– Или на море…
– О, море!..
Все повернулись туда, где блестела за деревьями сине-зеленая вода. В свете заходящего солнца на нее почти больно было смотреть, и они отливала золотом и бриллиантовым блеском. Это успокаивало.
Насмотревшись, разговор продолжали. Настя фотографировала между делом, пока не кончилась пленка, а потом удовлетворенно убрала мыльницу в бездонный карман и ленивым взглядом принялась обводить других пассажиров. Ольга, Юрий, ее Маркуша, Антон, какой-то пацан, а, мур-мур, дорогой… И уже собравшись было отвернуться, она вдруг задержала взгляд на Юрии и посветлела лицом, явно углядев что-то интересное.
– Простите, а это у вас кольцо из «Властелина колец»?
Тот зачем-то глянул на свои руки, прежде чем ответить, а потом кивнул.
– Оно самое.
– А откуда? – Маркуша тоже присмотрелся, и специально для него мужчина повернул кисть то одной стороной, то другой. Кольцо блеснуло золотым.
– Да как-то сделал себе. В детстве отдал бы за него все что угодно и даже больше, а сейчас… Сейчас оно мне в пол вечера работы обошлось, это как футбол глянуть после работы. Я был помладше, промышлял по мелочи, делал такие штуки. С тех пор и ношу.
И он не обратил внимания, но тот парень в соседнем кресле, не интересовавшийся особо ни разговором, ни своими соседями, теперь не только внимательно прислушивался к его словам, но и словно бы подобрался, сел ровнее, перестал слабо болтать ногой в воздухе. Теперь и паренек рассматривал золотое кольцо. Оно так блестело на пальце, что с определенного ракурса да под вечерним солнцем готово было посоперничать даже со слепящими отблесками на глади моря. Кольцо Всевластия, реликвия из книжек. В нем – вся история, начало и конец, и неотвратимая печаль в пустоте. Древняя легенда из заокраинного мира, сказка ли, эпос ли, хроника ли?
Наверное, просто пацан фильм видел, и теперь гадает, зачем игрушка такому взрослому мужику, даже бате уже, которому через пару лет показывать трилогию дочурке, а не самому играть в эти игры.
– А у меня есть из Звездных Войн кулон, – Антон оторвался наконец от созерцания безнадежно и, главное, непонятно как сломанного механизма и тоже включился в вялотекущий разговор. – Друг подарил, вроде, с феста какого-то приволок.
– Имперский? – Ольга чуть подалась вперед, почуяв знакомую почву.
Антон мотнул головой:
– С Орденом Джедаев.
– Хороший друг, – одобрил Марк, внимательно его слушавший все это время. – Вот если тебе твой собственный старый принтер с работы сперли и потом дарят – то друзья говно.
Раздались смешки, его подружка хихикнула – поняла, видимо, в адрес кого из их общих знакомых это была шпилька.
– Ну, может, он вам однажды понадобится, – пожала плечами Ольга.
– Ага. Стол подпирать? – парень фыркнул, отмахиваясь. – Если бы он еще работал, еще может быть. А так…
– А ты его обратно передари, – Антон пожал плечами, балансируя между серьезностью и усмешкой, – с ленточкой и по всему параду.
За Маркушу ответила его девушка:
– Друзей, – говорит, – жалко.
Они переглянулись, и парень ухмыльнулся, на глазах загораясь подброшенной идеей. Было видно, что он уже и не то чтобы сильно жалел, что застрял на этой карусели – когда бы еще придумал, куда деть дурацкий принтер?
– Так они ж говно! Ничего не жалко, – он потер руками. Сам не заметил, как отцепился от ремней и поручней и перестал думать о высоте.
Девушка сдалась.
– Тогда давай туда же того жуткого чугунного муравья еще запихнем? Паше принтер, а Катьке муравей, пусть сама с ним парится.
И они, понизив голоса, заговорили о каких-то своих друзьях, вспоминали предыдущий новый год, бесячую Катьку и какие-то тупые конкурсы. И хотя речь шла о совсем чужих делах, вокруг сразу стало как-то уютнее, словно ты оказался на кухне вечером, перед единственным телеком в доме, и ждешь чайник, уже приготовив дурацкую сувенирную кружку откуда-нибудь из Питера.
