Хлопнула дверь.
– Ну как? – деловито поинтересовался Кейн, проносясь мимо меня к своему столу.
Я тупо посмотрел на золотистый кристалл в гнезде. Когда я успел вставить его обратно? Насколько могло растянуться это мгновение, в которое Кейн открывал дверь?
– Сим?
Голова кружится, невыносимо кружится. А, теперь я вспомнил. Я слышал, как Кейн подходит к двери. Подходит и кому-то отвечает: «Сегодня? Да. Отлично. Хорошо, буду там». С такой теплотой и сдержанной радостью, словно уверен – кто-то будет счастлив его видеть. Я боюсь, что его собеседник притворяется. Мы все притворяемся, что нам важны другие люди. Вроде бы Кейн живёт достаточно долго, чтобы это знать.
– Всё н-норм, – ответил я.
Ох, чёрт. Это всё из-за музыки. Верните мне мою una corda, пожалуйста, на это я не подписывался. Какая-то часть меня осознавала, что я под воздействием мелодии, оказавшейся для меня ядом. Наверное, срочно нужен Голос. Но сам я сделать уже ничего не мог. Вот если Кейн скажет, что я должен надеть наушники, тогда да. Всё настолько бессмысленно, что можно даже не тратить время и силы на спор с Кейном.
– Тогда ты можешь идти.
Вот блин. Если я сейчас скажу, что мне нужно послушать ещё немного, Кейн точно заподозрит неладное.
Кейн сел за свой стол, зашелестел бумагами. Я настороженно смотрел на него. Заметил он или нет?
– Иди-иди, – повторил Кейн. – На сегодня экзекуции окончены, жду тебя послезавтра.
Кейн, Кейн, где твоя паранойя? Кейн, почему ты не говоришь «но на всякий случай послушай ещё вот это»? Ты живёшь на этой работе, почему сегодня ты так торопишься от меня избавиться?
Дверь кабинета захлопнулась у меня за спиной. Я остался один в пустом больничном коридоре.
Один.
С осознанием трагичной бессмысленности происходящего.
***
Каким-то невероятным усилием воли я в тот вечер всё же включил плеер. Просидел (и пролежал) в наушниках до самого утра. Трагичной бессмысленности вроде поубавилось. Но это, наверное, из-за головной боли, которую я себе заработал. Когда так болит голова, в ней не остаётся места на бесконечные рассуждения о смыслах. Всё заполнено огромным ежом, неистово пытающимся пробить черепную коробку металлическими иглами. Ежу, видимо, тоже хреново.
Иными словами, Голос, кажется, очень плохо совмещался с той болотной жижей. Неудивительно. Но мне-то теперь что делать?
Вот чёрт. Если я что-то испортил в собственной внутренней мелодии, то как исправлять?
Ладно, ладно, я свалял дурака, просто свалял дурака. Как маленький. Завтра приду к Кейну и во всём сознаюсь. Надеюсь, он разберётся. Потому что если нет, то… ох, просто дослушаю эту штуку до конца и смело скинусь с моста.
Но это завтра. А сегодня мы договорились встретиться с Эгле и продолжить наши социально одобряемые развлечения. В частности, прогуляться по условно дикой части набережной. Даже это теперь было ужасно скучно, но по отдельности – в сто раз хуже, чем вместе.
Местом встречи сегодня была назначена кофейня неподалёку от автобусной станции. Подходя, я заметил, что Эгле пришла первой. Она стояла на крыльце в компании очень виноватой девушки с бумажным стаканчиком в руках и какого-то субъекта, щедро политого кофе. До меня донёсся обрывок их разговора, вернее, я услышал, как субъект назвал Эгле по имени.
От любопытства у меня даже головная боль немного отступила.
Я навострил ушки и вытянул шею, пытаясь его рассмотреть. Ровесник Кейна. Или немного старше. Внешность не то чтобы очень примечательная. Разве что для наших мест. У нас так не загоришь. Короткие, чуть волнистые волосы, наверное, были рыжеватыми, прежде чем выгорели до этой белесой желтизны. Ещё с моего места было видно, что он худощав, пожалуй, высок, а поскольку он стоял ко мне в профиль, я отметил крючковатый нос. Одежда, разумеется, тоже была каких-то светлых песочных цветов. Удивительно, что он столкнулся только с одной любительницей кофе на вынос, в таком-то костюмчике.
