– Стой!! – закричала я, зло оскалившись, и погналась за тенью ещё стремительнее прежнего.
В попытке скрыться, фигура убегала от меня зигзагами, задевая и опрокидывая всё, что попадалось под ноги. С жутким грохотом по двору летели железные вёдра, падали садовые стулья и словно в буре по воздуху проносились листья. Прямо передо мной на землю упал железный мангал и так громко ударил собой по каменной плитке, что от шума проснулись соседские собаки. Они повыскакивали из своих убежищ и залаяли наперебой друг другу, одно за другим стали зажигаться окна ближайших домов и послышались недовольные возгласы людей.
Мерзкая тёмная фигура, ещё больше перепугавшаяся из-за поднятого вокруг шума, вылетела со двора прочь, проскользнув через калитку, и попыталась скрыться. Не замечая ни криков, ни лая собак. Я бежала за ней стремглав. В обувь ко мне набилась пыль, в темноте я вечно спотыкалась о камни и неровный бордюр, но продолжала преследовать ночного гостя, намереваясь поймать его, во что бы то ни стало. Мне почти удалось нагнать его: на выезде с нашей улицы между мной и тенью осталась всего пара метров, я вытянула руку вперёд и почти схватила человека за капюшон. Вдруг прямо передо мной, как из-под земли вырос шиферный забор, и, резко впечатавшись в него носом, я потеряла равновесие и рухнула на каменистую дорогу. Фигура в последний раз мелькнула впереди и скрылась за поворотом.
Я провела какое-то время, сидя на земле и потирая дважды ушибленный за эту ночь нос и не менее пострадавшую во всей этой погоне часть тела ниже спины. Только сейчас, в полном одиночестве и относительно спокойном уединении и осознала, как адски у меня болит левый локоть, горят и пульсируют в кровь разодранные колени. На правом шлёпанце почти наполовину слетела резиновая стяжка, прикрывающая ногу, ещё немного – и я могла бы запросто лишиться обуви вовсе.
Кряхтя и болезненно постанывая, я поднялась на ноги, уже совершенно точно понимая, что убежавшего мне не догнать. Я поспешила как можно скорее вернуться к Даше, чтобы не оставлять её одну надолго и не заставлять нервничать ещё больше.
Я обнаружила её сидящей на корточках у самой калитки при входе во двор. Она не плакала и не билась в истерике, а только тихо сидела, сжавшись в комок, и отстранённо курила – ждала моего возвращения. Я удивилась и спросила, как она без ключей выбралась из дома.
– Вылезла через окно… – монотонно, почти призрачно произнесла Даша, глядя в одну точку и выпуская изо рта белый дым.
Человек, в два часа ночи наведавшийся «в гости» к моей лучшей подруге, тот, что шарил по двору её дома, дёргал за ручку входной двери и закрыл меня в сарае – скрылся. Пока я была заперта в четырёх стенах кирпичной постройки, он попытался влезть в дом через распахнутое окно, но Даша успела ударить его острым углом тяжёлой книги по руке, а потом вытолкнула наружу. Лица фигуры она не разглядела: человек был в медицинской маске и чёрном капюшоне.
Проснувшиеся от грохота соседи вышли на улицу, увидели нас с Дашей возле ворот, поругали за шум и удалились. На мои крики и мольбы вызвать полицию, соседка посоветовала поменьше смотреть фильмов ужасов и запирать на ночь калитку, чтобы во двор не забегали бродячие животные и не поднимали по всей улице шум.
Я задыхалась от обиды и ненависти. Хотела закричать, разразиться отчаянным рыданием в ответ на бездействие, но из бури беспокойных эмоций меня выдернула Даша: она коснулась моей руки, ухватившись ладонью за мою кисть, и я внимательно посмотрела на неё сверху вниз.
– Это был он, – горько, со смирением произнесла она тихо. – Наверняка приходил, чтобы вручить подарок. В честь чего? День рождения? Но как он узнал?
Меня пробило мелкой дрожью.
«– Кстати об этом, как там твоя подруга? Цветёт и пахнет?» – тут же возникло у меня перед глазами сообщение анонима.
Всё внутри сжалось, лицо похолодело от осознания. Не желая верить в то, во что всё это могло вылиться, я замотала головой:
– Не-ет! – почти задыхаясь, на выдохе возразила я. – Не может того быть. Он дурак, но не ненормальный. Он не мог зайти настолько далеко…
Я говорила это тихо, надрывисто, точно пытаясь убедить в собственных словах не Дашу, а саму себя.
