Глава 14
Исповедь
1
На Регенсбург обрушились грозы. Я мог долгое время лежать в постели, прислушиваясь к раскатам грома – они отдавались в сердце, и оно начинало биться быстрее. Я чувствовал себя крошеным и раскрытым – маленьким человеком с грузом проблем, которые он больше не в силах вынести. Я все время думал о Келлерах, переживал, что теперь будет. Ойген не выходил на связь. Он не читал мои сообщения – или читал, но не отвечал, игнорировал звонки. Я чувствовал себя настоящим предателем, которому не было прощения. Мне отчаянно хотелось вернуть все, что было прежде. Я не находил себе места. В один из дней я решился поговорить с Ойгеном лично. Дождь все хлестал и не унимался. Под его ледяными каплями я добрался сначала до пустыря, потом и до трейлера. К моим ногам липла мокрая листва, обувь была в грязи и сырой земле. Я весь промок, но останавливаться не собирался. Трейлер оказался заперт, и мои переживания только усилились. Я решил немного подождать. Под вспышками молний я бродил поблизости, ожидая вот-вот увидеть Ойгена, но он не появлялся. Я несколько раз стучал в дверь, бил в нее кулаками от негодования и захлестнувшей меня безысходности; кричал, чтобы меня впустили – на тот случай, если Ойген заперся изнутри.
Он не мог так просто вычеркнуть меня из своей жизни. Только не после всего, что нас связывало. Я ощущал к нему братскую привязанность. И пусть Бастиан знал меня лучше всех – он не смог бы понять. А Ойген понимал. Боже, не мог же он с такой легкостью отвернуться и бросить меня.
Или мог?
На следующий день я проснулся с тяжелой головой и раздирающей болью в горле. Меня бил озноб, и я с трудом передвигался по квартире. Мои глаза были красными, я все время кашлял и чувствовал себя еще более бесполезным. Отцу пришлось позвонить Луису и перенести нашу с ним встречу. Это было единственной выгодой от моей болезни. Встречи со Шрайбером все еще отнимали много сил. Я бы предпочел, чтобы они вовсе прекратились.
Я надеялся закончить одну из статей прямо в постели, но чувствовал себя слишком дерьмово. Меня спас Штефан. Мы созвонились ближе к вечеру, и он сказал, что завершит работу за меня.
– Черт, – прохрипел я. – Буду должен.
– Не помри там, – бодро сказал он. – А там посмотрим.
– Ройтер меня скоро уволит.
– С чего ты взял?
– Я как-то совсем из работы выпал.
Штефан фыркнул.
– Все нормально. Просто позвони ему и скажи, что снова приболел.
Я вздохнул.
– Ладно. Спасибо тебе. Правда.
После этого разговора я почувствовал облегчение. Пусть и незначительное, но все же. Я выбрался из-под груды одеял и, пошатываясь, дошел до ванной комнаты, чтобы принять душ. Меня ломало – прохладные капли ощущались острыми иглами. После душа я добрался до гостиной, где рухнул на диван. Рядом со мной тут же пристроился Оскар – ткнулся мокрым носом в сгиб локтя.
– Сделать тебе чай? – спросил отец.
Он смотрел на меня с теплотой и беспокойством. На нем была одна из тех фланелевых рубашек, что ему когда-то дарила мама – в клетку, уже потрепанная.
– Да, – согласился я.
Отец кивнул и ушел на кухню, где вскоре послышался звон кружек. Вскоре он вернулся ко мне с печеньем и чаем, от которого пахло лимоном.
– Спасибо.
– Как ты?
Я разломил печенье.
– Не так плохо.
– Жар спал? – отец коснулся моего лба ладонью и покачал головой. – Тебе лучше поспать.
– Я и так все время сплю.
– Потому что твоему организму требуется отдых.
Я поморщился и потянулся к пульту, включил телевизор и начал переключать каналы. Бессмысленная реклама. Какой-то фильм с Мадсом Миккельсеном. Некоторое время мы с отцом молча наблюдали за происходящим на экране. Я пил чай и крошил в руках печенье, чувствуя зыбкое спокойствие. Меня слегка разморило, глаза начали слипаться, и я медленно погружался в сон.