Тем временем Ксюшу под неотрывным присмотром Леры посадили в бесполезную теперь кабину управления аттракционом, откуда-то девушка достала плед, и, ненадолго оставив девочку на Славу, вернулась с ворохом мягких игрушек. Выглядели они абсолютно так же, как призовой фонд в палатке с тиром, и наводили на мысли о наглом ограблении, но, главное, ребенок был всецело ими поглощен и счастлив.
Сидя у Леры на коленях, девочка изучила все игрушки. А изучив, выбрав для каждой место на пульте и выдав по персональному заданию (веселиться, смотреть на огонечки, кушать вкусную морковку и быть красивой), малышка призадумалась, теребя косичку.
Думала Ксюша не долго: ухватила Славу за рукав и потянула, привлекая внимание.
– А почему папа не хочет спускаться? – спросила она хитро-хитро, примерно как спрашивают, «где это у нас спряталась последняя ненайденная девочка в прятках, ну-ка сейчас найдем ее и будут туки-туки за Ксюшу».
Лера незаметно легонько толкнула парня кроссовкой, мол, уж постарайся объяснить нормально! Слава толкнул ее в ответ.
– Папа и остальные сегодня будут спускаться по большой клевой лестнице на крыше оранжевой машины, представляешь?! – доверительно начал он. – Такая большая крутая машина и красивый вечерний свет.
Ксюша закивала, удовлетворившись ответом, и, еще немного подумав, протянула Славе корову-пирата в красной футболке.
– Давай иглать, как будто коловке надо на пилатский колабль? – не вопрос, а требовательные условия уже неизбежной игры.
Вряд ли Слава знал, как коровы-пираты попадают на свои пиратские корабли.
– А, может быть, ты хочешь сходить с Лерой и посмотреть настоящий пиратский корабль? Огромный и с фонариками, м? – нашелся парень с надеждой.
Надеждам его не суждено было сбыться.
– Не хочу. Хочу со всеми тут иглать!
Лера не сдержала смешок – так умильно выглядел забитый татуировками, грубоватый в обычное время Владислав, пасующий перед требовательным «давай иглать!» и аккуратно принимающий от девчушки корову-пирата.
– Ну что ж, – он стрельнул в девушку глазами, имея ввиду, что и ей не обойтись без абордажа, флага и всех этих пиратских штучек, – давай.
Как раз опускались вечерние сумерки – гирлянда вокруг «Хали-гали» горела на фоне темнеющего неба все ярче, от нее растекался теплый желтый свет, и правда как от лампочек на старых крохотных кухоньках, где вечно слишком мало табуреток, но никогда не слишком много людей. Уютным стало и поскрипывание свободных кресел на цепочках, острые верхушки кипарисов, вечных символов русского юга, и разгорающиеся внизу огни луна-парка.
Разговор между небом и землей заглох. Но не так, как бывает, когда незнакомые люди или дальние родственники оказываются заперты вместе, а как когда каждому достаточно спокойно, чтобы соскользнуть в свои мысли, и тени из одного мирка ложатся немного в мир твоего соседа. Эдакое пересечение микро-вселенных. Кухонный свет.
Юрий поднял взгляд на крышу аттракциона у себя над головой. Вокруг лампочки кружил мотылек, бился о защитный плафон и хлопал прозрачными крылышками, напоминая, как быстро сгущается темнота и приближается ночь. Вдалеке шумело море, потому что пришли ночные волны, которые вынесут на берег медуз и невиданные сокровища – вестников приключений и прекрасных историй.
1985 год. Душное лето
Горнист играет раз
Мотылек бился о лампу в треснутом плафоне, хлопал прозрачными крылышками и наматывал круг за кругом. Было слышно, как шумят на море ночные волны. Волны эти скоро вынесут на берег невиданные богатства, за которыми надо будет отправиться завтра как можно раньше, до завтрака и даже до подъема.
По стенам висят плакаты, выцветшие на солнце и совсем новенькие – к ним все уже привыкли, как привыкают ходить каждый день одной дорогой до школы, хотя и провели здесь всего два дня.
