2006 год. Лето вдоль дороги.
Между кипарисовых колоннад, санаториев и россыпи пляжных рынков извивались мелкие грунтовые дороги. Выходили они все на дороги, выложенные бетонными плитами с впечатанными в них кольцами для подъемных кранов и падений в самый неподходящий момент. До нормального, человеческого шоссе еще десятки километров пути – и в таких условиях это внушительная, пугающая цифра. Ездить здесь отвратительно.
И по этим плитам тряслась милицейская машина. Пассажиры, конечно, ругались – было слышно из-за полностью опущенных стекол. Но делали они это больше уже по привычке, чем от раздражения. Просто такова жизнь.
Так что когда из-за поворота показался желтый фонарь палатки с сигаретами, сияющий подобно маяку, водителю был дан безоговорочный приказ притормозить.
Щуплый, немного сутулый человечек в летней форме с короткими рукавами и брюках в крошках выскочил к палаточке. Наклонился над крохотным окошком, неловко постучал в грязное стекло. Когда ворчливая продавщица открыла, стал слышен его голос с паузами для чужих слов:
– Здрасьте… Мальборо… Рубль? Сейчас поищу…
А потом он получил заветную пачку, по-хоречьи улыбнулся. Рассовывая мелочь по карманам, запрыгнул в машину и закурил. Их возили бывалые сине-белые жигули, не раздолбанные, но покоцанные нещадно. Об стекло бились плюшевые игральные кости, посаженные на присоску. Хорошо хоть дисков по периметру лобового стекла не было – а они так сюда просились.!.. В общем, жалеть салон и беречь его от сигаретного дыма было смешно. Поэтому, а еще потому, что очень хотелось курить, он курил.
Патрульная машина тащилась вдоль дороги, фары выхватывали узловатые, артритные пальцы деревьев, сомкнутые в кулаки заросли у обочины и ракеты кипарисов, устремленные в космос – по тропе Гагарина, как последние стражи «триумфа в космосе – гимна стране советов».
А потом они заметили какого-то парня, бредущего вдоль дороги. Девчонке вслед менты бы присвистнули, к компании бы придрались, бабушку предложили бы проводить (и получили бы нагоняй в ответ). А так – просто парень, один. Кажется, усталый (ну да кто сейчас бодрый и полный сил, в десять вечера да в четырех часах пути от ближайшего автовокзала?)
Щуплый человечек выбросил окурок, еще раз глянул на пацана. Что-то внутри защемило.
– Садись, пацан? Подвезем, – неожиданный приступ щедрости, с языка сорвалось прежде, чем мысль пробилась в мозг. Он и сам не понял, зачем это спросил. Но когда паренек поднял голову, щемить в груди перестало, и это было хорошо.
И парень возьми да и сядь в машину, и только в свете мигнувшей лампочки менты разглядели, что у него какое-то очень детское лицо и очень экзистенциальный взгляд. (Вместо "экзистенциального" в голове водителя, который глянул только мельком и через зеркальце над стеклом, всплыло скорее "как муха на говно", но автор позволяет себе вольность интерпретации).
– Как зовут тебя? – водитель тоже потянулся за сигаретой, и щуплый человечек охотно поделился.
Секундная пауза, словно успокоение сердца перед выстрелом.
– Ренат.
– Я Максим, это Стас.
– Добрый вечер, – блекло улыбнулся тот, что покупал сигареты.
Паренек пожал плечами, даже не повернув головы.
– Добрый.
– А ты чего тут, Ренат? Не случилось ничего?
Тот помотал головой.
– Все норм. В парке на аттракционе застрял, пока спасатели ехали, пока снимали, вот пока шел…
– А, поэтому невеселый, – он затянулся и выдохнул дым в окно, примерно в окно, прежде чем продолжать. – Надеюсь, тебе так обломилось не свидание?
Мальчишка фыркнул и ничего не ответил. Но, видимо, не свидание. Он не стремился ни поболтать, ни поспать, и сидел молча, но вскоре все же снизошел до беседы – вскинул взгляд на зеркальце, убрал отросшую челку с глаз нервным движением.
