Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов

С Ольгой все получилось так, как я и предполагала. Правда, попасть к ней оказалось непросто. В подъезд пускали только жильцов, хотя во дворе особого ажиотажа не было. Мир не без добрых людей, я прорвалась под видом родственницы соседа Данилы, с которым не раз курила здесь на лестнице. По трехкомнатной полнометражке Данилы, которую он купил сразу после гибели родителей, еще сновали розыскники. Кухня полнилась зареванными тетушками Ольги, среди которых совершенно потерялись несколько замечательных театральных и киношных лиц. Я выполнила свою программу, кроме звонков. Телефон отключили и правильно сделали.

В окрестностях я ориентировалась хорошо, заблудиться не предполагала. Стоило пересечь просторный двор справа, нырнуть под крайнюю арку и пробежаться по крохотному дворику, как любой следопыт к изумлению своему оказывался на одной из центральных магистралей. Найти там транспорт труда не составляло. Труднее было соблазниться пешей прогулкой. Но что-то за эти сутки разладилось в мироздании. Тот самый дворик освещали фарами две полицейские машины. Возможность прошмыгнуть стороной, где кучковались любопытные, была. И я ею не пренебрегла, потому что с другой стороны самым реальным средством передвижения было метро, до которого пришлось бы волочься минут двадцать. Конечно, нервные полицейские не всегда адекватно реагируют на новых зевак. Главное, не гипнотизировать стражей порядка. Взгляд обладает гораздо большей призывной способностью, чем голос. Однако я не удержалась и скосила глаза на красный замызганный Москвич, удостоившийся своеобразной иллюминации. Заднее боковое стекло было в разводах крови. Полицейские распахнул дверцу, и любопытные увидели неподвижное тело молодого мужчины, которое от произведенного сотрясения сразу начало тяжело сползать с сиденья. Тот, кому его собственный язык всего лишь враг, – счастливец. Мой язык – это мой палач.

– Федор! – завопила я. – Федор! И тебя тоже?

В эту минуту я представляла собой легкую добычу для высокого плотного парня в кожаной куртке. Он взял меня под локоть и решительно повлек со двора.

– Кто вы? Кто такой Федор? Почему и что «тоже»? – спрашивал он по пути.

Я представилась этому разговорчивому миляге и надоумила его: человек из Москвича – кинорежиссер Федор Пансков. Он собирался в гости к Даниле Арову, и творцы явно не встретились.

Я испытывала эйфорию, чуть ли не благодарность судьбе за то, что Федора убили. Именно на примере того своего состояния я проникла в смысл слова «помешательство». Если честно, я не сомневалась в виновности режиссера. Явился к Даниле, тот спросонья не разобрал, что визитер пьян, потом стал гнать, и Пансков пустил в ход оружие. Как раз к четырем вечера он и должен был оказаться у Арова. Откуда у Федора мог взяться пистолет, и с чего такая киллерская меткость, я не задумывалась. Может, он притворялся пьяным, и я призвана подтвердить его алиби, дескать, не стрелок? Мне предстояло признаться Измайлову в том, что я не предупредила Данилу о намерениях Панскова.

И свидетельствовать против Федора, возможно, единственной свидетельствовать. Но, коль режиссер мертв, значит, не он спустил курок.

На этом эйфория иссякла. Меня бесцеремонно втолкнули в стоящий у обочины автомобиль с мигалкой. А мои возмущенные возгласы перекрыли отборным матом, из которого следовало, что я подозреваюсь в убийстве Данилы Арова. Во всяком случае, соучастие мое в нем сомнений не вызывало. На резонный вопрос, что же я до сих пор кручусь на месте преступления, мне ответили такими матюгами, которых я не понимала. Я мигом превратилась в реалистку. Говорила, что они ошибаются, что я рвусь сотрудничать с полицией, предлагала связаться с полковником Измайловым.

– Мелко плаваешь, – заржали ребята, – мы звоним только генералу Комиссарову и исключительно по домашнему телефону.

– Генерал Комиссаров— непосредственный начальник полковника Измайлова, – попыталась смягчить их осведомленностью я.

Только навредила себе, заслужив характеристики ушлой бабенки и рецидивистки.

