Представляется совершенно очевидным, что утверждаемое архиереем возможно и занимало некоторое место в действительности – дым без огня не бывает – но похоже, что оно и не без предвзятого истолкования, произведенного воспаленным умом церковника, да еще и претерпевшее трансформацию в живом воображении писателя.
Впрочем, для нас важно иное – признание А.Т. Болотовым того, что информация архиерея Димитрия, первенствующего члена Синода – не столь важно истинная или же фейковая – повергла духовенство в состояние неудовольствия, которое способствовало государственному перевороту 1762 года. Конечно, недопустимо утверждать, будто бы церковь была единственным идейным вдохновителем и организатором переворота, но также невозможно отрицать и то, что ее роль в общей структуре заговора была весьма существенной. Более того духовенство накануне переворота не представляло собой фронду, напротив, оно активно действовало, но… за спиной исполнителей, в числе которых хорошо известные – Г.Г. Орлов, М.Е. Ласунский, Н.И. Рославлев, П.Б. Пассек, Н.И. Панин, М.Н. Волконский… Совершенно прав был король Пруссии Фридрих II, когда утверждал: «Лица, на которых смотрели, как на заговорщиков, всего менее были виноваты в заговоре. Настоящие виновники работали молча и тщательно скрывались от публики» [289].
Скрывались, хотя и были на виду у всех.
Вот рассказ императрицы Екатерины II о первом дне переворота.
«В шесть часов утра 28-го, Алексей Орлов входить в мою комнату, будит меня и говорить с величайшим спокойствием: «Пора вставать, все готово чтоб вас провозгласить». Я спросила у него подробности, он отвечал: «Пассек арестован». Я не мешкала более, но скоро оделась, не делая своего туалета, и поехала в его экипаже. Другой офицер лакеем; третий прискакал мне на встречу в нескольких верстах от Петербурга. В пяти верстах от городу я встретила старшего Орлова с князем Барятинским меньшим. Последний уступил мне свое место в карете, потому что мои лошади были совершенно измучены, мы остановились в казармах Измайловского полка, тут было только двенадцать человек и барабанщик, который пробил тревогу. И вот солдаты собираются, целуют мои ноги, руки, платье и называют меня их спасительницей. Двое из них ведут под руки священника с крестом и начинают мне присягать; когда это было кончено, меня попросили сесть в карету. Поп с крестом шел впереди» [290].
Согласитесь, никакой поп, в данном случае – священник Измайловского полка, выполняющий свои пастырские обязанности, как лицо, уполномоченное на то епископом и строго в определенных границах, решительно не мог по собственному произволу приводить солдат и офицеров к присяге. Тем более что это прямо запрещало правило 39-е «Святых Апостолов»: «Пресвитеры и диаконы без воли епископа ничего да не совершают». Но если полковой священник все же совершал – приводил пасомых к присяге, значит, воля епископа уже заранее была явлена, инструкции – выданы, благословление – получено?
Далее вся процессия – Екатерина Алексеевна, поп с крестом, измайловцы и присоединившиеся к ним семеновцы – прибывает в Казанскую соборную церковь, «где была встречена архиепископом Димитрием; начался молебен; на эктениях возглашали самодержавную императрицу Екатерину Алексеевну и наследника великого князя Павла Петровича. Из Казанского собора Екатерина отправилась в новоотстроенный Зимний дворец» [291].
Обратим внимание: новгородский архиепископ Димитрий, первенствующий член Синода – как «рояль в кустах» – заранее оказался в нужное время, в нужном месте. Могло ли подобное произойти без предварительного сговора с членами государственного переворота? Ответ очевиден. Кроме того, важно понимать, что Синод – это коллегиальный орган, в котором один, даже если он первенствующий, не мог решать за всех, не мог совершать ничего такого, что превышало бы власть отдельных иерархов. Тем более что это прямо запрещало правило 34-е «Святых Апостолов»: «Епископам всякого народа подобает знать первого в них, и признавати его яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения: творити же каждому только то, что касается до его епархии, и до мест к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех». Но если архиепископ Димитрий, первенствующий член Синода провозглашал Екатерину Алексеевну самодержавной императрицей, значит, он действовал не по собственному произволу, а уже заблаговременно состоялось «рассуждение всех», уже состоялся сговор, и Синод, как того и требуют каноны, пришел к согласию?