Эгле, которая тоже разглядывала его во все глаза, с подозрением поинтересовалась:
– Кто вы и откуда знаете, как меня зовут?
– Кофейные демоны много чего знают, – охотно пояснил субъект, прикладывая ладонь к мокрому пятну на боку.
– Я вас не заметила… – сконфуженно промямлила девушка с бумажным стаканчиком.
– Конечно, – отозвался субъект. – Обычно я невидим. Требуется специальный ритуал, чтобы дать кофейному демону материальную оболочку в этом мире. Каждый раз, когда я хочу стать человеком, жрицы тайного культа приносят мне жертвы. Чаще всего это кофе в бумажном стаканчике. И тогда я принимаю человеческое обличье. К сожалению, жрицы почти всегда промахиваются… в том смысле, что не попадают в места, предназначенные для усвоения кофе. У меня, по крайней мере. Говорят, среди моих собратьев есть и те, кто впитывает кофе исключительно боками. Везучие гады.
Субъект медленно отвёл ладонь в сторону. Незнакомая девушка и Эгле удивлённо ахнули – за его рукой тянулась тонкая бежевая струйка. Судя по всему, крючконосый воспользовался каким-то заклинанием, отделившим кофе от его одежды. Наверное, тем самым заклинанием, о котором мне говорил Кейн, когда я разбил нос.
– Прошу меня извинить, сеньора, кофе я вам не верну, – серьёзно сообщил он девушке, стряхивая струйку в клумбу у крыльца. – Хоть вы и промахнулись, но жертва есть жертва.
– Простите, пожалуйста, – пробормотала она, опустив голову.
– Чепуха, – отмахнулся крючконосый, – было бы глупо ожидать, что вы попадёте в нужную точку невидимой цели. Здесь нужны годы практики. И не расстраивайтесь, что кофе был едва тёплый, лично я могу вас за это только поблагодарить. Было бы очень обидно воплотиться в человека с ожогом на боку.
Кем бы ни был этот тип, он явно не любил становиться причиной чьего-то чувства вины. Не уверен, что неловкие ситуации разруливаются именно так. Но Эгле и незнакомая девушка улыбались.
Внутри меня словно переключилось несколько треков. Вот укол зависти, потому что в моём присутствии Эгле не будет так улыбаться, её слишком давит моя слабость; вот слабое удивление новому чувству, такому нормальному; вот мысль, что голос крючконосого кажется мне знакомым.
Пока я стоял, пытаясь вернуть контроль над мыслями, девушка успела испариться, а меня заметила Эгле. Кивнула в знак приветствия. Поняв, что я слышал часть разговора, она выразительно посмотрела на «кофейного демона» и подняла брови. Я понял, что она спрашивает, хочу ли я с ним разговаривать. Я отрицательно покачал головой и изготовился исчезнуть за поворотом.
– Здравствуй, Сим, – дружелюбно сказала эта крючконосая скотина, разворачиваясь ко мне.
– Здрасьте, – отозвался я, вытаскивая наушник. – А кофейные демоны всегда выпендриваются перед девчонками, которым в отцы годятся? – И повторил жест, которым он вытянул жидкость из ткани.
Не то чтобы я собирался хамить. Но чего он ожидал? Что я с воплями радости бросаюсь на шею всем незнакомцам, которые знают моё имя? Если так, надо было срочно дать ему понять, как всё обстоит в действительности. Это честно.
– Так и знал, – удручённо покивал он, – надо было подождать, пока она накинется на меня с салфетками. Или нет, лучше с носовым платком. Он бы остался у меня, а я бы потом искал хозяйку по всему городу, чтобы вернуть. Романтика.
Логично.
Гад.
Но всё-таки. Почему у него такой знакомый голос?
– Искать по всему городу? – Я приподнял брови. – Вряд ли для вас это сложно. Похоже, вы тут всех знаете.
– Нет, только подопечных Альбина Кейна, – спокойно возразил крючконосый, словно не заметив издевки. – Мне известно, что их тут всего двое. Хотя оба ходят с плеерами, довольно легко понять, кто из них Эгле Вайс, а кто – Сим Нортенсен.
Он ещё и из шайки Кейна. Отлично.
– А что, больные una corda у нас теперь достопримечательность? Надеюсь, Кейн не слишком задирает цены на посещения?
