Вполне допускаю, что сыщется в дополнение к Козлову В.П. еще один, некий обличитель, который измыслит, скажем, такой довод: коль нет, мол, в бумагах императрицы Екатерины II оригинала ее вышеупомянутого выступления, так потому-то и самого выступления вроде как бы и не было. И я соглашусь: да, вполне возможно, что и нет текста в бумагах. Но… разве мало документов и книг за последние столетия уничтожили церковники?
И, с другой стороны, разве нам неизвестно о том, что существовали и ныне существуют проплаченные «специалисты», которые изо всех сил тужатся над тем, чтобы даже физически присутствующий в архиве исторический документ, неугодный неким силам, объявить фальшивкой? Я не хочу сказать, что любой ученый, поднимающий вопрос о фальсификации, непременно отрабатывает заказ, но ведь и таких – пруд пруди!?
И коль так, то как не впасть в состояние здоровой подозрительности и полезной осторожности?..
26 февраля 1764 год был издан Указ Императрицы «О разделении духовных имений и о сборе со всех Архиерейских, монастырских и других церковных крестьян с каждой души по 1 рублю 50 копеек. – С приложением Манифеста о подведомстве всех Архиерейских и монастырских крестьян Коллегии Экономии, и штатов по духовной части» [266]. Данный Указ, фактически, упразднил церковное землевладение в России, отстранил церковные учреждения от управления имениями и передал их, в том числе, и массу крестьян – 910.866 душ, Коллегии экономии. 418 монастырей из 954 были закрыты. Оно, как мы полагаем, и правильно, ибо, как утверждали современники, в монастырях XVIII в. проживал «всякий сброд», спивающийся, ищущий дарового хлеба, занимающийся венчанием за деньги недозволенных браков, воровством, ростовщичеством, скупкой награбленного…
Таким образом, благодаря секуляризации церковных земель, церковь лишилась и статуса феодал-землевладелец, и огромных земельных владений, и армии рабов, и возможности противопоставлять свои собственные интересы интересам государства. Спор о том, кто главнее был приостановлен. Более того, духовенство, переведенное на государственное содержание, т. е. поставленное в материальную зависимость от государства, превращалось в чиновничество, стоящее на службе светской власти, сама же церковь с того момента определялась, как учреждение, действующее наряду с другими учреждениями, на благо Российской империи. Так Екатерина II не только твердо и настойчиво проводила своей внутриполитический курс, который был определен ею еще до вступления на престол: «Уважать религию, но ни за что не допускать ее в дела государственные» [267], но и оказывала идеологическое и административно-политическое вспомоществование духовно заблудшим, впавшим в умственную одурь, отягощенным греховными страстями пастырям, всемерно содействуя возвращению их к их главному предназначению на Земле – проповедовать средь народов Христово учение о любви, нестяжании и равенстве, и думать о спасении души да о Царствии Небесном.
При добросовестном изучении истории церкви на основе фактов, значений и смыслов не может не формироваться очевиднейший вывод: стяжательство духовенства и оным настойчивая пропаганда пития спиртосодержащих жидкостей – конечно же в умеренных количествах и токмо во славу Божью – не случаем созданные ошибки, но совершенно осознанный выбор, сделанный еще теми, древними, так называемыми первыми христианами, возжелавшими претендовать на свое посредничество между паствой и Богом.
Причем, эта вера в свою особую роль церковники пронесли в неизменном виде через все столетия. Архиепископ Аверкий (Таушев) в своей лекции «Православные традиции – уклад жизни христианина» прямо так и заявлял: «священник – это тот человек, который соединяет молящихся с Богом» [268]. Соединяет, т. е. оказывает посреднические услуги.
