Екатерина I: от прачки до самодержицы

– Тварь! Тварь! Тварь!

В доме пастора не горел свет, все уже спали, и мне пришлось долго биться ладонями об дверь. Когда пастор наконец-то открыл, я свалилась от бессилия прямо ему на руки. Он был в ужасе, стал звать на помощь свою жену.

– Господи, кто сотворил с тобой такое, дитя моё? – сокрушался он, хватаясь за голову.

Я не могла вымолвить ни слова. Чувствовалась какая-то слабость, я постепенно стала терять сознание. В голове крутились лишь обрывки того, что попадалось мне на глаза и уши.

– Марта, Мартушка, – звала жена пастора.

– Очнись, девонька, – доносился голос Глюка.

Я почувствовала что-то зловонное, и голова стала понемногу проясняться. Я всё ещё лежала на руках у пастора, а кто-то из его воспитанников подносил к моему носу охапку цветов василистника¹⁵, который и привёл меня в чувство благодаря своему дурному запаху. Раскашлявшись от мерзкого аромата цветка, я приоткрыла глаза. Всё, что помню – это много людей вокруг меня, суетливых и напуганных. Крики побледневшего пастора приглушённо доносились до моих ушей, но реагировать я на них была не в состоянии.

– Уложи ее на кровать, – сказала его жена, – Сейчас ей станет лучше.

И правда, спустя какое-то время я стала понимать происходящее, но легче от этого не стало. Глаза наполнились горькими слезами. Мыслями я ещё была в том злополучном доме. Со мной никто никогда не обращался так жестоко, как свёкор. Хотя я и жила на правах служанки в доме пастора, всё же не знала, что такое насилие и унижение.

– Твой муж тебя избил? – спросил кто-то из воспитанников.

– Нет, – прошептала я, – Его отец.

По комнате пронеслось негодование.

– Как же так, Мартушка? – изумился Глюк, – Ты что-то натворила?

– Ничего, – едва слышно ответила я, – Он был пьян, потому и набросился на меня с кулаками.

– Иоганн не защитил тебя?

– Его забрали на войну.

– Ах, да, конечно же, совсем из головы вылетело. Нужно было тебя забрать оттуда к себе, когда всех мужчин призвали.

– Пастор, я не хочу возвращаться в эту проклятую семью. Позвольте мне остаться, – умоляла я, целуя руку Глюка.

– Конечно, ты останешься здесь. Мы позаботимся о тебе. Отдохни теперь. Придёшь в себя, и будем решать, что делать дальше, когда твой муж вернётся.

Следующие несколько дней Глюк почти не выходил из своей коморки, где всё время молился. Его мучала совесть. Он считал себя виноватым в том, что со мной произошло. В попытках утешить, я несколько раз подходила к его двери и заговаривала с ним, но ответа не следовало. Не понимает ведь, что своим молчанием делает мне ещё хуже. Каждый раз, увидев незажившие следы от ран на моем лице, он гневался на себя. Даже, когда я полностью оправилась, пастор не переставал корчить гримасу боли при виде меня.

Напряжённая обстановка в доме была не только по поводу случившегося со мной. Сейчас весь город обеспокоен нашествием русской армии. Они вот-вот захватят нашу крепость, а если это произойдёт, то Мариенбург будет подвергнут разорению. Наше ополчение передало, что московиты семимильными шагами приближаются к городу. Латвийские солдаты то и дело возвращались обескровленные, раненные и полуживые. Я не знала, жив ли мой муж, о нём ничего не было слышно.

Надежда на удержание Мариенбурга день ото дня сводилась к нулю. Так, вплотную подойдя к нашей крепости, русской армии всё же удалось её захватить. В городе начался хаос, русские бесчинствовали: убивали мужчин, насиловали женщин, забирали всё имущество у народа, не оставляя ничего. Несчастные, подвергшиеся разорению, приходили к нам, пастор принимал всех и обеспечивал им кров. Здесь каждый чувствовал себя под защитой. Даже жестокая русская армия не решалась посягать на дом священнослужителя.