– А вы чего тут? – спросил просто.
И тот милиционер, который был похож на хорька, по-быстрому рассказал: что здесь недалеко побережье, да? И там, как иногда бывает, есть остров, обычный такой маленький островок, где ничего не построишь и никому ничего не продашь, а, следовательно, там никто не бывает и ничего не делает. Пустой островок, значит. Аппендикс земли. И недавно на матрасе от берега случайно отплыла слишком далеко какая-то тетка. Отплыла, значит, и придрейфовала к этому островку, а пока возвращалась назад, вдруг услышала, как кто-то стреляет неподалеку. Позвонила и наорала на секретаршу, секретарша спит с начальником, так что теперь двое нормальных мужиков должны трястись по каким-то бетонным плитам и ехать осматривать пляжи. Они заблудились, устали, едва не остались без сигарет, но осмотрели все более менее человеческое – остался только кусок дикого пляжа, к которому подобраться можно только с другой стороны лагеря, и этот несчастный островок.
– Не у одного меня сегодня хреновый день, – кивнул пацан и снова откинулся на сиденье.
– Ожидал супергеройских разборок, да? – усмехнулся водитель безрадостно.
– Ну типа.
– Я тоже купился на эту хрень после восьмого класса. Там еще была девчонка, и шел сериал, который ей так нравился, и она мне говорит…
Ренат сидел с видом больше, чем безразличным. Сонно посматривал за окно, на забор и задники каких-то одноэтажных домиков для отдыхающих, которые выхватывал свет фар из темноты. Только вот худые руки у него на коленях были сжаты в кулаки, крепкие, до дрожи, и под коленкой по сантиметру вниз бежала капелька холодного пота.
Ренат много знал про крохотные острова. Может быть, даже про конкретно этот крохотный остров. Вдобавок, у него ныл старый шрам на плече, которому должно было исполниться двадцать на будущий год. Шрам кривой, некрасивый, скверно заживший и во всех отношениях странный. Шрам-сувенир.
1985 год. Лето, которое не скупилось на дожди
Горнист играет четыре
Оксана проснулась измотанной и разбитой. Все тело болело, она сглотнула и обнаружила, что болело и горло тоже. Волосы пахли тиной и травой.
День был пасмурный, под цвет ее самочувствию. Словно все силы природы ушли вчера на сияние звезд, и теперь они восстанавливали вселенский баланс асфальтовыми, все сгущающимися мрачными тучами.
Пока остальные девчонки собирались, весело болтали, завязывали косы и сдергивали с перил на балконе вывешенные накануне полотенца, она едва не застонала, переворачиваясь на другой бок. Через одну кровать Марина с трудом открывала глаза.
– Тоже? – спросила Окс тусклым голосом.
В ответ кивок.
Девочка тупо уставилась на синего крота на выцветшей рыхлой простыне, и весь ее мир сомкнулся на этом синем кроте, схлопываясь до размеров тетрадного листа, попадавшего в «кадр» пустого взгляда.
Когда вожатая зашла проверить своих подопечных, она нашла их уже в более менее собранном виде – в платьях, сидящих, но, правда, на не застеленных кроватях и с кое-как приглаженными волосами. Марина с ее короткой стрижкой хотя бы могла сделать вид, что легла с мокрой головой, и они приняли такой дурацкий вид из-за подушки. А Окс походила на домового.
– Девочки, доброе утро, – скороговоркой, – что за вид?! Что с вами случилось?! Опять болтали допоздна!
Страдалицы переглянулись и не стали возражать. Вообще-то, они и правда болтали(сь) допоздна (в море), и там они даже болтали. Все почти так и было.
Из них двоих умильные моськи лучше удавались Оксане.
– Прости нас, пожалуйста, милая вожатая, мы правда-правда в последний раз! Просто так интересно было! А еще мы с Маринкой в разные школы ходим, и у нее папа строгий, так что когда разъедемся, даже и видеться не будем…
Это снова была полуправда, даже с капелькой лжи, но порой важнее то, как ты говоришь, чем что.