Да и как было не претендовать на посредничество, если ты постиг то, что другому неведомо, и ты уже только в силу этого – не профан, но – под стать проповеднику? Более того, сыскались толмачи, подрядившиеся переводить истины веры на язык разума, и породившие, тем самым, не только совсем уж простым умом непроходимое христианское богословие, но и сим учением овладевших, а потому и обособляющихся от всех иных, возвышающихся над всеми иными. Всякое же возвышение, как известно, образует иерархию т. е. кристаллизацию и формализацию неравенства в структуре, неравенства, несовместимого с учением Иисуса Христа. И возвысившиеся возвели процедуру выражения любви к Богу в статус сакрального обряда, а само житие христианина нафаршировали всевозможными выдуманными выкрутасами – поклоны, покаяния, свечки, посты – пасхальная седмица, Троицкая седмица, седмица мытаря и фарисея, рождественские святки, пост в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, пост в праздник Воздвижения Креста Господня… Черт ногу сломит! И кому все это, граничащее с заумью, якобы, спасительное, будто бы благочестием припудренное, раболепие надобно?!..
И молитвы, молитвы, молитвы!.. В надежде, что Бог – услышит! Докричаться до Бога, вместо того, чтобы сначала начать жить по заповеданному, вести в миру себя достойно, держать в умственной чистоте голову и в душевном покое сердце. Так нет же, нам мнится, что куда проще – выклянчить желаемое у Бога, нам, искушаемым доморощенной надеждой, чудится, что вполне можно Творца умаслить, если выставить череду дешевых свеч, и класть поклоны, и нашептывать молитву, идентичную тургеневской: «Великий боже, сделай, чтобы дважды два – не было четыре!» [269].
Стремление нести истину в мир, слабых духом возвеличило в собственных глазах. И назвались, впавшие в тщеславие, епископами. И назвавшиеся заявили, что они не равны мирянам, что они – хозяева, распорядители церкви, и потребовали от мирян свободы: «Не требуй отсчета от епископа, и не наблюдай за тем, как он управляет и ведет свое домохозяйство или когда он дает, или кому, или где, хорошо или дурно он дает, или так ли, как это и подобает. У него есть единственный требователь отчета – Господь Бог» [243], и потребовали хозяева от мирян хлеба: «Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? Так и Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования». (1 Кор. 9:13–14).
Конечно, такого, чтоб Господь повелел «жить от благовествования», мы в Новом Завете не встречали. «Апостол» Павел, лишь краем уха слышавший от очевидцев о чем говорил Господь, явно перепутал предписания Иеговы, данные иудеям в Ветхом Завете – выплачивать десятину на прокорм левитам, и Христовы проповеди: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Мф. 6:26).
Так или иначе, но вот уже и Правило 41 «Святых Апостолов» отливает на века в бронзе: «Повелеваем епископу имети власть над церковным имением. …закон Божий постановил, да служащие алтарю от алтаря питаются» [270].
И что ж мы тут видим? Видим ли мы, что возжелавшие власти над церковным имением, возжелавшие хлеба и свободы от паствы, отвергли Иисусов постулат о равенстве?..
К сожалению, не только некоторые древние христиане в упор не расслышали, в том числе, и личных выгод ради, в проповедях Иисуса призыва к социальному равенству, но учение Спасителя о равенстве во всем Новом Завете не обнаружил и наш современник профессор Русской христианской гуманитарной академии Ф.Н. Козырев, посвятивший данной теме целую научную статью «Христианские ли ценности равенство и свобода?»: «Вместо ожидаемого разговора о равноправии людей Евангелие предлагает нам разговор о равенстве Человека и Бога, человеков и Ангелов» [271].
Как мне представляется, только тот, кто очень сильно хочет не обнаружить что бы то ни было, именно это он и обнаруживает – отсутствие искомого.
«Неравенство, – пишет Ф.Н. Козырев, – утверждалось в новозаветной общине и словом, и делом. Евангелисты сообщают нам о многоступенчатой иерархии, сложившейся в среде учеников Христа».
Обратим внимание, а мы именно об этом выше уже и говорили, что «неравенство утверждалось в новозаветной общине». Не в учении Учителя утверждалось, но – в общине! Неравенство утверждалось в общине вопреки тому, к чему призывал Иисус: «…не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос. Больший из вас да будет вам слуга: ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится» (Мф. 23:8-12).
Если же Иисус говорит слушающим: «вы – братья», – это ли не о равенстве, не о равноправии людей разговор?
В еще большую ересь впал «апостол» Павел, утверждавший, что именно Христос «…поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями…» (Еф. 4:11).