Глюк каждый день ходил в шатер к генералу русской армии просить пресечь дикое поведение среди армии в отношении мирного населения, но ни одна его попытка не увенчалась успехом. Фельдмаршал то совсем не впускал пастора в свой шатёр, то безучастно выслушивал, но ничего не предпринимал. Жизнь в городе словно остановилась, каждый боялся выйти из дома. Когда давление народа на пастора стало усиливаться, он решил действовать по-иному, было принято решение идти к генералу большой толпой в надежде, что он не сможет отказать целому скоплению людей. Всего желающих собралось четыре десятка человек, в том числе все, кто находились под покровительством пастора. Мне эта затея казалась сомнительной. Не думаю, что к мнению простого народа станут прислушиваться.

Когда толпа всё же ворвалась в шатер, генерал сидел за столом и лениво строчил что-то в своих бумагах. Этим человеком оказался мужчина лет пятидесяти. Выглядел он, правда, плохо. Я бы приняла его за старика, если бы не знала его возраста. Мужчина был достаточно высок и толст. Седые засаленные волосы беспорядочно торчали на лысеющей голове. Широкие брови, большие глаза, аристократический нос, тонкие губы – всё передавало его суровый нрав. Генерал был хорошо одет, на нём был тёмный мундир. Он спокойно поднял голову на пастора, кинул взгляд на всех остальных и невозмутимо продолжил свою работу. Казалось, он вообще не слушал вдохновенных речей служителя храма.

– Я прошу Вас, благородный генерал, прекратить бесконечные потоки безобразного поведения со стороны вашей армии, – так закончил свою молву пастор.

– Ну что Вы столь негостеприимны. А знаете ли Вы, что армия русского государства самая сильная. Таких людей, как у нас во всем мире не сыщите. С такой отвагой в бой идут. Герои! Они долго воевали, несколько месяцев не видели своих жен, теряли друзей на полях сражений, а теперь им просто хочется отдохнуть. Да, нравятся им ваши женщины, вон какие миловидные, черт бы их побрал. Что я им откажу что ли. Не враг я своим солдатам, в конце концов, – с этими словами фельдмаршал встал с места и легким движением руки продемонстрировал свое нежелание с нами больше говорить.

– Как же так, генерал. Неужто так и будет продолжаться? – не унимался пастор. – Это возмутительно. Мы добровольно подписали с вами соглашение о сдаче города взамен на ваше обязательство не громить его.

– А кто его громит? Мы не уничтожаем город.

– Вы разграбляете его жителей.

– В соглашении не было сказано ни слова о неприкосновенности жителей.

Пастор не желал уступать, пытался возражать, чем явно привёл в бешенство престарелого генерала.

– Ох, как ты мне надоел, поп. Ладно, дам я указ армии о прекращении насилия, но с одним условием. Нам нужно в государство трофей вести. Брать в вашем городе нечего, ценностей никаких, а не принято у нас без ничего возвращаться. Так что мы соберём пленных, тысячи две человек обоего пола, не больных, не стариков.

– Ваше условие унизительно и невыполнимо. Мы не согласны с этим.

Генерал был не на шутку разъярён, видно было, что его терпение на исходе и тогда, грубо топнув сапогом о землю, он закричал:

– Всё, надоело. Я вас не спрашиваю. Мы увезём пленных и точка, – он издал громкий свист и вскоре у входа в шатер показались кавалеристы с фузеями в руках. – А ну выбирайте среди них самых крепких мужчин и самых красивых женщин.

Солдаты важно стали отбирать людей. Неожиданно один из мужчин, не выдержав того, что кавалерист стал уводить его жену, начал с ним драку. Остальные мужчины тоже вступили в побоище. Всё это продолжалось не долго, один из кавалеристов выстрелил недовольному мужу в спину, от чего тот в сию же секунду упал замертво. Вот тут-то начался настоящий хаос: толпа пустилась прочь из шатра, а пришедшие на подмогу кавалеристам, драгуны стали хватать всех подряд и уводить куда-то.

Я тоже попыталась бежать, но уже у выхода из шатра я оказалась в крепких руках солдата. Он вцепился в мою талию, легко поднял над землёй и затащил внутрь. Я кричала, брыкалась, но всё оказалось бессмысленно – вокруг было столько шума, что услышать меня было невозможно, голос терялся среди прочих воплей таких же беспомощных женщин и мужчин. Пастор не попадался мне на глаза. Собственно, больше не от кого было ждать помощи.

