Эмеральд

Глава 2. Так не бывает

Тетушка Гертруда хоть и сказала Элли правду о том, что ребенок умер, однако, не стала уточнять, что маленький красный, окровавленный и однозначно мертвый ребенок, покинув лоно матери, отрыл глаза.

Это случилось лишь на пару мгновений как раз, когда Элли спросила «что с ребенком».

Этим и объяснялась короткая пауза, когда ведьма отвечала на вопрос. Серые, еще бесцветные глазки уставились прямо на Тетушку, а может в тот момент на Госпожу Гертруду.

И точно также бесшумно закрылись, не проронив ни звука, не подавая признаков дыхания или сердцебиения, мертвое дитя умерло снова.

Прежде чем бросится помогать потерявшей создание роженице, прежде чем успеть подумать, о чем либо, Госпожа Гертруда опрометью бросилась на двор своего небольшого домика и, положив мертвое тельце на стоявшую у стены дома скамейку, плотно закрыла дверь.

Постояв у закрытой двери. прислушиваясь, старуха вдруг вздрогнула, выходя из какого-то гипнотического состояния.

Элли! Вскрикнула Тетушка, приходя в себя. Да как же я, дура старая!

И путаясь в подоле и спотыкаясь, со всех ног она побежала к лежавшей на полу женщине.

Но все обошлось, если так можно назвать состояние, в котором находилась Элли, когда Тетушка Гертруда наконец привела ее в чувства.

Старая ведьма долго успокаивала ее, предоставив той возможность рыдать на своей старой груди.

Но спустя какое-то время Тетушка Гертруда помогла Элли привести себя в порядок и проводила измученную и уставшую на постоялый двор.

С болью в сердце она, Тетушка, оставляла Элли одну, сняв ей комнату на день и строго на строго приказав хозяину присматривать за бедняжкой.

Госпожа Гертруда дважды не просит и потому, сегодня Элли была в надежных руках.

Само собой, при других обстоятельствах Тетушка ни в жизни бы не оставила бедняжку одну и оставила бы ночевать у себя дома.

Но не в этот раз. Ведьма чувствовала, что ей нужно повнимательней присмотреться к тому, что осталось лежать на ее заднем дворике.

И посторонних в этот момент рядом быть не должно, пусть даже это та, что его родила.

Госпожа Гертруда направилась домой, но хоть она спешила, все же, проходя мимо лавки мясника, остановилась и пристально смотрела на окна витрины.

Вдруг раздался тихий треск и во всех уголках стекла пробежала чуть заметная паутинка трещины.

Госпожа Гертруда, отвернувшись, быстрым шагом поспешила дальше.

Как потом судачили люди, на здорового как бык мясника посыпались неудачи и напасти, и в течении года он из пышущего силой, здоровьем и алкоголем мужчины превратился в осунувшегося и болезненного старика. А с приходом холодов, заболел, слег и в скорости умер.

Элли унаследовав лавку прожила долгую, но все же одинокую жизнь, и, хотя к ней сватались пару раз местные парни, отказалась.

Но как бы не сложилась ее жизнь, больше мы с ней не встретимся.

Но вернемся в ту самую ночь, когда Старая, наконец вернувшись в свой дом, не раздеваясь, прямым ходом пошла на задней двор.

Тетушка Гертруда хорошо поработала этой ночью, но сейчас окончательно уступила место Госпоже Гертруде.

Не уловимым образом, пока та проходила по теперь уже пустому дому, из не высокой, по старчески полной старушки, она преображалась. Как-будто тени плясали по ней, и когда Госпожа Гертруда взялась за ручку двери, ведущей на задний двор, эта рука принадлежала уже статной, пусть и не молодой, но все еще весьма привлекательной даме, осанкой и плавностью движений больше походящей вдовствующей графине, а уж никак не городской повитухе.

Элегантная, высокая, аристократически стройная, с острыми чертами на благородном лице.

Когда люди приходят к знахарке, они знают, что должны увидеть, когда откроется дверь: старую мудрую, но мягкую и теплую, веющую заботой, жизненным опытом старушку, которой можно без затей поведать все, что их тревожит.