И на удивление это сработало. Вожатая покачала головой, тоже, кстати сказать, явно на скорую руку приведенной в порядок, усадила Оксану на край кровати, чтобы заплести ей косы побыстрее, а на Маринку зыркнула так свирепо, как только смогла – учитывая, что брошенная вскользь фраза про строгого отца ее всерьез проняла. Марина молча лениво дергала за простыню, создавая иллюзию деятельности. Кровать она так и не заправила, когда ушла.
Зарядка прошла как во сне, то есть, мимо. И после нее усталые пустые тела плелись, постепенно отставая, словно шахтеры из самой глубокой шахты, и после пятилетки в три года.
На завтрак они почти не опоздали. Но по какой-то неземной удаче вышло так, что занимаясь девочками, вожатая пропустила ободранный вид Юры и Саши Тарасова. Им несказанно повезло: про строгого отца историю было уже не рассказать.
Зато вожатая все-таки не слепая и не бессердечная, и она охнула и всплеснула руками, когда заметила, что у Рената перевязана рука.
– А с тобой что, сокровище?! Тебя что, ночью, волки трепали?!
Ренат виновато опустил глаза – но получилось хуже, чем у Марины, и несравнимо хуже, чем у Оксаны. Вожатую этим оказалось не купить.
– Ну-ка показывай!
Он пожал плечами, как будто это была несусветная глупость, но повязку размотал. Его сердце колотилось неистово, еще четыре – почти замерли.
Предплечье было рассечено чем-то острым и неровным, как будто железным штырем или арматурой. Выглядело не очень – но воспаления не было заметно, (девочки глянули украдкой и остались довольны работой Саши с Юркой). Но подозрительно все же было. Предельно подозрительно и не по-пионерски.
У вожатой округлились и без того нервные глаза.
– Ренат! Как это вообще возможно в нашем лагере? Как ты так?..
Мальчик, казалось, потупился еще больше, так сильно ему хотелось провалиться сквозь землю. Он прочистил горло, прежде чем неуверенно сказать:
– Ну, понимаешь… я лез на балкон в отрядную комнату ко второму отряду, она под нашей как раз, – он снова кашлянул, как бы вместо точки. – Ну, там есть одна девочка, мы с ней в прошлом лагере виделись… Она мне понравилась очень. Ну, я подумал, Тарасов везде лазает, и ему столько внимания, а я чем хуже? Вот и залез… А потом слез… Там край кирпича откололся, ну и я прямо очень хорошо слез, ну, ты видишь…
Вожатая замерла. Несколько секунд выжигала взглядом дыру в раненом пионере, а потом с ее лица схлынуло напряжение, она ожила, вдруг сочувственно рассмеялась, потрепала его по волосам и на секунду приобняла.
– Эх, Ромео, Ромео!.. Зайди в медпункт потом. Девочку-то хоть покорил? – и с этими словами она принялась бинтовать его руку обратно, стараясь ненароком не причинить боль. Ренат красноречиво вздохнул, и за всей этой возней не было слышно, как наконец-то принялись дышать остальные пионеры-приключенцы: до этого стояли неподалеку, затаив дыхание и не смея шевельнуться.
– Два метра летел и покорял, представляешь, – пробормотал Ренат уныло. – Чтобы я еще раз что к ней, что на балкон!..
Их запустили в столовую на этих словах, но было слышно, как вожатая посмеивается, проходя к своему столу.
– Пронесло! Ты лучший актер в моей жизни! – прошептала Марина на ухо Ренату, глядя при этом в другую сторону.
– И самый худший следопыт в жизни всего населения земли.
Если бы он знал, как сильно тогда ошибался…
Вожатая почуяла неладное, когда за завтраком одно место осталось свободно. Ей за это утро как-то недосуг пересчитывать своих подопечных, тем более, чай, они уже и не малыши. Но место Светочки так никто и не занял, и вожатая наконец принялась искать ее, заволновалась снова, кликнула соседок и потихоньку – чтобы о промахе, не сулящем ничего хорошего ни ей самой, ни репутации девочки, не узнали руководители – опросила пионеров. Но герои дня – пятерка неудержимых приключенцев и по-киношному раненный Ренат, и никто не смотрел, куда делась тихоня Света, и почему ее, обычно самой покладистой и исполнительной, сейчас не доискаться.