Итак, из Казанского собора императрица Екатерина Алексеевна перемещается в Зимний дворец, окруженный Семеновским и Измайловским полками, где обнаружила пребывающих в томительном ожидании членов Сената и Синода!? Не одного архиерея, а – Синод, как свидетельство и демонстрацию ранее состоявшегося сговора! И все это, не будем упускать из виду, на протяжении одного дня 28 июня 1762 года, когда Петр Федорович еще похаживает по Ораниенбауму, еще наслаждается обществом своей любовницы – графини Воронцовой, играет на скрипке, попивает «заморское» вино, гладит свою любимую собаку, пребывая в полном неведении о том, что он уже не муж, не царь и не жилец.
А в это время в Зимнем дворце происходит, быть может, самое интересное: почётный член Императорской Академии наук и художеств, действительный статский советник Г.Н. Теплов зачитывает манифест «О вступлении на Престол Императрицы Екатерины II», где в первом же абзаце дана одна из причин государственного переворота – страх того, что Петр, якобы, собирался, реформировать православную церковь по лютеранскому образцу, и, соответственно, указан один из заказчиков низложения и убийства Петра III – церковь: «Всем прямым сынам Отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому Государству начиналася самым делом, а именно: закон Наш Православный Греческий перво всего возчуствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так, что Церковь Наша Греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России Православия и принятием иноверного закона» [292].
Что было далее, нам хорошо известно: 29 июня 1762 г. Петр III был арестован, в надежде спасти свою жизнь, подписал текст отречения от престола, составленный Г.Н. Тепловым, затем отвезен в Ропшу – загородный дворец, и там убит. По одним данным 3 июля 1762 года, по другим – 6 июля.
И – наступило время воздаяния за заслуги. Очевидные участники событий 28 июня были щедро награждены: ордена, должности, чины, имения, денежные суммы, солидные пенсии…
А какую ж награду от императрицы за свое активное участие в государственном перевороте получила православная церковь?
Как повествует С.М. Соловьев в своей «Истории…», в самом начале июля случилось Екатерине II лично присутствовать на заседании Сената: «…на очереди было дело о позволении Евреям въезжать в Россию, и это дело привело императрицу в большое затруднение: «Не прошло еще осьми дней», думала она, «как я вступила на престол и была возведена на него для защиты Православной веры; я имею дело с народом религиозным, с духовенством, которому нечем жить вследствие отобрания имений, – меры необдуманной; умы в сильном волнении, как обыкновенно бывает после такого важного события; начать царствование указом о свободном въезде Евреев было бы плохим средством к успокоению умов; признать же свободный въезд Евреев вредным было невозможно». Из этого затруднения вывел Екатерину сенатор князь Одоевский, который встал и сказал ей: «Не угодно ли будет вашему величеству, прежде решения дела, взглянуть, что императрица Елисавета собственноручно написала на полях подобного же доклада». Екатерина велела принести дело и прочла: «От врагов Христовых не желаю корыстной прибыли». Прочитавши, Екатерина обратилась к генерал-прокурору Глебову и сказала ему: «Я желаю, чтоб это дело было отложено» [293].
?!..
И это при том, что в стране катастрофически не хватало денег. Впрочем, как и людей. Но… кто, прознав о данном решении императрицы, прежде всех и более всех иных возликовал? Конечно же, церковные иерархи. И, вне всякого сомнения, ценность подарка, что поднесла императрица православным церковникам, рублями не измерить и словами не описать. Причем, решение Екатерины II явилось не следствием некоего минутного наваждения, на эмоциональной волне оформленное. Отнюдь! Это видно из того, что свою позицию по вопросу иудеев государыня подтвердила и 4 декабря 1762 года, подписав манифест «О позволении иностранцам, кроме Жидов, выходить и селиться в России и о свободном возвращении в свое отечество русских людей, бежавших за границу».
