Квартира. Карьера. И три кавалера

На второй год стало чуть легче. Времени уходило не меньше, однако Катя начала различать систему в подборе изучаемых тем и логику в экзаменационных вопросах. Да и словарь ей уже не был нужен – большинство статей и монографий писались одинаковыми словами. Что-что, а научную медицинскую литературу по-английски Трифонова начала читать свободно.

Третий год мог считаться даже увлекательным. Она уже не боялась не понять куратора и терзала его вопросами. Ей действительно всегда хотелось знать больше. В училище проигнорировать интерес студента – значило себя не уважать. Преподаватели объясняли и объясняли, радуясь, что полено на глазах строгается информацией, без которой могло обойтись, и превращается в Буратино. А этот средневозрастной лохматый тип запросто отсылал ее к какой-нибудь статье: «Ответ – там». Ладно, она снова читала. И снова спрашивала. Однако удовольствия не получала. Фанатичная ученица настолько переутомилась, что засыпала в секунду, когда отводила взгляд от монитора. И до сих пор продолжала отсыпаться. Даже свободы еще не ощущала.

Наконец, три дня назад курьер доставил Трифоновой большой конверт с тем самым дипломом, которым удостаивали лучших из лучших. Он был, разумеется, на английском – красивый и солидный. Катя сама перевела его на русский, сняла и заверила копию у нотариуса. И вчера пошла к главному врачу. Холеный пожилой доктор наук мог бы ее поздравить. В конце концов такое рвение было на пользу клинике. Мог спросить, как она будет применять новые знания. И Трифонова со скромной и достойной улыбкой ответила бы, что давно применяет. А он оживился бы: ну-ка, ну-ка, расскажите в деталях. Но главный с искренним недоумением произнес:

– Зачем вам это, Екатерина Анатольевна? Я вашими результатами доволен. Вы хорошо отучились в Германии, быстро набрались опыта и вполне разбираетесь, что к чему. На оплату такая серьезная теоретическая подготовка не повлияет.

– Я и не думала о надбавке, – опешила Трифонова. – Я из добросовестности, чтобы не портачить…

– Или вы собрались менять постоянное место жительства? – вдруг, не дослушав, проницательно сощурился он. – И как скоро?

– Не собираюсь я ничего менять.

– Хорошо, отнесите копию в кадры, пусть добавят в личное дело…

Катю почему-то сильнее всего задел этот древний посыл в кадры, а не в HR-отдел.

И вот она сидела в кафе и мучилась: «Чего я хотела? Похвалы? Так меня не заставляли учиться. Сама все затеяла, сама выдержала, сама понимаю, что молодчина. Я, разумеется, думала, что ради клиники стараюсь. А по большому счету, делала это ради себя. Во-первых, дипломированного специалиста больше ценят, даже если начальство делает вид, что ему плевать. Во-вторых, подчиненные уважают тех, у кого есть то, чего у них не было, нет и не будет. В-третьих, работать я стала осмысленно. Не просто в своем огородике грядки поливаю и сорняки дергаю, а вижу связь со всем полем. Тьфу, противное сравнение медицины с сельским хозяйством… Это результат нашего тухлого разговора с главным. Да, именно тухлого…»

– Екатерина Анатольевна, вечер добрый. Непривычно вас видеть без халата.

Катя оторвала взгляд от пластиковой столешницы и уперлась им в крепкого парня лет сорока. В глаза сразу бросались туго кудрявые рыжие волосы. Только они примиряли женщин со слишком правильными чертами его бледноватого лица. Но вообще-то найти подругу ему было трудно. Понравившиеся девушки чаще всего думали, что он шутит, а то и издевается, когда называет их красавицами. И приходилось жертве совершенства довольствоваться оторвами, у которых в крови зашкаливал уровень гормонов, алкоголя или, на худой конец, сахара. В таком состоянии бабы не комплексовали. Его пора было называть не парнем, а мужчиной. Но, глядя на безумно рыжего кудрявого Аполлона, никто этого сделать не мог. Наоборот, женщины еле сдерживались, чтобы не произнести нараспев: «Мальчик».