Даша же ничего не ответила, а лишь тихо хмыкнула и указала пальцами, сжимающими сигарету, куда-то перед собой. Я проследила за её жестом, и дыхание моё окончательно спёрло: в метре от нас, в пыли у бордюра валялся увядший букетик из маленьких жёлтых цветов со школьной клумбы.
25 мая, понедельник
Последний урок последнего учебного дня мы с Дашей досиживали в молчании. Учительница разрешила ничего не делать, а потом и вовсе вышла из класса. И пока одноклассники переговаривались, что-то бурно обсуждали меж собой, мы с подругой не решались даже посмотреть друг на друга. После событий, пережитых ночью, на душе было гадко, и где-то в груди нарастала противная скрипучая тревожность. Никогда ещё мне не было так неспокойно, как сегодня. О состоянии Даши и говорить нечего.
Его в школе мы сегодня не видели. Со слов Наталии Владимировны, бабушка Артёма позвонила утром и сообщила о том, что её любимый внук сильно ушиб плечо и где-то нацеплял заноз, поэтому придёт в школу только к дневному забегу.
Полночи мы с Дашей судорожно тёрли всё, что было у неё на компьютере: переписки, адреса, личные данные. Вышли со всех сайтов и поудаляли половину её аккаунтов, после чего напрочь снесли операционную систему.
– Мать меня прибьёт, – ошарашено сказала Даша, прижавшись спиной к стене, когда дело было сделано. – Здесь была её личная страничка, и она не помнит от неё пароля.
– Лучше мать, чем Ягелев, – справедливо отчеканила я в ответ.
Слегка нахмурившись, я взглянула в школьное окно. Я голове вертелась лишь одна мысль, пугающая меня больше остальных: я думала о своём интернет-друге. Нервно хрустела костяшками пальцев, пялясь в одну точку, до боли кусала губы. Я не верила ни в Бога, ни в чёрта, но именно в эту отчаянную винуту на языке вертелось лишь одно:
«Господи, только бы всё это было просто глупым совпадением. Пожалуйста, только бы я была не причём»
Я попала в эту мерзкую, отвратительную ловушку морали, и теперь не знала, как из неё выбраться. Рассказать ли подруге прямо о том, что натворила, или будет лучше, если она никогда об этом не узнает. А не узнает ли?
«– Скажи, Ась, – пронёсся у меня в мыслях среди всего прочего глосс подруги, пока настоящая Даша сидела рядом и молчала. – Нам ведь нечего друг от друга скрывать?»
Я нервно сглотнула, сжимая дрожащие пальцы в «замок». Серое, почти чёрное от туч небо за окном окутывало улицы в мрачные безликие оттенки, по школьным окнам били крупные капли дождя.
– Какой уж тут забег, – услышала я голоса одноклассников, переговаривающихся друг с другом. – Теперь разве что в спортзале.
Я осторожно скосила глаза на Дашу, сидящую слева. Как и последние несколько часов, она сидела смирно, не сутулясь и не перегибаясь дальше края парты. Руки её были сложены на коленях, и она почти не шевелилась: лишь слегка трясущиеся пальцы чуть-чуть постукивали по ногам, словно в попытке сконцентрироваться. Даша думала о чём-то, сосредоточенно глядя вперёд, в одну точку. И в глубине души я, конечно, догадывалась, о чём таком она размышляла, потому что и у меня самой из головы всё никак не шло то же самое.
Алексеева заметила, что я её разглядываю, и резко повернула голову. Слегка испугавшись, я дёрнулась: взгляд её – тяжёлый, стальной, как никогда серьёзный – пригвоздил меня к стулу, и что-то внутри перевернулось. Она смотрела на меня молча, ноющим вопросительным взглядом, и, не выдержав, я отвела глаза вниз. Даша тоже отвернулась, и старая немая сцена возобновилась с прежнего момента.
Когда прозвенел последний в нашей жизни звонок с урока, Алексеева сорвалась с места первая, одним рывком закинув себе на плечо полупустой рюкзак и с грохотом задвинув за собой стул. Не такая уверенная, как она, но тоже полная противоречивых эмоций, я последовала её примеру. Мы вышли из кабинета и притормозили на мгновение в коридоре. Посмотрели друг на друга, всё ещё немного сомневаясь, но понимая: нужно.