Когда же люди встречались взгляд Госпожи, на них смотрели глаза сарыча, заприметившего в траве что-то серое и пищащее.

А на ум приходили фразы типа «падите ниц», «отрубить ему голову» или «покайтесь, ибо грядет».

Это была одна и та же женщина, но как человек меняет одежду для занятий разными делами, так Гертруда меняла обличие.

К слову, одежда на ней тоже изменилась из скромных одеяний повитухи, она превратилась в элегантное, цвета трюфеля, платье с тугим корсетом, подчеркивающим осиную талию, длинными рукавами, воротником стойка, застегнутое на множество мелких пуговиц, с пышной многослойной юбкой, с ассиметричной драпировкой, ниспадавшей до самого пола. Платье было хоть и скромного кроя, но приталенное так, что выгодно подчеркивало все, что нужно подчеркнуть в стройной фигуре хозяйки. Широкополая шляпа, призванная защищать от дождя, преобразилась в декоративную шляпку с черными розами.

Вот так. Негромко сказала Госпожа Гертруда и, открыв дверь, решительно вышла во дворик.

Ну и что тут у нас? Ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла ведьма.

Она подошла к трупику младенца, лежавшего там же где и пару часов назад.

Дождик почти кончился и теперь на землю падали редкие последние капли.

Госпожа не боялась волшебного дождя, как и любой по чьим венам с рождения течет магия, ее тело уже содержит элемент вероятности, нужно намного больше чем дождь, чтобы причинить ей вред.

Ребенок был мертв, совсем мертв, бесспорно мертв. Она прикоснулась к нему – холодный как труп, сердце не бьется, дыханья нет, кожа мертвецки бледная, одним словом – покойник.

Ну допустим, сказала Госпожа Гертруда.

Возможно ли что это был побочный эффект того что Элли подверглась магическим мутациям незадолго до родов.

Возможно, вслух продолжала рассуждать ведьма.

Боги, да в конце концов, у нее был свиной пятачок.

Дак что же, обычный эффект вероятностной радиации, пусть и опосредованно.

Она подождала еще, трупик продолжал быть мертв.

Спустя еще какое-то время Госпожа вздохнула, «ладно, видимо, просто скачок магии, реанимировал на мгновенье бедное покойное дитя, а мои руки стали катализатором.»

Значит это все.

Боги, как я это ненавижу! Она повернулась и пошла к небольшому сарайчику с дымоходом, внутри которого находилась печь.

Вы слышали эти сказки про ведьм, детей и печи, ну в Мэджикшилд это от части правда.

За исключением того, что это ни что иное как кремация и не более того.

Дело в том, что в Мэджикшилд людей или животных не хоронят, земля здесь настолько напитана магией, любое индейское кладбище позавидует.

Поэтому кремация, без альтернатив.

У горожан был свой большой крематорий, а у нее свой маленький.

И как ни крути, время от времени ей приходилось им пользоваться.

Некоторое время спустя, Ведьма вернулась к мертвому младенцу, на ней был широкий черный фартук и кожаные рабочие перчатки углежогов до локтя.

Это были самые обычные вещи, ибо она не хотела иметь в своем магическом гардеробе ничего что было бы связанно с этим скорбным занятием.

Аккуратно взяв тельце, Ведьма уже хотела пойти с ним к сараю, как вдруг, когда она вытащила младенца из-под навеса крыши, который все это время скрывал его от дождя, сверху прямо на крохотную мертвую грудь упали несколько капель и, зашипев, исчезли.

Госпожа Гертруда остолбенела на месте, пораженно глядя на тельце.

И вот опять, капли как-будто попадали на раскаленный до бела метал, оставляя за собой тонкую струйку зеленоватого пара, тут же таявшего в воздухе.

Ведьма наконец смогла вздохнуть и облизнув пересохшие губы, сдавленно прошептала.

Послушай, парень, если тебе есть что показать, сейчас самое время.

Младенец по-прежнему был мертв.

Так продолжалось какое-то время, капли, шипение, дымка и ничего больше.

Ну что ж, чуть осипшим шепотом проговорила Госпожа и сделала шаг к сараю.

В том, что именно произошло дальше не раз пытались разобраться как ученые, так и летописцы, но что именно случилось таи, и как именно, и есть ли в произошедшем взаимосвязь, установить не удалось.