– Ну с утра-то она в комнате была? – с нотками неподдельной паники спросила вожатая тем пониженным голосом, который обыкновенно грозит перерасти в истерику. – Кто вообще последний раз ее видел?
– Да все мы видели, – сказал ленивый мальчишеский голос, – на костровой.
– А после?! (пауза). Ответьте мне, была она в комнате утром или нет? А вечером? Девочки!
Марина уже хотела было успокаивающе кивнуть, устало поручиться, что да, да, точно была, и уже протянула было руку к плечу вожатой – но вдруг так и замерла, а в следующее мгновение ее лицо застыло, и девочка схватила, цепко, до боли, лучшую подругу за руку, и оттащила в сторону. Окс приняла вид, словно ей в ладонь сунули гранату без чеки.
– А?.. – только и выдохнула она.
– Помнишь, когда мы наконец вернулись на пляж, фонарик погас? – шепот Марины дрожал. – И Юра велел его не искать, мы и забили на него, решили, что его залило водой, или он, может, неудачно перегорел? (Оксана коротко кивнула). На самом деле, это Света его забрала.
Окс широко распахнула свои и без того крупные, такие выразительные глаза. Она мола спросить что угодно, могла задать любые глупые и не очень вопросы, но упавшим голосом сказала только одну вещь, и звон посуды, эхо столовой и шорох стульев заглушили его. Марина прочитала скорее по взгляду и по губам:
– Куда?..
Куда Свете было забирать фонарик, чтобы утром не оказаться в кровати?
«Только не на остров! – било набатом в головах. – Пожалуйста, только не на остров!».
О, конечно, на остров. Куда еще?
В их заполненный паникой мирок ворвался командный, не терпящий возражений тон вожатой. Она подобралась, затаила свой страх внутри и сейчас была словно с плаката про бравую комсомолку. Решительная, собранная, указывающая детям путь.
– Нужно срочно доложить администрации лагеря и всем вместе искать Свету! Доедайте и выходите, собирайтесь напротив столовой. Я сейчас скажу старшим, и пойдем. Все меня слышат? – она повысила голос. – Да или нет?
Кто-то из девчонок захныкал.
– Там же дождь… все заболеем!..
Вожатая не нашла в себе сил ответить – просто развернулась и вышла, почти выбежала, из столовой. Тучи сгущались и наливались свинцом.
Они прочесывали лагерь, ни на минуту не переставая звать потерянную пионерку. «Света!» – кричали они. «Макарова Света, ау!». Макарова Света не отзывалась, цепочка двигалась дальше, и через пару шагов снова начинала звать ее, заунывно, уже почти безнадежно. Минуло обеденное время.
Никто не отправился на тихий час. В такую погоду, под тучами почти черными, купаться не особенно хотелось да и ветер на побережье – они проверили – почти сбивал с ног. Так что культурная и общественная программы самым естественным образом перетекли в поисковые работы. Безуспешные поисковые работы.
Администрация нервничала не на шутку, вожатая – на грани нервного срыва, пионеры растеряны, напуганы и утоплены в домыслах. Что думала и чувствовала Света – можно было только догадываться.
– Саша, – Окс схватила его за руку, почти как недавно Марина в столовой вцепилась в ее руку, но только вместо запястья сама собой подставилась ладонь и обхватила тонкие девичьи пальцы. Успокаивающе, но не обнадеживая. – Она же там, да?
Тарасов помолчал, и это был ответ. Более ясный, чем любые другие ответы.
– Фонарик…
– Я уже понял, – мягко.
– Когда?
– Сегодня с утра, когда собирал себя в кучу.
Оксана не знала, что еще тут сказать, и отпустила его руку и ушла. Саша взглядом, не раскрывающим ни тени его мыслей, глянул ей вслед.