– И слышать ничего не хочу! – директриса демонстративно прикрыла глаза и подняла руки, показывая нам свои ладони. – Глупости!
– Глупости?! – злость во мне кипела в одном котле с обидной и чрезвычайным чувством несправедливости.
Мы стояли в дверях большого светлого кабинета директора школы. Как всегда, невероятно занятая, но такая «чуткая» и «справедливая» – она сидела за столом и уже минут пять делала вид, что ей есть дело до какого-то идиотского отчёта и прочей кипы бумажек, хаотично покрывавших её рабочее место. До этого, когда мы только постучались в кабинет, она радушно приняла нас и пообещала выслушать. И сначала она даже улыбалась, но стоило Даше только заикнуться о Ягелеве – директриса, уже догадавшаяся о том, куда пойдёт разговор, тут же переменилась в лице.
– Глупости! – повторила она, однозначно цокнув, и уголки её противных сморщенных губ, крашеных яркой розовой помадой, опустились даже ниже, чем требовалось для того, чтобы изобразить безразличие. Широко растопыренные пальцы её запорхали над бумагами, сверкая свежим красным маникюром и золотыми кольцами. Директриса отчаянно делала вид, словно чем-то очень занята и совершенно нас не замечает, но выглядело это до того нелепо и театрально, что мы с подругой потеряли дар речи.
Оскорблённая подобной реакцией, Даша нетерпеливо нахмурилась и сделала шаг вперёд, подавшись к женщине.
– Я сейчас всё правильно услышала, Галина Николаевна? – голос её скакал то вверх, то вниз, и я чувствовала, что он вот-вот сорвётся на истеричный крик. – Постоянная слежка, преследование, угрозы и, в конце концов, проникновение в мой дом ночью – для вас глупости?! Да это как минимум три статьи!
– Алексеева, а ты что у нас, в уголовном праве разбираешься? – саркастично усмехнулась Галина Николаевна. Она даже на секунду оторвалась от созерцания пустого листа формата «А4», очевидно, для того, чтобы бросить на нас свой мимолётный взгляд поверх очков. – Что ж ты раньше-то не говорила, мы бы тебя на олимпиаду отправили!
– Да вы что, издеваетесь что ли?! – взревела я и, подлетев к директорскому столу, ударила по нему кулаком с такой силой, что фикусы, стоящие на книжных стеллажах, затряслись.
– Шарапова, – Галина Николаевна сказала это низким, почти рокочущим голосом, полным ярости и обещающим принести огромные проблемы. Она обвила меня медленным, испепеляющим взглядом, от поясницы до подбородка, и хотела было вновь открыть рот, чтобы разразиться чем-то ещё, но я успела сделать это раньше:
– По-вашему это нормально?! Весь учебный год Даша терпит его уродские выходки, слушает бред про любовь до гроба! Он ждёт её перед уроками, после уроков, за школой, в школе, в туалете, а теперь ещё и у дома! Разглядывает на уроках, смотрит на перемене. Даже на трудах вместо того, чтобы следить за гвоздём и молотком, этот маньяк пялится Даше в глаза! Пишет сообщения про то, что поедет поступать с ней в один институт и собирается жить по соседству, мониторит каждое её действие в жизни и в интернете, а сегодня ночью вообще забрался к Даше домой! И когда она, уже в отчаянии решается обратиться за помощью к вам – директору, главному человеку в школе – вы называете её слова глупостями?!
– Девочки, вы мешаете мне работать, – всё также строго равнодушно процедила Галина Николаевна и, даже не посмотрев на нас, продолжила шлифовать надменным взглядом документы.
За спиной у меня послышалось яростное шипение: решительным шагом Даша подошла к столу и резко выхватила у женщины из рук пустую бумажку, со злостью отшвырнув её в сторону.
– Вы либо что-то делаете с этим, – зашипела она прямо в глаза Галине Николаевне, облокотившись руками о стол. – Либо у моего отца вдруг появится очень много вопросов к тому, куда пошли деньги, которые мы сдавали на новый линолеум два месяца назад.
– И ещё полгода назад, – тут же подхватила я, дёрнув щекой. – И год. Держу пари – всем интересно посмотреть на этот распрекрасный новый пол, а то спотыкаться о дыры в старом уже как-то поднадоело.
Директриса лишь слегка поёжилась, но достоинства не утеряла. Она снисходительно выдохнула и сняла очки.