А произошло едино моментно сразу несколько событий.

Но чтобы видеть всю картину перенесемся на несколько минут назад в другой переулок Мэджикшилда, а вернее на одну из крыш стоящих там домов.

По которой в свете начинающейся зари карабкается человек.

История не сохранила его имени, ввиду полнейшей никчемности субъекта.

Это был воришка неудачник, который то ли по пьяни, то ли на спор, оказался на этих крышах, вполне вероятно, что он или хотел залезть в чей-то дом с целью мелкой кражи или же как раз, уже совершив кражу, теперь уходил с места преступления.

Одним словом, обстоятельства его нахождения на мокрых от дождя крышах, в столь неурочный час, не важны.

Но в какой-то момент рука соскользнула с мокрой кровли, а фортуна, последний раз отвернувшись от него, передала воришку на суд законов гравитации. Вот пальцы хватаются за воздух, тело устремляется вниз, в расширившихся глазах застывает последнее «ой», и раздается характерный треск, с которым черепная коробка встречает мостовую.

Смерть была мгновенной, но что важней всего, смерть была именно в то мгновенье, когда Госпожа Гертруда в другом переулке сделала шаг направляясь в крематорий. И в этот же самый момент времени на место солнечного сплетения мертвого ребенка падает капля волшебного дождя, но в отличие от своих товарок, прежде чем с шипением обратится в пар она вспыхивает изумрудной искрой.

Магия – это когда маловероятное стечение несвязанных обстоятельств, делает невозможное чудом.

А уже в следующее мгновение живой младенец на руках ведьмы открыл блеснувшие зеленым глаза и сделав первый в жизни вздох, закричал.

Глава 3. Дверь Дэроу

Солнечные лучи нового утра, преломленные прозрачным куполом, начали неспешно отвоевывать городок Мэджикшилд у ночных теней.

Это было обычное начало утра пятницы, и обычным оно и оставалось для всех в городке, кроме…

Кроме – Госпожи Гертруды которая, на подкашивающихся от испуга ногах медленно опустилась на влажную траву в своем дворике, все еще держа на вытянутых руках плачущего младенца.

Конечно, Госпожа была ведьма, само собой она повидала за свою долгую жизнь всякого, и она подсознательно готовилась к чему-то в этом роде, но между «готовится» и «быть готовым» есть огромная разница.

Когда мертвый малыш, которого ты собираешься проводить в последний путь, начинает плакать, это, знаете ли, произведет впечатление на кого угодно.

И сказать, что Госпожа вскрикнула от неожиданности и испуга, это не сказать не чего, но пусть мир рушится, а душа, решив сменить место жительства, переселяется в пятки, хорошая акушерка никогда не выронит младенца из рук.

И хоть сейчас Гертруда и Госпожа, но ее руки также были руками Тетушки Гертруды, а Тетушка была первоклассной акушеркой.

Поэтому, хоть сердце ее еще отплясывало дикую пляску паники в груди, Госпожа Гертруда медленно опустила живого теперь мальчика на землю, а уж потом позволила рукам начать трястись.

Так, выдохнула она и нервно икнула, затем на секунду прикрыв глаза, она резко сорвала с себя черный фартук, расстелила его на траве и молниеносными отточенными за десятки лет практики движениями запеленала в него младенца.

Почему он ожил? Это еще подождет, но теперь ребенок жив, а значит не должен лежать на мокрой траве.

Ведьма вновь взяла малыша на руки и, медленно встав с земли, перебралась на скамейку.

Так они сидели некоторое время в лучах утреннего солнца. И Госпожа Гертруда неожиданно для себя и скорее машинально начала баюкать на руках младенца, и приговаривать всю ту усыпляющую детей несвязную чепуху из слов и отдельных звуков.

По-прежнему мертвенно бледный малыш начал затихать и вскоре сладко зевнув уснул, посасывая свои мертвенно бледный пальчик.

«Ох, вы, боги-то мои. Кто же ты у нас теперь?» – на распев задала риторический вопрос ведьма.

И как будто отвечая ей, в сонных маленьких глазках пробежала зеленоватая тень.