А потом Ренат возник из-за его плеча бесшумно, как какой-то дух или призрак. Тарасов даже не вздрогнул. Ренат возник, сощурился, вглядываясь в лицо друга, и тоже стал задавать вопросы, скрывая внутреннюю дрожь. И вопросы были еще более страшные.
– Слышишь их? Ты слышишь?
Они не впервые об этом говорили. И Сашка не впервые покачал головой.
– Совсем ничего? Ничего такого, как я слышу? – с надеждой, с ожиданием непонятно чего.
Сашка не собирался, не должен был, да и не мог его спасать.
– Ничего. И тогда не очень-то слышал.
Ренат поник. Они двигались дальше, обходили все самые потаенные уголки лагеря, звали и звали потерянную девчонку. Администрация тоже искала. Все искали. Потерянная девчонка не находилась, и тучи только становились все чернее и чернее. Они заставляли бездушный бетон, который был здесь повсюду, становиться их мрачным рефлексом, и они оттеняли друг друга, а мир казался превращенным в черно-белый фильм и заполненным адом на земле. По крайней мере, так сказала бы бабушка – а она чуткая на подобные вещи. Ад на земле.
– Ад на земле, – пробормотал Юра, в который раз от нервов поправляя очки.
– Что говоришь?..
– Ничего, Саш, ничего. Но мне так описывали мир без коммунизма, а бабушка – с коммунизмом. Оказалось, коммунизм тут не при чем – это мир всего лишь без одной пионерки.
Тогда Тарасов оторвался от них всех, подошел к вожатым и получил самое сложное задание. Искал там, куда цепочка не заглядывала, потом приходил и говорил, что никого не нашел. Искал снова и снова, кричал, иногда слыша в своем голосе непривычную хрипотцу, и честно вслушивался до звона в ушах, надеясь услышать ответ. И ничего, конечно, не слышал.
Казалось, Света просто испарилась, перестала существовать. Не одному Тарасову – все остальные уже так чувствовали. Им дали перерыв на обед, и обед прошел торопливо, тихо, безвкусно. Потом поиски продолжили.
Оксана держалась поближе к Марине и Юрке, потому что Ренат чем дальше, тем страннее прислушивался к безнадежной тишине, а Саши и след простыл, едва вожатая высказала свое одобрение. Было слышно только одно и то же: «Света!», «Света, аууу!», «Макарова!..», «Светка, ты чеее?!» – и опять по новой. Без конца.
Потом по земле застучали тяжелые капли дождя, и холодная вода окатила пионеров душем с небес. За несколько минут дождь уже превратился в ливень, за стеной которого можно было спрятать дивизию танков. Поиски не прекращали.
И вдруг откуда-то с пустыря, оттуда, где, как знали избранные, пролегала их тайная легкая тропа, раздался мальчишеский крик.
– Что он говорит? – встрепенулись вокруг. Слова разбирались с трудом.
А кричал он, задыхаясь, срывая голос и заботясь только о том, чтобы перекричать водопады летящей воды, вот что:
– Света нашлась! Света! Она нашлась! Я ее нашел! Макарова! Света на пляже!
И вдруг все смешалось, все бросились туда, к морю, к найденной пионерке, скорее и скорее. Что с ней? Как она? Откуда взялась на диком пляже?
Тарасов упал на песок и сам, когда те, кто бежал за ним, увидели треплющееся на ветру мокрое девичье платье и устремились к ней. С Сашки вода текла ручьями. К нему бросилась только Оксана, оказавшаяся рядом – и в суматохе это вряд ли заметил хоть кто-нибудь. Как и слишком мокрую одежду Тарасова, и какие-то потрепанные волнами щепки, застрявшие в него в волосах.
В такую непогоду песок уже не хранил следов, и невозможно было понять, откуда Макарова пришла на этот пляж. Но сейчас было важно другое – Света, трясущаяся от холода, от голода и от пережитого шока, почти без сознания, вымотанная до предела поглотила всеобщее внимание до последней капли.