Этот образец породы руководил технарями, обслуживающими сложнейшее медицинское оборудование клиники. Являлся раз в неделю строго в девять утра, вникал в проблемы и решал их до шести вечера. Ни на минуту раньше никогда не смылся. Изредка жестко коротко на бегу распекал своих парней. И не обращал внимания на медицинских сестер. Те в отместку прозвали его «фашистом».

– Приветствую, Николай Владимирович. Зашли поужинать? – улыбнулась Трифонова.

– Пил кофе в том углу. Вижу, вы сидите. Печальная такая. Неприятности?

– Нет, спасибо за заботу. Все на удивление нормально и спокойно. Я даже на днях получила американский диплом главной медсестры, – неожиданно для себя похвасталась Катя.

– Отлично! Поздравляю! Вы позволите? – он показал на стул напротив.

– Конечно.

– А я учился в Германии. Вернулся домой немецким инженером. И, верите ли, в двухтысячном был нарасхват. Выбрал российское представительство инофирмы – деньги платили неплохие. И для резюме полезно, вдруг в Европу потянет. Но в кризис много сотрудников уволили, зарплату не повысили, начали гонять оставшихся в командировки по провинции. Но это еще ничего. Мои знакомые с таким же, как у меня, образованием уже несколько лет не могут найти работу по специальности. Если ее предлагают, то за оскорбительную зарплату. Они говорят: «У нас же качественные дипломы, знание языков, имеем преимущества». А им отвечают: «Какие преимущества? Мы с заграницей в контрах, у нас сплошное импортозамещение. Так что забудьте про свои дурацкие бумажки и идите, куда пока еще зовут».

– Вы знаете, я как раз сегодня была вынуждена объясняться с посетителем по поводу сокращения разрешенных импортных лекарств, – закивала Катя. – Надо же, оказывается, и вам трудно.

– А кому сейчас легко? – рассмеялся Николай Владимирович. – Екатерина Анатольевна, вы уже собираетесь? Давайте подвезу. Где вы живете?

– Спасибо, Николай Владимирович, я пешком. Мне недалеко.

– Я вас провожу, а потом вернусь за машиной. И, если можно, называйте меня Колей. А то мне кажется, что я до сих пор в офисе.

– Тогда вы меня Катей. Только договоримся сразу, эта вольность не распространяется на клинику.

– Порядки у вас драконовские, Катя.

– По-моему, так и надо. Дисциплинирует… Коля.

И они зашагали рядом, подгоняемые добродушным сентябрьским ветром. Говорили про многострадальный центр, наперебой перечисляли его беды. Вскоре Трифонова остановилась перед запертыми воротами в свой двор.

– Пришли.

– Это работа поближе к дому или дом поближе к работе? – бодро спросил Коля.

Катя не ответила. Ему рано было выяснять, снимает она квартиру или живет в собственной. Провожатый и не рассчитывал на откровенность. Его занимало кое-что еще.

– Вот так и разъедемся скоро со своими дипломами – вы в Америку, я в Германию. Но пока мы оба здесь, совершим еще прогулку? Я в клинике по пятницам, сами знаете. Если буду ждать после работы у главного входа, мимо не пройдете?

– Вы ухитрились не дать повода, Коля. Но лучше встретимся в «Кофе Хауз», как сегодня. До свидания.

– Счастливо, Катя, – он развернулся и пошел назад, тактично не дожидаясь, когда она наберет код.

«Ну и день, – подумала Трифонова. – Два парня захотели продолжить общение. Один, скорее всего, уже забыл об этом. У второго именно в следующую пятницу возникнут неотложные дела. Позвонит, извинится, и все. Он не зря оговорил вторую прогулку, а не серию прогулок. Даже обидеться не на что. Но ведь оба предложили. Неужели у меня на лице написано: «Квартира есть. Карьера есть. Даже американский диплом есть. А любви нет. Рассмотрю любые варианты. Раз, два, три, начали!»

Как ни странно, она была права. Не открытым текстом, разумеется, но глаза ее выдавали. Они были растерянными, будто Катя в толпе пыталась спросить дорогу, но стеснялась тронуть прохожего за рукав. В сочетании с ее обычным хладнокровием это будоражило чутких мужчин.