Да, Иисус говорил: «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие» (Мк. 16:15), но Он не ставил!? Ни в одном Евангелии нет утверждения, что Иисус назначил кого бы то ни было апостолами, пророками, пастырями или же учителями… Да и не мог Он подобного содеять, ибо Он уже сказал: «…не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья» (Мф. 23:8).
Но, – увы! – над братьями довольно скоро – и начало оному процессу положил все тот же, подрядившийся в апостолы, самозванец Павел – очень скоро встали епископы, пресвитеры, диаконы… Целая иерархия амбициозных властолюбцев, страсть как желающих погосподствовать да порулить. Иерархия – структура, фактом самим своего существования активно отрицающая равенство – сущностный принцип учения Иисуса Христа.
И подлога, судя по тем немногим историческим документам, что дошли до нашего времени, похоже почти никто и не заметил. Так оно ж и понятно: христианские жрецы, в избытке навербованные Павлом, с удивительной легкостью навязали профанирующим мирянам самый наипростецкий критерий истины: истинно то, во что ты веришь. В сомнение же впавший есть еретик. Но… если ты веришь, что послания, т. е. умственные импровизации на заданную тему – это и есть слова Иисуса, воспроизведенные Павлом по памяти в том виде, в каком они были поняты очевидцами, и затем дошедшие до Павла через неизвестно какую череду голов, – то в чем твоя вера, какова ее истинность, и в чем истина веры твоей? И не очутилась ли вера твоя там, где у тебя должен бы быть критерий?
Необходимо ясно понимать, что христианство, как вселенская проблема, не результат образования совокупности верующих, объединённых любовью ко Христу и находящихся в евхаристическом общении, но результат того, что над этой совокупностью верующих однажды вознесся субъект, очень скоро обретший статус епископа. Так из посеянного Павлом повсеместно прорастали плевелы – структурированные христианские общины, т. е. социальные образования, в которых удовлетворение потребностей субъекта зависело не только от коммуникации с собратьями по вере, но и от статусной личности которую собратья признали способной лучше прочих понимать суть учения, и могущей говорить от имени всех, и указывать на цели, и организовывать людей в нужном направлении, и принимать решения, и брать на себя ответственность за решения принятые… И постепенно статусная личность завладела мыслями и чувствами своей паствы, обрела возможность распоряжаться их поступками, а там и имуществом…
Причем, иерархическая система – религиозная община – случайным образом однажды образовавшись, далеко не всегда способна также самопроизвольно и распасться, т. к. люди, в ней оказавшиеся, после того как система начинает функционировать, вдруг обнаруживают самую разнообразную выгоду для самих себя от своего в ней пребывания, начинают извлекать пользу из своего членства в этой структуре.
Конечно, сказанное не есть утверждение об отсутствии иного. Отнюдь. Священномученик Киприан, епископ Карфагенский о своем времени – первая половина III века – писал так: «Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и давая чаще взаймы увеличивают свои барыши» [272].
Так говорил Киприан. Мы же, не абсолютизируя сказанное Киприаном, отметим, что именно возомнившие себя церковниками – учителями истины, и низвели Церковь, как событие духовное, до осязаемой натуры и земной институции – до общин, ставших впоследствии приходами, и далее – до церквей, храмов и монастырей, свечных и винокуренных заводов, мелких лавок, торгующих кагором, лампадами да иконами…
Так христианство, еще не успевшее толком явить себя миру, уже устремилось к перерождению в свою полную противоположность, становясь при этом религией государственной, имеющей на службе утопающее в сытости и роскоши полчище праздных, раззолоченных иерархов, с крестами во все широкое пузо и с гнусной демагогией на губах…
На протяжении «золотого века» Екатерины II спор между властью светской и церковной о том, кто же из них главнее, закончился. И не в пользу последней. Императрица с легкостью смогла доказать, что право господства даруют не умозрительные теологические рассуждения, а реальная способность лишить сана, имущества, свободы, куска хлеба и жизни с помощью вооруженных и хорошо организованных людей.
И вот, уже в царствование Павла I, «Акт, Высочайше утвержденный в день священной Коронации Его Императорского Величества, и положенный для хранения на престол Успенского Собора» [273] определяет, что Государь Российский суть Глава Церкви. Еще более определенно эта тема раскрыта в «Своде Основных государственных законов»: «Ст. 1. Император Всероссийский есть Монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной Его власти, не токмо за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает.