Раздалось ещё несколько выстрелов, а через пару минут шатёр уже был пуст. Меня и остальных пленённых завели в другой шатёр. Генерал уже был там. Он велел выстроить нас в одну шеренгу и стал осматривать, словно охотник добычу. Когда очередь дошла до меня, он схватил меня за руку и отодвинул в другое место. После этого солдаты собрали всех в кучу и снова повели куда-то. Здесь остались только мы с генералом. Он повёл меня вглубь шатра, где, по всей видимости, находились его личные покои. Там была небольшая кровать, ограждённая ширмой и стол, на которой стояли ваза с яблоками и бутылка рома.

Генерал сел за стол и учтиво предложил мне составить ему компанию. Я не реагировала на его слова, стояла молча, боясь пошевелиться.

– Не хочешь есть? Ладно, заставлять не буду. После такого у кого угодно аппетит пропадёт. Как тебя звать? – спросил фельдмаршал.

– Мартой, – промычала я, спустя некоторое время.

– Ты очень милая, Марта. Я сразу заметил тебя среди прочих. Отныне будешь жить здесь со мной.

Я вся в слезах упала к нему в ноги и стала молить отпустить меня. Пришлось даже сказать, что я больна, но генерал не поверил моим неубедительным словам, а только улыбнулся мне в ответ и протянул руку, чтобы я поднялась с грязной земли.

– Не бойся, я на твою девичью честь покушаться не собираюсь. Ты здесь не для этого.

Теперь я точно удивлена. На что я ему тогда понадобилась?

Я непонимающе смотрела на генерала, пытаясь понять, чего он от меня ждёт.

– Ну что ты на меня уставилась? – засмеялся генерал. – Садись давай, отобедаем. Сейчас мясо принесут. Сегодня утром поймали в ваших лесах кабана, долго его готовили, вот, наконец, и опробуем.

– Зачем я вам? – не выдержав, спросила я.

– Одиноко мне здесь. Ещё не известно, сколько тут придётся пробыть. Надоело с одними мужиками общаться, хочется слышать женский голосок.

Вот-те на! Даже не вериться. Может, он таким образом решил надо мной подшутить?

– Ты танцы какие-нибудь знаешь? – продолжил старик.

– Нет, – пробурчала я.

– Ну, нет, так нет. Значит, песни будешь петь.

– Я не умею петь.

– Да что ты заладила, не умею, не знаю. Ух, ладно, тогда просто разговаривать будем. По глазам вижу, что девушка ты не простая. Меня, кстати, Шереметевым Борисом Петровичем зовут.

Его слова не переставали меня удивлять. Я и в мыслях не могла допустить, что всё пойдет именно так, а не иначе.

– Борис Петрович, умоляю, отпустите меня.

– Не могу. Да и зачем тебе возвращаться? Город захвачен, скоро в нём жить будет невозможно. У тебя семья есть?

– Нет, – соврала я.

– Вот видишь, куда тогда стремишься? А здесь тебе все условия. Будет где спать, голодать не будешь. Ты главное относись ко мне с уважением, тогда проблем не будет. Мы с тобой поладим. Обещаю, что скучать со мной не будешь.

Перспектива остаться в шатре с вражеским генералом вызывала смешанные чувства. Я, конечно, не переставала надеяться, что пастор найдёт способ выдворить меня отсюда, но всё это казалось практически несбыточным. Выкрасть меня из плена он точно не в силах, потому что добраться до генеральского шатра не представляется возможным, он не сможет пройти незамеченным среди сотен солдат, которые здесь повсюду. С Шереметевым он не сможет договориться. Это однозначно. Хуже мое положение уже точно не станет. Вернуться с плена для меня не лучший вариант, скорее даже наихудший.