Конечно, в данном вопросе Екатерина II не стремилась оригинальничать. Подобную же, традиционную позицию по отношению к иноверцам и к инаковерцам занимали и прежние правители России – Екатерина I, Петр I, Иван IV, Владимир Мономах… Вспомним и времена, когда в Москве свистали кнуты на торгу, где подвергались лютой «градской казни» за надругательство над иконами, а рядом полыхали костры, на которых живьем сжигали приверженцев ереси жидовствующих, ереси, под чье влияние подпали не только рядовые прихожане, но и священники, и даже глава Русской церкви митрополит Зосима, и государственные деятели из окружения Ивана III, да и сам государь некоторое время пребывал под очарованием иудействующего жидовина Схарии.
Вторая награда Екатерины II, ниспосланная духовенству за соучастие в государственном перевороте – указ от 15 июля 1762 года «О позволении иметь домовые церкви», коим было определено: «…запечатанные в правление бывшего Императора Петра Третьего в разных домах церкви Божии распечатать» [294].
И, наконец, третья награда, из тех, что можно отнести к весьма существенным, – долгожданный указ от 12 августа 1762 года «О возвращении имений, отобранных от монастырей по прежнему в управление Духовных властей и об уничтожении Коллегии Экономии» [295].
Вот так, достаточно щедро императрица отблагодарила православное духовенство за участие в государственном перевороте.
Ах, чуть не забыл! Еще ж столько сил положивший на то, чтобы оболгать Петра III, инспирировать в обществе недовольство его, якобы, антицерковной политикой, архиепископ Димитрий (Сеченов), совершив 22 сентября 1762 года обряд коронации императрицы Екатерины II, был 8 октября возведён в сан митрополита.
Таким образом, духовенство не только получило желаемое, но и показало, что оно способно решительно отстаивать собственные интересы, и даже, если потребуется, устранить царствующую особу. Между тем не нужно думать, что с тех пор настрой церковников претерпел изменения. Ничуть! Вот, что заявил Архиерейский Собор 2000 г. в своем документе «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви»: «III.5. Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении. (Здесь и далее выделено мной. – Е.Б.). Христианин, следуя велению совести, может не исполнить повеления власти, понуждающего к тяжкому греху. В случае невозможности повиновения государственным законам и распоряжениям власти со стороны церковной Полноты, церковное Священноначалие по должном рассмотрении вопроса может предпринять следующие действия: вступить в прямой диалог с властью по возникшей проблеме; призвать народ применить механизмы народовластия для изменения законодательства или пересмотра решения власти; обратиться в международные инстанции и к мировому общественному мнению; обратиться к своим чадам с призывом к мирному гражданскомунеповиновению» [296].
Конечно, церковники в вышеприведенном документе используют довольно лукавые фразы. Например, «призыв к мирному гражданскому неповиновению». Россия – не Индия времен Махатмы Ганди. В России гражданское неповиновение – это мятеж, демонстративное, массовое, сознательное нарушение действующих законов, а любое нарушение закона, пусть даже антинародного, всегда и неизменно выливается в репрессии со стороны государства. К тому же возникшее социальное напряжение естественным образом рестимулирует, «пробуждает» потенциал оппозиционных структур и отдельно социально встревоженных индивидов; а далее, и к сожалению, к общей буче подключаются еще и зарубежные спецслужбы. И начинается, как сегодня принято говорить, очередная «цветная революция» – хаос, уже никак неуправляемый церковниками.
Конечно, сам по себе народный протест, и даже его результат – смена режима, может осуществляться и вполне организованным образом, и представлять собой вполне прогрессивное явление. Совсем ведь не обязательно, чтобы «майдан» заканчивался приходом к власти фигуры, отличающейся от ушедшей лишь фамилией да физиономией. Люди принимают участие в «перевороте» исключительно для того чтобы достичь социально-экономического и политического положения гораздо более лучшего, чем то, в котором они существовали до «переворота». В этом же и смысл.