– Послушайте сюда, дорогие мои девочки, – сказала она это так, словно угрозы наши её почти не напугали. – Я, конечно, понимаю: возраст, гормоны играют, а теперь ещё и школа позади. Но не забывайте, с кем и где вы разговариваете. Я рада, что у вас такая хорошая память, что вы помните, кто, когда и на что сдавал деньги в этой школе. Но хочу заметить, что меня память тоже пока ещё не подводит, и я отлично припоминаю, кто выпрашивал у меня шанс годовую контрольную переписать, – она сверкнула глазами в мою сторону, и мне вдруг стало не по себе. – А за кого я к физруку ходила, четвёрку в четверти просила вытянуть, – взгляд Галины Константиновны ударил по Даше. – А также помните, что оценки ваши в аттестаты ещё не выставлены. А жизнь – штука непредсказуемая, всякое случиться может.
Мы застыли на месте, до глубины души поражённые такой наглостью. Сидеть в своём кабинете, говорить подобные вещи прямо в глаза ученицам собственной школы и даже не покраснеть.
– Свободны, – она вновь надела очки и устремила взгляд в экран ноутбука.
– И вы ничего не сделаете? – в отчаянии бросила Даша.
Директор и бровью не повела.
– Вот так просто? – продолжала сокрушаться Алексеева. – Вам что, совсем наплевать на то, что жизнь вашей ученицы в опасности?! А если он похитит меня или убьёт?! Что тогда?!
Галина Николаевна устало вздохнула и была вынуждена отвести взгляд от компьютера. Она одарила нас снисходительным взглядом и, подперев подбородок руками, заговорила с каплей раздражения в голосе:
– Дашуля, ну что ты такое говоришь? Ягелев? Похитить или убить? Да он за тобой ухаживать пытается, цветы, конфеты, комплименты… А ты? Как дурочка, от него шарахаешься, ей-богу. Что ж тебе ещё нужно-то?
– Мне нужно, чтобы он от меня отстал! – резко отрезала девушка.
– Ну, сама посуди, – всё также снисходительно, директриса улыбнулась. – Такой хороший мальчик, вон как по тебе убивается. Рукастый, хозяйственный, из отличной семьи, золотой медалист! Между прочим, один отличник в этом выпуске! И ты мне сейчас что предлагаешь сделать? Сдать единственного медалиста параллели в детскую комнату полиции, потому что тебе там что-то ночью во дворе привиделось? Дашь, ну самой не смешно?
И тут меня как громом поразило.
– А-а… – протянула я, схватившись ладонью за голову. – Так вот оно что… вы просто проблем не хотите. Возиться, оформлять, допрашивать. Да ещё и – как вы выразились? – единственного золотого медалиста выпуска? Ну, теперь-то всё ясно!
Снисходительная улыбка директрисы сползла по подбородку вниз, и та вновь стала мрачнее тучи.
– Вон пошли, – сказала она строго. – Обе.
В коридоре школьники неслись огромной разрозненной толпой, спеша похватать свои вещи и скорее бежать домой, навстречу летним каникулам. Погода же в этот момент, надо сказать, была совсем не радостная: жуткий ливень молотил по окнам беспощадной стеной холодных капель, яростный ветер метал несчастные деревья, срывал с кустов молодые зелёные листочки и уносил прочь. Время от времени небо озарялось яркой вспышкой и лишь после неё, с некоторой задержкой, на землю обрушивался оглушительный громовой рёв.
Я вышла из школы вместе с Дашей, чтобы проводить её до машины и вернуться обратно – физрук велел никуда мне не уходить и оставаться в школе до самого забега, чтобы успеть размяться. Алексеева же, как и все остальные прочие, хотела заехать домой, чтобы переодеться и пообедать, но, глядя на её мрачное лицо сейчас, я почему-то твёрдо была уверена: аппетита у Даши не было.
Мы стояли под козырьком, на самом выходе. Впереди, у ворот, уже припарковалась машина Дашиной семьи. За рулём сидела её ещё слегка помятая после ночных похождений мать и старательно выводила себе красной помадой контур на губах. По сторонам мимо нас с радостными возгласами пролетали школьники, держа над головой портфели и сбегая вниз по ступенькам. Они легко неслись по мокрому асфальту, без боязни шлёпая обувью по лужам и обдавая грязными брызгами себя и всех, кто бежал рядом. Для них тяжёлая пора закончилась, и началось беззаботное время, полное веселья и приключений.