Эгле уже успела обосноваться у меня за спиной и теперь предупреждающе шипела, но меня понесло. Безнадёжно.
– Приходите ещё. Можете договориться с нами и отдавать нам ровно в два раза меньше, чем сейчас платите Кейну. А мы не скажем ему, что вы приходили поглазеть на нас.
Крючконосый не оскорбился. Он смотрел на меня разочаровывающе спокойно. Кажется, с любопытством.
Даже его глаза похожи на песок, подумал я. Точнее, на песочное дно на морском мелководье – в полный штиль, когда солнце в зените, оно бывает вот таким, зеленоватым с золотистыми прожилками.
Не люблю море в штиль. У него тогда как будто тоже una corda.
– Сеньор, простите, – несчастным голосом сказала Эгле, – наш автобус подходит…
– Не смею вас задерживать. – Он ласково улыбнулся Эгле, чуть поклонившись.
…Уже когда мы сели в автобус, я медленно сказал вслух:
– Нет, не может быть.
Эгле вопросительно покосилась на меня.
– Он не может быть из этой бледной шайки, – пояснил я. – И вообще он не отсюда. Эта рожа за последние года два солнца видела больше, чем мы с тобой за всю жизнь. И под больничными лампами он явно дольше часа в месяц не проводил.
Эгле молчала, и я продолжил:
– Странно это всё. Какой-то мужик, знакомый Кейна, но не имеющий отношения к больнице, случайно встречает нас на улице.
– Не знаю, кто он, – хмуро отозвалась Эгле, – но ты вёл себя не очень-то красиво. Я понимаю, что una corda заставляет тебя разводить людей на сильные эмоции. Но почему бы не попробовать их веселить, а не бесить?
– Я похож на клоуна? – хмыкнул я.
Эгле ничего не ответила. А я вспомнил, как она улыбалась, когда крючконосый заливал про кофейных демонов. Стало совсем мерзко.
Я зажал кнопку, активирующую плеер, нацепил наушники. Голос начал знакомую песню, и мне почти тут же полегчало. Ненадолго, но за это время я успел подумать, что, наверное, Эгле права. Ненадолго – потому что…
А если представить, что Голос не поёт, а говорит? И на алинге, а не на кэлинге?
Я помотал головой и снова сказал:
– Не может быть.
От слишком резкого движения металлический ёж в моей голове взбесился. Ох, парень, ну сидел же ты тихонечко всё это время…
– Что с тобой? – Эгле моментально обернулась ко мне.
– Да нормально всё, – отмахнулся я. – Немножко голова утром болела, а тут ещё и этот… я расстроился, в общем.
– Ну-ну, – неопределённо сказала Эгле, снова отворачиваясь к окошку. – Кричи хоть, если что.
***
За столом Альбина Кейна сидел робот с мозолями от ручки на бледных пальцах. Раз в сорок минут робот клал ручку на стол Альбина Кейна и дёргал невидимую струну. Свет разгорался ярче, пальцы становились бледнее, мозоли вежливо напоминали о себе и тут же покорно умолкали, снова соприкоснувшись с ручкой. Кейну не пришлось трогать сами струны в больничных лампах, ни разу, на самом-то деле, не пришлось, но он мог поклясться, что само заклинание скоро сотрёт ему кожу сильнее, чем ручка.
Он был рад передышке, которую получил, открывая сообщение. Но ничего не отразилось на его лице. До большого перерыва было ещё как минимум полчаса. А пока надо было как следует поработать.
Приглушённо щёлкнул механизм замка, когда дверная ручка повернулась, приведённая в движение кем-то с другой стороны двери.
И робот с бейджем на груди, где было написано «Альбин Кейн», стал Альбином Кейном.
Не потому, что велик был звукомаг Вигге Марсен, и всё оживало в его присутствии. Но всё же, поистине удивительны дела, которые может совершить простое человеческое злорадство. Или предвкушение злорадства.
– Ну что? – поинтересовался Альбин, изнывая от любопытства. – Как тебе милый мальчик Сим? Рассказывай. Я хочу знать всё. Как далеко он тебя послал, какую деталь твоей внешности высмеял, что за обидное прозвище он тебе придумал. Он ведь очень креативный мальчик, очень, очень способный и творческий.
Марсен терпеливо дождался, пока Альбин умолкнет.