Трифонова вошла в дом. Постояла под душем. Приготовила яичницу с помидорами, достала из холодильника большое зеленое яблоко. Поужинала. Вымыла посуду. Заварила чай. Осторожно, как кораблик в лужу в детстве, выпустила в чашку тонкий кружок лимона. Ему было тесно, он сразу встал на прикол. Девушка вдохнула горячий цитрусовый аромат. Перебралась в комнату, устроилась в кресле, включила домашний ноутбук. Закрыла глаза. Обычно так она и засыпала пару последних месяцев, когда кончилась учеба. Пробуждалась за полночь, выключала комп и брела в спальню до утра. Но только не в пятницу.

В эту пору Катя развлекалась на всю выданную судьбой катушку. Еще час-другой, и у снимающих квартиры в их доме мальчиков и девочек начнутся вечеринки. Через открытые окна в уши полезет разная музыка. И какая-то мелодия обязательно победит конкуренток, зазвучит в голове одна. Наконец, и на нее перестанешь обращать внимание, хоть десять раз она повторись. Затем на улице будет орать гуляющий молодняк. Но нетрезвые крики уже не отвлекут Катю от переписки с друзьями. Те знали, если у них ничего экстраординарного не случилось, умная подруга напишет им перед выходными. Двое мужчин пытались ее торопить, но Катя сурово заявила каждому: «Я так не могу. Мне же надо отключиться от работы и подумать, прежде чем отвечать. Ты же серьезные вопросы бросаешь в мой почтовый ящик. А если прикалываешься, иди к коллективному разуму в соцсети». Туда все, кроме нее, и так регулярно ходили. Нет, пятидесятилетний миллиардер Иван отказывался разговаривать с людьми на мусорном полигоне. Так что их с Трифоновой оказалось двое. Но были проблемы, которые и ему, и другим хотелось обсуждать не со всем миром, а с ней. Особое доверие возникло по, скажем так, пикантным причинам, но их Трифонова и не думала стесняться. Если от каждого случая физической близости с мужчиной, которая не завела в ЗАГС, открещиваться, то сначала перестанешь быть женщиной, а потом человеком.

Начала она с письма, присланного еще в среду. Выдрессированный сначала Англией, а потом Германией Петер Адам Смит уважил ее доводы и всегда давал пару суток на раздумья. Парень ценил серьезный подход к своим немудрящим вопросам. Писал он по-английски, Катя ему тоже. Теперь ей было все равно, на каком языке общаться.

«Кэтрин, привет. Скажи, что не так с моей подружкой? Вот ты никогда не указывала мне, в какой ящик комода складывать трусы. Не ругала за заказанную пиццу. И отпускала в бар к друзьям. А Эрика учит меня всему и все запрещает. Изменила раскладку вещей, постоянно меняет, ищет какой-то алгоритм, и я не могу найти даже носки. Пиццу нельзя, а ее горячие булочки можно. Веселиться с ребятами глупо, а смешить ее подруг умно. Она ведет себя так, будто мои папа с мамой плохо справились с воспитанием сына».

«Господи, ему уже тридцать пять, когда он повзрослеет?» – усмехнулась Катя. И легко тронула податливую клавиатуру: «Привет, Петер! Что-то ты совсем приуныл. Давай разберемся в твоих проблемах спокойно и по порядку. Не думай, что меня все в тебе устраивало. Например, очень раздражало, как ты просыпался. Представь, утро, июль. Небо голубое, солнце, кажется, дом насквозь пробивает. А ты встаешь с кровати мрачный и сердитый. Делаешь десять шагов к окну, раздвигаешь прозрачные (!) занавески и долго смотришь наружу. Наконец, убеждаешься, что там ни дождя, ни снега, ни бури. Даже простенького смерча нет. И только тогда твое лицо разглаживается. Знаешь, как я боялась, что эта гримаса недовольства вызвана моим присутствием в твоей постели? Так что и ты не идеальный, и я не слишком терпимая, – Катя остановилась и на всякий случай поставила смайлик. Петеру иногда приходилось подсказывать, когда начинать смеяться. – Теперь серьезно. Я знала, что через месяц мы с тобой расстанемся. А Эрика собирается жить вместе долго, не исключено, что всегда. Конечно, она немного «подгоняет» тебя под себя. Это нормально. И тебе не возбраняется делать то же. Или у нее нет недостатков? Учитывай еще, что мне было трудно разговаривать на иностранном языке. Часто легче было промолчать, чем выразить свою мысль. А она в состоянии с тобой объясниться на родном немецком, выкладывать все, что придет в голову по мере прихода. Так что прекрати сравнивать ее со мной. И все у вас наладится».