Ее тут же унесли, и позаботились о ней, конечно, как нужно. Это умели делать на пионерской базе. Самих ребят к ней тут же перестали допускать – медсестры и администрация заняли партер.
Всех – а это взаправду были все старшие отряды – тоже отправили греться, переодеваться, мыться в горячей воде и вопреки расписанию и правилам пить по комнатам горячий чай. Из столовой кто-то принес два ящика булочек и раздавал всем, кто того хотел. Можно было выдыхать.
Пока по крыше корпусов колотили злые капли воды, кипели чайники и из рук в руки передавали сладкие липкие булочки, под срезом шифера, на самом крае сухого крыльца сидели пятеро пионеров. Марина, Юра и Ренат – рядком, на ступеньках. Тарасов лежал прямо на досках, завернувшись в сдернутое с кровати одеяло и отчаянно стараясь не стучать зубами. Окс оседлала перила, как самая легкая и маленькая. Буря бушевала в десятке сантиметров от них.
Они молчали.
Потом Ренат встал, невесело отсалютовал остальным и спустился по ступенькам прямо в дождь. Поежился, когда его словно из душа окатило, но обернулся с ухмылкой, открывающей зубы, и ушел. Остальные знали – покурит и вернется, ничего ему не будет. Ренат как Ренат.
Марина поднялась тоже, но в противоположность мальчишке повернулась к ливню спиной. Аккуратно, как канатоходец, перешагнула дремлющего Тарасова – и вдруг стало видно, что колени у нее дрожат.
– Я пойду, выпью чаю, – сказала она чужим голосом.
Оксана спрыгнула с перил и подошла к подруге, чтобы обнять ее. Секунд через пятнадцать хлопнула дверь корпуса.
Окс, оглядевшись, не заметила ни одной живой души вокруг, кроме них троих (если Тарасов еще мог считаться живой душой, распластанный на полу и укутанный одеялом, как гусеница или матрасы на верхних полках поездов). Отчего-то так было уютно. Очень уютно.
Она подсела к другу и вдруг заметила, может быть, впервые, что есть в тишине не только скука, но и равновесие сердца.
Громыхнул гром, сверкнула где-то над морем молния. Может, она ударила как раз в их остров?..
– Зачем она поплыла за нами? – спросил Юра ровно. Казалось, ему было совсем неинтересно, но что-то подсказывало, что это вовсе не так.
С минуту Окс молчала, прежде чем что-то сказать.
– Ему, – она кивнула наконец на матрасного Тараскина за их спинами и невольно даже улыбнулась, – лучше знать.
– А мы? – тут же, словно ждал возможности сказать это долгие годы, выпалил Юра. – Ты осознаешь, что мы – точь в точь как тысячи других таких же Юр и Оксан? Гагарин полетел в космос в шестьдесят первом. Папе было десять. Конечно, меня он потом назвал Юрой! Как назвали и половину страны… Зачем нам вообще этот остров и эти игрушки? Света еще не в сознании даже, потому что мы заигрались.
Окс высунула руку ладонью к верху под дождь.
– А ты осознаешь, что ты, может быть, единственный Юра, который видел этот остров? И один из пяти человек, кто знает, че это за остров на самом деле? Во всем огромном союзе – больше никто. Осознаешь? И Света не в счет. Она вообще сама виновата – как можно так переть, ничего не продумывая и не готовясь? Одной!.. – девочка говорила уже не столько с Юрой, сколько с самой собой, она сыпала логикой и здравым смыслом, успокаивая саму себя, свою дрожащую и залитую водой руку и свое колотящееся безумно сердце.
Юра не смотрел на нее и не отвечал. Осторожно положил руку ей на плечо, приобняв, и Окс молча была ему благодарна.
Так их и нашел Ренат – еще более мокрый, из-за прилипшей одежды худющий, замерзший и злой. Тарасов заворчал, скомкал и бросил ему свое одеяло, едва не промахнувшись со сна и не закинув имущество пионерлагеря под ливень. Ренат поймал одеяло и закутался в него, так же молча благодарный своему другу.