Ст. 42. Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния» [274].
Трудно сказать, как так случилось, что христиане исхитрились додуматься до совершенно антихристианского представления будто бы всякая власть от Бога, но вот, додумались же… И даже вызнали неким образом какова она, воля Бога, и открывшееся им пропечатали в документе: «Сам Бог повелевает». Повелевает, якобы, монарху быть не только самодержавным, но еще и возвышающимся над другими людьми. А епископы, еще дальше пошедшие и там вдруг вздурившие, пожелали, чтоб были цари у них на побегушках, и чтоб глава церкви выше главы государства был бы. И побоку, что Иисус Христос, да еще и в разных вариациях, и не раз, и не два предостерегал: «кто возвышает себя, тот унижен будет» (Мф. 23:12).
Так ведь оно и случилось…
И все же, в век XIX-й Русская православная церковь вошла уверенно, как надежный союзник самодержавного государства, руководимая Синодом, члены коего из видных архиереев назначались царем.
Вопреки ожидаемому, что монастыри, лишившись в 1764 г. крестьян и поземельной собственности, утратившие возможность паразитировать на крестьянской массе, равной одному миллиону человек, быстро познакомятся с крайней нищетой, монастыри, напротив, не только довольно быстро восстановили свою былую состоятельность, но и преумножили доходы. И не только доходы. Если в XVIII в. в связи с секуляризацией количество монастырей и, соответственно количество монахов, монахинь, послушников и послушниц уменьшилось [275, 276], то в XIX в. уже наблюдалось обратное [277]:
Таким образом, за 150 лет – с 1764 по 1914 гг. – количество монастырей выросло почти в 5 раз, а число монашествующих увеличилось более чем в 18 раз! Численность же населения России с 19 млн чел. в 1762 году выросла до 166 млн в 1914-м, т. е. в 8,7 раза.
Приводя цифры о количестве монастырей, нужно понимать, что монастырь – это не просто стены да кельи, но еще и хозяйственные помещения, гостиницы для богомольцев, пахотные земли, леса, озера, капиталы, вложенные в городскую земельную собственность, торговые лавки, промыслы…
Подобным же, успешным образом разрешалась и проблема собственности – церковной и монастырской.
Одним из первых очевидных шагов, направленных на расшатывание и нуллификацию екатеринских запретов и ограничений, можно назвать указ Павла I от 18 декабря 1797 г., в котором император, почитая попечение о благоустройстве церкви и призрение к служащим ей, одною из главнейших обязанностей своего царствования, сделал распоряжение: «отвесть по способности земли с угодьями, так, чтоб при каждом Архиерейском доме было по 60 десятин, а при монастырях по 30 десятин, включая и то, что они ныне имеют» [278].
Еще больших возможностей церковникам предоставил указ Александра I от 8 июня 1805 г., в котором было заявлено о том, что император не против, чтобы «монастырями, или иными духовными властями монашеского чина» были покупаемы земли, или другие угодья, но при этом считал удобным, когда приобретаются «земли, или другие угодья, каждый раз испрашивать Высочайшее на совершение купчих соизволение» [278]. В дополнение к сделанным послаблениям, при Александре I городское имущество монастырей было освобождено от платежей и повинностей, а недвижимое имущество вне городов – от платежа оброчных денег в казну. Ну, прям все как при татаро-монголах!
И уж совсем определенно и однозначно – правда, с одной незначительной оговоркой, да и то, смахивающей на дань уважения к борцам века минувшего, выступавшим против несносной спеси и опасной самостоятельности церковников – было прописано право церкви на приобретение имущества и владение оным в указе от 29 мая 1810 года «О дозволении монастырям приобретать недвижимые имения, с Высочайшего соизволения»: «Его Императорское Величество… предположить изволил, чтоб не отменяя постановления о неприобретении монастырям недвижимых имений существующего, всякой раз, когда таковые покупки ими по надобностям их чинимы будут, испрашиваемо было особенно на совершение купчих Высочайшее соизволение; посредством чего частные только исключения деланы быть могут в общем законе, и всегда можно будет удовлетворять желаниям монастырей, соответственно подлинным их надобностям» [280].