Полковник Виктор Николаевич Измайлов не сумел с поговорочных трех раз угадать, где я. Сначала он разыскал топтавшихся у подъезда и квартиры Данилы полицейских и выяснил, что описанная им девица благополучно пришла и ушла. Потом он потревожил больницы. Затем морги. Вик полагал, что я всегда разойдусь миром с коллегами, произнеся пароль его имени. После всех моих тогдашних злоключений полковник мрачно изрек:

– Жениться на тебе, что ли? Ведь не верят без штампа, что, пребывая в здравом уме и твердой памяти, я мог с тобой связаться.

Пока он тревожился, я пребывала в стандартной камере райотдела. Любо-дорого слышать, как в западных фильмах задержанным твердят о праве хранить молчание. Мне, напротив, внушали, что я, падаль, не имею никаких прав. До сих пор сама не верю, что вытерпела и не проронила ни звука. Наказать мою строптивость сразу было просто некому. Всех бросили «по горячему следу». Повезло. Я сидела на этих, как их, нарах, и вяло думала: «К утру Вик меня найдет. Пусть даже утром. Усталой походкой проследует в кабинет здешнего хозяина и минут через десять вызволит. Ретивым молодцам пистон вставят. Я поплачусь полковнику, он меня пожалеет. Скажет: „Бедняжка, Поленька, представляю, каково тебе было увидеть труп Федора. Но ты, детка, умница, вела себя достойно. А уж за двухчасовое молчание тебе вообще положен прижизненный памятник напротив стола начальника этого отделения“. А если бы Измайлов мне не встретился? Не влюбился? Завтра по телеку сообщили бы о задержании подозреваемой, фамилия которой в интересах следствия не разглашается? Меня бы тем временем выворачивали наизнанку. Данила Аров и Федор Пансков мертвы, некому поручиться за то, что я не лгу»…

Измайлов – профессионал, поиски его увенчались успехом довольно скоро. Но то, что он сказал мне вместо «бедняжка, Поленька» бумага не выдержит.

5.

Я проснулась от запаха кофе. Подумала: «Как в рекламе». И чертыхнулась вслух: сто раз давала себе обещание помнить, что это в рекламе, как в жизни, а не наоборот.

– Сказочное пробуждение, – заметил Измайлов, внося в спальню поднос.

– Я ругнула рекламу, Вик.

– Вчерашнее приключение отразилось на психике? – забеспокоился полковник, притворяющийся то стриптизером, то официантом. – Занятно. Ты же сама рекламщица со стажем.

– Я идиотка со стажем.

– Не смею перечить.

Обычно после моих выкрутасов и его выволочек мы цапаемся минут по сорок. Но тут я ошалела от изумления. Измайлов не был в управлении, а носил мне кофе в постель? Решился обслужить, зная о моем неприятии подобного непотребства? Нет, правда, взрослая женщина, руки – ноги на местах…

– Тебя уволили за то, что ты меня из ментовки вытащил? – прямо спросила я, чтобы определить, много ли яду он положил в кофе.

– Меня с семи утра только немой начальник не призвал рыть носом землю, – улыбнулся Вик.

С семи? Выносливый мужик, уважаю.

– А я хитрый, никому не сказал, что важный свидетель по делу об убийстве Арова почивает на моей перине. Итак, детка, сейчас я на службе, так сказать при исполнении. Поэтому не теряем ни секунды на твои гимнастики, умывания, одевания и прочее. Воспользуюсь своим положением…

– Не служебным, личным, – прошипела я, почему-то особенно раздосадованная тем, что он препятствует умыванию.

– Поля, – посуровел полковник, – что ты только на моей памяти не вытворяла, в какую грязь не вляпывалась. Но впервые я тебя допрашиваю. До – пра – ши – ваю.

– Надо полагать, больше некого.

– Отчего же? Федор Пансков на очереди. Все считают его первым номером, один я вторым.

Нервного припадка удалось избежать благодаря профилактическим мерам, принятым Виком. Он набрал в рот воды из предусмотрительно водруженного на поднос стакана и обильно сбрызнул меня еще до того, как я успела пискнуть.