– До чего же мерзкие тут лампы, – вздохнул он, неторопливо усаживаясь в кресло. – От этого жужжания с ума сойти можно.
– Вот и Сим того же мнения, – хмыкнул Альбин, сплетая пальцы в замок. – Итак, вы случайно встретились в городе, ну, и?
– Встретились, – спокойно кивнул Марсен.
Альбин восхищённо внимал.
– Я понял, в чём ваша проблема. – Голос Марсена был полон участия, на зависть любому семейному психологу. – Просто ты склонен его недооценивать, а вот он тебя переоценивает. И этот трагический разрыв…
– Неужели? – удивился Альбин.
– Я тоже был поражён, – сообщил Марсен. – Похоже, ты его совсем не знаешь. Я думал, он твой давний пациент.
Выражение лица Альбина приобрело оттенок недоумения.
– Серьёзно, – Марсен укоризненно покачал головой, – как ты мог считать его таким поверхностным?
С удовольствием понаблюдав за метаморфозами в мимике Альбина, он невозмутимо продолжил:
– Сим Нортенсен вовсе не склонен высмеивать физические недостатки новых знакомых. С самой первой фразы разговор шёл только о моих внутренних, человеческих качествах. Кстати, тебя он тоже упоминал. Возможно, тебе стоит знать, что он более высокого мнения о твоих умственных способностях, чем…
– …Чем о твоих? – ехидно подхватил Альбин.
– Чем я, – кротко ответствовал Марсен.
– Что-то ты темнишь, сеньор великий звукомаг, – заметил Альбин. – Я верю в Сима, он бы обязательно что-нибудь придумал.
– Ну, – сказал Марсен, почесав кончик носа согнутым указательным пальцем, – ты мог бы и сам догадаться. Меня он обвинил в чрезмерном интересе к слишком юным девушкам.
– А ты его к ним проявляешь? – восторженно спросил Альбин.
Марсен неуловимо поморщился.
– Какая-то трепетная двадцатилетняя дева облила меня кофе.
– А, – понимающе сказал Альбин, – и ты выкрутился в своём обычном стиле.
– Не сразу. Но истерики и публичных самоубийств мы избежали.
– Я в тебе не сомневался. А что там насчёт моих умственных способностей?
Марсен некоторое время молчал, задумчиво глядя в потолок. Затем произнёс:
– Если в двух словах, то Сим считает тебя отличным предпринимателем.
Альбин издал какой-то странный звук.
– В частности, – продолжал Марсен, бросив на него быстрый взгляд, – думает, что ты наживаешься на чужом несчастье.
– На них с Эгле? – озадаченно уточнил Альбин. – Честно говоря, никогда не думал об извлечении выгоды из болезней внутренней мелодии.
– Я тоже думал, – отозвался Марсен, – что ты об этом не думал. Потому-то я и говорю тебе, что мальчик о тебе более высокого мнения, чем я. Но наживаешься ты не на них, а на мне и моём слабоумии. Я, видишь ли, никогда не встречал больных una corda. Они, видишь ли, больше нигде не водятся. Только в Ленхамаари. Любопытствующие съезжаются буквально со всего света. А злокозненный Альбин Кейн за скромную плату говорит им, где можно найти этих самых больных.
– Самых больных… – эхом повторил Альбин, вертя в пальцах ручку.
– Альбин, – сказал Марсен очень мягко и очень укоризненно.
Тот прикусил губу и опустил голову.
– Я знаю, что не должен так говорить.
– Вот именно, – подтвердил Марсен. Взгляд его, устремлённый на Альбина, был спокоен и строг. – Если ты хочешь ему помочь, тебе нужно изменить своё к нему отношение. Считай его личностью. И спроси себя – почему ты считаешь возможным оскорблять жалостью эту личность?
Он слегка повысил голос на последней фразе. Альбин молчал.
– Этого не по годам проницательного парня?
Альбин посмотрел на Марсена исподлобья. Марсен, ожидавший этого взгляда, закончил:
– Этого маленького паршивца, который думает, что любая пакость сойдёт ему с рук?
Альбин был страшно доволен.
– Я знал! – торжествующе воскликнул он. – Я знал, что мальчик сможет завоевать твои симпатии!
– Буквально тремя фразами, – усмехнулся Марсен. – И двумя жестами.
Альбин развеселился ещё больше. Видимо, представил. Марсен тоже улыбнулся. Видимо, вспоминал.