Что может ждать девушку, вернувшуюся из пленения? Как минимум отчуждение и одиночество. Кто поверит, если я заявлю, что не подвергалась срамному насилию? К тому же, где подтверждение тому, что я не была заражена болезнью после предполагаемой связи с насильниками. Иоганн от меня отвернётся, если вернётся живым. После такого замуж больше не возьмут. Да что там замуж, даже простые прохожие станут меня сторониться. Смогу ли я смотреть пастору в глаза без чувства стыда?

Что ж, похоже, мне стоит смириться и просто плыть по течению, ничего не предпринимая.

Так и случилось. Мне ничего не оставалось, как остаться в плену. Впрочем, «пленом» место, в котором я оказалась, назвать трудно. Условия хоть и полевые, но всё же лучше, чем тот же дом Иоганна. В моем распоряжении была довольно большая часть шатра генерала. Для меня здесь установили кровать. Каждое утро подпоручики заносили мне чан с водой, чтобы я могла умыться.

К новому обществу я, как ни странно, привыкла быстро. С фельдмаршалом скучать не приходилось. Он оказался добрым и весёлым человеком, а также интересным собеседником. Каждый вечер, после ужина, мы проводили время за разговорами. В основном говорил он, а я буквально не могла оторвать ушей от его рассказов о русском нраве, царе и великолепии Московии. Подобные беседы пробуждали во мне живой интерес, и ночью вместо сна я погружалась в мечты о дальнем путешествии в Российское царство.

Шереметев относился ко мне весьма благосклонно, почти как к дочери. С утра до вечера он занимался делами армии, а вечер обязательно посвящал мне. В этом человеке я открыла для себя двух совершенно разных личностей: один – генерал армии, выдающийся полководец с непререкаемым авторитетом, статный, серьёзный и суровый. Он позволял себе вести себя пошловато по отношения ко мне, когда мы находились на виду у солдат. Второй – добрый старик, мечтающий о беззаботной жизни в своём провинциальном имении вдали от городской суеты. Он вынужден был посвятить жизнь столь грубому военному поприщу, а грезил о прекрасном. Из его уст раздавались восхищения музыкой, поэзией, живописью, да чем угодно.

Я перестала его бояться. Наоборот, он стал мне близок как отец, которого я так рано потеряла. Но и я олицетворяла для него недавно умершую дочь. Вот так мы оказались в некотором роде выгодны друг другу.

III
Александр Меншиков

Октябрь 1702 года

Россия вот уже третий год ведёт войну со Швецией. Наши успехи в этой кампании пока не велики, особенно тяжело далась битва у Нарвы¹⁶, которую наши войска нелепо проиграли. Бои идут с переменным характером, антишведская коалиция то вырывается вперед, не давая противнику никаких шансов на победу, то оказывается побеждённой хорошо обмундированной шведской армией под командованием Карла XII. Король довольно сильный противник. Кто бы мог подумать, что совсем юный полководец сумеет так безупречно вести войну.

Но наша армия тоже не отстает. И государь российский ни в чем не уступает шведскому. Пётр Алексеевич доволен своими людьми. В этой войне ему помогают многие величайшие умы страны, со всеми из них у царя сложились дружеские связи. Посему предателей в этой войне страна практически не знала. В этом главное преимущество России перед противником, ведь одних только шведских пленных, перешедших на нашу сторону, насчитали около двух сотен.

Государь, никогда не был обделён в дружбе, но его лучшим другом всё же вот уже много лет остаюсь я. Сейчас уже и не вспомнишь, когда мы точно имели счастье познакомиться. Для меня эта дружба величайшая награда в жизни. Пётр Алексеевич всегда меня понимал, как собственно и я его. При дворе меня не сильно жалуют, всё потому, что люди находят моё влияние на государя чрезмерным, ведь царь не принимает ни одного решения, не посоветовавшись предварительно со мной. Немецкую слободу, путешествия по Европе – всё мы прошли вместе. Даже женщины у нас бывали одни на двоих. Вот и войну вместе начинали.

