Наука, любовь и наши Отечества

Опыт на растущих крысах

Сегодня закончили опыт на крысах, который проводили в институте биохимии им. Баха в виварии у Букина. Вела опыт я вместе с заведующей виварием Ниной Николаевной, окончившей перед войной биофак Университета. Она хорошо знала известного биолога Завадовского и генетика Серебровского. Сама когда-то работала с дрозофилой и уже чуть ли не защитилась, да получила «в нос» и с тех пор никуда не высовывается, рада месту и надежной «спине» Букина. Мне сказала, что вообще могу на нее во всём положиться и на опыт не приезжать, даже сначала дулась на меня, думала, что не доверяю ей. Потом со мною свыклась, хотя все взвешивания крысят (еженедельно каждую) она делает собственноручно, записывая себе в журнал. Я только смотрю. Лаборантки (им и вовсе работы мало) изо всех сил стараются угодить, аж противно. Сказала им, что кормежка за мной, а вот их забота, чтобы всегда чистыми были поддоны, куда кал крысиный падает. Дело в том, что крысятки лапками своими, они у них тонкие и цепкие, могут сквозь решетку пролезть в поддон и подобрать кал-орешек, а в кале ведь полно витамина В₁₂, даже и у тех, которые не получают его. Бактерии кишечника тот витамин синтезируют.

Должно быть, лаборантки старались, потому что результаты опыта были даже лучше, чем я ожидала. Опыт шёл по той же схеме, что и свиной, с той лишь разницей, что резче были как дефицит в метионине, так и его избыток. Получилось, как и в опыте на поросятах, витамин В₁₂ работал не только при недостатке метионина в рационе, но и при его значительном избытке…

Радостная, я сразу же после окончательного взвешивания крысят сходила в магазин, что на Университетском проспекте (недалеко от Дя Бори), колбасы накупила. Здесь у них почти нет очередей. Всего минут 15—20 постояла. А там, где мы всегда покупаем, в центре – по два и более часа томимся в очередях. В Москве еще потому такие очередины, что много приезжих и все покупают продукты в огромных количествах, потому что там, подальше от Москвы, ничего нет (мясного). Даже Батя, он к нам приезжал недавно (попутно), попер в Свердловск на скором поезде пять батонов любительской колбасы и огромный кус говядины замороженной. На лапу дал продавцу, чтобы такой отрубил.

У Дя Бори я теперь не только всё их ем, но и сама угощаю, что делаю с большой радостью. Только ничего не хотят они брать. Говорят, чтобы всё везла в Дубровицы.

Лена аж визжала от радости. Рада и мне, и колбасе. Она дома ведет хозяйство, т. е. ходит за молоком, варит каши и прибирает в комнатке. Ее знают все в общежитии и она всех. А Иво пропадает в институте, отрабатывает методику какого-то Карпентера определения доступности лизина, благо теперь есть необходимый химреактив для этого.

Биохимические исследования, которые сотрудницы Букина проводили без меня, подтвердили прежние результаты. Они мне это сообщили по телефону и поздравили. Радостная, позвонила Любе Йирковой. Карел взял трубку: «Почему не звонила? Уже беспокоились. Чтоб приезжала обязательно! Сегодня же! Люба ждет».

А Люба собралась поехать с детьми в Сочи. Последнее лето здесь они, в Союзе. Уж пять годиков прошло, как в Москве. Привыкли. Полюбили Москву. Каждое лето на каникулы в Чехию уезжали, а теперь здесь решили побыть. Карел их отвезет, побудет немного с ними. А они на всё лето останутся на Кавказе…

Пили чай, говорили. Люба стихи читала. Ей нравятся и современные – Вознесенский, Евтушенко. Но Есенин, конечно же, самый ее любимый… Я к своему стыду наизусть только Пушкина помнила. Последний год вообще ничего не читала. Всё, чем раньше зачитывалась, про любовь, казалось неинтересным. Когда уходила, Карел спросил (мне показалось настороженно), как отношения с Ивой. Услышав, что нормально, чуточку стушевался, а потом передал привет, сказал, что к сентябрю они уже уедут, чтобы обязательно зашла проститься.