Она отправила послание. Отхлебнула чай. Знала, что Петер сейчас включится в диалог. Гнусное поведение Эрики, которая лучше приятеля знала, в какой именно ящик складывать выстиранные им самим трусы, было только поводом для трепа.

А началось все три года назад, когда Трифонову послали на стажировку в немецкую университетскую клинику. Тамошняя некрасивая, худая, коротко стриженная главная медсестра казалась биороботом. Она умела невероятное – ни разу не взглянув на часы, каждые пятнадцать минут своей довольно монотонной работы объяснять стажерке по-английски, чем занимается. И не через плечо на ходу, как это бывает с нашими деловыми профессионалами. Останавливалась, смотрела в лицо, кратко четко излагала. «Пожалуйста, не отвлекайтесь на меня так часто, – взмолилась Трифонова часа через три. – Я примерно понимаю, что вы делаете». – «Не надо примерно, надо точно», – сказала она и подняла усталые глаза. Ничего кроме усталости в них не было – ни самолюбования, ни властности, ни куража. И неожиданно для себя Катя тихо произнесла: «Спасибо». Ходячий комп развернулся и понесся дальше, наверстывая минуту, потраченную на лишние фразы.

Окружающий мир пригвоздил Трифонову к неуютному состоянию, именуемому шоком. И не ее одну. Впервые оказавшиеся в Берлине соотечественники мгновенно распознавались по недоумевающим и почему-то очень злым лицам еще до того, как открывали рты. Но Катя адаптировалась быстро и легко. На пятый день спросила себя: «Тебе здесь нравится? Только честно…» И ее внутренний голос, не дослушав, по-детски по-простому завопил: «Ой, очень! Крутой город! Приветливый и ненавязчивый!»

Однако и в нем без кошмаров не обошлось. Дело в том, что ее поселили в общежитии. Здание было старым, приземистым, с толстенными стенами. Но внутри блестело свежей краской, новым ламинатом и хромом мебельных ножек. Комнаты на четверых. Туалеты – мужской и женский. А вот душ выбивал из колеи сразу и надолго. Два ряда кабинок разделяла перегородка чуть выше среднего человеческого роста. Мальчики направо, девочки налево. Но предбанник с раковинами был общим. И ум заходил за разум, когда разнополые люди со свежевымытыми волосами в махровых халатах и шлепанцах стояли рядком вдоль зеркал. Кто-то брился, кто-то красил ресницы тушью, кто-то умывался. Катя входила и еле сдерживала хохот. Остальные были серьезны и приветливы.

Студенты разъехались на каникулы. Их места занимали иностранные стажеры и абитуриенты, бившиеся лбами о твердыню подготовительного курса. Трифонова соседствовала с двумя китаянками, которые общались только между собой на своем языке. При этом они беззастенчиво подолгу разглядывали всех и каждого. И еще с девушкой из Чехии, которая общалась с собственными фантазиями молча. Это была комната мечты – никто никого не беспокоил. Но по ночам девчонки сопели, похрапывали, ворочались. Катя опускала веки, и ей чудилось, будто она силится заснуть в окраинной московской общаге. И никогда ей из этого проклятого гадюшника не выбраться. Она мало и плохо спала. Это предвещало большие неприятности.

Трифонова ужинала в симпатичном кафе неподалеку от клиники и общежития – чисто, недорого и пиво вкусное. Однажды к ней подошел длинный тощий парень с ухоженной темной бородкой и внимательными карими глазами. Заговорил по-немецки и удивился, когда она по-английски сказала, что не понимает. Катю часто принимали за местную. Видимо, светлые локоны и голубые глаза до сих пор самими немцами воспринимались как национальный признак. На самом деле все знакомые девушке коренные жительницы были шатенками или брюнетками.

– Откуда ты? – спросил он.