– Вообще-то, немного жаль, что всё так получилось. – Альбину удалось совладать со злорадством и принять серьёзный вид. – Хотя… – Он задумался, потом махнул рукой: – Впрочем, ладно. Ты здесь отдыхаешь, всё-таки.
– Ты хотел попросить меня за ними присмотреть? – Марсен чуть приподнял брови.
– Хотел, – признался Альбин.
– Так попроси.
– Но ты же откажешься?
– Почему?
– Да потому что ты же шут гороховый, который делает всё, что ему нравится. А то, что не нравится, шут, соответственно, не делает.
– Ну, – несколько уязвлённо отозвался Марсен, – ещё у меня есть чувство долга. Так говорят.
– Какое ещё чувство долга? – возразил Альбин. – Мальчик и так живёт, благодаря твоей музыке. Ну да, наверное, ему было бы полезно слышать живого донора, но ты ему ничего не должен. Словом, продолжай делать то, что тебе нравится.
Марсен скорчил рожу.
– Это ты меня так на слабо берёшь, да?
– Наглец, – оскорбился Альбин. – Я же честно тебя предупреждаю, что Сим не подарок. И говорю, что ты не обязан ради него надрываться. Всё, о чём тебя просили, ты уже сделал.
– А может, я хотел бы с ними подружиться? – Задумчиво, словно сам себя, спросил Марсен.
Альбин внимательно на него посмотрел. Дождался, пока Марсен тоже скосит на него глаза.
– Ты всё места себе найти не можешь? – поинтересовался Альбин вполголоса.
Марсен пожал плечами и улыбнулся – открыто, даже с долей беззащитности. Мол, если ты собирался меня в чём-то уличить, то зря, я и не прятался, я думал, ты и так в курсе, разве нет?
– Думаешь, меня не стоит подпускать к детям вообще?
– Ну, – осторожно начал Альбин, – учитывая, чем кончился первый твой контакт с детьми этого города…
– Они тоже не просто поздороваться подошли.
– А ты что, полагаешь, Сим будет с тобой здороваться? – ехидно спросил Альбин. – Болтать с тобой о погоде? Складывать журавликов? Играть в шахматы? Ходить на рыбалку? Разводить хомячков?
– Я очень надеюсь, – серьёзно отозвался Марсен, – что он всего этого делать не будет. В особенности разводить хомячков.
Оба замолчали. Наконец Альбин тяжело вздохнул.
– Я предупреждал. Я предупреждал тебя, что у крутого солдафона, каким ты по молодости и глупости хотел стать, будет прочный панцирь. Что будет очень сложно возвращаться назад.
– Я донор, – мягко напомнил Марсен. – Уже почти десять лет.
– Да. И почти тринадцать – боевой звукомаг. Рискнёшь связаться с una corda? Можешь забыть о том, чтобы когда-нибудь снова стать прежним.
– Я и так не стану прежним, – усмехнулся Марсен. – И не нужно. Вернуться в определённый возраст, к определённой картине мира, да ещё и застрять в этом всём? Что может быть хуже?
– Не притворяйся, что не понял. – Альбин мрачнел всё больше. – Знаешь, что делает una corda? Она толкает больного на разные безумства. Окажешься поблизости – будь готов принимать такие вызовы, какие тебе и не снились. Симу плевать, что ты какие-то там десять лет назад кого-то там победил. Он страшно обижен на весь мир, и это всё, что его волнует.
– Его можно понять, – негромко сказал Марсен. – Он чувствует, что мир играет. Любой обижается, если его не берут играть.
– Вот именно. Он будет требовать от тебя чудес здесь и сейчас. Но не будет в них верить. А если ты не справишься – считай, мы его потеряли. И Эгле заодно. И знаешь, что хуже всего для тебя? Проблему силы легче всего решить боевому звукомагу. А тебе так делать нельзя. Это окажется взрывом.
Марсен молча кивнул. Затем поднялся с кресла. Подошёл к Альбину, слегка хлопнул его по плечу:
– Ладно тебе, док, я и так всё это знаю. Может, просто попробуем понять, чего от нас хочет Изначальная Гармония?
– Предлагаешь монетку кинуть? – хмыкнул Альбин.
Марсен взглянул на него немного удивлённо.
– Ну, – сказал он, – кинь, если хочешь. Но я-то имел в виду, что готов… к бездействию.