Одно из двух мягких кресел в отрядной комнате продавилось посередине, но на него все равно садились и вдвоем, и втроем, и еще обязательно втискивался кто-нибудь «для полного экипажа». В этот раз его тоже оккупировали: тощий мелкий Ренат прижался к подлокотнику, в середине с ногами устроилась Маринка, на спинке болтался, как уставшая сопля, Юра – его очки сползли на нос, и он терпеливо ждет, когда они свалятся. Очки все не падают и не падают, и Юра трясет головой, чтобы им помочь. Без толку.
Марина оборачивается и молча поправляет ему очки, так же молча отворачивается. Ренат фыркает, а Юра печально вздыхает – столько усилий, и все зря.
Еще одно кресло, пока пустое, оставили вожатой, а остальные ребята расселись на ковре, кому как было удобно.
Чьи-то ноги в драных кедах торчали из окна. Шнурки их обладатель, видимо, принципиально не завязывал, как и не обходил ни одну яму или колючий куст, судя по царапинам и синякам на загорелой коже.
– Саш, ну что, она идет?
– Видно вообще хоть что-нибудь?
– А вожатой нет?
С моря пахло солью и водорослями. Дневной бриз утих, но это значило лишь то, что будет лучше слышно чаячьи голоса и посвежеет воздух. Кажется, ты дышишь самим морем, воздухом, сделанным из его волн, и скоро ты будешь насквозь соленый, как матрос на какой-нибудь легендарной бригантине.
Саша дернул правой пяткой и перехватился поудобнее. Деревья мешали рассмотреть двор из комнаты, а выгодную позицию мог занять только один впередсмотрящий. И если откуда-то требовалось высунуться или на чем-то опасно висеть, то тут Саша всегда был первый.
Вот и сейчас он со второго этажа высматривал, что делается на пяточке окруженной деревьями и клумбами площадки перед корпусом. Одну из лавочек облюбовали себе ребята постарше, судя по виду и по тому, как спокойно им было во время вечерних свечек сидеть на улице и развлекаться, еще и спортсмены. У них была и гитара – а, значит, и музыка, и лимонад, наверняка был лимонад в холодных звенящих бутылках, от которого пузырьки ударяют в нос и приятно шипят на зубах.
Оксана отправилась к ним не просто так – с какой-то таинственной целью, о которой отказалась хоть что-нибудь рассказать, зато загадочно улыбалась и молчала весь путь от столовой до корпуса – событие поистине небывалое, эпохального масштаба. Обычно Окс слышно, где бы ты ни находился, и так же хорошо угадывается, что она сейчас делает: по отчетливому звуку «Оксана, не делай то или это! Оксана!» от вожатой. Впрочем, все такие были. У нее просто особенно звонкий голос и чуть больше энергии…
– Хорошо видно! – крикнул Саша не без самодовольных ноток в голосе. – Сейчас разговаривают, а недавно Окс давали гитару подержать. Показывает на корпус, что-то говорит…
В Саше метр семьдесят с лишним роста, больше, чем в их вожатой, у него длинные руки и ноги и еще более длинный язык. Пшеничные волосы лезут в лицо, и он вечно откидывает их назад – сейчас вот они тоже болтаются на лице, мешая и попадая в глаза, но руки заняты, и приходится терпеть…
Тихонько скрипнула дверь, так осторожно, что ни один из любопытных носов, полностью увлеченных деятельностью за окном и наполовину торчащим с балкончика Сашей. Тогда вошедшая, приложив палец к губам, принялась подкрадываться к нему ближе, и пионеры, замечая ее, хихикали в кулачки, зажимали рот ладонями, но молчали, предвкушая.
Холодные руки крепко ухватили впередсмотрящего за щиколотки, и одновременно вожатая гаркнула:
– Тарасов! А если упадешь?!
Тарасов дернулся и во весь голос ругнулся, теряя равновесие. Но, надо отдать ему должное, он был хорошим впередсмотрящим и не заорал. Ну, почти не заорал, но почти же не считается, да?
– А вы чего молчали, кидаловы?! – сдавленно и негодующе. Он дернул ногой и с нее слетел кед, демонстрируя всему миру ногу в песке и сухой траве. – Я ради вас тут жизнью рискую, а вы!..
Вожатая хмыкнула и помогла ему вернуться в комнату целиком. Пнула в его сторону потерянный кед.