Казалось, я только недавно приехал в Россию после усердных боев, но вот время пришло брать новые вершины. Государь велел мне ехать в Мариенбург, который в недавнем прошлом удачно захватил выдающийся полководец Борис Петрович Шереметев, потомок крупнейшей династии России. Знакомство его с государем состоялось во время первого похода обоих на Азов, где они проводили много времени вместе за дипломатической работой, иногда их объединяли различного рода развлечения и времяпровождения. Царь очень ценил заслуги Бориса Петровича перед Отечеством, который не раз был удостоен высших наград. Месяц назад Шереметев послал донесение с хорошим известием в Москву о том, что крепость на окраинах Латвии теперь наша. Чтобы подчинить эти места фельдмаршалу хватило всего-то нескольких дней. В его подчинении теперь оказались сразу несколько городов.

– Поезжай-ка ты, Алексашка, на подмогу в армию Шереметева. Он пишет, что захватил много пленных из разных городов, а уместить этих людей негде, привезти бы их сюда, отправим на работы в наш новый город, – давал мне указание государь.

– Как скажешь, Пётр Алексеич, надо так поеду, завтра же.

– Уладишь там всё и тут же приезжай обратно, ты мне и здесь нужен.

– Конечно, приеду как только смогу, – отвечал я. – Государь, хотел с тобой поговорить об Анне Монс.

– А что о ней говорить?

– Что надумал насчёт неё? Простишь, иль закончишь с ней отношения?

– Давно уже закончил, не желаю больше об этой профуре¹⁷ ничего знать. Ошибся я в ней сильно, столько лет меня обманывала, а я не видел.

– Может это и к лучшему, хорошо, что вовремя всё раскрылось.

– Да, больше не хочу о бабах думать. Старею что ли, – смеялся Пётр. – Или сходим перед твоим отъездом в Немецкую слободу как раньше? А? Как на это смотришь?

– Почему нет? Пошли.

Мы как дети кинулись бежать за лошадьми, кто кого быстрее. Как же я люблю такие моменты, когда, забыв обо всем, мы с ним дурачимся. Я был доволен тем, что смог поднять настроение государю.

Всю ночь мы провели в слободе, в компании хорошеньких немок, попивая из больших кружек пиво и потягивая трубки.

Наутро я отправился в Мариенбург. Путь предстоял долгий и нелёгкий.

Я приехал к месту назначения через две недели. Погода стояла чудесная. Возле взятой крепости меня встретили трое драгунов. Один из них слез с лошади и подойдя к моей тройке, уселся рядом с кучером, направляя его в сторону расположения армии. Но я не стал ехать в карете, мне изрядно поднадоело это долгое сидение на одном месте, покачиваясь из стороны в сторону. Таким приятным показался мне простой прогулочный шаг.

Вокруг действительно было абсолютная разруха, как и описывал в своем письме Шереметев. Отсюда хорошо видны улицы опустевшего города.

Прямо у входа в шатер фельдмаршала я наткнулся на молодую женщину. В спешке, выбегая оттуда, она наступила своей маленькой ножкой мне на ботфорты. На ней была походная одежда, не как у крестьянки, но и на дворянку она не тянула. Её огромные карие глаза надолго врезались мне в память. В ней было что-то очень родное, душевное. При виде меня она мило смутилась. Эта внезапная встреча с глазу на глаз длилась мгновение, но по какой-то причине произвела на меня удивительное впечатление.

Шереметев сидел за своим письменным столом и погруженный в свои мысли водил указательным пальцем на раскинутой по столу карте. Увидев меня, Борис Петрович повеселел, да и я не смог сдержать улыбки, давно мы не виделись, а ведь в Москве нам приходилось часто бывать в одних кругах.

– Александр Данилович, вот и ты! Рад тебя видеть. Долго ты, однако, до нас добирался, – сказал он, пожимая мне руку.

– Добрый день, Борис Петрович! Да, доехать до вас оказалось нелёгкой задачей, моя карета то натыкалась на болота, то и вовсе ломалась по пути.

– Ну ладно, зато теперь отдохнёшь. Для тебя постель готова, сейчас отведаем с тобой похлёбки, потом поспишь, а то в карете и не дремал, небось, толком, – говорил генерал, указывая на кровать, стоящую чуть дальше от кровати самого Шереметева.

– Благодарю Вас, фельдмаршал. Вы правы, я действительно очень устал.

– Мартушка, неси скорее нам еды, гость ведь уже приехал, где ты там ходишь! – начал громко кричать он.