Карел Йирка (второй слева) с делегацией из сельхозминистерства СССР в Татрах, 1964 г. Архив Ольги Ломовой (Йирковой), Прага.

Чопорный Либерец и родные Вратиславице

Решили всей семьей съездить в Чехословакию.

Четыре года прошло, а в Либерце с виду ничегошеньки не изменилось. Те же старые, из прошлых веков, каменные дома, те же трамвайчики с грохотом, несущиеся по узким, с вековой брусчаткой, ныряющим вниз-вверх Либерецким улицам. Тот же над городом Ештед с его рестораном на самой вершине. И та же упорядоченность во всем, и элегантность в одежде: всё в приглушенных светлых тонах. Белые колготки на детях. Впрочем, знакомые ребятишки все выросли. Эвичка, дочь украинки Нади, уже девушка. С Ленусей нашей ей уже неинтересно. А сама Надя, говорят, деру дала от своего мужа старого, с молодым живет. Вырос и Карличек, сосед. Застеснялся, увидав Лену, а потом играли вместе. Вечером пришла Здена со своими мужем и сыном Богоушами. Попили кофе. Тихо. Сюда, на Павловицку улицу, никаких даже звуков не доходит. Здесь в девять вечера уже все спать идут, а детей в семь укладывают, и никак не позже. Стыдно признаться, но уже скучно мне, тянет ехать куда-то…

С Леной вместе поехала в свое бывшее дружство Вратиславице. Каким всё крохотным показалось! Новый коровник, свиноферма напротив него, хлев старый, что прямо напротив конторы, да и сама контора в старом доме – всё как и было. Но вот из начальства прежнего – никого. Ладя Вондроуш, председатель бывший, главным агрономом стал в Храставской МТС, пан Голый в какое-то хозяйство переехал, что у самой Праги, бухгалтер, агроном главный, помощник мой Зденек Рихтер – все по каким-то либерецким канцеляриям рассосались. Зато остались доярочки. Зденка Коутска новую челюсть приобрела и теперь вовсю улыбалась. Они с Новаковой, телятницей, повели нас до господы, потом к себе домой, угощали. Хорошо, что Лена была со мной, а то б и домой не отпустили.

На следующее утро за мною заехали пан Ровный, кормовоз, со Зденой. Во Вратиславицком дружстве праздник, конец сенокоса. Собрались в господе. Меня все трясли, обнимали, целовали. Потом приглашали каждый к себе домой в гости. Сидим у Новотных, а Здена Коутска уже меня в сенцах ждет к себе отвести. А у Здены дожидалась пани Губена, доярка тоже, а там – пани Соботова, Новакова, Климешова… Привезли меня на Павловицку вечером, когда уже спать шли, в далеко не трезвом виде. На душе радостно было, хоть и голова кружилась. Хотелось выйти на улицу и орать: «Чехи, я вас люблю!» Маминка (мама Ивина), видя меня такой, ласково мне улыбалась. Она замечательный человек, и я её тоже люблю. И вообще я люблю всех людей на всей Земле.

А на другой день, четырнадцатого августа, отмечали десять лет нашей доченьки, все втроем пошли в зоопарк. Животные здесь не в клетках, как в Москве, а в огромных вольерах, где могут даже и прятаться от людей. Дольше всего общались с обезьянами. Потом, дома уже, Лена прыгала обезьянкой, подаваясь рукою вперед-вбок.