Очередной удар по антихристианскому, настырному стяжательству Русской церкви был нанесен в начале XX века, когда к власти пришли не просто атеисты – воинствующие безбожники. Они не запрещали саму деятельность духовенства, они лишь приняли «Декрет о земле»: «Помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные со всеми их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями, переходят в распоряжение волостных земельных Комитетов и уездных Советов Крестьянских Депутатов впредь до Учредительного Собрания. <…> Вся земля: …монастырская, церковная… отчуждается безвозмездно, обращается в всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней. <…> Наемный труд не допускается [297].
Однако до духовенства, похоже, далеко не сразу дошел смысл произошедшего в стране – оно еще долго цеплялось за старорежимное, за уже умершее, принадлежащее прошлому, навсегда ушедшему, оно не сразу поверило – тысячелетнее господство церкви в России низложено, – иначе как объяснить логически не стыкуемое: «Декрет о земле» принят на II Всероссийском съезде Советов 26 октября (8 ноября по новому стилю) 1917 года и 28 октября опубликован в газете «Известия», 2 (15) ноября 1917 г. Совет народных комиссаров принял «Декларацию прав народов России» [298], в которой решительно заявлялось об отмене «всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений», а Поместный собор Православной российской церкви, как бы не обращая ни малейшего внимания на уже случившееся, 2 декабря 1917 года принимает на пленарном заседании доклад «О правовом положении Православной российской церкви»?!..
Ау, священнослужители, о каком правовом положении вы рассуждали на своем Соборе, если уже и «де-юре», и «де-факто» вы – вне правового поля?!..
Впрочем, меня лично даже не столь этот нюанс озадачил, но то с какой спесью, с каким высокомерием излагается позиция церковников – они не просят, не предлагают, не приглашают к совместному обсуждения, они – диктуют свои условия, свои требования, они предписывают желаемое для церкви. Ну, посудите сами:
«2. Православная Церковь в России в учении веры и нравственности, богослужении, внутренней церковной дисциплине и сношениях с другими автокефальными Церквами независима от государственной власти и, руководясь своими догматико-каноническими началами, пользуется в делах церковного законодательства, управления и суда правами самоопределения и самоуправления.
3. Постановления и узаконения, издаваемые для себя Православною Церковию в установленном ею порядке, со времени обнародования их церковною властью, равно и акты церковного управления и суда признаются Государством имеющими юридическую силу и значение.
4. Государственные законы, касающиеся Православной Церкви, издаются не иначе, как по соглашению с церковною властью.
5. Церковная иерархия и церковные установления признаются Государством в силе и значении, какие им приданы церковными постановлениями.
<…>
7. Глава Российского Государства, Министр Исповеданий и Министр Народного Просвещения и Товарищи их должны быть православными.
8. Во всех случаях государственной жизни, в которых государство обращается к религии, преимуществом пользуется Православная Церковь.
9. Православный календарь признается государственным календарем» [299].
Церковникам, когда они очутились вне правового поля, превратились во внутренних эмигрантов, существующих, фактически, на нелегальном положении, все еще мнилось, будто бы они, как и прежде, имеют полное право диктовать свои условия, устанавливать правила, помыкать христианствующей массой, вдалбливая всем и каждому, что «Вне Церкви нет спасения» и что только церковь – «столп и утверждение истины» (1 Тим. 3:15).
Удивительно, но церковников не отрезвил даже принятый Советом Народных Комиссаров 20 января (2 февраля) 1918 года «Декрет о свободе совести и церковных и религиозных обществах», которым было определено:
«1. Церковь отделяется от государства.
3. Каждый гражданин может исповедывать любую религию или не исповедывать никакой.
12. Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют.
13. Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием» [300].
Все! Finita la commedia.
(Проект Декрета, кстати, был подготовлен иереем Михаилом Галкиным).