– Милый, ляг, пожалуйста, рядом, – захныкала я, после того как он же меня и вытер полотенцем.

– Полина!

– Да не для секса, а для неофициальности.

– В таком положении я прежде не работал, – буркнул полковник и подчинился.

Я рассказала ему все. Даже про пантомиму «Режиссер ползучий». Ехидных комментариев не последовало, и это было дурным предзнаменованием.

– Поднимайся, детка. Придется транспортировать тебя на очную ставку с Пансковым. Не дрожи, организуем, только если возникнет необходимость. Но будешь под рукой.

– Зачем я вам? Я, кроме крови на стекле, ничего не видела.

– Его обнаружили в машине, на которой к Арову, похоже, прибыл киллер. А кровь его собственная – носом разбитым поелозил.

Очной ставки не понадобилось. Пансков не пытался скрывать визит ко мне и довольно точно передал смысл наших препирательств. Поведал, что адрес Данилы выпросил у его бывшей жены Нади, наврав ей, будто актер на грани самоубийства из-за слабеющей популярности и отсутствия ролей. Надя не из тех, кто живет прежними мужьями, успехами Данилы интересовалась слегка и изредка, поэтому поверила и, как могла, помогла – подогнала режиссера Панскова. Послали к соломенной вдове, та подтвердила. У Измайлова становилось все больше поводов верить Федору. И все меньше шансов раскрыть явную «заказуху».

Еще бы. По словам Панскова, он в запале поймал такси и около четырех принялся ломиться в дверь Арова. Ему не открыли. Федора вдруг осенило: змея Полина настроила актера против него по телефону. И Данила либо затаился, либо удрал. Мне потом рассказывали, что, когда Федор заявил о своей готовности и способности в тот момент убить меня, полковник тонко понимающе улыбнулся. Кляня меня, на чем свет стоит, незадачливый режиссер начал спускаться. В его ближайших планах значилось посещение рюмочной и разборка с предательницей. На площадке третьего этажа курили двое парней. Они предавались этому занятию, и когда он поднимался, но тогда возбужденный Федор взглянул на них мельком. Теперь же стрельнул сигарету и ударился в пьяные откровения о мерзавцах вообще и о нас с Данилой в частности. Они безучастно его выслушали. Пансков и их причислил к черствым мерзавцам, причем вслух. Они не потеряли олимпийского спокойствия и тихо молвили ему: «Прощай, убогий». На улице же к раздраженному донельзя Панскову приблизился симпатичный мужик, настроенный своей человеческой природой на душевный лад. Позвал залить горюшко от столкновения с людским скотством, тормознул красный Москвич. Оба еще поржали над неведомо как сохранившейся рухлядью… Очнулся Федор в больничной палате под охраной хмурого дяди с автоматом.

Это могло бы сойти за неумелую легенду, алкогольный вымысел, режиссерский завих, если бы не объявился пенсионер, который видел в окно, как из припарковавшегося в начале пятого во дворе «москвичонка» выбрались двое мужчин. Увидел, восхитился качеством советского автопрома и уехал к истопившему баню шурину с ночевкой. Полицию вызвал другой бдительный гражданин. После просмотра теленовостей смекнул, что дом, где совершено громкое убийство, находится по соседству, и сигнализировал о «доселе не бывавшем под нашими окнами ржавом корыте». Кроме того, на темени Федора возвышалась заметная шишка, с которой сползала размозженная кожа, прихваченная парой швов.

Результатом послужили две ссылки. Панскову настойчиво рекомендовали вернуться в больницу под надзор полицейского. Он для вида покочевряжился, но затем даже потребовал провести курс дезиноксикации. Меня полковник Измайлов запер в своей квартире, не испрашивая согласия. Обидно, но мне и потребовать-то было нечего. Вик ворчал:

– Неизвестно, что этот мудак наболтал о тебе в подъезде и машине. Будешь выеживаться, верну в камеру. Я вообще напрасно поторопился с твоим освобождением.

– Лучше смерть, – выбрала я из двух зол третье.

– Лучше. Когда мертвый, а не когда умираешь, – согласился Вик.