Встречи с бывшими коллегами зоотехниками и с товарищем Гикшем

О нашем приезде узнали все наши бывшие коллеги зоотехники. Решили собраться и время назначили. А за день до этого Руда Кутина приезжал. Услышал от Вондроуша, что мы здесь, и зашёл домой. Он уже работает экономистом в одном из хозяйств Западной Чехии. Немного разочарован своей профессией. Мечтает податься в науку. Вспоминал, как работалось нам вместе. «Я был тогда счастлив», – сказал. А теперь? Я даже не спросила, женился ли он…

Собрались всей нашей зоотехнической братией – Анча, Зденек Гниздил, Йитка Сильна, Ярослава Седлачкова, мы с Ивой… Даже Крамарь Йозеф пришел. Он сидел с нами до одиннадцати вечера, пока не погнали из ресторана, где мы ужинали, пили пиво и вспоминали, как нам работалось и жилось. Оказывается, совсем даже неплохо нам было, хоть и зарплаты вдвое меньше теперешнего. Сейчас все, кроме Анчи, зоотехниками работают в дружствах. Материально хорошо, но уж такая наша зоотехников работа: без проблем, без нервов – ни дня. Однако все еще молодые, веселые. После ресторана Крамарь и Седлачкова попрощались, как порядочные спать поехали, а мы все никак не хотели расходиться, нашли винарню, где за столиками в полутьме пили сухое вино и не переставая болтали обо всем. В два часа ночи закрылась и винарна, а уж надо было до утра дотянуть. И мы нашли еще одно заведение, которое всю ночь, – винный погребок.

Там было нам и вовсе хорошо. Играли на скрипке и на какой-то дудке, танцевали. За столиками по затененным уголкам сидели парочки. Мы два столика сдвинули и сели своей компанией. Заказали вина и каких-то сухариков тоненьких на закуску. В голове приятная пустота и всё, даже то, как Вселенная разлетается, понятно и просто. Говорим, говорим и без конца смеемся. Уже не только работу прежнюю вспоминаем, но и годы детства, каждый – своего. Анча, не переставая широко улыбаться, выказывая ровные красивые зубы, рассказывала русские народные сказки, где все слова были нецензурные. Это надо ж, помнит! Она их еще в сорок пятом слыхала, от русских военных, которые у них квартировали. Неужели всё так и сохранилось в памяти? Потом призналась, что мама ее, учительница, сказочки те от русских переписала (со слов) и читала, когда гости собирались. Анча их наизусть выучила.

Расходились рано утром, когда тяжелый предосенний туман оседал сыростью на отполированной временем брусчатке гулкой улицы. Годика через два-три обязательно встретимся! Обязательно!!!

Уже перед отъездом встретились со своим бывшим шефом Зденеком Гикшем у него на работе. Из Дубницы, где работал председателем дружства, он ушёл и теперь преподает студентам Либерецкого института марксистскую философию (или что-то в этом роде), но освобожденную, как он говорит, от рутины.

– Светлые головы (а они есть в КПЧ!) сейчас много работают над тем, чтобы наш социализм, заскорузлый от консерватизма и бюрократии, сдерживающий развитие, модерным сделать, т. е. соответствующим требованиям времени.

– А как? – задаем наивный вопрос. Гикш, воодушевленный нашим интересом, стал объяснять.

– Во-первых, разрешить критиковать. Мы сейчас только говорим о критике – самокритике, да и критикуем – в своих компаниях, по кухням, да в пивных, где пан шеф «глухой». А надо в открытую, в печати. Цензуру надо отменить или уж как-то ограничить, чтобы хоть в дискуссию не лезла она. Дискуссии помогут партии очиститься, как дождиком весенним смоется грязь, чтобы зелень потом росла, так и здесь. Партии и вообще для развития нужны всамделешные выборы. Чтобы несколько кандидатов было на одно место. Между прочим, в КПСС есть очень умные люди, нас поддерживают. Не в открытую, конечно, потому что и там рутина…

Я была в восторге от встречи. Гикш и раньше нравился мне, а сейчас, помолодевший, с воодушевленным взглядом больших умных глаз, он мне казался живым предвестником благих перемен в Чехословакии.