Так церковно-монастырскому стяжательству был дан, наконец-то, «зеленый свет». И это, действительно, было архиважным, поскольку тот в исторический период, когда духовенство оказалось без дармовых финансовых потоков, поступающих от былых рабов – крестьянской массы, – степень его материального благополучия, как и вообще полноценность церковной жизни, стали очень зависеть от наличия у него земли, от ее качества, от уровня агротехники и многого иного.
К сожалению, данные о росте – а рост и неуклонный, несомненно, был – архиерейского, церковного и монастырского землевладения в XIX в. страдают неполнотой и неточностями, но, тем не менее, даже те, частичные статистические данные по отдельным духовным субъектам, позволяют составить общую картину происходящего в те времена. Приведу лишь пару примеров, чтобы продемонстрировать верность только что сделанного утверждения.
На момент издания указа о секуляризации церковных имений – 26 февраля 1764 г. – во владении архиерейских домов и монастырей, не являющихся налогоплательщиками, по данным ревизии 1763 г. было 8,5 млн. десятин земельных угодий. И все эти земельные угодья в соответствии с указом были изъяты и переданы в Коллегию Экономии. Былой земельный собственник, фактически, был обнулен. Ему осталось довольствоваться лишь десятком-другим десятин, которые государыня, проявив милость, оставила ограбленному духовенству под огороды, сады и пастбища. Ну, несколько десятин – тоже не хило, поскольку десятина – это участок размером чуть больше гектара.
Итак, исходная точка – нуль, а в 1890 г. – уже 1.671.198 дес. земли в собственности церкви [281]!
По другим данным картина еще краше: «общее количество церковной и монастырской земли в 1890 г. составило 2.122.738 дес., а включая Привислинский край, Кавказ и Азиатскую Россию – 2.360.251 дес.» [282].
Огромнейшее количество земли! Однако все это, огромнейшее количество земли и слегка не напоминает тот жирок, что был в былые времена. Англичанин Сэмюэл Коллинз (1619–1670), придворный врач царя Алексея Михайловича, в своих записках, сделанных в период пребывания в Москве, отмечал: «…две трети царства принадлежат церкви» [283].
Две трети! Но две трети от общероссийской собственности – это же не просто юридически оформленный, задокументированный и уже потому вопрос, подлежащий консервации. Смысл наличия собственности в том, что она приносит владельцу определенную экономическую выгоду в форме прибыли, дохода, ренты, дивидендов и др. Поэтому земельный собственник и осуществляет, так называемую, экономическуюдеятельность, которая находит, как говорил классик, свое концентрированное выражение в политике. Политика – в нашем случае – это способ управления, в частности, при помощи власти, или, как сказал некто, способный формулировать ясно и четко: «Политика – это борьба за право устанавливать свои правила игры».
Вот церковь – крупнейший игрок и землевладелец – и стремилась устанавливать собственные правила игры, ничем, при этом, не ограничивая себя в выборе используемых фигур, в том числе тех, что находятся на полях светского мира. И мог ли в стране, которую слово паутиной стреножил Святейший правительствующий синод – центр мракобесия, плетения интриг и заговоров, Синод – в значительной степени действующий исподволь, тихой сапой да из-за угла, мог ли в такой стране чувствовать себя в безопасности лютеранин Карл Петер Ульрих – герцог Гольштейн-Готторпский, в 14-летнем возрасте привезенный в Россию по распоряжению бездетной императрицы Елизаветы, и в ноябре 1742 года перешедший в православие под именем Петра Фёдоровича, но православным так и не ставший? В «Записках императрицы Екатерины Второй» есть тому свидетельство: «…он накупил себе немецких книг, но каких книг? часть их состояла из лютеранских молитвенников» [284].