«Ой, да будь я проклята, что же это за дерьмо?», – не меняя баюкающего тембра удивилась дама.

Она в который раз закрыла глаза пытаясь взять себя в руки и, сделав глубокий вдох, прошептала: «Проклятье, мне нужна помощь.»

Маленький сверток в ее руках недовольно запищал.

«Тих-тихо, дорогой, сходим мы сейчас с тобой к одному самодовольному старому прохвосту», – не в рифму закончила она мысль.

Все же сумев убаюкать ребенка, Госпожа Гертруда быстро затушила печь крематория, затем, нырнув в утробу своего домика, вскоре вернулась к мирно спящему свертку из черного фартука, с плетеной корзинкой в руках.

В корзинке предусмотрительно лежало теплое одеяльце.

Бережно чтобы не разбудить Госпожа переложила в нее дитя и убедившись, что одеяльце надежно защищает ценного пассажира корзины от ветра, отошла от нее подальше.

«Город просыпается, пешком лучше не идти, да и медленно это, – бормотала она чуть слышно, – и по воздуху не понесешь, ну что ж.»

Ведьма отошла еще на пару шагов от корзины и широко разведя руки ладонями вниз как птица, что вот-вот вспорхнет, резко одним движением опустила их вниз, и исчезла как будто осыпавшись, одновременно с этим появилось облако черного дыма.

Но уже в следующее мгновенье из черного облака, висевшего на том самом месте, где только что стояла элегантная женщина, вышла крупная, но поджарая и изящная словно лань, черная собака.

Быстрой, но бесшумной иноходью, как-будто ей стребовалась пара секунд, чтоб привыкнуть, что теперь у нее четыре ноги, собака, крепко зажав плетеную ручку корзинки могучими как капкан челюстями, рысью бросилась прочь из дворика, в один прыжок перемахнув не высокий заборчик.

Словно акула почуявшая кровь, фигура могучего зверя как будто плыла в утреннем воздухе городка.

Не многочисленные прохожие поражённо шарахались прочь и хватались за головные уборы, которые чуть не срывал ветер, поднимавшийся, когда та проносилась мимо, словно метеор проносился черный баргест.

Однако, если бы кто-то мог, хотя таковых не нашлось бы, разглядеть при такой бешеной скорости зажатую в зубах бестии корзинку, то наблюдатель поразился бы. Ведь плетёная ноша собаки даже не колебалась, и это при столь дьявольской скорости.

Петляя и поворачивая, пролетая над препятствиями, баргест с корзинкой в зубах неумолимо приближался к стоящей в отдалении от центра городка, мрачной громаде здания, чьи пикообразные купола подобно клыкам устремлялись ввысь, почти касаясь самого магического щита, в честь которого и был назван город.

В нем было величественно все и стеллы, высокие своды, широкие стрельчатые арки, массивные колонны.

Это была цитадель магов.

Приближаясь к цитадели, собака перешла на шаг.

Потом, поставив корзину на мостовую, огляделась по сторонам, как-будто желая убедится, не видит ли кто, потом отбежав назад, резко прыгнула на корзинку.

Но, оказавшись в воздухе, исчезла в клубах черной дымки, и на землю из ее клубов шагнула женская ножка в черной туфельке.

Подобрав корзинку, Госпожа Гертруда проверила ее пассажира, младенец сладко сопел, причмокивая бледным ротиком.

Убедившись, что все в порядке, ведьма посмотрела на высящуюся над ней архитектурную громаду и театрально закатила глаза.

«Боги, готова поклясться, их шарага стала еще больше, с тех пор как я тут была, – прошептала Госпожа, и вновь наклонившись к корзинке, еще тише добавила заговорческим тоном, – Вот увидишь, парень, это все от комплексов», – и быстро зашагала к цитадели.

Подойдя, однако, не к массивным воротам, а к укрытой тенью части кирпичной стены, Госпожа Гертруда, плотно прижав к ней ладонь руки, быстро провела ею по кирпичам, оставляя на поверхности розовый след из искр, сложившийся в замысловатый символ.

Проделав это, она тихо, но твердо произнесла: «Арчибальд Дэроу». Символ вспыхнул и как-будто впитался в кирпичную кладку.

Затем, после секундной паузы, по стене прошла рябь как по водной глади, и на этом же месте как бы проступила деревянная дверь.

«Кто?» – прогремел громоподобный голос.

Ребенок в корзинке захныкал и принялся возится.

«Тише ты, старый дурак!» – зашипела как кошка Госпожа Гертруда и принялась укачивать пищащую корзину.

«Это я, и мне нужна помощь».

В тот же миг дверь отворилась, и за ней возникло старческое круглое обеспокоенное лицо, которое могло помимо возраста и округлых щек еще похвастаться пышной и белой как снег бородой, образовывающей конгломерат с топорщащимися того же цвета усами.

Прежде чем лицо произнесло хоть что-то, Госпожа зашипела на него: «Тссс! Только тихо, а то разбудишь!»

«Э-м, – лицо отрыло рот, лицо закрыло рот, – что случилось Труди?» – наконец вопросило лицо шёпотом.

И вот так всегда во всех мирах и реальностях. Вы можете быть уважаемой старой знахаркой, к которой исключительно уважительно обращаются все от богачей до нищих, и вы же можете быть грозной как шторм и вселяющей в душу трепет Госпожой, к которой и вовсе побоятся обратится кто бы то ни было. Но всегда найдется человек, для которого вы будете просто Труди, и плевать он хотел, насколько вы уважаемы и грозны.

–Да впустишь ты уже меня, не видишь что-ли, у меня ребенок? – гневно зашептала Госпожа Гертруда, и, не дожидаясь ответа, вошла в дверь, предоставив человеку за ней выбор отпрянуть или быть сбитым с ног.

–Эм… поздравляю? – с интонацией человека, проверяющего тот ли провод, на бомбе он сейчас перерезал, произнес старец, отпрянув в сторону перед летящей сквозь него Госпожой.

– Дурак! – повторяя высказанное минуту назад определение собеседника

– Это не мой ребенок, что ты несешь! – снова шептала ведьма, поставив корзинку на стоящий в комнате стол, и повернувшись лицом к пожилому стрику.

Тот пошамкал сухими губами и закрыл дверь, услышав на это очередное приглушенное: «Тссс! Тихо ты!» и баюкающее бормотание Гертруды.

– Это… – начала было Госпожа, убедившись, что тревога пробуждения ребенка оказалось ложной.

– Это … – вдруг она прервалась и, строго посмотрев на старца, сказала, – и прекрати паясничать! Я не могу с тобой серьезно разговаривать, когда ты вот… – она попыталась подобрать слово, указывая на него ладонью, но после непродолжительных попыток сказала «вот такой».

– Эх… – прошамкал старец и пошёл, направляясь к Гертруде, но на ходу преображаясь в высокого атлетичного пожилого мужчину, хотя при определении возраста вы бы растеряли все эпитеты.

На месте бесформенной мантии появились черные туфли, безупречно сидящие дорогие черные брюки, на поясе – широкий кожаный кушак с серебряной пряжкой, белоснежная шёлковая мужская блуза, белизну которой подчёркивал бархатный чёрно-красный жилет с мельчайшими резными узорами на боках.

Аккуратно уложенные и зачёсанные назад волосы цвета свежего снега, и лицо мужественное и загорелое как у морского волка, аккуратная ухоженная бородка и роскошные, чуть залихватски закрученные, усы как небо от земли отличались от того безобразия, что было на лице у открывшего дверь старца.

Одним словом, больше походивший на зимнего бога, к Госпоже Гертруде подходил настоящий боевой маг – Арчибальд Дэроу.

Подойдя ближе, он на ходу смахнул невидимую пылинку с плеча и одернул жилет.

Сама того не желая, ну, хорошо, чуть-чуть желая, Гертруда заметила, как при этих движениях, темной тенью под бархатом сорочки перекатывались мускулы.

И госпожа мысленно отругала себя за это.

Так как встретившись взглядом с глазами снежного барса, взгляд которых мог залить румянцем до макушки любую юную красотку, Госпожа прочитала в них игривое «Я знаю, на что ты смотришь».

«Зараза!»– подумала ведьма.

– Ну? – промурлыкал Арчибальд низким бас-баритоном, – Так лучше?

– Пижон – фыркнула Гертруда.

– Дак, что там с ребенком, Труди? – прошептал маг, подходя к корзинке.

– Я все расскажу, только наложи чары silentium intra¹, я не хочу его будить

Когда маг закончил с наложением выше упомянутых чар, они присели в удобные кресла, поставив их так, чтоб оба могли наблюдать за стоящей на столе корзинкой.

Однако, в процессе своего пересказа событий минувшей ночи, Госпожа Гертруда то и дело вскакивала и проверяла спящего младенца, в то время как Арчибальд Дэроу, упершись локтями в колени и сложив ладони домиком, внимательно и молча слушая, мрачнел все больше.

Когда же наконец Госпожа Гертруда закончила рассказ словами «И я пошла к тебе», Арчибальд, матёрый боевой маг, который прежде ни раз противостоял воплощениям зла, поражённо произнес: «Вот дерьмо».

В просторной, роскошно обставленной комнате повисло молчание.

Помолчав, Дэроу глухо сказал: «А ты не думала?» – и вместо продолжения он сжал левый кулак и, повернув внутренней стороной вверх, медленно развел пальцы, образуя из руки подобие чаши, в центре которой возник сгусток колдовского огня.

Он многозначительно посмотрел на гостью.

Та бросила на мага свирепый взгляд, но тут же смягчилась, встретившись со взором Арчибальда

Сейчас в строгих синих глазах не было и тени игривой веселости.

Так в другом мире, должно быть, смотрел айсберг на идущий прямо на него небезызвестный, круизный лайнер.

Дело в том, что между магами и ведьмами много общего, и не в последнюю очередь привычка действовать в ситуациях, когда у других не хватит сил или мужества сделать необходимое.

Труди отвернулась него и, опустив голову, неохотно ответила:

–Честно? Да, проклятье, да думала, в самом начале, когда он первый раз открыл глаза. Помнишь я говорила? Ну при рождении.

Маг не отвечал, было слышно только потрескивание огня в его руке.

– Но, – женщина запнулась, подбирая слова, – Но также нельзя! Это неправильно, я чувствую, что неправильно.

Ведьма, замолчав, вновь повернулась к собеседнику.

– Ну не знаю, Труди, – в полголоса наконец заговорил Арчибальд, -Превентивные меры, сама же понимаешь, это бы сильно все упростило.

Он посмотрел на огонь в своей руке.

– И не обижайся, дорогая, но разве ты сама не … Ну вот сколько ты проводила абортов? И другие такие же как он, – маг кивнул на корзину, – Не нужных, не желанных.

Он замолчал.

– Много Арчи, – грустно ответила Гертруда, но в голосе ее не было обиды, лишь грусть, – Очень много, – они вновь замолчали.

– Тут же есть определённые риски и… – Арчибальд снова замолчал.

– Ладно, – сказал он, спустя какое-то время, в течение которого маг смотрел на смертоносное заклинание в своей руке.

– Ты права, бедняга уже умер один раз за чужие грехи, нечестно убивать его по схожим причинам еще раз, – и легким движением маг повернул кисть, одновременно сжав ее в кулак, огненная сфера с хлопком исчезла.

Арчибальд Дэроу потер ладони друг о друга, как если бы хотел стряхнуть пыль.

–Что мы имеем? – риторически вопросил маг.

Краем глаза он на секунду посмотрел на Гертруду, та улыбалась как девчонка, которую первый раз пригласили на танцы.

«Проклятье, – подумал он, я люблю эту девчушку», – и усмехнулся в усы, и в глазах вновь засветились озорные искры.

И это было чистой правдой, они любили друг друга, но уже давно не так, как это принято у пылких любовников, и не так, как любят друг друга супруги, прожившие вместе жизнь, да и не та это была любовь, что заканчивается браком, но любовь, которая куется в огне войны, битв и сражений, когда они стояли спиной к спине, отбиваясь от врагов и скользя в крови друзей, любовь, что вела его ей на выручку, утопая по грудь в снегу, когда ее сотни лет назад похитил и сделал наложницей злой Шах чародей. Это была та любовь, что давала ей сил в одиночку пробиться к нему в тюрьму gurges в эпоху охотников на ведьм. И были в их любви боль и измены, и жертвы, причем взаимные, были времена, когда меж Арчибальдом и Гертрудой летали молнии, причем в прямом смысле, но человеческая память странная штука, со временем плохое почти стирается, а хорошее сверкает как драгоценности, что бережно хранятся в душе, а уж чего у магов и ведьм в избытке, дак это время.

Дело в том, что маги и ведьмы не стареют, верней, стареют не так как мы.

Магия, струящаяся в их телах, делает такие вещи как физический возраст весьма условными понятиями, и проходит не одна сотня лет, пока законы природы начнут одерживать верх над желанием носителя магии выглядеть так, а не иначе. Существу, которое может усилием воли менять свой морфогенетический код, сложно навязать такие вещи как морщины или седина, и государства рушатся охотней, чем грудь ведьмы начнет уступает силам гравитации. Однако, рано или поздно, а вернее очень поздно, старость возьмёт верх. Вот и Арчибальд, и Гертруда легко могут обратится с стариков или зверей по желанию, но в юношу и девушку уже нет.

Но вернемся назад в покои Арчибальда Дэроу.

– Дак, что мы имеем? Говоришь он точно был мертв? Ну в смысле совсем? Это не летаргия? Не кома? Не amplecti nocte ²или что вроде?

–Нет, уж смерть, знаешь ли, я могу узнать, когда ее вижу, – не без досады ответила Гертруда.

– Да, да, просто мыслю в слух, – поспешил ретироваться Дэроу.

– И дождь впитался в тело?

– В том то и дело что нет, наоборот, капли испарились, как на горячей плите, и даже пар шёл.

– Ага, – маг помолчал, усиленно разминая виски пальцами, затем встал, подошёл к корзинке и внимательно смотрел на бледное личико малыша. Потом снова вернулся на свое место, и снова проделал тот же манёвр.

Несмотря на всю пугающую неясность происходящего, Госпожа Гертруда, на время уступила место Труди, а той, если говорить по правде, нравилось видеть Арчибальда таким, как сейчас.

С магами одна беда: в определенный момент долгих жизней они перестают встречать на своем пути что или кого бы то ни было, представляющее для них угрозу или тайну, лишённые возможности противостоять вызовам, они, как следствие, начинают закисать, отравленные ядом собственного могущества, и не ровен час, могут совсем тронуться рассудком. Например, прийти к выводу, что пытаться захватить мир – отличное хобби для спортсмена и джентльмена.

Темные владыки получаются из могущественных и скучающих магов.

Ведь заметьте, разного рода темные властители обычно ни в чем не нуждаются, ну ни земли, ни пастбища их не волнуют, а рабов у них всегда столько, что и говорить не стоит, золота они тратят на все это больше, чем получат в итоге.

Да и с кем вести торговлю и тратить это золото, когда все и везде уже твое?

Ну вот чем таким будут заниматься темные властители мира, если победят? Решать вопросы внутренней политики, внешней-то политики не осталось?

И что, вся эта рутинная волокита стоила усилий по завоеванию мира? Нет.

Но темные властелины как одержимые пытаются снова и снова.

Хотя вот, посмотри ты на предыдущих пытавшихся. И, казалось бы, очевидно гиблое мероприятие.

Потрать ресурсы и силы на то, чтоб помыть, прибрать свои мрачные земли, организуй в них социальные льготы, построй больницы и школы, рабочие места. Да ты не будешь знать, как отбиваться от желающих тебе служить. Весь мир сам будет рваться под твою пяту. Но такого не происходит.

А все почему? Потому что темный лорд – это скучающий маг, и войну он ведет не ради победы, а из спортивного азарта и нарочно оставляет лазейки для сил «добра», которые обеспечивают ему проигрыш. Потому что в противном случае, ковались бы не волшебные кольца, которые снимаются посредством экстремального маникюра, а волшебные пояса верности с кодовым замком и системой оповещения.

– Дак, говоришь, мать подверглась вероятностной мутации? – спросил маг спустя какое-то время, сосредоточенно ища что-то в манускриптах и свитках, разложенных теперь на полу всей комнаты.

– Да, Арчи. Я уже говорила, у девчонки было свиное рыло на лице. – ответила Ведьма, которая стояла рядом с младенцем.

И тут же она иронично добавила:

–Пятачок как у поросёнка, ну сам-то ты как думаешь?

– Ну мало ли, – задумчиво пробормотал маг себе под нос,

– В лесу за щитом, много чего водится, может мамаша той девчонки, любила … ну экзотику, там сатиры, кентавры, ну, ты меня поняла. И вот вам на лицо свиной пятачок, прости за каламбур.

– О, боги! – закатила глаза ведьма, – Сколько же сотен лет тебе нужно, чтоб повзрослеть? Нет, Арчи, это обычная девочка, дочь мясника, ты бы ее знал, если бы выбирался иногда из этого, – она неопределенно обвела рукой комнату, – могильника.

– Ну хорошо, хорошо. Арчибальд снова посерьезнел.

– Знаешь, это просто глупо в конце концов, – с досадой сказал он спустя какое-то время, отбрасывая очередной испещренный рунами талмуд.

– Мертвенная бледность, зеленое свечение, отторжение природной магии, такой как местный дождь, и это, не говоря о… – он понизил голос до состояния полной секретности, – Самопроизвольном воскрешении.

– Ну а как насчет того парня из пустыни, ну ты помнишь? – невозмутимо прервала его Гертруда.

– Он пришёл на кладбище, встал у могилы приятеля и сказал что-то вроде «Эй, Луи! Встань и иди» и покойный воскрес.

– Ага, – согласился Дэроу, – Как же не помнить отличный мужик, да вот только тогда это была все та же магия что и, – маг кивком указал на корзину.

– Значит это все же – нек… – начала было Гертруда.

–Труди! – закричал маг так, что только наложенные чары тишины не перебудили всех обитателей цитадели.

– Ой, – пискнула Труди и плотно зажала рот руками. В глазах Госпожи Гертруды на мгновенье застыл испуг.

– Ну не в таком же месте произносить подобное! Последствия могут быть не предсказуемыми! – глухо проворчал Арчибальд.

Гертруда, все еще не отрывая ладони от рта, кивнула, оба замерли как-будто прислушиваясь, но все было по-прежнему.

– Ох, Арчи, язык сам хотел произнести это! – посетовала Гертруда, когда они наконец успокоились.

– Похоже обошло… – начал было говорить боевой маг, когда слова его оборвал громкий и жалостливый плач ребенка.

– Чего это он? – встревожился Арчибальд. – Это из-за сказанного?

– Нет, не думаю, малыш просто голоден, – сюсюкающим тоном отозвалась Госпожа Гертруда, извлекая плачущий комочек.

– И кого он собрался тут сожрать? – Еще более взволновавшись, не унимался маг.

– Ему нужно только молоко, ну как минимум пока, только молоко.

В Гертруде сейчас боролись материнские инстинкты Тетушки и холодный рационализм Госпожи.

Тетушка безоговорочно победила, и Ведьма скомандовала:

–Неси молоко, ну же скорей.

– А разве новорождённый кормят не грудью?

– Если хочешь. я могу отвернутся и.… ну, – озадаченно и смущенно пробормотал Арчибальд.

– Боги мои! Когда нужно сражаться с чем бы то ни было, Арчи, ты лучше всех, и я первая это признаю.

– Это правда, – маг просто не понимал такой концепции как скромность.

– Но, когда речь заходит о простых вещах, у тебя мозгов не больше, чем у зрелого кабачка, – продолжила Гертруда.

Могучий воитель поник как маленький мальчик, которому сказали «никакого десерта, пока не доешь брокколи».

– Ну подумай сам, у меня же нет лактации, Арчи. И вообще сколько по-твоему мне лет?

Арчибальд отступил на шаг и окинул гостью оценивающим взором

– Ну я бы сказал, что…

– Только посмей продолжить эту фразу старый дурак! – зашипела Ведьма, -А ну быстро нашёл молоко! Этот парень и так пережил больше, чем полагается в день рождения, чтоб его еще и голодом морить. И не забудь про бутылочку! – уже вдогонку крикнула Госпожа.