– В смысле, ты готов не играть в рыцаря на белом коне, пока никто тебя об этом не просит? – Недоверчиво уточнил Альбин.
– Ну да.
– Допустим, – всё ещё глядя на него с подозрением, согласился Альбин. – Ладно, давай. И запишись ко мне на приём, мне кажется, что-то не так с твоей внутренней мелодией… Марсен! Током-то зачем?!
– Доказываю, что я в полном порядке, – невинно ответствовал Марсен. – А если серьёзно, то я действительно готов некоторое время ни во что не ввязываться. В итоге всё будет так, как должно быть, ты же знаешь.
– Я знаю, что ты так думаешь, – вздохнул Альбин. – Это всё.
– Хорошо, – терпеливо согласился Марсен, – тогда слушай меня, я буду посланник Изначальной Гармонии. И с этого момента я обещаю не предпринимать никаких попыток вмешательства, если только не попаду в ситуацию, в которой это окажется единственным выходом. Идёт?
Альбин посмотрел на него снизу вверх. Потом улыбнулся:
– Идёт.
***
К вечеру мне стало совсем плохо. Когда мы вышли из автобуса, Эгле прямо поинтересовалась, что со мной такое весь день. Точнее, что это такое магическое позволяет мне врать ей весь день и не краснеть.
– Всё норм, – упрямо повторил я, стараясь не кривиться. – Просто голова болит.
– Просто болит?
– Ага.
– Просто.
– Болит.
– Сим.
– Что?
– Гнусный обманщик, вот ты кто. – Эгле тяжко вздохнула. – Я знаю, когда у людей физически что-то не в порядке, а когда – гармонически. Вот не стыдно тебе?
– Не стыдно… – просипел я.
И вот это была чистая правда. Мне и не могло быть стыдно. К этому моменту я уже ощущал только настоятельную потребность сесть. Для начала. Пришлось позволить Эгле утащить меня к ближайшей лавочке. Там я кое-как распутал наушники. Едва не теряя сознание от головной боли, вставил их в уши, запустил трек…
Без изменений. Без изменений, чёрт возьми. Голос звучит в моей голове, я знаю, он пытается усмирить дурацкого железного ежа, но безрезультатно. Ёж бесится, и скоро у меня лопнут глаза. Шум в ушах нарастал, и он не имел ничего общего с музыкой.
Но вдруг Голос всё-таки пробился. Пробился сквозь темноту и шумовую кашу. А потом я понял, что он звучит и внутри головы, и снаружи. Кто-то подпевал Голосу в моих наушниках. Голос подпевал Голосу в моих наушниках.
Ёж угомонился, наверное, тоже был весьма удивлён. Так удивлён, что к концу трека бесследно исчез.
– Чистые квинты, – сказал Голос. – Чем это ты умудрился так травануться?
Я поднял глаза, с трудом сфокусировал взгляд. Крючконосый. Теперь-то никаких сомнений не было, а ведь я правда надеялся, что быть такого не может.
Ну почему из миллионов людей именно он?
Очередная шутка Изначальной Гармонии. Она всегда любила так надо мной прикалываться.
– Пойдём, прогуляемся к сеньору Кейну, несчастный.
Он помогает мне подняться на ноги, поддерживает, буквально тащит на себе. Мне уже не больно, но я очень слаб.
Голос продолжает напевать что-то на кэлинге. Приоткрыв на секунду глаза, я вижу полосы разноцветного воздуха, которые ветер уносит вместе со звуком.
Глава 9. Перепалка
– …Так. Ещё раз. То есть, ты взял и оставил его одного в кабинете?
– Да.
– В одном помещении с песнями Нейлер Ренн?
– Да.
– От которых даже мне иногда нехорошо?
– Именно поэтому я и храню их в кабинете.
– Нет, нет, погоди, я, наверное, всё-таки чего-то не понял. Ты оставил в одном помещении с песнями Нейлер Ренн человека, которому я прихожусь донором?
– Да, да, да, чёрт возьми, я так и сделал.
– Человека, донором которого являюсь я?
– Марсен. Ты случайно не хочешь послушать немного Нейлер Ренн?
– Не хочу. Лучше скажи, на что ты рассчитывал? Или мы знакомы первый день? И тебе ни о чём не говорит характер воспринимаемой мелодии? Ты не знаешь, что в качестве донорской музыки может использоваться только то, что попадает в резонанс? Ты не можешь себе представить, с чем должна резонировать моя музыка?