Тут рядом с нами очутилась та самая девушка с незабываемыми глазами. Она держала большой поднос с двумя латунными тарелками. Я увидел, что ей было тяжело нести его, поэтому выхватил поднос у неё из рук. В благодарность она улыбнулась мне такой искренней улыбкой, что я снова забылся и на секунду замер, уставившись на неё. Благо генерал начал что-то говорить, и мои мысли вернулись обратно.

– Дочка, ты поешь после нас, – сказал он, обращаясь к девушке.

Она кивнула и ушла.

– Это ваша дочь? – удивленно поинтересовался я.

– Да нет, – засмеялся генерал, – Это… не знаю даже, как её назвать… моя пленница.

– Как это нас Вас похоже, Борис Петрович. Кажется, Вы заводите прекрасные отношения со всеми людьми, даже с врагами, – подтрунивал я старика.

– Да какой из этой девчушки враг? Ты посмотри на неё, наивная, слабенькая. Я как её увидел, сразу решил, что возьму к себе, абы кто-то тут обо мне заботился.

– Миловидная, не поспоришь. А что с ней сделается, когда вы соберётесь покидать Мариенбург?

– Об этом я ещё не думал. Домой, конечно, я её не привезу, жена меня не поймёт, но и здесь не могу её оставить.

– У неё нет семьи?

– Сирота, похоже.

– Тогда скорее Вы о ней заботитесь, чем она о Вас, – съязвил я.

– Может и так, но я без неё скучал бы тут один. Так хоть поговорить есть с кем. Да полно о ней. Ты мне лучше поведай, что там, в Москве, слышно? Есть новости?

– Ничего нового, помимо того, что государь наш, Пётр Алексеич, город строить начал.

– Как город? – чуть не подавился генерал. – Шутишь?

– Я и сам сначала не поверил. Город будет стоять на Неве. Сейчас государь принимает у себя архитекторов со всей Европы и ищет того, кто возьмётся за строительство города.

– Вот те на, откуда ж столько денег то возьмём? Война всё-таки идет.

– У государя есть задумки, как казну пополнить. Он знает, что делает. Не нам с Вами судить его.

– Это точно. Будь, что будет. Давай-ка, выпьем за твой приезд.

Даже не помню, в какой момент мой разум погрузился в сон, я проспал два часа, а когда проснулся, увидел недалеко от себя Марту. Она тихо сидела, подогнув под себя ноги, и зашивала пуговицу на моем камзоле. Заметив, что я разглядываю её, она вскочила и испуганно произнесла:

– Генерал просил меня за Вами поухаживать. Вам что-нибудь нужно?

Какой у неё нежный голос, мне хотелось слушать только её. Я снова уставился в эти огромные глаза и не мог отвести от них взгляда. Её багряные щеки так и горели от смущения. Мне ничего не было от неё нужно, но, если я сейчас скажу ей это, то она уйдет, и я не смогу наслаждаться её присутствием.

– Мне хочется пить. Будьте добры, принесите стакан воды, – произнёс я заспанным голосом.

Она быстрым шагом сходила за водой и уже через минуту стояла возле меня, протягивая прозрачный стакан, до краёв наполненный холодной водой. Я сделал пару глотков и, чтобы она не уходила, продолжил разговор.

– Благодарю Вас, Марта. Вам не стоит так стесняться. Или я приношу Вам неудобства?

– Не приносите, – промурлыкала девушка.

– Вам, вероятно, неприятно находиться в одном шатре с двумя мужчинами. Понимаю. Увы, в условиях войны нет возможности выделить Вам отдельные покои.

Я старался быть с ней учтивым. Для меня это было новым занятием, так как мне никогда не приходилось быть ласковым с противоположным полом. Обычно дамы сами изо всех сил пытались мне понравиться, а не наоборот.

– Всё хорошо. Я привыкла.

– Вам очень повезло, что попали именно к Шереметеву. Он хороший человек. Окажись Вы в шатре любого другого генерала, Вам пришлось бы стать его наложницей.

– Я знаю.

– Вы не желаете вернуться домой?

– Не особо.

– Вас кто-нибудь ждёт?

– Мой муж ушёл воевать. Я не знаю, жив ли он.