Я проснулся от тихого ругательства, которое слетело с губ отца. Сонно разлепив глаза, я посмотрел на него. Взгляд голубых глаз был прикован к экрану телевизора.
«Тело двадцатилетней Моники Бахмайер, которая пропала второго июля, было найдено в городе Регенсбург возле дамбы. В поисках девушки было задействовано около восьмидесяти человек, которые на протяжении пяти дней не теряли надежду найти Монику живой. У убитой прослеживаются признаками насильственной смерти. У Моники перерезано горло, ей нанесены четыре колотые раны в грудь. Рядом с телом обнаружен букет цветов, собранных неподалеку от дамбы. На месте происшествия убийца оставил записку, где сказано следующее: «золотые рыбки быстро умирают». Возбуждено уголовное дело об убийстве. По неофициальным данным это мог сделать серийный убийца Вальтер Ванденберг, несколько лет назад сбежавший из тюрьмы Регенсбурга».
Золотые рыбки быстро умирают. Они умирают. Умирают. Мне сдавило горло. Я почувствовал, что мне больше не хватает воздуха. Я прижал ладонь к шее и тяжело задышал, пытаясь сосредоточиться только на этом – вдох-выдох, вдох-выдох. Я не мог разобрать слов отца, поэтому его попытки меня успокоить были тщетны. Я слышал только голос из прошлого, слышал его так четко, словно это было только вчера.
Золотые рыбки быстро умирают.
Такие хрупкие.
Извини.
У меня нет для тебя подарка.
Я зажмурился. Спрятал голову в колени – как ребенок.
Быстро умирают.
Кто еще умирает быстро? Все эти девушки? На экране показали фотографию Моники Бахмайер. Она была копией предыдущих жертв. Темноволосая, с короткой стрижкой и бледноватой кожей. У нее было слишком детское лицо. Беспомощное. Невинное.
Я зажмурился. К горлу подкатило что-то горячее. Я со всех сил прикусил нижнюю губу. Он подобрался ко мне совсем близко. Его послание было адресовано одному единственному человеку.
Мне.
– Лео! Лео, взгляни на меня.
Я с трудом посмотрел на отца. Он выключил телевизор и теперь держал меня за плечи, стараясь немного привести в чувство.
– Я понимаю, что тебе страшно, но…
Я затряс головой.
– Нет. Ты не понимаешь. Это… другое.
– Другое?
Я промолчал.
– Расскажи мне. Я постараюсь понять.
– Я не могу.
Он заглянул мне в глаза.
– Почему?
– Я сделал что-то ужасное.
Отец медленно выдохнул. Он был встревожен, но не торопил меня, оставаясь терпеливым.
– О чем ты говоришь?
Я снова крепко зажмурился. Мой лоб пылал – вновь поднялась температура.
– Ты можешь мне все рассказать, – мягко сказал отец.
– Нет, господи, если бы это было так легко. Я… Я не знаю даже, что говорить…
Я начал запинаться. У меня задрожали руки. Меня охватил ужас.
Узкий коридор.
Чужой взгляд.
Удар по голове.
Темнота.
Отец сел ближе и обнял меня за плечи.
– Тише, – прошептал он. – Тише. Я здесь. Мы можем поговорить позже, хорошо? В любой момент, когда пожелаешь, а теперь успокойся и…
– Это я его выпустил, – сказал я, едва шевеля губами.
– Что?
– Я его выпустил.
Отец казался сбитым столку.
– Кого? Я не совсем понимаю…
– Я выпустил Ванденберга! – выкрикнул я.
В комнате повисла тишина. Такая плотная, словно все пространство забили ватой.
– Тогда… перед Рождеством. Тебя и так весь день не было дома, а потом… опять вызвали на работу. Ты взял меня с собой, – обрывисто заговорил я. – Внутри никого не было, кроме охранника. У него была астма. Ему стало плохо, а потом… потом…
Я снова замолчал.
Отец тяжело сглотнул и крепче прижал меня к себе.
– Что было потом?
Я не решался взглянуть ему в лицо.
– Я открыл не ту дверь. Охранник дал мне ключи, а я открыл не ту дверь.
Воспоминания. Они вырывались стремительно. Будто из проклятого ящика Пандоры.