– Из России, из Москвы.

– А почему сильно хочешь плакать?

Едва услышав странный вопрос, Трифонова почувствовала, что ей действительно больше всего на свете хочется рыдать и биться головой о стол. Обо что угодно, только бы забыться. Прыгающим с тона на тон голосом она рассказала о непереносимости колхозного существования. «Неловко жаловаться чужому, но я не могла остановиться, – уныло думала она, замолчав и смущенно прикладываясь к кружке. – Ладно, плевать, сменю кафешку и больше никогда его не встречу».

– Меня зовут Петер. А тебя? – снова заговорил он.

– Екатерина. Катя. Извини, что я все это вывалила, – она почти ненавидела его за свою слабость. – Мне тут общаться не с кем.

– Нет, нет, Кэтрин, обязательно надо выговориться. Тебе нужен дом. У тебя неизжитая травма. Я не психоаналитик. Но могу предоставить тебе удобную кушетку. Правда, живи у меня, пока учишься.

Мученица сообразила, что надо бежать от этого психа. Очевидно же, что маньяк. Но даже не приподнялась, будто вросла в стул. И тупо уточнила:

– Как это?

– Берешь вещи и переселяешься прямо сейчас, – доходчиво объяснил гостеприимный абориген. – Не надо больше себя мучить. Это непродуктивно.

– Мне не по карману снимать тут жилье.

– Я ничего не сдаю. Я зову тебя, приглашаю. Бесплатно, понимаешь?

Москвичка не понимала. И даже не старалась. Бесполезно.

– Ты на грани нервного срыва. Ты нуждаешься в помощи. Я готов ее оказать, – терпеливо втолковывал парень.

С Катей вдруг что-то произошло. Она словно очутилась рядом с бабушкой. Девочке шестнадцать, в нее влюблен мальчик из параллельного класса по имени Анзор. И стареющая женщина вспоминает о своем единственном контакте с темпераментными горцами. В пятьдесят девятом году, страшно сказать, прошлого века они с подружкой неделю отдыхали в Адлере. Заводские девчонки только оделись и вышли с пляжа. Их звали гулять два улыбчивых кавказца. Подружка соглашалась, бабушка отказывалась. Наконец, встала со скамейки и заявила, что уходит. Верная, казалось бы, спутница легкомысленно помахала ей рукой. А один из парней засмеялся вслед: «У, дура, дикая коза». Старушка почему-то не обижалась, а веселилась. «И чем кончилось у недикой?» – заинтересовалась внучка. «Они показали ей город, угостили шашлыком и проводили до дверей сарая, в котором мы ночевали. Да, еще притащили громадный арбуз. Такой спелый был, – размякла бабушка. Но сразу посуровела: – Раз на раз не приходится. Могли бы и изнасиловать, они такие». «Я вся в свою недоверчивую бабулю», – поздравила себя Трифонова. И решительно бросила:

– Надеюсь, ты не будешь ко мне приставать.

– Зачем? – удивился он. – Зачем сексуальные домогательства? У тебя будет своя спальня.

– Правильно, незачем. Идем, европеец, заберем из общежития мою сумку.

Дорогой они болтали. Петер был сыном немки и англичанина. Родители жили в Лондоне, а он в юности приехал в Берлин на экскурсию, впечатлился и остался.

– Что особенного в Берлине? – спрашивала Трифонова. – Лондон ничуть не хуже.

– Ты там была?

– Нет, но… Люди говорят.

– Иностранцы? На форумах о переездах? – догадался он. И принялся объяснять: – Эти города, как хороший костюм и хорошая футболка, Кэтрин.

– Фрак, наверное, или смокинг. И бабочка.

– Раньше да. Теперь костюм. Даже галстук по обстоятельствам. Но мне удобнее в футболке.

Петер Адам вел колонку в популярном журнале и писал сценарии для телевидения. Беззлобно ехидничал: «Присылаю легкий остроумный текст. Я же наполовину англичанин, юмор в крови. Редактор не меняет ни слова. Дикторы читают. Получается унылая передача. Как им это удается, до сих пор не разобрался».