Недоброжелателей у Петра было более, чем достаточно. Тем более что он и сам их своим откровенно антирусским, эпатажным образом жизни плодил с поразительной настойчивостью. Помнится, отчасти за то же самое поплатился ведь и самозванец Лжедмитрий I, который не ходил в баню, не спал после обеда, не соблюдал церковные посты, нарушал русские обычаи и традиции, одевался в иноземное платье, отстранив русскую царскую охрану, заменил ее на иностранцев и иноверцев, собирался жениться на полячке… В общем, довыеживался: 17 (27) мая 1606 года был убит, труп – был растерзан, обесчещен и сожжен…
С другой стороны, утверждать, будто бы у Петра III были серьезные союзники – оснований нет. По крайней мере, нет свидетельств о том, что он на них опирался или же следовал их советам. Его – не русского и не православного – не любили буквально все.
Не любили военные: Петр III подписал не пакт о капитуляции Пруссии, и даже не мирный договор, он заключил с немцами союз, чем обесценил, как считали тогдашние «ястребы», значительные успехи, достигнутые русской армии в ходе Семилетней войны.
Не любили помещики: Петр III 25 февраля 1762 года принял указ «О ссылке Поручика Нестерова, на поселение, за жестокие побои, его человеку причиненные, от которых он умер, и об отдаче имения его Нестерова родственникам» – данным указом помещикам было совершенно внятно сказано, что безнаказанно убивать своих крестьян отныне недопустимо – вас ждет пожизненная ссылка на поселение в Нерчинск.
Не любили церковники: Петр III не только прекратил преследование старообрядцев – принял указ, в соответствии с которым им, кто пожелает, позволялось возвратиться в отечество, молиться по их обыкновению и пользоваться старопечатными книгами, но император указом от 21 марта 1762 года еще и решился реализовать задумки своей тетки Елизаветы Петровны, обогатив их целым рядом своих собственных. В частности, в соответствии с указом, было предписано: все синодальные, архиерейские, монастырские вотчины передать в ведение Коллегии Экономии; на крестьян, работающих в этих вотчинах, «положить единственной сбор с написанных по последней ревизии мужеска пола душ, с каждой души по рублю», что же касаемо «до властей духовных, оным по Всемилостивейшему Нашему соизволению, уважая благосостояние чина, к совершенному их удовольствию, повелеваем, из генеральной суммы Архиерейских и монастырских вотчин доходов на содержание их положить, по знатности мест» [285].
Таким образом, государство, изъявшее земельную собственность, брало церковников на содержание, т. е. ставило их в полнейшую зависимость от своего произвола. И весь этот имущественно-финансовый «погром» предписывалось по вышеозначенному указу совершать, «зачиная со второй половины сего 1762 года».
Могло ли с подобным «наездом» смириться в чванстве погрязшее духовенство, привыкшее за многие столетия безбедно паразитировать на трудовом российском народе? Могло ли оно подставить вторую щеку? Мол, «Бог дал – Бог взял», и – «на все воля Божья», и – власть, коль она от Бога, всегда права, даже если не права, а потому и следует сносить все покорно, с благодарностью принимать и т. д., и т. п.?
Нет, смирение – это для пасомых, а духовенство – пастырь, оно же – посредник между Спасителем и питающимися от трудов своих в поте лица своего…
Хорошо известно, что указ Петра III о церковном землевладении, возбудил наисильнейшее негодование священнослужителей. Прусский посол в Петербурге – Бернгард Вильгельм фон дер Гольц в своем донесении королю Фридриху II от 25 мая 1762 года отмечал: «Духовенство подало императору представление на Русском и Латинском языках, где жалуется на насилия и странные поступки с собою вследствие указа об отобрании церковных имуществ; таких поступков духовенство не могло ожидать и от варварского правительства, а теперь принуждено терпеть их от правительства Православного, и это тем горестнее, что духовные люди терпят насилие потому только, что они суть служители Божии. Эта бумага, подписанная архиепископами и многими из духовенства, составлена в чрезвычайно сильном тоне: это – не просьба, а скорее протест против государя. Донесения, полученные вчера и третьего дня от воевод отдаленных областей, говорят о старании духовенства подустить народ против монарха. В донесениях говорится, что дух мятежа и неудовольствия стал до того всеобщим, что они, воеводы, не знают, какие меры предпринять, а потому требуют наставлений от правительства» [286].