– Я увидел его. Ванденберга. Он был без наручников, а я… ничего не мог сделать против него. Остальную часть истории ты знаешь. Я ничего не изменил и ничего не придумал. Просто… рассказал не все. Мне так жаль, что я столько лет…
Отец погладил меня по голове.
– Ты боялся, – мягко сказал он.
– Я должен был. Должен.
– Теперь это уже не имеет значения. Все уже случилось.
– Если бы не я, то все убитые девушки были бы живы!
К горлу подкатила истерика. Я еле сдерживался.
– Ты просто хотел помочь человеку. Ты был ребенком. Нельзя винить себя всю жизнь.
– Я не могу перестать думать об этом. Это не… не отпускает, понимаешь? – я почувствовал горячие слезы в уголках глаз. – Это не так просто. Если бы я… Если бы я только…
– Ты не один имеешь отношение к тому, что случилось. Мне не следовало брать тебя с собой. А тому, кто вел допрос, не стоило снимать наручники с опасного серийного убийцы. Видишь?
– Все его жертвы… Я не могу больше смотреть на это. Когда его поймают? Поймают ли вообще? Он так и будет убивать? Это его послание…
– Успокойся, – сказал отец. – Посиди тут. Я принесу тебе успокоительное.
Он ушел, а я, оставшись в одиночестве, несколько раз ударил кулаком по спинке дивана. Мне не стало легче. Я думал, что этот разговор поможет мне очиститься хоть немного, но этого не произошло.
– Ты зол на меня? – спросил я, когда отец вернулся вместе со стаканом воды и маленькой круглой таблеткой.
Он удивленно приподнял брови.
– Нет. Я не злюсь. Просто пытаюсь свыкнуться с мыслью, что ты столько лет держал это в себе.
Отец снова сел рядом, провел широкой ладонью по моей спине, когда я запивал таблетку водой.
– Есть еще кое-что. Тебе нужно знать.
– Да?
Я закашлялся, расплескал себе на ноги остатки воды.
– Я соврал тебе. Я не… Меня отчислили. Уже давно.
Отец посмотрел на меня с непониманием. Его мысли были слишком заняты историей с Ванденбергом.
– Отчислили? За что?
– За пропуски. Еще несколько месяцев назад. Я не мог… не мог заставить себя учиться, когда начались все эти убийства.
Лишь часть правды, но я не собирался рассказывать отцу о своих делах с Келлерами.
Он провел по лицу рукой. Помолчал, подбирая слова.
– Спасибо, что рассказал мне.
Я кивнул.
– Тебе нужно было сделать это раньше, но я понимаю, что тебя останавливало, – его голос звучал тихо и горько. – Ты можешь делиться со мной всем, чем только захочешь. Я всегда тебя выслушаю, хорошо? А теперь тебе нужно отдохнуть. Мы еще раз поговорим обо всем этом, когда ты поправишься. Вместе придумаем, что делать.
Я снова кивнул.
– Попробуй заснуть, а я посижу рядом.
У меня начался новый приступ кашля. Отец похлопал меня по спине. Снова заварил чай. Я пристроил голову на подушке и постарался расслабиться, но напряжение сковало меня целиком, скрутило мышцы и сжало кости. Я долго не мог заснуть. Все смотрел и смотрел в одну точку, пытаясь угадать, о чем думал отец теперь, когда узнал правду.
А где-то внутри звучал чужой шепот: «золотые рыбки быстро умирают».
2
На следующее утро я обнаружил несколько пропущенных звонков на своем телефоне. Пять от Бастиана, два от Альвина и один от Ойгена. Пара сообщений от Штефана. На меня тут же навалились воспоминания о минувшем вечере. Новое убийство. Мое чистосердечное признание отцу. Всю ночь меня било лихорадкой, поэтому я чувствовал себя уставшим и совершенно вымотанным.
Я умылся и выпил лекарства. Отца в квартире не было – он повел Оскара на прогулку. Я выглянул в окно. Серые улицы. Ночью снова прошел дождь. Есть не хотелось, но я кое-как впихнул в себя хлопья с молоком, потом взял телефон и, нервничая, позвонил Ойгену.
– Звонил?
– Черт, что у тебя с голосом? – спросил он вместо приветствия.