Я позволила делать с собой все, что ему заблагорассудится. Убийство Данилы подействовало на меня отупляюще. Позже Измайлов вспоминал, мол, период моего заточения его осчастливил. Ни до, ни после дом не был таким чистым, еда такой сытной и вкусной, а я не бросалась ему навстречу с таким неподдельным нетерпением. Вик – человек порядочный, поэтому премировал меня информацией о ходе расследования.

Составили и размножили фотороботы контактировавших с Пансковым мужчин. Исследовали в «москвиче» едва ли не все винтики. Оперативно разобрались с отпечатками пальцев в квартире Аровых. Опросили столько знакомых Данилы, что от перечисления фамилий язык распухал. Баллистики поработали с гильзами и извлеченными патологоанатомами пулями. Гарантировали – использованный пистолет «не всплывет». Приобретен, черт знает где, и выброшен там же.

Делом одновременно занимались множество сотрудников различных подразделений правоохранительных органов. Каждый был учен: сутки, от силы двое труда всем миром, потом сформируют следственную бригаду, передадут ей ворох бумаг, и остальные переведут дух. Конечно, эти сутки – двое служивые использовали в меру своей добросовестности и испорченности. Поэтому брали количеством. Единица по фамилии Измайлов при любом раскладе оставалась в игре до конца. Впрочем, Вик попросту не умел филонить и халтурить.

Он навестил Ольгу Арову сам. Старался не терзать, но и лишнего сморкаться в платок не позволял.

– Чем дальше убитый от звания работяги, тем выше чин шуршащего при вдове мента? – спросила я.

– Чины тут ни при чем. Тут важно, насколько засвечена в скандальном преступлении женщина мента, – устало ответствовал Вик. И взорвался: – Сколько лет тому назад милицию переименовали, а? – Снова мирно пробубнил: – Замаялся я тебя отмазывать, детка.

Ольга утверждала, что ночью мужа мучили кошмары. Утром он пребывал в отвратительном настроении и нещадно к ней придирался. Только дураки жизнь со звездами считают райской, на самом деле это – ад…

– Ты, словно проверяешь достоверность каждого моего слова, Вик, – разобиделась я. – Подтвердит ли Федор, подтвердит ли Ольга?

– Я пытаюсь избежать появления твоих автографов на бланках протоколов, Поля. Неужели не соображаешь? За пять чесов до смерти убитый исповедовался тебе по телефону. Потом ты общалась с подозреваемым до сих пор в его убийстве господином. Плюс общий фон. Вам с Аровым по двадцать пять, он известный актер, травит душу платонической близостью, но дважды не на тебе женат…

– Вик, ты спятил?

– Я из большинства, Поля. И не имей кое-каких интимных доказательств, что не по Арову ты ночами стонешь, рассуждал бы так же.

Это меня доканало. Если бы для того, чтобы стать или остаться друзьями со знакомыми мужчинами, мне пришлось с каждым хоть по разу переспать, я бы давно получила группу инвалидности. Пока у меня хватает психического здоровья хотеть быть сексуально привлекательной не для всех, а для одного и подольше. Кому-то польстил бы намек на физическую близость с Данилой Аровым. Но не мне. Мы с Данилой еще в школе заключили договор не трахаться без любви, чтобы не возникал соблазн бесконечных необременительных повторов. Иногда нам было трудно соблюдать его, и мы радовались своей стойкости. Чего не получалось втолковать ни Наде, ни Ольге, ни моему бывшему мужу. А теперь и Измайлов туда же. Мы и не пытались втолковывать. Просто дружили, как двадцать лет назад в песочнице. Но какая же клевета наши «куличики» сопровождала. Получалось, что меня упоминали в качестве любовницы Данилы Арова многие из обладателей славных фамилий. Про меня вся ментовка, как бы ее не перименовывали, языками чесала, народ единственную версию холил и лелеял – убийство из ревности. Полковник, каково тебе пришлось!

– Вик, я любила Данилу гораздо сильнее, чем тебя. В четвертом классе.

– Я люблю тебя сейчас сильнее, чем все Данилы, когда бы то ни было.