– Вы не любите его, да? По Вам не скажешь, что Вы сильно опечалены этим фактом.

– Вам так интересна моя жизнь? – улыбнулась она.

– Да, мне хочется узнать Вас лучше.

– Мне пришлось выйти за него по принуждению. И он меня не любит, а его отец избил меня. Вот и всё. Моя жизнь не так увлекательна, – девушка начала включаться в разговор, в её голосе уже не слышалось ноток страха и неуверенности.

– Мне очень жаль. В таком случае, я думаю, Вам всё-таки лучше остаться с Шереметевым.

– Скажите, поручик, что со мной будет дальше? – жалостливо интересовалась она. – Меня убьют? Или отправят в Москву со всеми остальными в кандалах и оковах? Я ведь понимаю, что армия скоро уйдёт отсюда. Всё время так продолжаться не будет.

– Нет, конечно, Вас не убьют, что за вздор. И в качестве пленной Вас тоже вряд ли отправят. Но и взять Вас к себе генерал не сможет. По крайней мере, Вы не будете жить с ним в его имении. Он очень привязан к своей супруге. Я никогда не видел его в окружении другой женщины, так что не знаю, что Вас ждёт. Но Вы не отчаивайтесь, Шереметев не из тех, кто бросает людей на произвол судьбы. К тому же, он души в Вас не чает.

Мои слова не убедили Марту, она поникла, а я не мог её ничем утешить, потому как я и вправду не имел ни малейшего понятия, что ей ответить. Я не хотел обижать её, но сказанное мной не могло не расстроить бедную девушку.

Она поклонилась мне в знак уважения и вышла из шатра. Потянувшись, я накинул на себя мундир, умыл лицо прохладной водой и пошёл к генералу.

День ото дня мы с Шереметевым занимались одними и теми же делами, как по расписанию. Рано утром мы скакали на охоту в здешние леса, полные всякой живности, так что вся армия практически ежедневно получала мясо на ужин. Захваченные в плен женщины потрошили животных, привезённых нами с ловли, затем готовили еду. После обеда мы продумывали тактики дальнейших боевых действий. Иногда приходилось отбрасывать часть наших сил на другой фронт в помощь русским генералам, а бывало, что мы принимали к себе раненных солдат со всех находящихся вблизи батальонов. Вечер был единственным временем, которое каждый мог провести по своему усмотрению. Так всю неделю я, в попытках избегать Марту, садился на коня и отправлялся далеко за пределы города, где оставался наедине с самим собой. Нам с девушкой случалось пересекаться только раз в день. Правда, думать о ней я меньше не стал, возможно, даже больше, чем раньше. Её образ прочно засел в моей голове и не давал сконцентрироваться ни на чём другом.

Да что это я?

Нужно немедленно покончить с подобными мыслями. Я никого не намерен пускать к себе близко. Десять лет я наблюдал за тем, как мой лучший друг, Пётр Алексеевич, страдал от любовных мук и как он мучается теперь, когда его любимая Анна Монс изменила ему. После такого урока я решил для себя раз и навсегда, что ни одна женщина не будет иметь власть надо мной, ни одна женщина не будет разрушать мои планы и устремления.

В один из вечеров я был несколько часов занят написанием государю длинного донесения с детальным описанием состояния армии Шереметева, вестью о потерях, о больных, о жителях города и количестве пленных.

Позвать меня на ужин генерал отправил Марту. Она тихонько обратилась ко мне и незамысловатым жестом позвала за стол. Блюд было не много, в центре стояла тарелка с разделанным кабаном, который был пойман утром самим Шереметевым на охоте. Перед каждым из нас стоял стакан с алым вином. Марта сидела на противоположной от меня стороне и всё так же смущалась, как при первой встрече, боясь поднять глаза на меня. Мы вели беседу с генералом, а девушка на протяжении всей трапезы не проронила ни слова. Она сидела, уткнувшись в свою тарелку, и размышляла о чем-то. Мне так хотелось узнать, что творится у неё в голове, думает ли она обо мне так же часто, как я о ней. Я пытался сдерживать себя от разглядывания этой юной особы, но её красота как магнит притягивала мои взгляды к себе, не давая ни на минуту забыть о её существовании. Только здесь, за ужином, когда мы находились на близком расстоянии, я, наконец, смог полностью изучить её внешность, её тело, но меня манила не только её физическая привлекательность, душа мистическим образом желала изучить её внутренний мир. Как такое могло случиться, что я пленился изяществом женщины? Я сильно корил себя за эту неосторожность, потому что это мешало мне работать, мешало быть самим собой. В некотором роде я даже возненавидел её за то, что она всесильно подчинила меня себе.