Однако важно понимать, что «Декрет о свободе совести…» не запрещал религию, как таковую, и выступал не против идеи Иисуса Христа о Церкви, как о духовном собрании людей. «Декрет о свободе совести…» лишь заявлял, что финансово-экономическая деятельность Православной российской церкви, которая, к тому же, еще и не платит налоги, – внегосударственна по своей сути, и функционально. Не содержал декрет и ничего дискриминационного по отношению к ПРЦ – она всего лишь уравнивалась в правах с остальными религиозными объединениями, существовавшими в стране: становилась сообществом, образованным на добровольных началах для удовлетворения религиозных потребностей своих членов и содержащейся за их счет. Это, к тому же, отвечало и чаяниям великого множества людей. Ведь весь XIX век, да и не только XIX, лучшие умы России, и не только России буквально клеймили церковь, как социально-экономическое, политизированное образование, претендующее на статус независимого «государства в государстве», паразитирующее на народной массе, использующее для наживы обман, мифы и всевозможные предрассудки. Вспомним, в этой связи хотя бы блестящего публициста, литературного критика В.Г. Белинского, и всем нам хорошо известное «Письмо Н.В. Гоголю. 3 июля 1857 г.»: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что вы делаете! Взгляните себе под ноги – ведь вы стоите над бездною!.. Что вы подобное учение опираете на православную церковь, это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем вы примешали тут? Что вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть, поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, – чем продолжает быть и до сих пор» [301].
Стоит ли после этого удивляться, что отделенных от государства, лишенных имущества и юридического лица еще и никто не собирался даром кормить?! Прекращались даже государственные субсидии церковным и религиозным организациям. Все бесплатное кануло в лету. Большевики вдруг оказались твердыми последователями «апостола», Павла, сказавшего во Втором послании к Фессалоникийцам: «…если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес. 3:10). И, дабы до церковников скорее дошло сотворенное в те «10 дней, которые потрясли мир», большевики для пущей ясности даже внесли это положение в ст. 18 Конституции 1918 года: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика признает труд обязанностью всех граждан Республики и провозглашает лозунг: «Не трудящийся, да не ест!»
Поэтому не удивительно, что состояние, в котором пребывало ушибленное Октябрем духовенство, весьма смахивало на состояние невменяемости и, соответственно, неадекватности. Например, когда 2 (15) марта 1917 года Николай II «отрекся» от престола, Святейший Синод счел необходимым не только заявить о своей поддержке Временного правительства и призвать «верных чад православной церкви» поддерживать новую власть, но и внести изменения в церковное богослужение: «Святейший Правительствующий Синод Российской Православной Церкви имели суждение об изменениях в церковном богослужении, в связи с прекращением поминовения царствовавшего дома. Приказали: На основании бывших рассуждений Святейший Синод определяет: во всех случаях за богослужениями вместо поминовения царствовавшего дома возносить моление «о Богохранимой Державе Российской и Благоверном Временном Правительстве ея» [302].
Подобную же позицию занял и Московский Совет благочинных, который на своем заседании, состоявшемся 7 марта 1917 года под председательством протоиерея Иоанна Восторгова (1864–1918), обсудив вопрос об отношении духовенства к текущим событиям в России, постановил:
«1. Единогласно и вседушевно, во имя пастырского и патриотического долга, подчиняться Временному Правительству и последовавшим в этом направлении распоряжениям Высшей Церковной власти.
3. Поддерживать теперь Временное Правительство, а в будущем то Правительство, которое будет дано России Учредительным Собранием, безотносительно к политическим основам…» [303].
Но почему же не было сделано подобного же, когда к власти пришли большевики? Ведь сказано же, что «нет власти не от Бога; …начальник есть Божий слуга» (Рим. 13:1, 4.).
Я не против того, чтобы церковь была бы «безотносительна к политическим основам», но… почему ж она, заявив о своей лояльности к тем, кто пришел во власть в марте, отказала в этом же тем, кто пришел во власть в октябре? Разве В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, А.И. Рыков и их товарищи, имели прав на должности в правительстве меньше, чем князь Г.Е. Львов, кадет П.Н. Милюков, эсер А.Ф. Керенский и прочие?