Вот поэтому я и предпочитаю одного… Вик меня любит. Но какая-то давящая его любовь, труднопереносимая. Впервые это чувствую. Может, от нелепости ситуации? Или от его терпеливого великодушия, когда осознаешь, что тебе до такого никогда не подняться? Бог мой, а не я ли и впрямь заказала Данилу Арова, поняв, что он не намерен на мне жениться?..

– Алло, Поленька, тебя откровения Ольги Аровой занимают?

– Нет, милый. То есть да. Слушай, Вик, мы с Данилой существовали рядом и никому не изменяли друг с другом. Чертовщина какая-то, мне кажется, я оправдываюсь.

– Перекрестись, если кажется, меня не стесняйся, – насмешливо бросил Вик.

К его и собственному удивлению я быстро перекрестилась. И наваждение спало.

– Так что там наплела тебе безутешная Ольга, милый?

– Ты плохо слушала, я начну сначала, если не возражаешь.

«Ты повторишь на бис, полковник», – подумала я, вздрогнула и взяла Вика за руку. Какая ерунда, полицейским не кричат: «Бис».

– Начни, сделай одолжение. Я поплачу. Не обращай внимания, я просто поплачу.

Итак, Ольга утверждала, что ночью мужа мучили кошмары. Утром он пребывал в отвратительном настроении и нещадно к ней придирался. Чтобы не поссориться, эта не по возрасту разумная особа в десять отправилась в тренажерный зал, потом в косметический салон, пообедала в центре и к половине четвертого прибыла на телестудию в офис господина Косицына. Она сотрудничала с ним целый год. Ей недавно исполнилось двадцать лет, она не удосужилась уточнить название его должности. Просто, когда Данилу приглашали в какую-нибудь передачу, Косицын связывался с Ольгой. Аров был порывист и резок. Мог несколько минут случайно посмотреть, к примеру, ток-шоу, скривиться, а позже, когда его туда звали, без обиняков заявить: «На меня не рассчитывайте, у вас скучно». Зато, если Ольга обрабатывала его исподволь и постепенно, веселый по натуре Данила соглашался, что любая телепередача – суть труд и творчество.

– Так вы были директором мужа? – спросил Вик.

– Ни в коем случае, – открестилась Ольга. – Он жил несовременно – на дружбе, приятельстве, взаимных симпатиях. Поручил мне лишь связь с телевизионщиками. Матвеем Косицыным она и ограничивалась. Матвей говорил только, к чему подготовить Данилу. Все остальное делал сам.

В тот вечер Матвей обсуждал с Ольгой перспективы. Выяснял, какие предложения поступили от театральных и кинорежиссеров, и то рассыпался в комплиментах, то хищно выведывал не только ближайшие, но и дальнейшие планы. Ольга устала от дипломатии. Они простились в половине пятого. В пять тридцать Ольга добралась до дома. Отперла дверь и наткнулась на труп Данилы.

Ключи она всегда носила в сумочке, оставляла ее в раздевалках саун, бассейнов и фитнес-клубов довольно часто. В шкафчиках, но что с того? Подруг Ольга навещала ежедневно, неизбежно встречалась у них с посторонними людьми. Словом, сделать слепок с ее ключей было удовольствием, а не наказанием. Да и Данила, где только не бросал пиджак, в кармане которого побрякивали обеспечивающие доступ в его «крепость» железки. Аровы доверяли сигнализации, поэтому о сохранности ключей заботились мало.

Все остановки Ольги на маршруте оперативники проверили, прохронометрировали и констатировали: везде отметилась, всюду засветилась, даже в пробке ухитрилась помахать рукой остановившейся рядом знакомой.

– Знаешь, кого мне все время остро не достает? – загадал нехитрую загадку Измайлов.

– Меня, конечно, – бодро ответила я и подумала об окончании домашнего ареста.

Вик вскинул густые, срастающиеся на переносице брови, взбил пышную с проседью шевелюру и смущено пробормотал:

– Юрьева с Балковым.