– Возвращайтесь поскорее, будем работать вместе, – сказал на прощание.

– Постараемся! – бодро отвечали мы, уверенные, что совсем скоро увидимся снова.

Пишу первую научную статью; прощаюсь с Любой

Мелкий дождичек и холодрыга. Мы у себя в общежитии. Чехословакия только в памяти: светлая, сверкающая… А здесь грязюка повсюду (раньше, до Чехословакии, как-то не замечала ее), очереди, как удавы, особенно за колбасой и мясом. По два килограмма в руки, поэтому люди за дефицитом (копчености) целыми клубками стоят, покупают впрок.

Статью для журнала я написала, показала Томмэ, а он изругал: так научные статьи не пишут. Не статья, мол, а водевиль. «Посмотрите, как другие пишут!» Посмотрела в «Животноводстве»: так «научно», что и не понять. «А ты не по „Животноводству“, а по Animal Science равняйся», – подсказал Рядчиков.

Я его совету последовала. Отыскала в американском Animal Science схожую по материалу (поросята) и тематике (аминокислоты) статью и всю ее до слова перевела, благо небольшая. Всё там изложено очень ясно и понятно. Потом написала «свою»: текст, точнее перевод его – почти без изменения из американской статьи, а цифры и цитируемые авторы – свои. «Обсуждение результатов» тоже свое, но в том порядке и стиле, как у американцев. Томмэ хвалил до небес! Сказал, что эту с «Обсуждением» он в «Доклады ВАСХНИЛ» поместит, под двумя подписями, его, члена-корреспондента и моей, а в «Животноводство» пройдет и без «Обсуждения». Статью в «Животноводство» я отвезла лично, отдала прямо в руки заведующей отделом, крупной приятной женщине с романтическим именем Ариадна.

После всех дел позвонила Йирковым. Так, на всякий случай, вдруг еще не уехали. Трубку Люба взяла. Я аж чуть не взлетела от радости. Они здесь! Зовут приходить проститься. Уезжают на днях…

В квартире, как у всех перед отъездом, ералаш. Дети веселые, шумные. А Люба загорелая и грустная. Сказала, что немножко нездоровится ей.

«Ну, пожалуйста, Люба, скажите, что я могу сделать для Вас? Мне очень хочется хоть чем-то порадовать, подарить что-нибудь», – пристаю к ней. «Если можно, учебник грузинского, больше ничего», – с печалинкой в голосе говорит Люба. Пьем чай. И почти все время молчим: не клеится разговор. На прощание она улыбается, хочет веселой казаться. Но я-то вижу: чуть не плачет. Карел тоже в напряжении. «Это потому, что еще точно не знают, где будут жить…» – подумалось мне. Прощаясь, говорим друг другу до скорой встречи в Праге. Разве могла я предположить, что этой встречи с Любой не будет никогда?! Вместе с Карелом она вышла проводить меня до их лифта. Улыбалась, просила писать…

Карел Йирка со своей семьёй на пляже в Сочи, 1965 г. Архив Ольги Ломовой (Йирковой), Прага.

Конференция молодых ученых

«Готовится конференция молодых ученых в ВАСХНИЛе. Срочно отбираются лучшие работы. От своего отдела я предложил вас! – встретил меня Томмэ. – Успеете подготовить?» – «Не знаю». – «Надо успеть. Сначала прослушает вас профессор Зубрилин. Ему поручили окончательный отбор кандидатур от ВИЖа на конференцию».

Зубрилин, похожий чем-то на зубра старик, с мощной шеей, высоким лбом, массивным носом и внимательно-усмешливым взглядом больших, глубоко посаженных глаз из-под густющих бровей. Ему надо было доложить в течение пяти минут, а не успеешь, пеняй на себя, дальше ВИЖа не сунешься. Желающих полно, и не только аспиранты. Вернее, даже аспирантов было всего несколько: Стрекозов Коля, Мадисон Володя, Карликов Дима. Больше из аспирантов никого не видела. Зато сотрудников! Обаятельный Эрнст, красавец Коряжнов, скромняга Шихов, небольшого роста, мечтающий о министерской карьере Коноплев… Это из тех, что прошли (уложились в пять минут).