– Забей.
Ойген хмыкнул.
– Я слышал про новое убийство.
– Да.
– И как ты? – напряженно спросил он.
Я промолчал, не зная, что ответить.
– Ты тут?
– Да. Я тут. Просто не знаю, что сказать.
– А этот твой коп? Не звонил тебе?
– Нет. Он перестал звонить так часто.
– С чего бы это? – мрачно поинтересовался Ойген.
Я набрал в легкие побольше воздуха.
– Слушай, насчет того, что случилось…
– Не надо.
– Нет, надо. Мне не стоило быть таким беспечным. Я знаю, что виноват.
– Просто удивительно.
Я стиснул зубы.
– Прости меня. Мне очень жаль. Рольф и для меня много значит.
На этот раз Ойген ответил мне молчанием.
– Тебя вызвали на допрос?
– Да.
– Когда?
– Через две недели. Примерно.
– Если тебе понадобится адвокат, то у меня есть одна идея.
– Очень рад за тебя.
– Я хочу помочь.
– Знаю, – ответил он после недолгого молчания.
Ойген не привык прощать. Всех людей, что его предавали, он беспощадно вычеркивал из своей жизни. Я знал это, но надеялся стать исключением из этого правила.
Мы молчали в трубку почти минуту, не решаясь заговорить вновь. Ойген первым прервал тишину.
– Давай nazhremsya, а.
– Чего-чего?
– По пиву?
Я грустно улыбнулся.
– Через пару дней обязательно.
– Что так? Это как-то связано с тем, что ты разговариваешь так, будто у тебя последняя стадия туберкулеза?
Я коротко усмехнулся.
– Пошел ты.
– Ага. Так всегда. Козел ты, а пошел я, – проворчал Ойген.
Напряжение между нами немного сгладилось.
– Как там Рольф?
– В порядке. Я навещал его недавно.
– Он знает? – быстро спросил я.
– О том, что это из-за тебя его поймали?
– Да, – вздохнул я.
– Нет, он не знает. Догадывается, может, но ничего не утверждает. Рольф боится за нас с тобой. Это то, что я знаю наверняка. Он спрашивал, как идут твои дела и все такое. Знаешь, о чем я подумал, когда был у него?
– О чем?
– Мне кажется, что в какой-то степени ему стало легче.
– То есть?
– Он сказал, что раньше все время нервничал и переживал, что угодит в тюрьму, а теперь ему можно не бояться. Ведь самое плохое уже случилось.
– Так и сказал?
– Ага. Добавил только, что теперь единственное, что заставляет его тревожиться – это я и ты, – он вдруг усмехнулся. – А еще боится, что его побреют налысо.
– Он не пропадет.
– Да, – уверенно согласился Ойген. – Не пропадет.
Я услышал, как хлопнула входная дверь. Это вернулись отец и Оскар. Мы перебросились с Ойгеном еще парой слов, а потом я вышел в коридор. Отец держал в руках два пакета. У его ног беспокойно вился Оскар.
– Уже проснулся? – спросил отец.
Его волосы были влажными от моросящего дождя.
– Только встал.
– Хорошо. Видел сейчас Альвина. Он обещал заглянуть к нам чуть позже, если ты не против.
– Да. Он звонил вчера, а я все проспал.
– Я отключил звук на твоем телефоне, чтобы ты мог спокойно отдохнуть, – сказал отец.
Мы прошли на кухню и стали вместе разгружать пакеты. Красные яблоки. Апельсины. Банка кукурузы. Корм для Оскара. Теплый хлеб из пекарни. Молоко. Fassbrause88. Лекарства.
– Температуру мерил?
– Еще нет.
– Завтракал?
– Так точно.
Отец улыбнулся.
– Тогда ищи градусник.
День прошел относительно спокойно, но я все равно раз за разом возвращался мыслями к тому выпуску новостей. Он произвел на меня такое же впечатление, какое произвело бы самоубийство в прямом эфире. Я немного отвлекся, благодаря Альвину, который, как и обещал, заскочил к нам вечером. Он принес с собой шварцвальдские пирожные, которые мы незамедлительно открыли.
Альвин был в свободной белой рубашке и голубых джинсах. Ему бы не мешало подстричься – его рыжие волосы прилично отросли, и теперь челка спадала на глаза.
