И, похоже, желтокожие интервенты услужливость оценили. Известно, что митрополит Киевский и всея Руси Кирилл III в 1261 году при содействии Александра Невского учредил в Сарае православную епархию, а спустя несколько лет – в 1267 году, получил и жалованную грамоту (ярлык) на освобождение от налогов, повинностей и чрезвычайных сборов, закрепляя, тем самым, юридически дарованное ордынцами и недоступное другим слоям населения, право духовенства на защиту от посягательств монгольских чиновников, право на охрану земельного и прочего имущества церкви. (Вместе с тем, я принимаю и уточнение замечательного ученого-тюрколога А.П. Григорьева: «Жалованная грамота, выданная Кириллу в 1267 г., вряд ли была первой. Русская церковь уже пользовалась налоговым иммунитетом» [307]).
Церковь получила также право на защиту от богохульства – оскорбительного и просто непочтительного действия, слова в отношении Бога или святыни. Архиепископ Харьковский Макарий (1816–1882), рассуждая на эту тему, в своей работе «История Русской церкви» привел цитату из доступного ему ярлыка: «…кто будет хулить веру Русских или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертию» [308].
Известно, что толерантное отношение монголов к чужой религии, в данном случае к православию было обусловлено соответствующим предписанием «Великой Ясы» – своего рода кодексом правил и табу, установленных Чингисханом. Толерантное отношение – это понятно, но… никакая веротерпимость не обязывает, вместе с тем, освобождать еще и от необходимости платить дань. Я подозреваю, что попы очутились в столь льготных условиях существования только потому что были пригодны функционировать, как инструмент идеологического воздействия на население. Именно эта ж функция и была им вменена – прописана, в частности, в ярлыке хана Менгу-Тимура митрополиту Кириллу: «Чингис-хан и последующие ханы, наши старшие братья, говоря: ”Священники и монахи, каких бы то ни было налогов не видя, пусть богу за нас молятся, благопожелания нам возносят!”» [309].
Вот оно – «пусть богу за нас молятся, благопожелания нам возносят!»
И попы благопожелания возносили, молились…
И… правильно!
Вспомним, Господь говорил: «любите врагов ваших» (Мф. 5:44). Чтобы выделить суть данного высказывания, усилим его: любите тех, кто поднял на вас меч, кто поднес горящий факел к вашему жилищу, кто увозит ваше имущество… Выходит, что любить врага – это любить насильников, грабителей и убийц. Конечно, любить врага можно, и любить его не сложно, как врага потенциального, как еще не начавшего действовать, т. е. любить эдак теоретически, дистанционно, умозрительно. Но как любить, когда он уже рядом, когда он насилует вашу жену, убивает вашего ребенка и уже готов убить вас самих?
Как тут быть?!..
А никак! Буквально: никак. И это не скотское равнодушие, но – христианское смирение.
Вспомним историю, произошедшую с Серафимом Саровским.
12 сентября 1804 года отец Серафим в лесу недалеко от своей кельи рубил дрова. В это время, три разбойника выскочили из кустов и, подступив к нему, потребовали денег, полагая, коль мирские люди к старцу захаживают, так и деньги приносят. На это отец Серафим отвечал: «Я ни от кого ничего не беру». Разбойники не поверили и набросились на Серафима.
Отшельник физически был крепок, да еще и вооружен топором, и мог бы не без надежды на успех обороняться, однако он этого не сделал. Напротив, спокойно опустил топор на землю, сложил крестообразно руки на груди и кротко произнес: «Делайте, что вам надобно».
Тогда один из разбойников, схватив топор, обухом ударил отца Серафима по голове. Старец упал. Его поволокли в сени отшельничьего жилища, продолжая поколачивать, кто чем сподобился. Когда же увидели, что старец почти мертв, то связали ему руки и ноги, и бросились в его жилище. Увы, но, кроме старой иконы и нескольких картофелин разбойникам ничего ценного обнаружить не удалось, хотя они тщательно обшарили все углы и закоулки, и даже разломали печь и разобрали пол. И тут на злодеев не только снизошло понимание, что они понапрасну избили одинокого человека, но и страх охватил их, и они бежали вон.