Так, смеясь, Катя и перебралась из общежития в квартиру: одна комната небольшая, вторая вдвое меньше, третья втрое. И все двери выходили в крохотную прихожую. Гостья не сразу заметила узкий темный коридорчик, ведший в кухню и ванную. Поэтому успела струсить и вспомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Ей не хотелось пользоваться ночным горшком, умываться из рукомойника и выносить помои даже на халяву. Зато, когда выяснилось, что удобства все-таки есть, квадратные метры перестали иметь значение.

– Как тебе? – заботливо спросил Петер.

– Замечательно. Жилье в прекрасном месте и такое… игрушечное, – с трудом подобрала вежливое слово Катя.

– Маленькое, да. Это великое счастье! Мне очень повезло.

Трифонова снова подумала о ловушке. Нормальный человек счастье и везение представляет себе иначе. Похоже, ее мимические мышцы неподконтрольно без устали работали. И гримасы иллюстрировали тревожные мысли. Поэтому хозяин почти с начала встречи стал растолковывать, о чем говорит.

– Кэтрин, эту квартиру мне завещал родственник. Если бы она была хоть немного больше, я не потянул бы кредит.

– То есть эта частица Берлина у тебя в собственности? – не совсем поняла Катя. – Тогда как соотносятся завещание и заем?

– Надо платить налог на наследство. Он зависит от площади. Часто приходится продавать то, что нам досталось. Расплачиваться с государством. И, если деньги останутся, покупать скромную квартиру в скромном районе.

– А мы считаем, что вы тут живете без забот, Петер.

– А мы подозреваем в этом вас, Кэтрин.

– Слушай, я должна передохнуть от впечатлений… Где мне устраиваться?

Он пригласил в самую маленькую восьмиметровую клетушку. Трифонова подозревала, что ее селят в чулан. Вошла и чуть не завопила от радости. Такого интерьера она в жизни не видела. Возле окна как-то демонстративно стояли круглый столик на одной изящной ноге и стул с высокой спинкой. Напротив двери в глубокой нише притаился солидный платяной шкаф. Казалось, он хотел выдвинуться и занять много места, но стеснялся. Потому что на противоположной стороне красовалась узкая высокая этажерка. Ей очень шли книги в ярких суперобложках и цветок на верхней полке – какая-то темно-зеленая лиана, свисающая до пола. И, наконец, у дальней свободной стены расположилась обещанная кушетка – этакий футляр для матраса, с трех сторон огороженный низкими решетками. Судя по твердой гладкой поверхности под бордовым покрывалом, матрас был современным. Как и набор плоских подушек в таких же бордовых наволочках. Теснотищи здесь в помине не было. Уюта почему-то тоже. Нейтральный характер комнатки и обрадовал Катю.

– Как здесь хорошо. Спасибо, Петер, – не выдержала она.

– Антикварная мебель, – улыбнулся он. – Надо реставрировать, но мастера дорогие. Коплю.

Трифонова теперь уже придирчиво рассмотрела все. Ногу стола, спинку стула, одну из стоек этажерки и решетку кушетки обвивал деревянный плющ. Но резьба была топорной, и вблизи листья и веточки казались грубыми и толстыми. «Не антиквариат, а старье с претензией», – решила она. И повернулась к хозяину:

– Здесь не нужен реставратор, Петер. Дерево в отличном состоянии, жучком не прошито, не трескается, не расслаивается. Ни один заостренный краешек на украшениях не поврежден. Так что мебель надо осторожно ошкурить и покрыть свежим лаком. Ну, еще есть всякие средства для консервации под лак. Продаются в обычных хозяйственных магазинах. Всего-то, поверь. Да, паркет хорошо бы подвергнуть такой же обработке. Он истертый, но между досками щелей совсем нет. Поразительное качество. А если сменить обои и покрасить потолок, рамы и дверь, то ремонт и реставрация будут закончены за пару дней. Один мой знакомый проделал нечто в этом роде в своей московской квартире. И сказал, что нанимал бригаду за несколько миллионов рублей. Все поверили.

– Разве для престижа не лучше, что он оказался способен творчески работать руками? Деньги любой может получать в офисе, – озадачился Петер.

– У нас уже нет, – отрезала Катя. Но через секунду допустила: – Или еще нет.

