– Кто вы? – Наконец спросила женщина за расплачивающимся столиком, облика довольно глупого, потому что всеми силами – сыворотками, маслами, красками и последней моды одеждой, что ужасно было ей не к лицу, – старалась выглядеть моложе своих лет, хотя без всего этого была бы очень хороша.
– Ефимом кличут, – несмело ответил паренек. Это стало даже большей ошибкой, нежели то, что он ответил не на языке аристократов.
– А рода вы какого будете?
– Отцовского роду, – бодрился он, потом добавил, – самого, что есть, хорошего.
– Безфамильный, – кинул кто-то в воздух.
– Ступай себе, куда шел. Ты денег просить явился? Тогда прочь с таким позором!
– Нет же, у меня есть деньги, – Ефим раскрыл ладонь, – я хочу купить серьги женские.
Откуда-то послышался смешок. Кому он принадлежал – не понятно, потому что все присутствующие там леди прикрыли свои рты. Значит ли это, что слышимое – хор смешков над ним? Из служебного помещения вынырнул со шваброй низенький старик приятной наружности, одетый с иголочки и надушенный дорогим одеколоном. Вытянув палку перед собой, он направился на паренька.
– Альберт Степанович, вышвырните его отсюда, – сказала женщина ему.
Старик каждый раз толкал этой шваброй Ефима все резче и резче, как бы брезгуя касаться его руками; женщины подняли такой смех в лавке, что он стоял гулом в голове Ефима. В конце концов он оказался прямо на дороге, словно выброшенный котенок, дверь перед носом хлопнула с силой, способной содрогнуть всю кирпичную кладь. Неожиданно для него самого внутри зародилось чувство негодования, которое он никогда прежде не чувствовал так явно. Старался подавить – развил еще сильнее. Угрюмо волоча ноги обратно в свою обитель, расстроенный несостоявшимся подарком, он думал о несправедливости мира, порицал это глупое общество; его идеи об основательной переделке человечества, подобно несостоявшимся бенгальским огонькам, разлетались одинокими искрами и потухали, так и не разведя теплого костра, что освещал бы дальнейший путь. «Видимо, мне суждено так же потухнуть и бесследно исчезнуть, не повидав лучшего мира» – впервые столкнувшись с таким ярким недоразумением, паренек впервые задумался о дискриминации таких же людей как он – не имеющих за собой ящиков золота и широких просторов не только в территории, но и в действиях. Он понял, что значит классовая определенность и неизбежность. Он очнулся ото сна, столкнулся со взрослой жизнью.
Он вернулся в свою обитель; прикрыл товар, плотно запер все окна и дверь, потушил еле горевший остаток дешевой свечи, расположился на соломе, потерявшей былую мягкость, голову сложил на импровизированной подушке, скомканной из ненужных лоскутов ткани угрюмой старухи, и с горем пополам заснул.