– Слушай, заткнись, а? Откуда я мог знать, что полуживой мальчишка полезет исследовать чужой проигрыватель? Он даже от плеера поначалу шарахался.
– Да, действительно. Откуда. Какая у меня там была температура, когда я согласился, чтобы ты попытался меня вылечить звукомагией?
– Что-то за сорок, кажется…
– Вот. Мне это не помешало довериться тебе и стойко вытерпеть все твои издевательства. Заметь, из чистого любопытства. Это всё, что остаётся, когда терять нечего.
– Довериться и стойко вытерпеть? Нечего терять? Ты составил список вещей, которые ты должен будешь вспомнить, если моё лечение окончательно вскипятит твой мозг и превратит тебя в овощ!
– Это было разумной предосторожностью.
– Да? А как насчёт завещания?
– Знаешь, что? Посмотри на тело несчастного Сима Нортенсена и скажи: «Я, Альбин Кейн, никогда не совершаю ошибок, достойных, по крайней мере, жесточайших насмешек». Лично я только сейчас понял, что тогда чудом выжил. Ты ведь в то время даже великим целителем не считался.
– А я сейчас понимаю, что всё-таки вскипятил твои мозги. Прости, друг, выходит, это из-за меня ты теперь такой придурок.
– Слушай, я сегодня же вычеркну тебя из завещания. Не видать тебе пластмассовой блок-флейты как своих ушей! И камень «куриный бог» ты тоже не получишь.
– И не надо. Хочешь, я тебя с ними захороню? Будешь как древний царь. Что ещё положить в твою нищебродскую сокровищницу? Коллекцию разноцветных стёклышек? Хотя нет, они пойдут на украшение твоей могилы. Я выложу ими надпись: «Здесь лежит величайший придурок всех времён и народов». Мне ведь хватит стёклышек?
– Добрый ты… а ведь я, между прочим, внёс тебя в список того, что обязательно должен был вспомнить.
– Ага. Внёс. В контексте «ты потерял память из-за Альбина Кейна, напинай ему за это, когда выздоровеешь».
***
– …Нет. Сам питайся своим супом из травы.
– А ты будешь сидеть и на меня смотреть?
– Я могу отвернуться. Это очень легко, я тебя научу. Смотри, вот так вот – раз…
– Когда Эгле вырастет, мы с ней напишем книгу. Она будет называться «Как жить, если твой лучший друг – придурок».
– Пишите-пишите. Я не замедлю с ответным ударом. У меня давно есть одна идейка для песни, я тоже название придумал.
– Что-нибудь вроде «Самый занудский зануда в мире»?
– Точно.
– Ты чудовищно предсказуем. Так, в последний раз спрашиваю – чай будешь?
– А я в последний раз отвечаю – нет, ни за что на свете, отстань от меня со своей варёной травой раз и навсегда. Видимо, не так уж я предсказуем, раз ты всё ещё надеешься на какой-то другой ответ.
– Просто я пытаюсь привить тебе правила хорошего тона. Я даю тебе шанс на другой ответ. Например, такой: «Нет, спасибо огромное, я не рискну лишать тебя этого напитка богов, друг мой, но обязательно сложу балладу о твоей щедрости».
– Нет, друг мой, обойдёшься без баллады. А то все узнают, что у тебя есть напиток богов и что ты им щедро делишься. Хотя нет. Одну я всё-таки напишу. Я напишу балладу о том, что ты – воплощённое зло.
– Это ещё почему?
– Потому что я уже битых десять минут пытаюсь узнать у тебя координаты ближайшего дружественного кофейника, а ты отвлекаешь меня этими замордованными листиками!
– Не ори. Я выдал тебе эти самые координаты, как только ты спросил. Причём нарисовал на листочке, как туда дойти. Ты сунул его в карман и принялся мотать мне нервы.
– Правда? А… точно. Извини.
– Кофейный демон, тоже мне.
– Откуда ты знаешь?
– О, ты не поверишь, сколько всего известно нам, чайным вампирам… Ладно, ладно, мне Эгле рассказала. Давай, шуруй за своим эликсиром жизни. Постарайся материализоваться через пятнадцать минут, у меня как раз вода остынет до нужной температуры.