Даша, в отличие от меня, не замечала всеобщего ликования. Словно в трансе, она стояла на месте и смотрела вокруг себя пустыми помутнёнными глазами. Губы её едва заметно дёргались, плечи дрожали, и девушка без остановки выворачивала собственные пальцы туда-сюда, до хруста сжимала костяшки и нервно стучала подушечками по собственным ладоням. Тогда я поняла: потерянность и тихая завороженность Даши – иллюзия, и на самом деле, глубоко внутри неё закипала такая невероятная жуткая злость, что было ясно: одно только неверное слово или прикосновение – и Алексеева взорвётся.
Я хотела что-нибудь сказать, но боялась, да и совсем не находила слов. За пару дней мы обратились ко всем, к кому только можно было: к учителям, родителям, соседям и даже к директрисе. Не помог никто. От каждого моя лучшая подруга слушала одни и те же слова, все как одно сказанные на снисходительной улыбке, словно говорящие пытались дать совет нерадивой школьнице:
«Такой хороший мальчик…»
«Хороший мальчик» довёл до нервного срыва самого спокойного и доброго человека из всех, кого я знала – мою Дашу. Ту, что всегда, сколько я её помнила, выступала за мир во всём мире, читала только добрые книжки и закрывала глаза и уши во время пугающих сцен из фильмов ужасов. Сейчас она стояла передо мной под школьным козырьком, одолеваемая страшным нервным припадком. Я не могла узнать собственной лучшей подруги, до того она поменялась всего за несколько дней.
Я открыла было рот, чтобы всё-таки хоть что-то сказать, уже даже сама не помню, чего именно. Наверное, что-нибудь ужасно глупое или настолько пустое и нелепое, что со стороны звучало бы как жалкая попытка прервать тишину. К сожалению или к счастью, Даша перебила меня, едва только мои губы разомкнулись.
– Я так больше не могу, – твёрдо заявила она, смотря, по-прежнему, куда-то мимо меня. – Этот Ягелев не оставит меня в покое и не даст нормально жить. Я должна покончить с этой подростковой влюблённостью сама. Раз и навсегда.
– Что ты собираешься делать? – осторожно осведомилась я, не зная, что и думать.
– Поговорю с ним, – решительно ответила Даша, и я почувствовала, как по моей коже проносятся мурашки. – Сама. Лично. Ни за кого не прячась и никого не прося.
– А если он тебя не послушает?.. – я произнесла это шёпотом, почти одними губами. Даша медленно повернула на меня голову и, наконец, посмотрела мне в глаза. Словно поражённая электрическим током, я слегка дёрнулась под её строгим испепеляющим взглядом.
– Пригрожу полицией, – отчеканила Алексеева, не разрывая со мной зрительного контакта. – Накричу, запугаю, что угодно! Неважно, что я сделаю. Главное, чтобы это сделала я сама, иначе толку точно не будет.
– Он псих… – не двигаясь, я медленно закрыла глаза и прикусила собственные губы.
– Да, но… – сосредоточенно помотала головой Даша. – В первую очередь, он просто маленький влюблённый мальчишка, запутавшийся в собственных чувствах. До соревнований три с половиной часа, я поговорю с ним – и он всё поймёт, я уверена.
– Даша, – выпалила я вдруг так, словно это был мой последний шанс что-то сказать.
Алексеева посмотрела на меня внимательно, всё такая же серьёзная, непоколебимая. Признание встало у меня поперёк горла. Я хотела, очень хотела сказать, тысячу раз прокрутила в голове все те слова, что должны были вот-вот вырваться наружу. Сжала кулаки, дрожа и нервничая, открыла рот, но вместо того, в чём на самом деле хотела признаться, выпалила нечто совершенно иное.
– Давай сбежим, – я запрокинула голову к козырьку и закрыла глаза, не в силах смотреть на неё в такую минуту.
– Что? – послышался искренне удивлённый голос подруги.
Я сглотнула, чувствуя, как пересыхает горло. Каждое слово давалось с трудом, я собиралась с силами и боялась, что даже неровное дыхание сможет меня сдать.
– Давай сбежим, – повторила я, опустив голову и серьёзно взглянув на подругу. – Сразу, после вручения аттестатов. Соберём вещи, соврём родителям, что ушли в гости, а сами уедем. Вдвоём.