Некоторое время спустя, разбойники были опознаны и арестованы, но отец Серафим простил… [310].
Так вот, христианство – это смирение, как составная часть любви. Христианство – это отказ от бегства, от борьбы, от самозащиты с помощью оружия. Конечно, каждый волен сделать и иной выбор – взять в руки меч, объявить войну, разместить на своих знаменах ветхозаветный девиз «Око за око, зуб за зуб!», но… тогда не называйте себя христианином.
Быть христианином – это не только принять к сведению сказанное Христом: «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5:44), но и возведение в принцип своего ежесекундного существования элемент Нагорной проповеди «не противься злому» (Мф. 5:39).
Немыслимо?!.. Но ведь Христос же ясно сказал: «Кто не со Мною, тот против Меня» (Мф. 12:30)? Как же вы, желающий попасть в Царствие Небесное, можете там оказаться, если идете вы не с Христом, идете в сторону противоположную?
Например, некто вам говорит, что вы – допустили ошибку. Будете ли вы противиться – отрицать ее явное наличие? (А само наличие критикующего, даже несущего полную напраслину – уже есть реальное свидетельство существования ошибки, вами допущенной). Признать ошибку – первый шаг к ее исправлению. Не признать – очередной шаг к очередной ошибке, т. е. движение не в ту сторону, которая для вас желательна.
Если перед нами – враг, а мы не признаем причиной его появления «ошибки», допущенные нами в прошлом, и, соответственно, отрицаем право врага на «критику», совершаемую в форме насилия – интеллектуального, психологического, морального, физического, идем ли мы, в таком случае, в сторону совершенства или же консервируем свою дефективность, если не сказать хуже?
Враг, в том числе, такой, как недоброжелатель, конкурент, критик – это не наказание, но – доктор. И хорошо, если «врага» мы распознали именно как доктора гораздо раньше, нежели он появляется пред нами уже в халате хирурга или же в рясе священника, пришедшего принять от нас последнюю нашу исповедь и совершить последнее причащение.
Происходящее с нами – это результат нами же в мире ранее посеянных семян. Но мир – не хаос случайностей, мир – господство в динамике протекающих причинно-следственных процессов, изменение в которые способен вносить человек, Творцом наделенный свободой воли. И этот человек волен искать Царствия Небесного, и для этого – становиться христианином. Христианин же – это не крестик на груди, посты да свечки. Свечки, посты да кресты – всего лишь внешние атрибуты, причем, далеко не всегда благочестия и принадлежности к Церкви Христовой. Христианин – это любовь и смирение, ежесекундно свершаемый духовный подвиг, ибо как еще обозначить того, в чьем сердце пульсирует – «не противься злому»?
Редчайший человек, который эту истину понял и принял – великий русский писатель Лев Николаевич Толстой: «Движение к добру человечества совершается не мучителями, а мучениками. Как огонь не тушит огня, так зло не может потушить зла. Только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло» [311].
Православная русская церковь врагов, в частности, в лице представителей советской власти, не любила, молиться за них и не противится им – не желала, т. е. христианской по своей сути она не была. К тому же еще и сокровищам на небесах предпочла собственность на земле. А ведь Господь ясно сказал: «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24).
Таким образом, между служением Богу и служением маммоне, церковь выбрала последнее.
Хуже того, свой антихристианский выбор братия патриарха Тихона 2 декабря 1917 года пыталась навязать еще и большевикам с помощью Соборного постановления «О правовом положении Церкви в государстве»: «Священный Собор Православной Российской Церкви признает, что для обеспечения свободы и независимости Православной Церкви в России при изменившемся государственном строе должны быть приняты государством следующие основные положения…» [312].