Я приняла посильное участие во взлохмачивании Измайлова, выбирая сочувственные жесты. Капитаны были загнаны в командировку в Тмутаракань. А кроме них никто не понимал приказов полковника с полувздоха. Но сыскарей и без Бориса с Сергеем хватало. Вряд ли ребята предотвратили бы провал, признаваться в котором надо было со дня на день. Подобного рода провалы есть крайняя несправедливость. Тертые, волевые, в основном честные мужики пахали день и ночь, а бросивший им вызов подонок-выдумщик оставался недосягаем. То, что он переиграл всех, было ясно даже мне. Но в отличие от полковника Измайлова меня генералы на доклад не тягали, безработицей не грозили и по телефону не оскорбляли. Я уверена, в неподъемных папках любого висяка подшиты показания двух людей, разнящиеся двумя словами. И в этой разнице – решение неразрешимой задачи. Только, чем пухлее «дело», тем нереальнее обратить на нее внимание. Впрочем, я не специалист, теоретизировать не буду.

Но несуразное заказное убийство получалось. Данила не банкир со сворой телохранителей. А убивать его приезжает бригада из четырех человек – двое в подъезде, один во дворе и один за рулем «москвича». Пусть парняги на лестнице шуметь не стали и сообщили по сотовому или рации, что пьяный в дугу визитер Данилы их видел. Ребята внизу Федора приняли, прокатили двести метров до глухого дворика, по дороге стукнув по башке. Пусть бросили в машине, полагая, что он не скоро очухается, а, очухавшись, вряд ли много вспомнит. Однако его содействия расследованию исключить было нельзя. Федор мастерски составил фотороботы трех непохожих друг на друга лиц, (шофера не запомнил). Неужели преступники загримировались и поэтому так наглели? И, если загримировались, зачем было трогать Федора?

Дальше. С чего бы это киллерам, имеющим ключи от квартиры Аровых, торчать в подъезде и смолить? Ладно, перед посещением огляделись, выдержали паузу, в которую по случаю и вписался Пансков. Он чуть дверь не разнес. Данила же не подал признаков жизни. Почему они не заподозрили, что он отлучился? Ведь рисковали, вламываясь в отсутствие хозяина, задействовать сигнализацию.

– Погоди, детка, – прервал мои разглагольствования настороженный Измайлов. – Ты думаешь, они стояли на стреме, а убийца был в квартире и покончил с Аровым до дебоша Панскова?

– Я ничего не успела подумать, я рассуждала.

– Сильно сказано, – рассмеялся полковник. – Продолжай, не снижая темпа и накала, доставь удовольствие.

– Сам напросился, Вик. Если ты прав, то дежурные по лестничной площадке должны были предупредить убивавшую Данилу сволочь о возвращении, к примеру, Ольги. Задержать ее по возможности, хоть ограбление инсценировать, хоть изнасилование. В четыре часа? Абсурд. Я согласна, им было известно, что Данила чужого уже не впустит – он мертв, а у Ольги свои ключи.

– Ну и? – заторопил меня Вик, который наверняка сто раз об этом сам передумал и теперь лишь на слух проверял, не упустил ли какой мелочи.

– Ну и я пас.

– Поленька, почему бы ни ухлопать Арова классически? На улице, в подъезде? Выдвинь безумное предположение.

– Может, хотели что-то забрать из квартиры? Может, он на следующий день собирался им каким-то образом насолить, и они поздно узнали об опасных его намерениях? Сон ему снился про противостояние бандитам.

– Сейчас всей стране такие сны снятся. В его ежедневнике на остаток недели намечен расслабон, а не вендетта. Но ты права, народу в громком убийстве задействовано с лихвой. Потрясу-ка я Панскова.

Потряс. И ничего нового не вытряс. Разве что Федор с улыбкой запутавшегося школьника заявил, будто у него пропали несколько тысяч рублей, но он смолчал, полагая, что всем не до него. Однако Пансков их и потерять мог. И супостаты из «москвича» могли наградить себя его деньгами за неправедные труды. Нет, не то заявление сделал Федор Пансков.

6.

На похороны Данилы Арова Измайлов меня из домашнего плена отпустил. Приставил юркого низкорослого типа и велел глазами его не искать.

– Прикажешь отбивать этого недомерка в случае опасности или оставить на растерзание злодеям?

– Недомерок десятка атлетов стоит, – посулил полковник. – Не дай Бог убедиться.