– Ну? – спросил отец, когда мы втроем устроились в гостиной. – Как твои дела, Альвин? Шарлотта сказала, что у тебя какой-то новый проект.
Альвин улыбнулся.
– Ничего особенного. Просто фотографирую в черно-белом цвете для одного журнала. Если повезет, то они купят мои снимки.
– Это чертовски здорово! – проговорил отец, и я понял, что они оба всеми силами пытаются отвлечь меня от мрачных мыслей.
Отец принес из холодильника бутылку вина и два бокала – для себя и Альвина. Мне не полагалось, потому что я принимал таблетки.
– Рислинг?89 – спросил Альвин, покрутив в руках бутылку.
– Он самый.
– Хорошее вино. Даже жаль, что тебе нельзя, Лео.
Я закатил глаза, сделал несколько глотков горячего чая, а потом поморщился от боли в горле. Отец и Альвин оживленно разговаривали о сортах вина, потом как-то незаметно их беседа перетекла в разговоры о солнечной Италии.
– О чем была твоя последняя статья? – спросил меня Альвин, когда заметил, что я начал клевать носом.
Я на секунду задумался.
– О клептомании.
– Это интересно.
– Вроде того.
Альвин пробыл у нас почти до девяти, и его общество действительно немного скрасило обстановку. За несколько часов нам так и не удалось остаться наедине, поэтому я не смог поделиться с ним своими переживаниями насчет нового убийства и насчет послания, что оставил Ванденберг. Я был почти уверен, что отец намеренно держался рядом, чтобы я не растравливал рану еще сильнее.
– У тебя хорошие друзья, Лео, – сказал отец, убирая тарелки с небольшого кофейного столика.
– Бастиан за сегодня раз шесть спросил, как я себя чувствую.
Отец тихо рассмеялся.
– Он всегда о тебе заботился.
Я кивнул и потянулся за леденцами от кашля.
Отец старался больше разговаривать со мной. Я не мог не заметить эту разницу. Словно он хотел, чтобы я больше доверял ему. Между нами что-то изменилось после моего признания. Это было едва ощутимо, мимолетно, но я все равно это видел.
– Черт, когда звонил мой телефон? – спросил отец. – Я пропустил звонок от Байера.
Мое сердце дрогнуло.
– От Байера? Разве у вас была назначена встреча?
– Да нет. Не сегодня. Пойду перезвоню ему.
Я снова начал нервничать, но старался убедить себя, что это звонок по работе – насчет нового убийства, а не из-за того, что Байер решил рассказать отцу правду о моих поездках по разным городам Баварии. Я прислушался, стараясь ухватить обрывки телефонного разговора.
– Что-что? Уже здесь? Насчет чего? – затем пауза. – Да, хорошо.
Отец показался в коридоре. Телефона в его руке не было.
– Что случилось? – обеспокоенно спросил я.
– Понятия не имею, – озадаченно ответил отец, открывая входную дверь. – Сейчас узнаем. Байер уже здесь.
3
Байер ворвался к нам в квартиру бешеным ураганом. Весь взбудораженный, какой-то дикий, словно потерпевший кораблекрушение или какую-то другую катастрофу. Он был бледен, все движения его были обрывисты и лихорадочны.
– Самуэль, что случилось? – спросил отец, когда мы втроем оказались в гостиной. – Извини, я не слышал, что ты звонил.
Байер замотал головой.
– Нет. Это даже хорошо. Такое лучше обсудить лично.
Внутри у меня все сжалось на мгновение, но я решил, что предметом его разговора точно буду не я. Слишком уж он был взволнован. Почти напуган.
– Черт, – сказал он, оставаясь стоять посреди комнаты.
– Присядешь? – спросил отец.
Байер только отмахнулся. Я ожидал, что меня снова выставят из комнаты, но никто этого не сделал.
– Мы нашли Ванденберга, – сказал Байер.
– Что? Где? – вырвалось у меня.
Мне показалось, что у меня из легких вышибло весь воздух. На мгновение весь мир пошатнулся.
Отец тоже выглядел пораженным.
– Где вы его нашли, Самуэль? – спросил он.