– Но куда? – в глазах лучшей подруги мелькала смесь страха и любопытства. Она кусала внутренние стороны щёк, сжимала и разжимала пальцы, и я видела, как она колеблется.
– Куда угодно, – тут же ответила я, и резко схватила её за плечи так, что Алексеева вздрогнула от неожиданности. – Но уедем, вдвоём, как можно дальше. Уедем в Питер, о котором ты так мечтала. Туда, где родился Бродский. Забудем всё, что было в этом противном маленьком селе, спрячемся в какой-нибудь коммуналке, и никто нас больше не найдёт: ни родители, ни учителя, ни этот Ягелев. Никто больше не будет указывать, что нам делать.
– Ты правда думаешь, что если мы переедем в другой город, то все наши проблемы вот так просто исчезнут?.. – Даша отвела взгляд, но я ясно читала в нём немое желание.
Жар от знакомой фразы ударил мне в голову.
– Да! – решительно сказала я ей прямо в лицо и крепче сжала за предплечья. – Именно так, чёрт возьми, я и думаю. И я, сука, уверена в этом как никогда ещё ни в чём не была уверена.
Она помолчала немного, в раздумьях потупив взгляд. Я не торопила, старалась растянуть эти минуты, которые мы тратили на бестолковый, как будто ничего не решающий и ни к чему не ведущий разговор на школьном крыльце. Наконец, когда и сама я печально опустила взгляд, её руки коснулись моих, и я резко вздёрнула голову.
– Сразу после вручения, – серьёзно ответила Даша, и уголки губ её еле-еле заметно дёрнулись в воодушевлённой улыбке. – На родину Бродского.
Она коротко сжала мои руки и отпустила. Подняла над головой рюкзак, сделала несколько шагов вперёд и вышла из-под укрытия бетонного козырька. Холодный косой ливень забил по школьной форме Даши, мигом намочив белую рубашку и короткую серую юбку. Даша вздрогнула. Она хотела было сделать ещё шаг, намереваясь спуститься по ступенькам вниз, к асфальту, как вдруг остановилась, потому что я окликнула её.
– Даша! – крикнула я ей и сама не узнала собственного голоса.
Алексеева медленно обернулась на зов своего имени. В два прыжка я подлетела к лучшей подруге, самому близкому человеку в своей жизни, и с силой сжала девушку в своих объятиях. Крепких, сильных, по-настоящему любящих объятиях. Сердце моё бешено колотилось, и своей грудью Даша наверняка это чувствовала.
Я прижимала подругу к себе с таким жаром, с таким трепетом и безнадёжным отчаянием, словно пыталась вдавить несчастную, и без того задыхающуюся Дашу в себя целиком, без остатка. Я так не хотела её отпускать, так не хотела, чтобы она уходила, словно уже что-то подозревала, что-то чувствовала. Её длинные каштановые волосы, как всегда, по обыкновению сплетённые в косу, сосульками стекали по её лицу. Наша школьная форма промокла насквозь, и тонкая прозрачная ткань прилипла к холодной коже. Я чувствовала её так, как не чувствовала раньше никогда, и мысленно как будто отгоняла всё плохое, что только шло мне в голову.
– Не ходи к нему,– горячие слёзы на моих щеках смешивались с ледяными дождевыми каплями, голос срывался на всхлипы и всё моё тело било мелкой дрожью. – Обещай, что сдержишь слово и в шесть тридцать придёшь в школу. Сядешь среди остальных и будешь болеть за меня.
– Ася, я… – в недоумении прошептала Даша.
Я резко вжала её в себя ещё сильнее, прервав на полуслове. На самом деле, я просто хотела заглушить подкатывающий к горлу необычайно громкий всхлип, и выкрикнула его подруге в плечо.
– Обещай мне! – я крикнула громче, требуя ответа немедленно, будто он что-то способен был поменять.
Обескураженная Даша осторожно коснулась пальцами моей спины и, наконец, крепко обняла меня в ответ.
– Обещаю, – твёрдо ответила она. Землю озарила очередная яркая вспышка, и страшный рокочущий гром оглушил всех вокруг.