– Спасибо, – Саша ничуть не смутился, запрыгал на одной ноге, обуваясь, и уже сверкал глазами на товарищей по отряду, демонстративно гневно.
Вожатая оглядела своих подопечных, отмечая мысленно, кто с кем сидит по разным углам (как бы завтра не подрались), чьи носы обгорели за прошедший день и чьи коленки теперь в корочке запекшейся крови (завтра пораньше вытащить из моря, во-первых, чтобы неповадно было, а, во-вторых, чтобы корочка не размокла, и в раны ничего не попало). Вожатой было двадцать лет, это ее как минимум десятая смена в лагере, и ей все еще не надоело, не осточертело и не наскучило – о чем-то это да говорит. На всякий случай бегло пересчитав макушки – это было самое начало смены, лица пусть и примелькались за пару дней, но она еще не настроилась на их волну настолько, чтобы одновременно помнить все два десятка человек.
– А где?.. – нахмурилась было, обнаружив недостающее звено.
В коридоре как по заказу раздался топот. Мгновением позже дверь вынесли стенобитным тараном, и в отрядную комнату ворвался ураган, стихийное бедствие, природный катаклизм из выцветшего платья в какие-то цветочки, развалившейся косички, запаха моря и, почти отчетливо, почти ощутимо – той самой гитары, которую «дали подержать». Оксана не стушевалась даже под тяжелым взглядом вожатой – пронеслась к креслу, бросила «Маринка, двинься!» и упала на подлокотник, красная, лохматая и всем абсолютно довольная.
Триумфу проаккомпанировали тишиной.
Юра переглянулся с Тарасовым, в плечо легонько ткнул Рената, и тот кивнул, не обернувшись. Марина собиралась уже было шикнуть на них – но вожатая уперла руки в боки, вышла на центр вместо того, чтобы сесть в свое кресло, и все взгляды оказались безоговорочно прикованы к ней.
Она выдержала эффектную паузу и, завладев вниманием каждого, заговорила, размеренным наставническим тоном опытного пионер-вожатого:
– Завтра – торжественное открытие смены. Подъедут те, кто добирался дольше вас, и вечером мы всем лагерем пойдем на линейку и концерт в амфитеатр. Нужно придумать наше название, чтобы не быть просто «пятым отрядом», и кричалку. Может, кто-то поет или танцует и хочет выступить с номером? Нужно обсудить это сейчас, чтобы вы подумали до утра и все решили, а завтра мы уже начали готовиться. Что скажете?
Несколько рук поднялись в разных концах комнаты.
– Я занимаюсь пением, – девчачий голос. – А во втором отряде моя одноклассница, она играет на пианино и может мне аккомпанировать – мы как-то выступали в музыкальной школе… Если тут так можно.
Вожатая просияла.
– Дружба между отрядами – это замечательно! Скажи мне ее фамилию, я поговорю с их вожатой, чтобы вас отпустили порепетировать и дали класс с пианино, – она сделала пометку в клеенчатой тетради, нарочно разлинованной под сегодняшний вечер. – Кто-то еще хочет? Я помогу всем, чем смогу, и все остальные тоже, правда, ребята?
Гул голосов ответил более-менее положительно.
– Отлично! Тогда не стесняйтесь, говорите – а пора давайте обсудим сегодняшний день, что было хорошего, что, может быть, плохого, какие у вас новые впечатления. Вы все уже познакомились?
– Да!
– Еще в поезде.
– А мы в параллельных классах учимся!
– А Светка с моей сестрой макулатуру собирала летом, я ее оттуда и запомнил, да, Свет?
– У тебя еще велик сломался, точно…
Вожатая кашлянула, призывая к порядку, и ее, конечно, проигнорировали. Тогда она подняла палец вверх, и даже тогда послушались только некоторые, самые бывалые, ездившие в лагеря уже много раз. Остальные галдели и галдели, кто-то вскочил с места, кто-то уже размахивал руками, рассказывая то ли про полет Гагарина, то ли про сломанный велик.
– Так, ребята! Тихо!
Тогда те, кто понял палец, зашипели на непонятливых, и стало только еще шумнее.
Вожатая усмехнулась и набрала