«Хоть и перестарок, но молодой, дорога перед тобою большая», – сказал Зубрилин Эрнсту и смачно с ним поручкался. «Пойдешь далеко, если никто не остановит!» – сказал мне и тоже руку потряс.

В узких коридорах старинного здания ВАСХНИЛ толпятся «молодые ученые». Заседают экспертные комиссии по отбору докладов на Президиум ВАСХНИЛ. У кабинета ответственного секретаря президента академика Овсянникова, кормленца, собралось молодежи человек восемь. Из ВИЖа это Махаев, Минько Люба и я. Из института физиологии и биохимии, где директором профессор Шманенков, аминокислотчик Григорьев. Градусов, тоже аминокислотчик, но бумажный, потому что работает секретарем в ВАСХНИЛ и ни поросенка, ни куренка (материал, которому скармливают аминокислоты) сроду в руках не держал. И еще двое парней-аспирантов было из Тимирязевки.

Я здорово готовилась. Доклад знала наизусть. К тому же постаралась одеться, чтобы старикам нравилось: юбка черная длиннее колен и закрытая, белая из шелка блузочка. Деды-корифеи улыбались мне. Доклад оценили как лучший, рекомендовали заслушать на Президиуме ВАСХНИЛ и автору, мне то есть, выдать премию. От радости чуть не прыгаю. Подлетаю к своим коллегам… И тут вдруг меня поразила странно неприятная окаменелость их лиц. Даже Рядчиков не очень, казалось, был доволен таким решением, хотя меня поздравил.

– И Томмэ, и Солун, и Денисов, и Дыман – все эти корифеи науки давно устарели, не им судить о работах молодых, – сказал в раздумье Виктор. – Ну что ж, выбирать-то им было не из чего. Я поняла, что Рядчиков имел в виду себя. Тут же с ним согласилась:

– Да, если бы ты выступал, то мне бы не светило.

Он утвердительно кивнул и уже с обычной приветливостью старшего друга протянул свою перепачканную нингидрином* ладонь: «Приходите с Ивой в гости! И обязательно с Ленкой. Чтобы Витьке не было скучно».

* Нингидрин – химический реактив, используемый для определения аминокислот.

О неизвестной ранее функции витамина В₁₂

Хотя работ, посвященных витамину В₁₂, немало, в основном у американцев, механизм действия его в животном организме до конца не выявлен. Американцы (Вейсбах и другие) так же, как и наши (Букин и другие), предполагают, что это – участие в реакции синтеза незаменимой аминокислоты метионина. Однако наши работы (мои и сотрудниц В. Н. Букина) показали, что витамин В₁₂ участвует не только в синтезе метионина, но и в реакции его катаболизма, т. е. распада. Крысы, которым давали рацион с большим избытком метионина, росли еще медленнее, чем с недостатком его в рационе, а витамин В₁₂ это угнетение роста полностью снимал.

Это было новым в науке биохимии и вскоре в академическом журнале «Прикладная биохимия и микробиология» появилась статья за подписью Букина, его сотрудниц и моей.

Интересно, а как будет себя вести В₁₂ на фоне рациона, избыточного по какой-либо другой аминокислоте или нескольким? И я уже мечтаю опыт провести. Однако Томмэ осаживает меня: интересного еще много будет, на всю жизнь хватит и дочке останется (он уже знаком с Леной), а надо скорее писать и защищаться.