– Кэтрин, я собирался оставить обои… Они крепкие…

– Сейчас много новых со старинными узорами. Может, точно такие же найдутся. Дорогие, но ведь тебе совсем немного надо.

– Я хочу эти, – заупрямился Петер.

– Ладно, покажу фокус, – кивнула Катя. – Сначала тщательно и аккуратно их пропылесосим. Разница видна сразу. Потом используем спрей для оживления цвета. Фон был почти белый и пожелтел необратимо. Зато светло-коричневые розочки станут как новенькие. Когда приступим?

– Я могу позвать друзей… – неуверенно проговорил Петер.

– Мы тут и вдвоем-то с трудом развернемся.

– Да???

– Ну конечно! – уверила Петера Катя. – Я не вижу сложности. С таким-то количеством стройматериалов у вас в магазинах.

Потрясенный Петер развел руками:

– Кэтрин, у вас в России все так просто?

– Если бы.

– Тогда в следующую субботу…

И через неделю они сделал все, как планировала гостья. К вечеру воскресенья комнатенка преобразилась. Хозяин исполнился гордостью, купил рислинг, приготовил ужин. Они сидели на завернутом в пленку и перемещенном в гостиную матрасе с кушетки. Почему-то разговаривать не хотелось. Но парень все-таки спросил:

– Зачем ты затеяла у меня ремонт? Потратила столько времени? Могла бы гулять, отдыхать.

– Раньше я точно знала бы, что отблагодарила тебя за приют, – ответила Катя. – Но еще в кафе, когда ты пригласил меня в свой дом, стало ясно, что тебе моя благодарность не нужна. Я таких людей еще не встречала. Только слышала истории от одного человека, Андрея Голубева. Но потом выяснилось, что он их придумывал. А про своего сына Ивана рассказал правду, хотя ты не в курсе, о чем я, извини. Спасибо тебе, конечно. Но мне самой было полезно заняться мебелью и всем остальным. Понимаешь, я вдруг оказалась в ином мире. Он гораздо лучше приспособлен к жизни, чем наш. А я почему-то чувствую себя совершенно беспомощной. Вот и нашла способ доказать себе, что и здесь что-то могу. Если меня какая-нибудь сила вышвырнет из России, я просто сделаю ремонт в своем новом жилище. Схожу в магазин, куплю продукты, сварю вредный жирный борщ. Но еще не тот случай. Я пришла в себя, успокоилась. Теперь и тебе хорошо, и мне.

– Ложись сегодня в спальне, у тебя еще пахнет краской, – сказал Петер. – А я устроюсь тут, на диване. Только посуду уберу. Мне действительно не нужна твоя благодарность, Кэтрин. Но это не значит, что я тебе не благодарен.

Трифонова кивнула. Однако у нее было еще одно предложение. Оно вызревало целую неделю, и его все еще трудно было сформулировать. Химическая вонь и смена спального места казались единственным шансом попытаться. Завтра матрас вернется на кушетку, остатки вина перекочуют в холодильник, и трудно будет найти повод усесться поближе к Петеру и заговорить о своем исследовательском интересе. А Катя увлеченно наблюдала парня. Знала, что и как он ест и пьет, в котором часу встает и ложится, сколько времени проводит в офисе и дома. Ничего необычного. Она слышала, что в Европе каждый таскает собственную ношу. Когда они взяли ее сумку из общаги, руки то ли немца, то ли англичанина были свободны. Тем не менее он даже не предложил донести вещи до дома. И, шагая с ним бок о бок, Катя то чувствовала себя идиоткой, то мысленно обзывала идиотом его. Когда делали ремонт, Петер сразу откликался, стоило попросить помочь. Сильный и выносливый, все делал играючи. Но, если не просить, не реагировал, хоть неподъемный шкаф в одиночку двигай. Это было уже занимательнее. Рассуждая логически, осталось выяснить, каково с ним в постели. И Катя рискнула.