Хуже того, духовенство не только само стало лезть на рожон, но еще и науськивать свою паству – подбивать ее на оказание сопротивления представителям законной власти, что закономерно вылилось в трагические последствия: 7 февраля 1918 года в Киеве красногвардейцами убит митрополит Владимир (Богоявленский); 8 февраля – расстреляны крестные ходы в Воронеже, Тамбове, Шацке и Самаре; 15 февраля расстрелян крестный ход в Туле; 22 февраля расстреляна толпа богомольцев в Пермской епархии… И так по всей России!
В ту же «бутылку», т. е. в политику вдруг полез и патриарх Московский и Всея России Тихон. В частности, после того как IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов 16 марта большинством голосов ратифицировал Брест-Литовский мирный договор, 18 марта 1918 года патриарх Тихон выпускает Послание, в котором даёт оценку данному действию Советского правительства: «Но тот ли это мир, о котором молится Церковь, которого жаждет народ? – вопрошал патриарх. – Мы призываемся совестию своею возвысить голос свой в эти ужасные дни и громко объявить перед всем миром, что Церковь не может благословить заключённый ныне от имени России позорный мир» [304].
Мир, конечно, позорный – «похабный», как тогда говорили – этого никто и не скрывал, но… благодаря ратификации Брест-Литовского мирного договора, люди прекратили убивать людей?!.. Почему же не это было главным для патриарха Тихона?! И он, игнорируя 12-е Правило Первого Вселенского Собора 325 г., и напрочь запамятовав, что «худой мир лучше доброй ссоры», настырно призывал к войне до победного конца – «За Веру, за Церковь Святую, Православную!»?!.. Между тем, потери России в войне 1914–1918 гг. составили 1 миллион 800 тысяч человек [305]. Но патриарха волновали не людские потери, но то, что в России – большевики. И для того чтобы устранить «красную угрозу» своему, давно и хорошо налаженному существованию, патриарх Тихон и выбрал в качестве союзника – кайзера Вильгельма II. Через 20 лет подобное же – устранить Сталина с помощью Гитлера – попытается сделать генерал-лейтенант Власов.
И все же большевики остановили бессмысленную бойню – которую не они начали, а помазанник Божий Николай II в союзе с Синодом – и Советская республика не только получила возможность сравнительно безболезненно выйти из неимоверно тяжелого экономического положения, но и приступить к восстановлению народного хозяйства, разрушенного войной и двумя государственными переворотами.
К сожалению, в эти исторические времена церковники озаботились не общей судьбой России и не своим участием в строительстве жизни по-новому, на христианских принципах справедливости, равенства и братства. Нет, они, утратив возможность безбедно паразитировать на теле народа, воспылали гневом, заскорбели в связи с потерей прав на собственность, которую столетиями создавали рабы – рабочие и крестьяне, а присваивало духовенство… Более того церковники не только отказались сотрудничать с представителями новой власти, но и призывали верных чад сплотиться в противодействии происходящим переменам, пострадать за дело Христово, организовывали «всенародное моление» за гонимую церковь. На Соборе ПРЦ 20 января 1918 года даже было зачитано послание патриарха Тихона, в котором он обратился к извергам рода человеческого, к тем, кто воздвиг жесточайшее гонение на Святую Церковь с грозным словом обличения и, властью, данной от Бога, анафематствовал их, и запретил им приступать к Тайнам Христовым.
Я не выскажу ни одного доброго слова в защиту зверствующих большевиков, в защиту зверствующих ниспровергателей старого мира и тех, кто был на их стороне, но… не могу промолчать и в осуждение церкви, не могу не сказать: крест, что лег на плечи духовенства, не отвергать надобно было, но принять. Принять со смирением, по-христиански.
Вспомним поразительный эпизод из Нового завета: «Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных», и «один из бывших с Иисусом, простерши руку, извлек меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсек ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26:47, 51–52).
Так поступал Христос, учением Которого прикрывалась на протяжении столетий церковь – коллективный Иуда, отвергающая Учителя, и предающая Его.