Байер нервно усмехнулся.
– Это самое интересное. В Польше.
Я остолбенел.
– В Польше?
Это была какая-то шутка.
– В небольшом городе под названием Кросно, – продолжал Самуэль.
– Какого черта он там делает? – спросил отец. – Как такое вообще возможно?
Байер быстро облизал губы.
– Лежит на кладбище, – сказал он. – Около трех лет.
– Что? – снова спросил я. – Этого же не может быть. Это какой-то бред, Самуэль! Это…
– Откуда у тебя такие сведения? – перебил меня отец, глядя на Байера.
– Моника Бахмайер. После того, как ее тело было найдено, по некоторым граничащим с нами странам, включая Польшу, прошел слух о новой серии убийств в Германии. Один из местных жителей – Бартош Романовский – узнал в фотографии, которую увидел в новостях, своего соседа.
– Он мог ошибиться, – слабым голосом сказал я.
– Бартош позвонил в полицию и рассказал, что около шести лет назад у него появился новый сосед – мужчина по имени Вальтер Кайзер. Он мало о себе рассказывал, но родом был из Германии. Бартош жил один, поэтому вскоре они с Вальтером стали время от времени коротать вечера в компании друг друга.
Я покачал головой, собираясь снова сказать, что все это просто абсурд, но отец жестом остановил меня.
– Я бы тоже не поверил, – сказал Байер, взглянув на меня, – но у Бартоша остались фотографии. Польская полиция передала нам все показания Романовского и фотографии. Клянусь, на снимках тот, кто нам нужен.
Самуэль достал из кармана телефон и показал нам с отцом две фотографии.
– Бартош говорил, что Вальтер ненавидел, когда его снимали и всегда приходил в бешенство, но он не особо возражал, если был пьян.
Лицо. То самое лицо смотрело на меня с первого снимка. Злые голубые глаза. Щетина превратилась в смоляную бороду, но я все равно узнал его. Это был он. Вальтер Ванденберг. Он сидел в зеленом кресле с сигаретой в одной руке и журналом – в другой. На второй фотографии он был не один, а рядом с каким-то мужчиной в черной майке. Я решил, что это и есть тот самый Бартош. Снимок был чуть смазанным, потому что Бартош что-то говорил, но Ванденберг смотрел точно в камеру – взглядом дикого зверя.
– Я не понимаю, – сказал я, чувствуя, как футболка неприятно липнет к спине. – Не понимаю.
– Как он умер? – спросил отец.
– Романовский утверждает, что от инфаркта. Мы произведем эксгумацию тела, чтобы точно заключить, что это Ванденберг.
– Или опровергнуть, – сказал я.
– Это получается, что после побега Ванденберг несколько лет провел в Германии, а потом мигрировал в Польшу, сменил фамилию и продолжил жить спокойно? – медленно спросил отец.
– Выходит, что так, – кивнул Байер. – Мы пока что точно не знаем, но какое-то время он однозначно оставался в Германии, потому что уехать из страны так просто у него не вышло бы.
Я закрыл глаза. В голове громко шумела кровь. Я чувствовал что-то странное внутри. Почти облегчение, которое внезапно перекрывалось новыми страхами. Я боялся задать себе вопрос, который возникал в связи с новой информацией. Вопрос, который менял все. Я выпал из реальности на несколько минут. Золотые рыбки. Цветы. Девушки. Послания. Убийства. Ночные звонки. Мне казалось, что я схожу с ума. Мертвец. Звонки с того света? Мог ли мертвец отнимать жизни живых? Бред. Сплошной бред. Так просто не бывает. Это неправильно. Это нелогично. Это не вписывалось в общую картину. Не сходилось. Не могло быть правдой. Не могло быть моей реальностью.
Не могло быть реальностью вообще.
– Тогда кто… – прошептал я. – Тогда кто убил всех этих девушек?
Байер помрачнел.
– Какой-то подражатель. Это не редкость, но, черт возьми… Мы строили расследование на личности Ванденберга. Теперь придется все начинать с самого начала, но у нас нет ничего. Ни одной зацепки. Ни одной улики. Нет ни следов крови, ни волос, ни ногтей. Ноль. У нас сплошной хренов ноль, а девушек продолжают убивать. Я понятия не имею, что делать. Ульрих, – устало проговорил Байер, взглянув на моего отца, – ты можешь чем-то помочь? Составить психотип по тем признакам, что у нас уже есть… или что-то еще?