Однако ж дерзкое государство не только позволило себе ослушаться того, что директивно предписывала ПРЦ, но еще и ответило 20 января (2 февраля) 1918 года собственным декретом – «О свободе совести и церковных и религиозных обществах». И не только этим декретом. Но и церковь в долгу не осталась – на своем заседании 27 января 1918 года Собор ПРЦ, принимает «Воззвание Священного Собора Православному народу (по поводу декрета народных комиссаров о свободе совести)». Очевидно не будет большим преувеличением, если мы скажем, что данным «Воззванием» была предпринята попытка мобилизовать и поднять православных на борьбу против советской власти. Вот, лишь несколько фрагментов: «Объединяйтесь же, православные, около своих храмов и пастырей, объединяетесь все, мужчины и женщины, и старые и малые, составляйте союзы для защиты заветных святынь. <…> Громко заявляйте всем, забывшим Бога и совесть, и на деле показывайте, что вы вняли голосу Отца и Вождя своего духовного, Святейшего Патриарха Тихона. В особом послании он зовет вас последовать за собою, идти на подвиг страдания, в защиту святынь. <…> Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание» [313].
Это ли не явная провокация? Это ли не очевидное науськивание? Это ли не образчик антихристианского несмирения?
Хуже того, 7 ноября 1918 г. патриарх Тихон выступил еще и с «Обращением к СНК в связи с первой годовщиной Октябрьской революции» [314], в котором обвинил вершителей судеб Отечества, называющих себя «народными» комиссарами, в том, что по их призыву были пролиты «реки крови братьев наших», и в том, что «разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство», и в том, что «все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела», и в том, что по наущению комиссаров «разграблены или отняты земли, усадьбы, заводы, фабрики, дома, скот, грабят деньги, вещи, мебель, одежду»…
Выступить-то с «Обращением…» патриарх выступил, но… в результате стало очевидным лишь то, что у ПРЦ нет ни одного рычага для сколько-нибудь ощутимого воздействия на государство – она совершенно бессильна пред этим Левиафаном, пред этой махиной, вооруженной маузерами, винтовками и правом диктовать свою волю. И это бессилие Православной церкви, объявленной декретом «О свободе совести…» вне закона, самым красноречивым образом показали сведения, изложенные в Отчете VIII-го (ликвидационного) отдела Наркомата юстиции, и опубликованные в журнале «Революция и церковь»: «…в 1920 году почти закончена ликвидация церковных и монастырских денежных капиталов и фондов. <…> Общая сумма капиталов, изъятых от церковников, но приблизительному подсчету, исключая Украйну, Кавказ и Сибирь, равняется – 7.150.000.000 руб.
До настоящего времени на территории Советской России ликвидировано всего 673 монастыря. Трудовому крестьянству передано 827.540 дес. всякого рода монастырской земли. <…> Национализировано: заводов – 84, молочных ферм – 436, скотных дворов – 602, доходных домов – 1112, гостиниц и подворий – 704, пасек – 311, больниц и приютов – 277» [315].
За этот же период – 1918–1920 гг. – уже были убиты по меньшей мере 28 епископов и несколько тысяч священников, в том числе, 75 членов Поместного собора Православной российской церкви (1917–1918) [316, 317].
С другой же стороны, и государство, – при всем своем скором на расправу аппарате насилия, который уже руководствовался не столько законами, сколько «революционным правосознанием», причем оное в каждом конкретном случае каждый творец нового мира, отягощенный огнестрельным оружием, истолковывал самым простецким образом – мерой собственного развития и степенью практической надобности, – осознавало, что от 200 тысячной массы, представленной духовенством и монастырскими насельниками, как-то так, походя не отмахнешься, не свалишь эту массу одним-другим приказом по Республике в отвал Истории. Нужны были компромиссы. Представляется, что в качестве попытки перевести конфликт в сотрудничество, пригласить, отделенную от государства церковь, включиться в общественную жизнь, но на условиях новых, вполне можно назвать декрет ВЦИК «О порядке созыва съездов и всероссийских совещаний различных союзов и объединений и о регистрации этих организаций», принятый 12 июня 1922 года. Декрет, дающий возможность религиозным структурам стать частью нового общества, и при этом, ставящий вне закона все религиозные общества, не пожелавшие пройти процедуру регистрации.
