год Глеб ненавидел отца. Он упивался мечтой о побеге из дома (вместе с обожаемой мамой, естественно), и о том, как они будут жить в далекой горной Армении, где злой родитель не сможет их отыскать. Но постепенно Глебка притерпелся и к расписаниям, и к обязанностям. Наказания исчезли. Разговоры с отцом стали интересными и поучительными. Незаметно для себя перенимая отцовскую привычку рассуждать и анализировать, Глеб быстро взрослел. И мама гордо улыбалась, когда кто-нибудь из учителей хвалил ее «не по годам развитого мальчика».
Еще через пару лет отец стал для Глеба высшим авторитетом и примером для подражания. Гордин-младший старательно копировал лицом и повадкой отцовскую невозмутимость. Зато матери, с ее неумеренно пылкими проявлениями нежности, он стал стесняться. Хотя и испытывал потребность в ее ласке.
Изредка случались рецидивы, и жаркий темперамент гейзером выплескивался наружу. Так однажды, повздорив с мамой, Глеб в сердцах швырнул об стену банку с черешневым компотом. Та разлетелась сверкающими осколками и лиловыми каплями, засыпав и забрызгав все вокруг. Тогда отец, первый и единственный раз на памяти Глеба, вышел из себя и отвесил сыну тяжелую пощечину. Гнев обычно невозмутимого человека был так страшен, что урок запомнился на всю жизнь.
В период созревания, лет примерно с тринадцати, перед Гординым встала серьезная проблема. Горячий ток крови, подавленный, загнанный глубоко внутрь под панцирь самоконтроля, кипел и бурлил, стремясь выплеснуться наружу. И словно от этого внутреннего жара кожа Глебки стала обрастать густой экзотической растительностью. Волосы чем дальше, тем гуще покрывали его щеки, грудь, руки и ноги, не говоря уж о традиционных местах роста. Гордин ненавидел свою лохматость и частенько недобрым словом поминал армянского дедушку Амаяка. Тот был космат, как Кинг Конг, и шутил, что сама природа позаботилась, чтобы он, нежный теплолюбивый фрукт, не замерз в холодной Москве. Глеб же старательно выстригал, выбривал и запрятывал мятежную растительность под воротники, галстуки и длинные рукава. Он боролся с ней как с проявлением дикости, так же, как подавлял свою нецивилизованную эмоциональность.
Наверное, Гордин слишком передавил себя, потому что в прошлом году страстная половина взбунтовалась. Сначала с ним случилась Анна. Но с ней Глебу удалось сохранить имидж сдержанного человека. Да, он на время утратил контроль над эмоциями, он влюбился. И все-таки ему хватило силы воли, чтобы, не впадая в истерики, достойно уйти, когда Анна отказалась от него.
А теперь стало совсем худо. Несносная Корбус выманила наружу лохматого дикаря. Если б отец стал свидетелем сцены в кафе, то не избежать бы Глебу новой пощечины. Но самым ужасным было то, что Гордин получил от этого даже не удовольствие, нет, наслаждение. Он постоянно вспоминал, как девчонка вдруг затихла в его объятиях и раскрылась. Как ему мучительно хотелось распластать ее мягкое податливое тело по своей груди, вонзиться в него, искусать поцелуями, излиться в него соками. Глеб до сих пор ощущал горчащий вкус табака в ее дыхании, запах влаги на волосах… Но сильнее всего он слышал острый влекущий аромат ее желания. Она хотела его! А он хотел ее. Хотел до боли, до ломоты в гениталиях…
Кто и за что подсунул Глебу эту нахальную соплячку! Она погрузила его в хаос неуправляемых эмоций. Гордин злился, мучился, вожделел, презирал себя… И был готов совершать новые подлости. Мамин сынок, капризный шестилетний мальчик, спрятавшийся где-то на самом донышке Глебовой души, кричал взрослому мужчине: «Это все она, это она виновата! Ты должен ее наказать!».
Гордин снова открыл страничку Саши Корбус с уже знакомой аватаркой. Односторонне освещенное девичье лицо пристально смотрело на Глеба карим глазом и едва заметно улыбалось половинкой пухлых губ. Казалось, девчонка насмехалась над ним. Что ж, он готов принять вызов.
– Напрасно ты так самоуверенно улыбаешься, соплячка! Я с тобой не закончил. Мы еще встретимся!