– Мы что-нибудь придумаем, – сказал отец, хлопнув Байера по спине.
Нам всем было не по себе.
– Зачем кому-то все это? – тихо спросил я. – Если это действительно не Ванденберг, то…
На меня как будто навалилось что-то очень тяжелое. Если все это время девушек убивал кто-то другой, то что за игру он вел? И какое отношение я имел ко всей этой истории? Зачем кому-то пробираться в мою квартиру? Зачем звонить по ночам? Оставлять цветы на моей постели? Всю свою жизнь я испытывал страх и тревожился при мысли о Ванденберге, но теперь все рушилось. У моего страха всегда было лицо. У него были глаза. Он был узнаваем. Я привык к нему, сросся с ним, стал одним целым. Теперь все это стерлось – превратилось в безликую фигуру. Чего ожидать от призрака, который не имеет формы? Чего ожидать от неизвестности?
Я ушел на кухню, чтобы выпить воды и умыть лицо. Мои руки дрожали. Мыслей было слишком много, чтобы ухватиться хоть за одну из них. Девушки. Мертвые девушки. Альма. Катарина. Моника. Три тела. И всегда цветы рядом. Подарки. Крохотные сувениры. Послания. Маленькая Ида. Отрывок из детской сказки. Вы стоите на месте. Звонки. Голос на том конце трубки. Старые страхи. Новые страхи.
Я плеснул себе в лицо холодной водой, быстро растер его ладонями. Заметался по кухне, стараясь найти что-то, что поможет мне успокоиться, но ничего не было. Я вернулся в гостиную, где отец продолжал говорить с Байером. Они лихорадочно обсуждали, что теперь делать. Я сел на диван, притянул к себе ноги. Их разговор шел мимо меня. Я был слишком погружен в себя.
Перерезано горло. У всех троих. Это не случайность. Не совпадение.
Золотые рыбки быстро умирают.
Кто их убивает? Кому это нужно? Подражатель. Откуда взяться подражателю? Кто-то из общины, в которой провел детство и юность сам Ванденберг? Кто-то из его родственников? Он сам? Я все еще не отпускал от себя мысль о том, что он мог подставить собственную смерть, чтобы обеспечить себе алиби. Польша. Он все это время был так далеко? Я не мог свыкнуться с этим. Не мог принять. Это было чем-то инородным – мой разум изо всех сил отвергал это знание. Вдруг это просто постановка? Вдруг это ничего не значит?
Я надавил пальцами на закрытые веки. Перед глазами замерцали цветные вспышки. Головная боль была настолько сильной, что я не мог спокойно пошевелиться. Хотелось кричать или биться лбом о стену. Слишком много всего. Слишком. События выстраивались в линию – как выстрелы. Я не успевал на них реагировать. Не мог уклоняться.
– Боже мой, Лео, ты весь горишь! – сказал отец, коснувшись моего лица ладонью. – Лео?
Он велел Самуэлю принести с кухни таблетки, которые помогали мне от жара.
Я попросил одеяло, и отец пошел в мою комнату за теплым пледом. Непослушными руками я нашел телефон и кое-как набрал сообщение Ойгену. «Ванденберг мертв. Уже три года». Ответа не последовало.
– Держи.
Отец накрыл мои плечи пледом. Байер протянул таблетки. Должно быть, я выглядел совсем плачевно, потому что в глазах Самуэля мелькнуло сочувствие.
– Я приеду завтра утром, хорошо? – спросил он, обращаясь к моему отцу. – Мы все обсудим. А сейчас я лучше поеду. Лео нужно отдохнуть.
Отец кивнул.
– Поправляйся, ладно? – сказал Байер, дотронувшись до моего плеча.
Они с отцом вышли в коридор, а я проверил сообщения. Ойген написал всего два слова: «какого черта?», а потом «не выходи из дома».
Не выходить из дома. Я сжал телефон в руках. В прошлый раз кто-то пробрался ко мне в квартиру. Если меня захотят убить, то сделают это.
Дверь не будет помехой.