Однако патриарх Тихон руку, обагренную кровью духовенства, но все же руку, протянутую ему государством, решительно отверг. И продолжал, вместе с верным ему духовенством, стоять на откровенно антисоветской позиции, которую большевики довольно скоро расценили как контрреволюционную со всеми вытекающими из сложившихся обстоятельств уголовно-процессуальными выводами и действиями.
И оснований для того было более чем достаточно. Церковники, непосредственно связанные с патриархом Тихоном, восторженно встретили приход вооруженных сил Великобритании, Франции и Греции на Юг Советской России; поддержали высадку британских и американских солдат на Севере – Карелия, Мурманск, Архангельск и вторжение японских интервентов на Дальнем Востоке, и даже призывали верующих сотрудничать с «доблестными войсками дружественно верной Японии»… И если церковники, находящееся в России и на территории, контролируемой большевиками, еще как-то были сдержанны в выражении своих политических пристрастий, то на Карловацком соборе – кого стесняться? – проходившем с 21 ноября по 2 декабря 1921 г. в г. Сремски-Карловци (Сербия), откровенничали на всю катушку – заявляли совершенно однозначно, что дело борьбы за восстановление в России монархии православная церковь должна взять в свои собственные руки: «Милюковым не восстановить монархию, – констатировал в своем выступлении митрополит Антоний, – за ними нет реальной силы, но есть иная организация, которая свергнет большевиков, – это православная русская церковь. Она имеет своих агентов в каждой деревне» [318].
И патриарх Тихон обо всем происходящем в Сербии был не только хорошо осведомлен, но и выражал свое одобрение. Не по всем пунктам, разумеется. Например, послание Карловацкаго Собора о восстановлении династии Романовых – осудил. Письменно. В своем заявлении [319], которое было направленно в Госполитуправление 5 апреля 1922 года.
Очевидно, последней каплей, которая переполнила чашу терпения большевиков, смиренно созерцавших деяния патриарха Тихона, явилась его попытка в самый разгар борьбы против голода, когда население в ряде мест дошло до людоедства, воспрепятствовать реализации Постановления ВЦИК от 26 февраля 1922 года: «В виду неотложной необходимости спешно мобилизовать все ресурсы страны, могущие послужить средством борьбы с голодом в Поволжье, и для обсеменения его полей, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, в дополнение к декрету об изъятии музейного имущества, постановил:
1. Предложить местным Советам в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религии по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Наркомфина со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим» [320].
Смиренный Тихон, патриарх Московский и всея России не только немедля отреагировал на постановление ВЦИК посланием, но и закончил оное ультиматумом: «…Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею, как святотатство, – мирянин отлучением от нее, священнослужитель – извержением из сана» [321].
Ну, во-первых, еще Иисус совершенно однозначно сказал – и, тем самым, создал прецедент – в связи с ничуть не менее сакральным предметом: «…суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк. 2:27).
Во-вторых, Иисус в известной Нагорной проповеди сказал совершенно определенно: «…кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся (Мф. 5:38–42). Отдай! Без всяких «если», без всяких уверток и попыток выторговать для себя ту или иную компенсацию. Вот это и есть – христианство!
Церковники же с Христом в очередной раз не согласились. Они отказались отдать просящим «рубашку» и «одежду», т. е. отказались быть истинными христианами, которые всегда готовы не только сокровища, созданные народом, отдать просящим, но и, если потребуется, жизнь свою положить на Крест, как это сделал Учитель.