– А, каратист, – протянула я.

– Почему так разочарованно? – засмеялся Измайлов. – Насмотрелась боевиков, и уже кажется, будто боевые искусства не есть искусства? Даже на кулаках драться надо

уметь.

При других обстоятельствах я бы заинтересовалась этой темой.

Все-таки люди на похоронах скорбеть-то скорбят, но и своего не упускают. Рядом с Ольгой, жутко вымолвить, вдовой Данилы Арова, почти неотлучно находилась интересная троица. Импозантный плотный мужчина – Матвей Косицын – и две потрясающе выхоленные дамы – Наталья Косицына, его жена, кажется, четвертая по счету, и таинственная блондинка в короткой траурной вуали. К ней и кинулась после выноса гроба с телом Данилы из церкви заплаканная атлетического сложения женщина с восклицанием:

– Юлечка! Фадеева! Вы меня узнаете?

– Да. Но сейчас не время и не место, – тихо сказала Юлечка.

Она чуть дрогнула узкими губами, а у оказавшихся поблизости сложилось впечатление, будто презрительно скривилась и дала бесстыжей бабе пинка под зад.

– Ага, как побрякушки свои мне впаривать за немереные бабки, так сама любезность. А как поздороваться на людях, так «не время и не место», – прошипела удалая тетка и поймала за рукав еще кого-то, вероятно впаривающего ей за немереные бабки нечто посолиднее побрякушек.

Не могу описать панихиду и церемонию похорон, прощальные речи и поминки. Потому что плохо соображала и мало запомнила. Погружалась в воспоминания о мелочах, которые не возникали много-много лет, выныривала и почему-то обязательно подмечала какую-нибудь мерзкую деталь в человеческом поведении вроде столкновения Юлии Фадеевой с женщиной-качком. Все мне казались самовлюбленными, красующимися перед камерами, неискренними. И только уходя от могилы в толпе последних зрителей Данилы Арова, я сообразила, что искренне скорбящих просто-напросто не было заметно – для них никого вокруг не существовало, и окружающие платили взаимностью.

Поздно вечером полковник Измайлов гладил меня по спине и бубнил о «культуре горя», как части общей культуры. О том, что похороны – это не соревнование по громкости и продолжительности рыданий, что я напрасно придираюсь к людям.

– Твоя правда, Вик. Когда Ольге становилось совсем невмоготу, у нее за плечом на минуту возникали Юля Фадеева и Наташа Косицына. Возьмут за локоть, пошепчут на ухо и снова отдалятся. В них чувствовалось нечто общее. Культура?

– Вероятно.

– Но откуда? Они очень молоды. Это врожденное качество – горевать достойно?

– Постарайся заснуть, детка.

Заснуть… Сон… Толпа, тупо глядящая во тьму… Данила, обреченный, но, тем не менее, крикнувший подлецам: «Прекратите»!.. Гнусные рожи бандюг… Разноцветнорылый тип… Синяки в развитии… Человека, который просипел: «Ты замазан, попробуй, докажи свою непричастность к нашим делам», регулярно бьют по лицу…

– Я думала в той среде метят исключительно в солнечное сплетение… Чушь какая, – прошептала я.

– Не такая уж и чушь, – сонно откликнулся Измайлов.

– Ты о чем, Вик? Вик!

Легкий уютный всхрап был мне ответом. Полковник умаялся до предела.

Утром он ушел из дома ни свет, ни заря. Я послонялась от стены к стене. Попробовала читать – не вышло. Попыталась писать – не получилось. Поревела. Выкурила сигарету. И вдруг у меня засосало под ложечкой. Что прежде всего пришло мне в голову, когда я выслушала Данилу? «Гранул из мухоморов переел»? Точно! С год назад Данила тоже мне звонил, чтобы позабавить анекдотической семейной историей. К ним пришли гости, Ольга достала водку, расставила закуски. Хозяин откупорил свою неизменную минералку. Кто-то из мужчин, вероятно, не имевший представления о принципиальной приверженности Данилы абсолютной трезвости, недоуменно пожал плечами. Тут Ольга подала Даниле на ладони три крохотные белые гранулы:

– Твой сегодняшний допинг, дорогой.