– Жалкие смертные совсем обнаглели. Где это видано, чтобы кофейные демоны сами себе жертвы приносили?
– Я могу принести тебе в жертву немного мелочи, только обещай развоплотиться прямо сейчас.
***
В пустой палате было хорошо. Там были большие окна, а за окнами – солнечный июньский день. Поэтому дурацкие больничные лампы были выключены. То есть, царила блаженная тишина. Ну, начала царить, когда я вытащил наушники.
Я наконец-то пришёл в себя самостоятельно. Судя по календарю, я провалялся трое суток. Сейчас надо было проанализировать информацию, благо, голова вроде работала. Более того, в ней сохранилась информация о том, что происходило вокруг. Ну, в те моменты, когда меня выносило на поверхность тёмного потока. Не сомневаюсь, меня навещала Эгле, но этого я не помнил. Меня всегда будил Голос… в смысле, Марсен.
Чёрт. Я так привык воспринимать Голос как нечто отдельное. Иногда – как часть себя. А теперь придётся как-то осознавать, что у него есть имя и человеческое тело. И крючковатый нос, да.
Но это полбеды. Или даже треть беды. Его ведь теперь ещё и выключить нельзя. Ну, то есть, можно. Но это, во-первых, называется «вырубить». Во-вторых, преследуется по закону. И, в-третьих, очень проблематично.
И да, оказывается, у Альбина Кейна действительно есть друзья. Ну, наверное, в детстве он был не такой занудный. Хотя… судя по подслушанным пикировкам, он всё ещё умеет говорить по-человечески. Просто тщательно это скрывает. Да что там, у него даже чувство юмора есть, страшно представить. Он весьма достойно держался во всех перепалках.
Ещё я понял, что они оба, Кейн и Марсен, за словом в карман не лезут. И хотя оба довольно безжалостны, мне, как оказалось, по-настоящему ни разу не доставалось. Пока.
Интересно, когда мы с Эгле станем «друзьями детства», будем ли мы так же обмениваться колкостями? Будут ли у нас пикировки, свидетели которых будут то ржать до упаду, то беспокоиться, не пора ли нас растащить?
Размечтался, ехидно одёрнул я сам себя, приличные люди столько не живут. Слышит Изначальная Гармония, я – первый кандидат стать приличным человеком. Из нас двоих, по крайней мере.
И мне вдруг стало отчаянно обидно. За окном мерзопакостная солнечная погода, в которую глаз толком не открыть, море наверняка вот этого вот противного золотисто-зелёного цвета, ещё и отвратительно тёплое небось. А я лежу тут, как идиот, к тому же, совсем один. Трачу время, которого вообще всем не так уж много отпущено, а мне ещё и порцию урезали. Удивительно, думал я, прислушиваясь к глубокой внутренней обиде. Всегда был спокоен на этот счёт. А теперь – поди ж ты.
Чёртов крючконосый.
Словно в ответ моим мыслям, дверь палаты приоткрылась. В щель просунулась разлохмаченная голова Эгле.
– Привет, – шёпотом сказала Эгле, расплывшись в улыбке.
От неожиданности я тоже улыбнулся. Хотя и не так широко.
– Марсен сказал, что ты уже не спишь, – сообщила Эгле, проскальзывая внутрь. – Так-то я тут уже минут сорок сижу.
Марсен, значит, сказал. Настроение у меня слегка подпортилось.
– Не сплю, – подтвердил я. – Много я пропустил интересного?
Эгле сморщила нос и помотала головой:
– Что тут могло происходить интересного, если ты сутками дрыхнешь и только с боку на бок поворачиваешься?
Я чуть не сказал «подлизываешься?» Но вовремя спохватился. Эгле бы мне этого не простила. А мы видимся впервые за четыре дня, я не мог себе позволить всё испортить.
– Я хочу пнуть тебя в ногу, – серьёзно призналась Эгле. – В правую. Повернись, пожалуйста.
– За что? – Удивился я, на всякий случай отодвигаясь.
– За попытку самоубийства, вот за что. Ты чем думал, когда те песни запустил? Совсем дурак, да?
– Мне было интересно. – Я виновато развёл руками.
– Интересно? – возмутилась Эгле. – Слушай, я ещё могу понять, когда маленькие дети видят красивый блестящий шарик и тащат его в рот. Но ты же знаешь, что плей-лист тщательно подбирается.