– Я здесь уже две недели, – начал я разговор, обращаясь к генералу. – Выполнил свою задачу, сделал все необходимые поручения.

– Ты прав, Александр Данилович. Можешь отправляться обратно, как только захочешь. Сейчас работы станет меньше, жители города окончательно признали нас захватчиками и теперь не претендуют ни на что, как в первое время.

– Думаю, через дней десять я смогу отбыть в Москву с пленными. Нужно начать готовить обозы.

– Завтра начнёшь. Ты знаешь…, – начал было говорить Шереметев.

На полуслове его прервал внезапно очутившийся в шатре вестник. Он передал генералу свёрток бумаги, сказав, что послание из его имения. Шереметев раскрыл свёрток, начал читать и с ужасом вскрикнул, немало напугав всех нас. Я выхватил послание из его рук и прочёл его вслух. В нём говорилось о смерти супруги Бориса Петровича, Евдокии, после продолжительной болезни.

Генерал стал сам не свой, его лицо моментально побледнело, он, будто, впал в транс, не слышал нас и ничего не говорил, сидел, уткнувшись в одну точку на полу. Марта пыталась его успокоить, но всё было бессмысленно. Он просто встал и ушёл в укромное место. Мы с девушкой остались вдвоём, ошарашенные не меньше генерала.

Марта была испугана, она сидела и дрожала ни то от страха, ни то от холода. Я присел рядом с ней и накинул на неё свой кафтан. Она благодарно подняла на меня свои огромные глаза, в них было столько искренности, доброты и наивности, что я не мог устоять. Ещё немного и я бы притянул её к себе, чтобы поцеловать эти пухлые розовые губы. Благо сила воли одержала верх над моей слабостью, и я поспешил покинуть её.

– Марта, с Вашего позволения я пойду спать. Сегодня был тяжёлый день, я очень устал, – я попытался изобразить полное равнодушие.

– Доброй ночи, Александр Данилович.

Боже, как она нежно произносит моё имя. Сердце умоляло меня остаться с ней, а разум убеждал в том, что оно того не стоит.

Утром я не мог найти Шереметева. Пришлось обратиться к девушке.

– Марта, где генерал? – холодно спросил я.

– Он не выходил из шатра, проплакал всю ночь, совсем не спал.

– Что ж, не буду его тревожить.

– Вернуться домой нельзя? Он не в состоянии командовать армией, – сказала она.

– Он не должен покидать пост. К тому же, в имении ему сейчас будет намного тяжелее, чем здесь. Там всё будет напоминать ему об утрате.

– Он ведь так страдает.

– Это вопрос времени. Пройдёт. Нам нужно подождать.

– Вам виднее, – ответила она и направилась в сторону леса.

– Марта, – позвал я. – Куда Вы?

– Хочу побыть одна.

– Это опасно, – настаивал я.

– Не волнуйтесь. Я знаю эти леса.

– Вам плохо?

– Да, – шепотом сказала она, даже не обернувшись на меня, и помчалась прочь.

Я не мог допустить, чтобы она одна оказалась в лесу, и поэтому пошёл за ней, но так, чтобы она не заметила моего присутствия. Она долго бежала и замедлилась только, когда поселения не стало видно. Дойдя до толстого дерева, раскинувшего ветки вверх так, что не было видно неба, она остановилась и прислонилась к нему, опрокинув голову назад. С листьев на её лицо падали капли росы. Я украдкой наблюдал за ней со стороны. Девушка закрыла глаза и, кажется, наслаждалась свежей прохладой и уединенностью. Внутри меня всё продолжало бороться. Я не в силах противостоять этому чувству.