Вот и езжу в библиотеку, в Москву, серую, суетную, с ее клубками очередей, которые и мне приходится выстаивать. Сейчас уже и на Ленинском проспекте очереди. Повсюду…

А уже весна близится. Днем нет морозов. Иво принес веточек ивы с реки и приготовил вкусный обед. А во второй половине дня – почта, и среди писем долгожданное от Йирковых. Поздравляют меня и Лену с женским днем. «Люба работает, дети учатся. Оля ходит на рисование и на английский. Яну трудновато привыкается к новой обстановке, Иван радует успехами в школе…»

А я ужасно рада, что у них всё-всё хорошо.

Милое сердцу непривычное слово «папа»

Кончаю писать литобзор диссертации. Сижу до закипания мозгов, до ломоты в заднице. Надо б размяться, сходить погулять, но Шура, аспирантка из Молдавии, которая поселилась в нашем же коридоре напротив, отказывается идти наотрез, а больше девчат в коридоре нет. Иво тоже нет, он в Москве, опыт на крысах проводит. Там же, в мясо-молочном институте, и живет. Выхожу на малюсенький балкончик, что в самом конце коридора нашего. Вовсю слыхать, как лягушки квакают и соловьи орут. Туда бы, к Пахре! Однако одной в такую пору страшновато, а с однокурсником-аспирантом, который предлагал прогуляться вместе к реке, не посмела. Может быть, потому, что он мне очень нравился. Но и спать в такую ночь не могла, продолжала писать.

А утром отец приехал! Нежданно. Сижу со своей писаниной, вдруг заходит, лысый, приземистый, родной. Иво еще в Москве на опыте своем, Ленусь гулять умчалась… У меня от радости дух захватывает.

– В Кировске только Вера Григорьевна (жена) осталась, да Вика с зятем, а я во Псков переехал. К вам поближе. Вот сел да прикатил, рядом ведь, – объяснил он свое внезапное появление. – И если что с ночлегом не получится, то вечером и обратно поверну.

– Да хоть сколько живи у нас, – говорю, – все тебе рады будут!

Как учуяли: сначала доча примчалась. Радостно удивленная, познакомилась, наконец, с родным дедом. Потом, тоже нежданно, Иво. Отец как раз гостинцы свои разложил: копченый балык из семги, палтус копченый и другой рыбы. А Иво колбасы привез из Москвы. Лена быстренько за хлебом слетала. Сели пировать. Иво с отцом сразу о рыбалке заговорили. Отец ловил в северных реках и на Чудском озере. От Пскова недалече. «Приезжайте!» – приглашает нас. Однако мы в июле ждем гостей: должна Ивина мама приехать со своим мужем, которого мы не знаем еще.

– Вот все ко мне и подваливайте, – радушно предлагает отец.

– Мы согласны. Подвалим!

Отец Григорий Иванович Смирнов в Дубровицах, 1966 г.

Снова я могу произносить непривычное мне и такое милое слово «папа». «Папа!» – говорю. «Чего?» – откликается он. «Да так. Ничего», – отвечаю. Он сидит напротив меня за столом, на котором разложены исписанные цифрами листы: результаты опытов, математическая обработка результатов. Папа на листки не смотрит, только на меня. Терпеливо ждет, когда кончу считать. Кормит обедом. Он вкусно, по-мужски, готовит. И после обеда вытаскивает меня на прогулку. Ленусь тоже с нами. К реке идем узенькой тропочкой через поле.

– В кильватер идем, – говорит он. Сразу вспоминается, что отец – моряк. Однако про жизнь свою прежнюю на море неохотно рассказывает. Зато с каким смаком, по-моряцки клянет он «Людоеда» усатого, который, «слава Богу, подох», и всех «упырей», что еще «живут – тешатся в Кремле».

– Бомбы атомной мало на них. Водородной бы шугануть!

– Да ведь невинных заденешь!

– То-то и оно, – соглашается. – Бомба – дура, еще дурней пули. А то бы… Жалко мне его, натерпелся в жизни. И смешно. Он не обижается, что смеюсь, только говорит: «Когда-нибудь сама всё узнаешь. Поймёшь…»