Он поинтересовался их составом.

– Гомеопатическое средство с мухоморами. Прелесть, как оздаравливает. Только для избранных.

Данила положил невесомые шарики под язык и добросовестно иссосал. Когда все, кроме него, выбрались в кухню глотать сигаретный дым, Ольга что-то возбуждено и долго рассказывала о ядовитых грибах.

Данила, помнится, вещал по телефону:

– Поля, солнышко, некоторые чудаки мухоморами лечатся. Непостижимо. Ну нет у природы ничего лишнего. Олюня сама передо мной рискнула принять: она всегда фармацевтические новшества на себе проверяет. Но мы прилива энергии не испытали, поэтому более поганками не питаемся.

Меня тогда царапнуло по душе то, что Ольга всучила Даниле гранулы при малознакомых людях. Будто он болен. Потом я решила – изощренная форма выпендрежа. Наверное, нынче модно травиться, вот и показала, не хвастаясь открыто, мол, у нас тоже есть.

Я придумала единственное объяснение кошмарного сновидения Данилы. Ольга снова заставила его «оздаравливаться» отравой, и у бедняги возник бред преследования. Что еще может возникнуть от мухоморов? Померещилось же ему, будто меня подкупили, дабы его проверить. Гомеопатия – это хорошо, но все-таки спорно. И хотя речь всегда идет о микродозах, вдруг они по-разному действуют на ученых, скажем, и артистов? На просто артистов и знаменитых артистов? Преисполнившаяся решимости разобраться с пагубным воздействием чудодейственного средства на нежный организм Данилы Арова, я схватилась за телефон. Через пять минут, после консультации с подругой, успешной докторицей

Настасьей ноги меня не держали.

– Поля, мухоморы в гомеопатических дозах используют при алкогольном делирии, то есть белой горячке. Ими снимают последствия злоупотребления алкоголем в период воздержания от спиртного. Они сводят на нет, а не вызывают галлюцинации. Три гранулы – самое то, грамотно рекомендовано. И потом, ты человек неопытный, но и скупо описанный тобой сон Арова очень смахивает на запойный кошмар. Когда пациент или резко уменьшил дозу алкоголя, или совсем от него отказался после упорных возлияний, такое бывает.

– И с нами будет?

– Начнем ужираться без отдыха, обязательно, – засмеялась Настасья. – Не нравишься ты мне своими вопросами. Лучше бы витаминами интересовалась, март на дворе.

– Настасья, ты что-то путаешь с мухоморами.

– Обижаешь. С гомеопатией я на ты, как с тобой. Только в отличие от тебя она гарантирует эффект плацебо, – не упустила случая повоспитывать меня подруга. Видимо, антиалкогольного призыва и рекомендации есть витамины показалось ей недостаточно.

Мне стало впору переходить на ты с неврозом. Почему это с гомеопатией можно, а с ним нет? Но Настасья меня лишь пристукнула. Добил Виктор Николаевич Измайлов, причем по редкому варианту «шутя – любя». После ужина он покряхтывал, мялся и, наконец, попросил рассказать ему о скрытой рекламе ликероводочных изделий.

– Избитая тема, Вик. Всем давным-давно все ясно.

– Это в интеллигентных кругах, – возразил полковник. – Народ, как не уразумел ничего, так и не уразумеет.

– Но ты-то образованием и интеллектом не обижен.

– И, тем не менее, Поленька.

Благодаря Настасье я была готова к чему-то подобному. И безропотно уважила полковника. Данила часто служил великолепным фоном для бутылок, на которых четко читалось название водки, всегда одно и то же. А в последней передаче, когда дали сюжет про артистов в «неформальной обстановке», то есть в кабаке, я была поражена и расстроена. Хотела позвонить Даниле и высказаться, но, слегка остыв, решила его не терзать. Изменить он что-нибудь вряд ли бы смог, а психовать без толку ему вредно. Проделано же было следующее: Аров повернулся к собеседнику и увлеченно с ним заспорил. Тем временем сзади подошел официант и налил означенную водку ему не в рюмку, а в фужер. Данила взял фужер и с довольным видом, не морщась, осушил его.