И, наконец, в-третьих, сегодня, конечно, сложно, не рискуя при этом прослыть человеком безответственным, сделать ретроспективное истолковательное предположение о том, с какой целью патриарх в своем послании «опустил» архиважную фразу – «изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа» – но ведь патриарх это сделал – «опустил»?!..
Вот, фрагмент правительственного документа, в изложении патриарха: «13 (26) февраля ВЦИК, для оказания помощи голодающим, постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и проч, богослужебные церковные предметы».
Вроде бы все верно, но ведь и очень все не так, как в постановлении!
Что это? Недогляд патриарха или его попытка спровоцировать верующих на деятельный протест? И ведь протест состоялся. С кровопролитием, с жертвами…
И именно это позволило бывшему настоятелю Преображенской Колтовской церкви Михаилу Галкину (литературный псевдоним Мих. Горев) разместить 28 марта 1922 года в газете «Известия» материал под названием «Церковные ценности голодающим. Святейшая контрреволюция», где в списке «врагов народа» на первом месте по воле автора значился патриарх Тихон. Мих. Горев вопрошал: «В то время, как масса низшего духовенства приветствует и одобряет декрет об изъятии церковных ценностей, кучка князей церкви всячески этому противодействует, ведя на этой почве черносотенную агитацию. Кто они, эти враги народа, эти враги голодающих и вместе с тем угнетатели низшего демократического духовенства?
Кто в январе 1918 года, после того, как Советская власть отняла земли и капиталы у помещиков, фабрикантов и попов, проклял рабочих и крестьян?
– Патриарх Тихон со всем своим церковным собором.
Кто в феврале 1918 года указом от 28 числа «благословил» сельских попов бить в набат, рассылать по деревням гонцов, устраивать возле каждой церкви погромы и восстания?
– Тот же «святейший» Тихон.
Сколько в 1918 году было жертв этого кровавого приказа Тихона? 1.417».
И в заключение своего зубодробительного, разоблачительного, публичного доноса автор-публицист Мих. Горев, распорядился: «Дать отпор всей этой банде зарвавшихся «сановных» попов. «Святейшую» контрреволюцию выжечь каленым железом. Золото из церквей взять. Золото обменять на хлеб. Хлебом спаси голодных» [322].
Конечно, при такой «всенародной» поддержке, оказанной пусть бывшим, но священником (М.В. Галкин официально отрекся от священнического сана 15 июля 1918 года), грех было не пойти навстречу чаяниям народа, тем более, что они практически совпадали с тем, чего желалось Ленину, Троцкому, Дзержинскому… И ГПУ навстречу пошло: 28 марта 1922 года патриарх Тихон был вызван на допрос повесткой СО ГПУ. На этом допросе начальник секретного отдела Т.П. Самсонов ознакомил под роспись патриарха Тихона с документом «Ультимативные требования, предъявленные ГПУ Патриарху Тихону». Документ заканчивался весьма предвзято, сурово и безапелляционно: «Правительство <…> требует от гр. Беллавина, как ответственного руководителя всей Иерархией определенного и публичного определения своего отношения к контррев [олюционному] заговору во главе коего стоит подчиненная ему Иерархия» [323].
Далее, 5 мая 1922 года состоялся допрос на судебном процессе по «делу об изъятии церковных ценностей». (Процесс закончился тем, что 11 человек были приговорены Ревтрибуналом к расстрелу).
В этот же день Московский ревтрибунал – председатель М.М. Бек – постановил привлечь гр-н Белавина, он же «патриарх Тихон», и Феноменова, он же «архиепископ Никандр» к судебной ответственности за то, что они, «стоя во главе организации, называемой «Православной иерархией», разработали план компании по противодействию изъятию церковных ценностей, составили воззвание к населению, и распространили его через ячейки своей организации, что вызвало «многочисленные эксцессы и столкновения между введенными ими умышленно в заблуждение гр-нами и представителями Советской власти при производстве изъятия закончившиеся во многих случаях беспорядками имевшими своими последствиями убитых, раненых тяжело или легко, пострадавших от побоев» [324].