И второй эпизод. Сын Человеческий в оправдание тех, кто раздел Его и поделил Его одежду, кто возложил на Его голову колючий тёрн и тростью бил Его по голове, Сын Божий, уже распятый на Кресте, избитый, оплеванный, оболганный и преданный своими учениками – а Петром аж трижды за одну ночь – Иисус, истекающий кровью, произнес: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34).
Вот, как должно поступать каждому, кто наладил стопы свои на путь, ведущий в Царствие Небесное, и кто называет себя истинным христианином!
Размышляя на тему времен столь далеких, но близких по вечнозеленой теме этики, я, конечно же, не мог оставить за пределами своего внимания вопрос: почему же, когда к власти в России пришли большевики, духовенство так круто взбудоражилось, ощетинилось и возмутилось, а вот когда Русь подпала под власть кочевников, – оно не просто смолчало, но, фактически, встало на их сторону? И это несмотря на то, что – куда там большевикам – монголы разрушили и разграбили почти все города Руси, истребляя при этом и детей, и стариков, что подтвердили археологические раскопками, сжигая монастыри, опустошая сельскую местность… Во Владимире озверевшие кочевники Батыя сожгли соборную церковь вместе с укрывшейся в ней великокняжеской семьей, боярами и простыми жителями. 6 декабря 1240 года монголы сожгли киевскую Десятинную церковь, в которой укрылись последние защитники города… И не анафематствовал гневно, насколько нам известно, тогдашний митрополит Киевский и всея Руси Иосиф?..
Какими же убеждениями церковники так тогда поступающие были замотивированы? И каковы причины, породившие подобные убеждения?
Наш современник церковный историк, кандидат богословия, профессор В.И. Петрушко в качестве причины № 1 самого явления – нашествие монголов – выдвигает разобщенность, а в качестве очередной – беззаконное бытие: «Вслед за распадом (здесь и далее выделено мной. – Е.Б.) Киевской державы и кровавыми усобицами русских князей очень скоро последовало и вразумление русскому народу. Совсем недавно он принял в сердце свое проповедь Евангелия. Но далека была от христианского идеала евангельской любви жизнь русского народа в эпоху раздробленности и кровавых княжеских усобиц. Поэтому, когда летописец говорит, что «по грехам нашим навел на нас Господь безбожных агарян» или, например, автор «Повести о разорении Рязани Батыем» отмечает: «И была сеча зла и ужасна… Все это навел Бог грехов наших ради…», то ясно, что между страшным бедствием, ниспосланным Руси, и ее беззаконным бытием имеется самая непосредственная связь. Летописцы признают греховность своего народа как причину беды» [306].
Вот именно эту дичь именно в таком виде тогдашние церковники и вколачивали в умы русских людей! И, тем самым, оправдывали кочевников – виноваты, стало быть, сами же русские люди, коим и покаяться непременно надобно!
«Другой духовно-нравственной причиной катастрофы, постигшей Русь в середине XIII в., – пишет В.И. Петрушко, – было то, что более чем за два с половиной века, которые минули со времени крещения Руси, наш народ в полной мере так и не воцерковился. <…> А кое-где просто еще продолжали поклоняться идолам». [306].
Как вам, уважаемы читатель, такое?! Не воцерковился народ и – на тебе, наказанье Божье – орда монголов, как реакция на житие славян в язычестве. И виноваты, стало быть, не алчные хищники-завоеватели – нечего искать врагов на стороне, и не доморощенные князья-бездари, не сумевшие организовать защиту своего Отечества – виноваты сами же ограбленные, униженные, искалеченные, убитые…
Впрочем, вопрос-то у нас не о том, кто виноват, кто что не делал или же делал, да не так. Наш интерес в совершенно иной плоскости: почему духовенство, когда в стране установила свою гегемонию «красная орда», возроптало, выставив гегемона, как гонителя, и даже восстало на борьбу с теми, кто вознамерился демонтировать традиционный уклад Руси и Русской церкви, а вот когда случилось нашествие «желтой орды», то рясоносцы не только сами против пришлых иноверцев не выступили, но и народу внушали надобность склонить пред врагом свои головы, и даже требовали от народа покаяния за то, что жил он во грехе.