Я стояла посреди школьного двора, под дождём, среди мчащихся в одну сторону школьников, и смотрела на удаляющуюся от меня подругу. Растущее чувство голубой тревоги жирным пятном растекалось у меня в груди, не давая дышать ровно. Плохое, очень плохое предчувствие подкатывало к моему горлу, всё тело оцепенело, и я не столь уже понимала: от холода или от страха. Страха перед неизвестностью. Я взяла с неё обещание, но что-то злое, что-то потаённо далёкое внутри меня уже заранее знало, что Даша его не сдержит.
В шесть часов вечера я и остальные участники соревнований уже стояли в актовой зале, переодетые, размявшиеся и готовые ко всему на свете. Расцарапанные ночью, мои руки горели, ободранные коленки с новой силой запульсировали после упражнений, а подступающая мигрень уже начала душить голову, но мне было плевать. Я думала лишь о ней.
В шесть тридцать спортивный зал уже был заполнен до отказа. Пришла вся параллель, младшие и старшие классы, родители, учителя. На самой приличной, ещё более или менее красивой скамейке, впереди восседала директриса, с грацией морской свинки закинув ногу на ногу и надменно глядя по сторонам. Меж рядами суетилась наша классуха – Наталия Владимировна – нервно и сбивчиво пересчитывала присутствующих, велела особо говорливым успокоиться. Соревнования вот-вот должны были начаться, и в зале были все, кто только можно. Все, кроме неё.
Я обеспокоенно выглядывала из-за перегородки, за которой скрывался кабинет физрука, и взглядом всё надеялась найти её, застенчиво пробирающуюся через ряды, к нашему классу. Я послала ей, по меньшей мере с десяток сообщений, и ни одно из них она даже не просмотрела. От постоянного пользования телефон почти разрядился, и оттого на душе становилось ещё тревожнее.
Я переминалась с ноги на ногу, ходила туда-сюда.
С моим плечом вдруг кто-то поравнялся. Я обернулась и увидела его, стоящего совсем рядом, как ни в чём не бывало.
Красная бурлящая ненависть наполнила меня с ног до головы. Будучи на грани, я хотела обвинить во всех бедах кого угодно, только не себя, и он Ягелев удачно подвернулся под руку. Ни секунды не раздумывая, я схватила одноклассника за шиворот, с силой сжала разрез его спортивной футболки прямо у него под горлом и зашипела в самые его глазёнки:
– Ты… ты во всём виноват! Говори, где она?!
– Ась, успокойся, – омерзительно спокойно и как будто даже доброжелательно пролепетал Артём, выставив руки вперёд. – Что с тобой, переутомилась? Я ничего не понял!
– Всё ты понял, сволочь, – глаза мои налились кровью, и если не кулаками, то взглядом я готова была прибить его прямо здесь и сейчас. – В шесть тридцать Даша должна была быть здесь, она мне слово дала. Ты точно в этом как-то замешан, я знаю!
Я тряхнула Ягелева со всей силы, которая только во мне была, но тот остался невозмутим и даже совсем не сопротивлялся.
– Сила есть – ума не надо, – растерянно покачал головой Артём. – Если Даша дала тебе слово, с чего тебе вдруг переживать?
Ягелев старался выглядеть невозмутимым, но глаза выдавали его: Артём нервничал, притом довольно сильно. Я видела это в нём, чувствовала что-то неладное, но не знала, за что зацепиться, ведь у меня не было доказательств.
– Не заговаривай мне зубы, Ягелев! Ты с ней общался?! Что ты ей сказал про меня?!
Моё злое и, почему-то, оправдывающееся шипение вдруг прервал громкий голос физрука, объявляющего о начале забега и приглашающего всех участников выйти в центр зала для приветствия. Я неуверенно отпустила вырез футболки Ягелева, оставив одноклассника в покое, и мельком заметила, как сильно помяла его спортивную форму своей мёртвой хваткой.
– Если я узнаю о том, что ты хоть как-то в этом замешан – ты покойник, Ягелев… – тихо, но грозно, почти в самое его ухо произнесла я. – И судьбе твоей грязной противной душонки не позавидует сам Николай второй16, это я тебе обещаю!
Он смотрел на меня пристально, впервые не отводя взгляда. Позади него, на размытом фоне двигались старшеклассники в спортивной форме, выходили в зал. И он стоял среди них, сосредоточенно глядел мне в глаза, непонимающе и…
… виновато.
Вдруг Брови его сдвинулись. Артём нахмурился и тряхнул головой.
– Не лезь не в своё дело, Шарапова, – произнёс он серьёзно и, развернувшись ко мне спиной, затерялся в толпе.