6 мая 1922 года после допроса в ГПУ патриарх Тихон заключен под домашний арест.
9 мая 1922 года в 10 часов вечера патриарх Тихон был вызван в ГПУ, где после допроса ему было зачитано постановление Московского ревтрибунала от 5 мая 1922 г. о привлечении его к судебной ответственности, и была взята подписка о невыезде из Москвы.
12 мая 1922 года состоялась встреча патриарха Тихона с представителями «Петроградской группы прогрессивного духовенства», прибывшими, как впоследствии писал протоиерей А.И. Введенский в своей книге «Церковь и государство» [325], чтобы рассказать патриарху и о той невозможно тяжелой атмосфере, в которой оказалась церковь в связи с его контрреволюционной политикой, церковь, превращенная в политическую организацию, и о том, что его послание от 28-го февраля – хотел он того или нет, но явилось сигналом для очередной вспышки гражданской войны, которую ведет против Советской власти, руководимая патриархом церковная иерархия, и о том, что группа, прибывших священников, возлагает именно на патриарха моральную ответственность за 11 смертных приговоров, вынесенных Ревтрибуналом по делу о сопротивлении изъятию ценностей.
Патриарх правду, высказанную ему в лицо священниками, понял и принял. Принял и просьбу – отстраниться от управления иерархией и созвать Поместный собор для решения вопроса управления церковью и нормализации ее отношений с советской властью. И в этот же день – 12 мая – направил председателю ВЦИК М.И. Калинину заявление: «В виду крайней затруднительности в Церковном Управлении, возникшей от привлечения меня к Гражданскому Суду, почитаю полезным, для блага Церкви, поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управления или Ярославского Митрополита Агафангела, или Петроградского Митрополита Вениамина» [326].
Исследуя исторические документы тех лет, невольно приходишь к выводу: 12 мая 1922 года – это день, когда, собственно, и началась всецерковная смута, день, когда произошел церковный переворот, ведущую роль в котором играла за кулисами событий почти всесильная ВЧК.
«Почти»?
Да. ВЧК могла очень многое – грабить, убивать, миловать, но все же могла не все. Православная церковь для большевиков – это вынужденное зло, которое приходилось терпеть. Просто потому что его нельзя ни расстрелять быстро и сразу, ни запретить одним-другим декретом. Зло и обуза.
Причем, церковь – это же не просто здание с колоколом, поп с крестом и паства со свечками. Церковь – это организация пропагандистов, насаждающих в умах людей православие, т. е., по определению профессора Императорской Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковского, «правильное мнение». Православие – это вероучение или, скажем точнее, идеология приспособленчества, призванная примирить население с нищетой, бесправием и страданием – результатами государственного произвола. Страданию же, что выпадало на долю человека, придавался особый, можно сказать, сакральный смысл – воздаяние за грехи. И произвол власти – воздаяние. И нашествие монголов – воздаяние. Кайся, грешник, и – смирись! Ради места в Царствии Небесном.
Большевики же в подобном «правильном мнении» не нуждались. Страдание с точки зрения классовой революционно-пролетарской целесообразности они называли буржуазной блажью и относили к пережиткам буржуазного прошлого, а возникшие трудности воспринимали двояко: либо как диверсию, либо как задачу партии. К тому же большевики нуждались не в смирении народной массы, но в том, чтобы она героически преодолевала препятствия на своем пути в Светлое завтра. И для этого у большевиков была своя собственная идеология, основополагающим принципом которой являлся демократический централизм: население, пользующееся избирательным правом, создает иерархию руководящих органов – Советы, которые подотчетны нижестоящим органам и населению. Меньшинство – представители советских органов, уполномоченное большинством, управляет большинством ради блага всеобщего. Меньшинству, облаченному властью, подчиняется как меньшинство, властью не облаченное, так и большинство, делегировавшее свою власть меньшинству, уже находящемуся в органах. Вместе с тем, в обществе насаждается и соответствующая ценностная система: «Раньше думай о Родине, а потом о себе»; личное – принеси в жертву общественному. Народ – это святое. Власть – слуга народа. Кто против власти, тот и против народа.