– Эй, можно сказать глупость? Ты первый иностранец, с которым я близко общаюсь. И меня все больше мучит вопрос, как ты занимаешься любовью? Прости, если, с твоей точки зрения, говорить на такие темы женщине неприлично. У нас это тоже не приветствуется. Не подумай, я не расистка, не нацистка какая-нибудь… Я медик… Анатомически все мужчины устроены одинаково… Смысл и техника полового акта не может кардинально отличаться у разных народов. Но мне все равно любопытно. Я уже не справляюсь с этим… А сегодня еще и любовалась тобой, когда ты разделся по пояс…

– Кэтрин, я ничего не понял про расизм, нацизм, анатомию, половой акт и голый торс, – наконец отозвался Петер. – Я не знаю, как у вас в России мужчины и женщины договариваются. У нас – словами. Ты мне очень нравишься. И труд нас сблизил. И подружки у меня сейчас нет. Так что, если хочешь, если ты готова к сексу со мной, я буду очень рад.

«Все нормально, – подумала Трифонова. – Мне можно было выразиться короче: «Я тебя хочу». Результат получился бы таким же. Теперь для чистоты эксперимента надо отложить близость». И она улыбнулась напрягшемуся Петеру:

– Только давай сделаем это завтра, ладно? Я устала за два дня, уже поздно.

– Да, разумеется. Тебе необходимо выспаться, – без натяжки улыбнулся он в ответ.

«И этот биоробот», – констатировала исследовательница и скрылась в спальне, предоставив человекоподобному устройству мыть тарелки и бокалы.

Однако, едва девушка переступила порог квартиры следующим вечером, Петер выскочил в прихожую и нетерпеливо спросил:

– Ты не передумала, Кэтрин?

– Нет, конечно, – сообщила Трифонова, не успев поразиться тому, что у нее, оказывается, была возможность послать его даже на этом этапе. – Баба сказала, баба сделала…

– Что? Ба-ба? Последнее было по-русски, я совсем не понял.

– Угу, – согласилась Катя и вместо перевода обняла его.

И понеслось. Сутки растянулись до неузнаваемости. Только вчера едва успевала побольше запомнить в клинике, а дома обдумать и записать. Поужинать в кафе. Принять душ. Узнать из компа, что творится на родине и куда туристу податься в выходные в Берлине. Упасть на кушетку и заснуть. А тут, оказалось, в вечер помещается полутора-двухчасовое сидение с Петером в барах и ресторанчиках. И неторопливый секс, который так и тянуло назвать качественным. Ничему новому они друг друга не обучили, но перетряхнули все свои старые умения ради неожиданного партнера. Не сговариваясь, решили не терять ни одну ночь из отпущенных им тридцати. Это не было соревнованием в выносливости, просто оба чувствовали одинаково: им дарован редчайший шанс и способ безнаказанно наслаждаться. И отказываться от него было не просто глупо, а преступно. Любовники раздевались и испытывали суеверный ужас – только бы доказать судьбе, что они не пренебрегут ее даром, что ценят его, что запомнят навсегда. А все, что начинается с такого острого страха, всегда кончается не ранящим, только чуть ощутимо давящим удовольствием. Его очень мало бывает в жизни, им повезло, и они это знали.

Молодые люди интенсивно гуляли, пытаясь высокой скоростью компенсировать нехватку времени. Однажды добегались до того, что пришлось остановиться – силы кончились даже у двужильного Петера.

– Кэтрин, хочешь посмотреть, как мужчина падает на землю и вырубается? Сейчас продемонстрирую, – предложил он, с трудом дыша.

– Лучше сядем. А то и женщина рядом с ним уляжется.

Молодые люди устроились на скамейке, с удовольствием вытянули одинаково длинные тощие ноги в узких джинсах и пыльных кроссовках. Ели мороженое, не разговаривали. Они часто молчали вдвоем – у них не было совместного будущего, их это не тяготило. На другом краю скамейки отдыхали крепкие потные мужчина и женщина средних лет. Явно утомившиеся туристы, которым надоело обсуждать достопримечательности. Вообще создавалось впечатление, что они активно свирепели: немчура понастроила чего-то мрачного и высокого, а ты бегай, высунув язык, фоткайся, чтобы доказать знакомым, что не хуже их. Мимо, трогательно держась за руки, брели парень с девушкой. Похоже, тренировали друг друга в иностранных языках. Она чирикала по-русски, он отвечал по-немецки. Вдруг мужчина громко обратился к своей спутнице на родном Трифоновой языке: