Нить Лекаря

Одетый в свой старенький костюм и поношенное пальто, с потёртым чемоданом, я ехал на станцию с шофёром и сопровождающим. За без малого два года проведённых на Севере среди его красот и непередаваемого очарования у меня накопилось много впечатлений. Но всё же за колючей проволокой, с вышками, часовыми, одинокими фонарями, что болтались от ветра, поскрипывая, лаем сторожевых собак, чувства прекрасного сильно притуплялись. Накладывала отпечаток тяжёлая гнетущая обстановка безысходности, пошлости, низости нравов, обречённости. Жизнь здесь текла однообразно, предсказуемо, по распорядку. Хотя пробивались ростки истинно живого мироощущения. Люди всё равно находили повод порадоваться, отвлечься от серости, внутренней мглы.

Перед отъездом я успел попрощаться с друзьями. Расставание с ними было непростым. Но уезжая, я чувствовал, что забираю их всех с собой. Будущее не обмануло моих ощущений. В течение двух лет все трое вышли на свободу, и мы встретились вновь, чтобы жить и творить.

А сейчас машина увозила меня всё дальше и дальше от лагеря. Я вырвался из «затхлости» на свежий воздух. Пейзаж за окном автомобиля, дорога вперёд, не назад, обратно в темницу, а на волю, точно выталкивали из меня грузный лагерный дух, который, не смотря на все мои усилия, всё же проник внутрь. Я вспоминал до мелочей нашу прощальную встречу с Арсением Петровичем и догадывался, что больше не вернусь сюда. Мысленно я желал продержаться всем тем, кто остался там отбывать свой срок. Кто должен искупить свою вину за все те прегрешения, совершённые ими против совести и человеческой природы не только за одну эту жизнь, но, как мне открылось здесь, и предыдущие. Боже, как мудро устроен Твой мир! Порой бывает не просто сложно, а невозможно найти причину происходящего, окидывая взором только один земной путь. Нельзя дать полную оценку единственному дню, не принимая в расчёт предшествующие. Источник как праведности, так и неправедности может лежать вне поля нашего нынешнего мировоззрения.

Я молился и благодарил судьбу за преподнесённый урок, который, кроме всего прочего, дал почувствовать по-иному невидимую защиту и заботу о себе. Неустанную, как опеку любящего родителя, что неизменно печётся о благе для своего родного чада. Пусть даже это сопряжено с трудностями, преодолениями, но такой путь всегда ведёт к самоисцелению, мудрости, избавлению от ошибок прошлого.

Я ощутил, как любовь движет миром. Безусловная, животворящая. На собственном опыте видел её действие. Ко мне в тюремную больницу старались попасть не только с реальными, но и мнимыми болезнями. Мои пациенты раскрывали мне душу, израненную, порой сильно очерствевшую, но всё ещё живую, которой требовались слова утешения, одобрения, поддержки, но никогда жалости. Жалость убивает, растлевает, превращает человека в паразита, живущего за счёт других. Я старался находить те слова, что дают надежду, помогают снять хоть немного тяжёлый душевный груз. Не всегда мне удавалось облегчить такие страдания. Было несколько случаев, когда я с сожалением констатировал для себя бесполезность своих попыток. Видел тень смерти, нависающей подобно чёрной туче над несчастными, ещё не ведавших опасности. Спустя некоторое время их находили удавившимися.

Сам я крайне редко заводил разговор по душам, предпочитая отдавать инициативу собеседнику, чтобы не казаться назойливым. Думы, воспоминания лезли в голову…

– Фридрих Карлович, – вдруг услышал я своё имя, выдернувшее меня из глубокой задумчивости, – подъезжаем к станции. Я поеду с вами до аэродрома, и до Москвы – прояснил, наконец, мучивший меня вопрос относительно цели нашей командировки мой сопровождающий Юрий Петрович.

– Хорошо, благодарю вас.

Юрий Петрович Бойко никак не оправдывал свою фамилию. Это был довольно молчаливый человек средних лет в звании майора, с ничем не примечательным лицом. Несколько раз он заглядывал ко мне в больницу. Сначала с ангиной, а потом с сильным ушибом. Оба раза он держал себя сдержанно, немногословно. Ещё пару раз мы встречались вынужденно, в связи со служебными обязанностями майора. У него была семья, жена и двое дочек, полная противоположность своему отцу – весёлых, радующихся жизни детей. Одной исполнилось уже 7 лет, а другой шёл 10 год. Жена – женщина тихая, домашняя. Юрий Петрович исправно нёс свою службу по инструкции и уставу. У него есть семья и он должен её кормить. А дальше это лирика, порой опасная среди снегов и сотен заключённых. Поэтому наше знакомство можно назвать шапочным, да и каким ещё оно могло быть. Субординация!

Когда Бойко произнёс «до Москвы», сердце моё сжалось. Воспоминания сразу нахлынули на меня. С этим городом связано много памятных встреч. Я вообще любил этот город, с его огнями, бульварами, парками. Давненько не гулял по любимым тихим улочкам, тенистым аллеям. В столице есть своя непередаваемая прелесть, свой неповторимый дух, своё очарование. В ней всегда ощущается гордость за страну, за людей. Всё-таки сердце огромной Родины. Отсюда, прямо с Красной площади, уходили на фронт настоящие сыны земли русской биться на смерть за Отчизну. Просто маршируя перед Мавзолеем, они держали свой путь на Запад. Да, Москва…

Но больше всего меня неудержимо влекло к семье, к жене Юле и сыну Коленьке. Когда увижу их? Я получил от них всего несколько писем, в которых они писали, что живы-здоровы, пережили зиму, трудно, но всё у них благополучно. Спрашивали о моём здоровье, быте. Отвечал им обстоятельно, насколько вообще можно употреблять это слово в подобных обстоятельствах, знал, что цензура не пропускает многое, поэтому все мысли, все чувства сжимал до нескольких строк. Их и отправлял. Я всегда садился за стол, настраивался на них и начинал сердечный разговор с женой и сыном. В такие минуты меня не было в лагере, я был там, далеко, со своей семьёй. Меня окутывало тепло и нега, через любовь я почти физически ощущал их, обнимал, поддерживал и верил в скорое окончание разлуки. Моя семья – самое родное, что осталось у меня. Моих родственников не стало ещё до войны. Словно злой рок преследовал наш род. Все уходили как-то внезапно, подчас нелепо. А сейчас я думаю иначе. Счастье не стать свидетелем страшных картин разрушительной войны. И пусть она уже отгремела, зияющая, кровавая рана на теле земли и в памяти человечества ещё долго будет напоминанием о чёрном, наполненном ненавистью, жестокостью, вероломством времени.

Время… Как оно скоротечно для отдельного человека! Только с годами приходит понимание, что жизнь подобна молнии, яркой вспышке. Ты мчишься подобно падающей звезде. И за этот стремительный полёт ты успеваешь или не успеваешь любить, познать тайны, творить. Как мало и как много умещается в пройденном пути. Сколько полезного для своей души можно приобрести и сколько нужного потерять, обеднеть и вернуться в иной мир ни с чем, поистине голым, без украшающих нас светлых одежд добрых поступков. Нужно всегда оставаться человеком. Ведь смысл нашего рождения прост и сложен одновременно. Мы приходим сюда, чтобы стать ближе к Богу. Тому вечному, недостижимому идеалу, к которому необходимо устремиться всеми силами души. И иного пути нет, иначе погибель, не просто физическая, а более страшная, с потерей права на жизнь во всём его глубинном значении. В этом моё непоколебимое убеждение…

О многих подобных вещах я думал по пути в Москву, предоставленный самому себе. Мой сопровождающий дал мне такую нечастую возможность за последнее время побыть со своими мыслями наедине. Их поток, словно прорвав искусственную плотину, хлынул мощно, свежо, размашисто. Чистый воздух наполнил лёгкие моей души, она задышала свободно, легко. Истосковался я по тишине. Как там у Руми: «Тишина – язык Бога, все остальное – плохой перевод». Человеку изредка следует уединяться от суеты и погружаться в свои мысли, чтобы понять, кто ты есть. Ответить на вопрос, куда движешься путник в вечности?

По дороге я жадно всматривался в послевоенное течение жизни, в лица людей, читал их настроения. Нелегко всё давалось, везде чувствовалась нехватка рабочих рук, именно мужских, кругом женщины, подростки делали черновую работу. Какой груз лёг им на плечи! С болью давался переход на созидание. Четыре с половиной года войны до неузнаваемости изменили уклад людей и их самих, вынужденных проживать каждый день как последний, не особенно задумываясь о дне завтрашнем. И потому разворот в будущее, его планирование на долгую перспективу ограничивался пока принципом «больше нет войны» и надеждой на возвращение близких, насущными хлопотами. Народное желание жить по-новому завладевало умами. Страна возродится и станет монолитом, в этом не было сомнений. Её нельзя победить, каким бы хитрым, коварным не слыл враг. Единая цель – победа, сплотила всех и каждого, и повела дальше.

Показались огни Москвы. Мы приближались к конечному этапу путешествия. Наш самолёт уже начал заход на посадку. Ночное небо, горящие вдалеке и внизу фонари спящего города создавали таинственную атмосферу. Моё сердце забилось чаще, что будет после Москвы. В машине, поезде, самолёте я чувствовал себя по-разному, но была одна нить, которая всё связывала, а сейчас она привела меня к такому нетерпеливому жгучему желанию, справиться с которым мне оказалось не просто. Меня буквально захлестнула волна-порыв отправиться на вокзал, взять билет и мчаться домой, где тебя ждут, любят, надеются увидеть. Всколыхнулись, поднялись из глубин души, спрятанные доселе, как под замком, эмоции, любовь к жене, сыну. Они физически толкали сделать такой вожделенный шаг.

У меня участилось дыхание, заболело в левой части груди, в глазах потемнело. Я непроизвольно приложил руку к сердцу. Стало немного легче.

– Что с вами, Фридрих Карлович? Вам плохо? – с неподдельным участием и сочувствием спросил Юрий Петрович, внимательно осматривая и стараясь расстегнуть верхние пуговицы моего пальто.

– Ничего, не беспокойтесь! Это сейчас пройдёт, как врач вам говорю. Благодарю, Юрий Петрович. Чувства, видите ли – и я постарался улыбнуться.

Но видно вышло это у меня кисло и не очень правдоподобно, и майор не поверил.

– Может, вам нужна всё-таки помощь? – продолжал беспокоится мой сопровождающий.

– Нет-нет. Дальняя дорога, перелёт, я не так молод, чтобы легко переносить большие расстояния, но и не настолько стар, чтобы впадать в бессилие. Скоро буду в полном порядке, уверяю вас, – и я положил свою руку, слегка похлопывая, на руку Юрия Петровича, который немного успокоился и расслабился, но всё же продолжал зорко следить за моим самочувствием.

Я, действительно, быстро пришёл в себя, чем совсем обнадёжил своего попутчика, видно, получившего строгий наказ доставить меня «целым и невредимым».

Как только наш самолёт совершил посадку, к трапу сразу подали автомобиль, чистый, ухоженный. Всё делалось быстро, слаженно, без суеты, но проворно, с вышколенным автоматизмом. Я, честно говоря, был сильно обескуражен тем вниманием, почётом, каким обставили встречу моей скромной персоны. Однако, виду старался не подавать насколько мне было непривычно и неловко за столь внушительный приём. Единственное, что напрашивалось в качестве резонного умозаключения, так это срочность моего личного участия и помощь не рядовому гражданину.

Поездка в комфортной машине, со шторками, несущейся по ночной Москве оказалась не очень долгой. Мой сопровождающий ещё на аэродроме уведомил меня о завершении своей «миссии», тепло попрощался. Дальше я попал под опеку людей в штатском, но с военной выправкой. Складывалось впечатление, что очутился внутри какого-то часового механизма, где все его детали работали слаженно, без сбоев, всё выверено до мелочей, здесь знают цену времени, понимают и исполняют чётко, без промедления, получаемые приказы и поручения.

Мне по-прежнему никто ничего не говорил, ехали в тишине, но это и к лучшему. Разговаривать мне не хотелось, а по опыту уже знал, предстоит что-то серьёзное, поэтому внутри настраивался на сложную работу.

Наконец, мы въехали в какое-то закрытое ведомственное медицинское учреждение, с охраной, высоким забором. Машину знали и везде пропускали. Впереди сидящий человек предъявлял пропуск, который, как по волшебству, открывал все ворота́. Наш путь лежал через высокие разлапистые ели. Меня всегда интересовал вопрос, почему рядом с административными зданиями высаживали именно эти деревья, хотя, ответ, наверно, напрашивался сам собой, чтобы была издалека видна принадлежность строений к власти.

Остановились возле трёхэтажного большого особняка с колоннами и белыми ступеньками. Меня попросили поторопиться. Навстречу выбежала медсестра в медицинском халате, поздоровалась со мной и ввела в курс дела. Ни одного лишнего слова. Она провела меня по освещённым коридорам с мягкими коврами на полу в кабинет, чтобы я смог переодеться и подготовиться к операции. Я всё делал быстро, привычно, готовясь снова спасать ещё одну жизнь. Вскоре мы с моей провожатой были в операционной…

Должен сказать, после короткого, но крайне ёмкого разговора с медсестрой, я уже понял всю сложность положения, а после моих уточняющих вопросов и очень точных ответов на них, стало совсем предельно ясно, ребёнка ещё можно спасти, а женщину… Мысль эта засела тут же в голове. Неужели опоздали. Понимал, моей вины в том не было, а всё же горькое чувство досады появилось и пока не покидало. Параллели с Отто всплыли как-то сами собой и тут же исчезли из поля зрения. Снова больное сердце и роды… Сколько же боли, горестей, радостей вмещает этот пульсирующий в своём ритме священный сосуд. И как велико его влияние на весь наш человеческий век.

Опять борьба за жизнь. В минуты отчаянного противостояния со смертью некто иной "я" выходил из тени и начинал интуитивно руководить всеми моими действиями. Каким-то другим, внутренним зрением начинал созерцать организм пациента, видеть суть его недуга. В таком состоянии мне удавалось находить единственно верный способ вмешательства. Говорили, что, находясь рядом с мной, ассистенты испытывали чувство твёрдой без сомнений уверенности в благополучном исходе даже сложнейших операций. Может и так, но лично я весь погружался в процесс. Невидимая нить всегда в такие моменты связывала наши сердца. Начиналась совместная борьба в едином ритме. В подобные минуты слияния я испытывал безусловную любовь к незнакомому мне человеку, тому, кто лежал сейчас на операционном столе и нуждался в моей помощи. Именно в такие мгновения мне открывалась его судьба словно лента кинохроники, окрашенная эмоциями, переживаниями. Все действующие лица представали с истинными намерениями, без прикрас. Фальшь, корысть выпячивались на передний план, обнажая не всегда искреннюю натуру, срывая покровы лицемерия.

Сейчас мне открылась драма несчастной женщины, вся вина которой в том, что она «попалась на глаза» непосредственному начальнику мужа, человеку беспринципному в достижении своих целей. Перед ней встал мучительный нравственный выбор, где на одной чаше весов измена, а на другой – жизнь любимого супруга, не говоря уже об очевидной угрозе успешной карьере, крах семьи. Дело ещё осложнилось и тем, что «хозяин положения» всерьез увлекся «жертвой» и ни в какую не хотел отпускать её от себя. Он мечтал о сыне, пусть и внебрачном от этой женщины. Итогом стала беременность и отчуждённость от мужа, порицание от «всезнающих» блюстителей моральной чистоты, взявшихся судить не с позиции истинной добродетели, а исключительно с целью обелить себя за счёт «падения» других. Кто бывал в такой ситуации, тот знает, какой разрушительной силой обладает уничижительная молва, порой доводя оступившегося человека, особенно не по своей воле, до крайностей. Вместо того, чтобы поддержать и не дать упасть ещё ниже, помочь подняться. Но такой акт требует мудрости и внутренней силы, чего так не хватает в обычной жизни.

Поэтому для себя решил сделать всё зависящее от меня, но спасти эту сильную, любящую женщину, испившую до дна свою чашу страданий, унижений, страхов, мук совести. Она должна жить. Не только для себя, но теперь ради дочери. Всё ещё можно исправить. Ведь дочь не входила в планы «хозяина». К тому же он начал уже охладевать в своих чувствах к жене подчинённого, обратив свой взор на другую «жертву».

После изнурительной операции наступило опустошение. Усталость, накопленная за время поездки, вместе с напряжением последних часов подкосила меня основательно. С большим трудом я самостоятельно дошёл до места, где мог отдохнуть и немного расслабиться, предварительно попросив уведомлять о состоянии больной. Меня не тревожили около часа, за что был очень благодарен медперсоналу. С роженицей, как и новорождённой, тоже дело обстояло довольно неплохо, состояние у неё оставалось стабильное. Я знал, она поправится.

В дверь негромко постучали. После моего слова «да, пожалуйста» в кабинет вошёл молодой человек в звании майора НКВД. Красивый, статный, с волевым и умным лицом.

– Извините, Фридрих Карлович, можно с вами поговорить? – начал незнакомец.

– Весь к вашим услугам, – я сделал над собой усилие, сбрасывая накатывающуюся дремоту. Эх, годы всё же брали своё.

– Я постараюсь вас не утомлять. Я пришёл сказать вам спасибо за жену.

– Это хорошо, что вы пришли. Простите, как вас зовут?

– Сергей Викторович…

– Приятно познакомится. Мы можем с вами выйти на свежий воздух, мне надо подышать? – отдых потом, а сейчас нельзя упускать случай поговорить о важном. Такой удобной возможности, может, больше не представится.

– Да, конечно, пойдёмте.

Мы вышли на улицу. Приятный ветерок ласкал лицо. Я позволил себе ненадолго слиться с природой, забыть всё земное и наслаждаться звуками, дуновениями, запахами земли. Она наполняла меня, давала силы. Здесь в парке было тихо. Суета, шум доносились откуда-то издалека и почти не тревожили. Я, наконец-то, расслабился. Мой молодой спутник тоже шёл рядом задумчиво, опустив голову. Тяжёлые думы давили, отчего вся его фигура выглядела точно под гнётом. Я наблюдал за ним незаметно, украдкой.

– Вы, Сергей Викторович, – решил я начать наш разговор, – берегите жену, она многое перенесла, – майор вздрогнул, точно от резкого толчка – Я могу вас обнадёжить, с ней и с девочкой всё будет хорошо. Но многое теперь зависит лично от вас. Выслушайте меня, пожалуйста, до конца, не перебивая. Видите ли, я прожил больше вас, а потому о некоторых вещах могу судить довольно определённо. И сейчас хочу сказать вам о том, о чём не могу умолчать. Совесть не позволит. Да и времени подходящего больше может не оказаться. Для начала, вы не должны обвинять вашу жену в поступке, который вы считаете постыдным. Она, если вы вдумаетесь и проанализируете спокойно ситуацию, её последствия, не могла поступить иначе, как бы цинично это не звучало. А вот вы смалодушничали, предпочли семью карьере. Ради честолюбия пренебрегли предостережениями умных людей. Вы поехали в служебную командировку на длительный срок, недальновидно оставив в Москве жену, вместо того, чтобы удалить её отсюда. Такое решение логично вытекало из складывающихся обстоятельств. В крайнем случае, вы могли перевестись в другое место. Драма не разыгралась бы. Но вы, Сергей Викторович, ничего не сделали. Ничего! Преступное бездействие. Но хуже всего то, что вы всё прекрасно понимали и рисковали настоящими отношениями с женой. Теперь после всего случившегося вы просто обязаны, слышите меня, обязаны сменить место жительства, если хотите хоть как-то исправить сложившееся положение. Счастье ещё плывёт в вашу гавань. Просто идите ему навстречу. Не надо искушать судьбу и повторять ошибки.

У вас теперь есть дочь! Именно вам её дали на воспитание, и только вы должны стать ей отцом. Никогда и не в чём не упрекайте жену, а попросите прощения у неё за то, что не защитили от такого страшного выбора. Если вы сможете внутри себя преодолеть неприязнь и отвращение ко всей этой ситуации, то не просто обретёте семью снова, а, главное, продлите на долгие годы жизнь любимой женщине. Её сердце не переживёт молчаливого обвинения. Уезжайте и подальше, лучше куда-нибудь к морю!

Молодой человек стоял весь красный, тяжело дыша, словно он только что носил большие тюки.

– Фридрих Карлович, – наконец, после продолжительной паузы, заговорил Сергей Викторович, – слышал, что вы врач, как говорится, от Бога. Врачуете не только тело, но и душу. Поэтому и выслушал вас до конца. В ваших словах голая правда. Всё верно, на мне лежит вина за связь Лены с моим начальником, – и майор показал круглые очки на лице, – он же дал команду доставить вас сюда. Благородный жест, – последние слова были сказаны немного саркастически.

Затем мой собеседник снова принял серьёзный тон и продолжил – Видите ли, я атеист, но ваше появление здесь заставило меня задуматься о провидении. Вы принесли счастье одному человеку, и я подумал, что и на моём пути вы возникли неслучайно. В одной из командировок я познакомился с Григорьевым Павлом Анатольевичем, тем следователем, который вёл ваше дело. Сошлись мы с ним тогда близко. В дружеской беседе он рассказал про одного необычного подследственного, про вас, то есть. Вы тогда сильно поразили его своим рассказом, да и своей судьбой тоже; «не мог – говорит – такой человек немцам служить! Не мог!». «Ум делает, а совесть не велит» – говорил Павел Анатольевич в отношении вас, вынужденный вести ваше дело и закрывать его. Но после того, как он чудесным образом снова обрёл свою семью, то дал себе слово восстановить ваше честное имя. Подробностями я не располагаю, но слово своё Григорьев сдержал. К тому же нашёлся архив Безбородова. Он находился на оккупированной территории, прямо под носом у немцев, в деревне Шилово. Выжил один из бойцов, сопровождавших секретный обоз комиссара. Его нашли совсем недавно в госпитале с частичной потерей памяти, но что надо, вспомнил. В итоге, ваше дело пересмотрели.

– Я этого не знал…

– Вас должны были привести для консультации и отпустить домой, но у Лены начались роды раньше времени. Вы каким-то чудом успели вовремя, иначе её было бы не спасти. Так говорили врачи. А теперь вы свободны. Все обвинения с вас сняты.

Я не сразу понял сказанное. Но, когда ещё раз мысленно повторил последние слова, смысл, наконец, стал мне понятен.

– Спасибо вам, Сергей Викторович, вы вернули мне жизнь, – и я обнял его сердечно.

– Оставьте, Фридрих Карлович, в этом нет моей заслуги.

Майор посмотрел на часы.

– Извините, Фридрих Карлович, сейчас я должен идти. Служба. Надеюсь, мы с вами ещё увидимся.

– До свидания, непременно.

Сергей Викторович повернулся по-военному и пошёл быстрым шагом в сторону особняка. Я смотрел ему вслед.

Свободен! Это нужно было ещё осознать. Как быстро! Как неожиданно! Внутри – ликование!

Оставалось ещё одно дело, которое следовало здесь завершить. Оно касалось жены майора. Я не мог уехать, не выполнив данного себе обещания, тем более, что меня оставили на некоторое время для консультаций. Попутно я наблюдал еще нескольких пациентов.

Такой соответствующий шанс мне представился. Как-то я заглянул к своей пациентке после обеда. Ей было намного лучше, что меня не могло не радовать. Мой визит носил исключительно, так сказать, моральный характер. Мне хотелось её поддержать, подбодрить, сказать что-нибудь приятное. Просто так. Иногда живейшее участие помогает не хуже, а то и лучше всяких пилюль и порошков. Человеческая теплота бывает незаменимым помощником в процессе восстановления организма от перенесённого стресса. Следует только задать правильный вектор для выздоровления, и дела на поправку пойдут быстрее.

Елена лежала на кровати и смотрела в окно, но повернула голову тотчас же, как только услышала открывающуюся дверь. Лицо её было осунувшееся, с усталостью и затаённой болью в глазах. Однако, она немного оживилась при моём появлении.

– Вы уже улыбаетесь, Елена. Это хороший признак.

– Да, мне уже лучше. Мне разрешили даже выходить гулять, но я пока ещё не собралась. Одной как-то боязно, вдруг голова закружится, а Сергей пока не приезжает, дела.

– Ваши опасения напрасны. Вы не только можете, но и должны гулять, дышать свежим воздухом. Тем более, посмотрите, какая замечательная погода стоит. Как там у Тютчева: «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора». Хотите, я составлю вам компанию?

– Это будет очень любезно с вашей стороны, Фридрих Карлович – Елена приняла моё предложение с готовностью.

– Вот и славно. Вы тогда одевайтесь и выходите в парк. Я вас буду ждать там, мне только пальто надеть.

Оказавшись среди деревьев, под открытым небом над головой, я вздохнул свободно. Почувствовал бодрость в теле, лёгкость. Нет давящих четырёх стен, длинных коридоров, напряжённой атмосферы, вызванной принадлежностью этого лечебного заведения к определённому ведомству. Мне вообще было не по душе скрытность, немногословность, осторожность местного медперсонала. Я предпочитал открытость насколько это было возможно, живость, да и вообще проявление чувств.

Оглядывая здание больницы, его окна, этажи, я догадывался, оно меня «насовсем» не отпустит…

– Фридрих Карлович, я готова, – передо мной стояла элегантная молодая женщина в модном пальто. Если бы не некоторые обстоятельства и уставший вид, можно было подумать, что у неё всё в полном порядке. Держалась она достойно.

Я галантно предложил ей руку и увидел ответную улыбку. – Пойдёмте. – Наконец-то, Елена немного расслабилась.

Мы пошли по длинной аллее. Вокруг было тихо.

– Вы любите поэзию? – спросил я у своей спутницы и, получив утвердительный ответ, прочитал по памяти одно стихотворение, навеянное нашей прогулкой:

Осыпал лес свои вершины,

Сад обнажил свое чело,

Дохнул сентябрь, и георгины

Дыханьем ночи обожгло.

Но в дуновении мороза

Между погибшими одна,

Лишь ты одна, царица-роза,

Благоуханна и пышна.

Назло жестоким испытаньям

И злобе гаснущего дня

Ты очертаньем и дыханьем

Весною веешь на меня.

– Вы верите? – спросила меня тихо Елена и посмотрела мне прямо в глаза.

– Что всё будет хорошо? Да! – без тени сомнений ответил я под испытующим взглядом своей пациентки.

Она поёжилась от набежавшего ветерка.

– Вам не холодно? Мы можем вернуться.

– Нет, Фридрих Карлович, не беспокойтесь. Мне не хочется возвращаться обратно. Пойдёмте лучше вперёд, я давно не была в парке.

Мы пошли дальше. Всем сердцем я желал добра женщине, идущей рядом. Женщине, решившейся поступиться честью, но сохранившей такой ценой жизнь любимому человеку. Поступи она иначе, был бы в том прок? Трудный вопрос. Я долго размышлял над ним. Порой корни произошедшего уходят в непостижимую глубь, где только одна интуиция способна дать ответ.

– Можно полюбопытствовать, какое имя вы дали своей дочери?

– Я назвала её в честь своей мамы – Марией.

– Мария – чудесное имя! Всё у неё будет хорошо. Девочка родилась уже в мирное время. Она не будет вздрагивать и плакать от взрывов или пронзительного воя сирен. Рядом с ней те, кто любят её. Тем более, через несколько дней закончится курс лекарств, и вы сможете кормить её сами.

– Да, мне говорили уже об этом.

– Елена, вы совсем мало улыбаетесь. Мой вам совет, как доктора, категорически не думать о плохом. Если я чем-то могу вам помочь, вы можете располагать мною.

Елена задумалась. Я видел, как она собирается с мыслями. Наше молчание затягивалось, но торопить её не хотелось. Накопившиеся сомнения и горести искали в ней выход. Их нельзя было уже удерживать. Необходимость выговориться и тем самым облегчить тот груз, что давил и не давал покоя, заставляя терзаться и метаться, назрела. Елена понимала, я очень хорошо это чувствовал, другого такого удобного случая для неё может больше не представиться. Но довериться незнакомому человеку, хоть и спасшему ей жизнь, она, по-видимому, считала себя не готовой. Казалось, уже ничего не предвещало развязки, как Елена вдруг неожиданно заговорила, прервав долгую тишину.

– Фридрих Карлович, я предательница! Я родила ребёнка от другого мужчины, не мужа. Теперь моя жизнь разбита, и только я сама во всем виновата. Мне нужно понять, как жить дальше без Серёжи и с клеймом отступницы.

В этот момент мне было больно смотреть на молодую женщину, на лице которой прекрасно читались все страдания и тяжёлые гнетущие думы последнего времени.

– Успокойтесь, прошу вас, Елена – я по-отечески обнял её, готовый защитить от всего враждебного для неё в нашем мире. – Разве вы хотели совершить этот поступок?

–Нет, нет! Я любила… и люблю Серёжу, но обстоятельства сложились так, что я пала и очень низко.

– У вас был выбор, Елена?

Она держалась из последних сил и чуть не плакала.

– Честно говоря, нет. Выбора мне не оставили.

Помолчала немного, совладала с нахлынувшими на неё чувствами, и не спеша заговорила: «Он – начальник Серёжи и долго всячески показывал мне своё расположение. Я, конечно, тактично старалась игнорировать оказываемые мне знаки внимания, но ухаживание становилось всё настойчивее и настойчивее. Однажды он намекнул, что хоть война и заканчивается, можно дать такое задание и найти такие места, откуда живыми не возвращаются. Тогда я очень испугалась, но всё равно не сдалась. С Серёжей не решалась поговорить на эту тему, да и что, собственно он мог сделать. Потом, пожалела. Поговори мы тогда начистоту, уверена, сумели бы избежать многих неприятностей. Да что уж теперь. Через несколько дней муж неожиданно уехал в командировку. Конечно, Серёжа и раньше уезжал, я привыкла к таким внезапным отъездам, служба. Но в этот раз стало как-то по-особенному тревожно за него, за себя. Как могла успокаивала себя. Верила, всё обойдётся, как и раньше. Через несколько дней я получила весточку от мужа. В ней Серёжа сообщил, что задерживается, и просил меня не волноваться. Я поняла, командировка опасная. В тот же вечер за мной прислали машину. Вам, Фридрих Карлович, не нужно объяснять, что моё сопротивление в подобном положении бессмысленно. Меня доставили к нему. А он открыто сказал, что жизнь Сергея в его руках, и только от меня теперь зависит его возвращение… Муж вернулся спустя почти семь месяцев. Он всё знал. Его взгляд полный боли и отчаяния я не забуду никогда. Мы не разговаривали с ним. Отчуждение стало невыносимым. В один из дней мне стало плохо, и начались преждевременные роды. Всё остальное вы знаете».

Елена замолчала. В ней чувствовалось опустошение и облегчение от высказанного одновременно. Сколько боли она носила внутри, стараясь в одиночку справиться с ударом судьбы.

– Очень хорошо, что вы всё высказали. Человек не должен носить столько горечи внутри. Это убивает, а вам надо жить. Вы теперь просто обязаны жить. К тому же, как бы не выглядело всё со стороны, сложно назвать предательством то, что совершили вы, поверьте мне. Я прожил достаточно и различаю истинную измену. В жизни нам, к сожалению, приходится иногда совершать неблаговидные в глазах окружающих поступки, но только мы сами знаем истинные причины и цену содеянного. Я не вправе вас осуждать, как не могут этого делать и те, кто не оказывался в подобном вам положении. Вы же действительно спасли мужа. Человек, который направил вас по такому пути мог исполнить свою угрозу, он даже, без сомнения, сделал бы это. Поэтому, не терзайтесь больше. У вас, Елена, не было выбора. То, что произошло, уже случилось и теперь не стоит горевать «о волосах». Сейчас вам надо понять, как жить дальше, переступив через всё сотворённое, как через черту. Да, многое не будет прежним, но будущее может быть не хуже старого. Оно в ваших руках, не теряйтесь, несмотря ни на что.