Таким образом, старт кампании подстрекательства против монарха был дан и, заметим, дан он был церковниками. Они же этот «дух мятежа» и подпитывали, как могли. Именно так данную тему и подавал в своих письмах современник государственного переворота 1762 года А.Т. Болотов, адъютант Санкт-Петербургского генерал-полицеймейстера Н.А. Корфа. Однако же, читая мемуары данного писателя, мне по крайней мере, было трудно освободиться от возникающих претензий.
Ну, посудите сами. В начале Болотов формулирует весьма смелый тезис: император Петр III «вознамерился было переменить совсем религию нашу» [287], т. е. упразднить православие, и на очень даже не пустом месте насадить лютеранство – христианство католического разлива. И далее истинность утверждаемого Болотов пытается обосновать весьма странным аргументом: «Начало и первый приступ к тому (к перемене религии. – Е.Б.) учинил он изданием указа, об отобрании в казну у всех духовных и монастырей все их многочисленные волости и деревни, которыми они до сего времени владели, и об определении архиереям и прочему знатному духовенству жалованья, также о непострижении никого вновь в монахи ниже тридцатилетнего возраста».
Ну, во-первых, вопрос о секуляризации церковных земель ставила и Елизавета Петровна, и Петр I, и почему-то ранее данные намерения не воспринимались, как попытка «переменить религию». Во-вторых, решительно не понимаю, как связана передача земельной собственности в ведение Коллегии Экономии и «перемена веры»?!..
Очевидно, чувствуя зыбкость своих заявлений, мемуарист Болотов тут же привлек в свои союзники новгородского архиерея Димитрия – того самого, который еще полгода тому назад держал весьма хвалебную речь, адресованную не кому-нибудь, а – Петру III: «Христос Господь, в день радости… <…> Возвел на самодержавный наследный престол российский самодержавного, давно уготованного, давно возделанного, дражайшего Государя Императора Петра Федоровича, и именем и делом Петру Великому подобного. <…> Мы, видевши и светлое лицо твое и слышавши твой глас, не можем от радости отверсти устен, но отверзаем пламенем любви и в верности горящие сердца» [288].
Через несколько месяцев архиерей Димитрий (в миру Сеченов Даниил Андреевич), первенствующий член Синода отверз, наконец-то, свои «устены» и вот как об этом – о состоянии умов после принятия императором указа об отторжении церковных вотчин – повествует наш мемуарист: «Легко можно всякому себе вообразить, каково было сие для духовенства и какой ропот и негодование произвело во всем их корпусе; все почти въявь изъявляли крайнюю свою за сие на него досаду, а вскоре после сего изъявил он и все мысли свои в пространстве, чрез призвание к себе первенствующего у нас тогда архиерея Дмитрия Сеченова и приказание ему, чтоб из всех образов, находящихся в церквах, оставлены были в них одни изображающие Христа и Богородицу, а прочих бы не было; также, чтоб всем попам предписано было бороды свои обрить и, вместо длинных своих ряс, носить такое платье, какое носят иностранные пасторы. Нельзя изобразить, в какое изумление повергло сие приказание архиепископа Дмитрия. Сей благоразумный старец не знал, как и приступить к исполнению такового всего меньше ожидаемого повеления и усматривал ясно, что государь не иное что имел тогда в намерении своем, как пременение религии во всем государстве и введение лютеранского закона. Он принуждён был объявить волю государеву знаменитейшему духовенству, и хотя сие притом только одном до времени осталось, но произвело уже во всех духовных великое на него неудовольствие, поспешествовавшее потом очень много к бывшему перевороту» [287].
Конечно, читая выше утверждаемое, нельзя отделаться от назойливого вопроса: почему же император изъявил «все мысли свои в пространстве, чрез призвание к себе первенствующего у нас тогда архиерея Дмитрия Сеченова», изъявил, прямо скажем, келейно, а не через Сенат и Синод? Почему, наконец, государь вдруг перешел на «ручное управление», начал свою акцию вразумления церкви через архиерея, а не посредством правового акта? Ведь в то время Петр III и по менее значимым вопросам так не поступал. Например, 27 декабря 1761 года он подписал указ – не желаю преумалять, но все же по частному вопросу – «Форма церковным возношениям»…