Таким образом, в суровые годы, когда почти безраздельно в России господствовала кровавая ВЧК, как и во все прочие времена существенным было не то, что люди во что-то веруют, но то, что веруют они не всегда в то, что надобно власть имущим.
Между тем, при всех своих различиях, церковники и большевики во многом и едины. Для первых мертвый древний канон, для вторых выдуманная умозрительная идея – важнее живого человека. Потому-то ради торжества идеи, ради сокровенности канона, можно и нужно убить. И не только одного. И не только иноземца. И подобное считалось самым разобычным делом не только «во времена далекие, теперь уже былинные», но и ныне так. Так, например, 15 августа 2016 года клирик московского Храма Вознесения Господня на Никитской Всеволод Чаплин не стыдясь, не шепотом и не запершись в тесной келье, а в программе «Персонально ваш» на радиоканале «Эхо Москвы» да на всю Россию заявил: «…что, в конце концов, плохого в уничтожении некоторой части внутренних врагов? Некоторых убивать можно и нужно! <…> Не как наказание, не как месть, а как назидание для остальных. Для назидания обществ иногда необходимо уничтожить некоторое количество тех, кто достоин уничтожения. <…> Гуманизм— это антихристианское мировоззрение, это сатанинское мировоззрение» [327].
Ни хрена себе, христианин, да?!..
С другой же стороны, у церковников, когда им шибко это нужно, прям как-то враз как бы напрочь отшибает историческую память, и становятся они совершенно не способными к образованию самых простейших ассоциаций по сходству между днесь творимым и событием двухтысячелетней давности, когда большинство – народная масса, возбуждаемая первосвященниками, истошно вопила: «Распни Его!» (Мк. 15:14). И Пилат, смиренно пошедший на поводу у толпы, «желая сделать угодное народу» (Мк. 15:15), Иисуса Христа – «внутреннего врага» отдал для распятия в руки римских солдат, поскольку «некоторых убивать можно и нужно, не как наказание, не как месть, а как назидание для остальных»… И, к тому же, выходит, что Понтий Пилат, римский префект Иудеи с точки зрения протоиерея В. Чаплина поступил как истинный христианин, ибо поступил негуманно?!..
Вот они – Чаплины и им подобные – современный Иуды! И ведь нынешняя Русская православная церковь из таких-то Иуд и состоит!?..
Чаплины уверовали не только в то, что «некоторых убивать можно и нужно» «как назидание для остальных», но уверовали еще и в то, что «некоторых убивать можно и нужно» ради блага всехостальных, т. е. большинства, убивать от имени большинства, и ради его блага?! Принесем в жертву, так сказать, «некоторое количество тех, кто достоин уничтожения» и – заживем, братья и сестры, по-христиански, без гуманизма и прочих там антихристианских сатанизмов. Что нам чикаться? Способен ли кто оспорить самоочевидное: «Часть – меньше целого», «Сто больше одного»?!..
Если встать вне нормативно-оценочных категорий добра и зла, т. е. на поле чистой математики, лишенной прикладного значения, или же очутиться в условиях умственной невесомости – что послужит опорой для умозаключений, и возможны ли они вообще в принципе? И какова она, та субстанция, что способна явиться причиной самой себя? И существует ли вообще подобная субстанция, несуществующая для существующего мира значений, но – сама в себе, сама для себя, автономная и независимая?..
Да. Это – беспристрастный математический процесс, совершаемый для самоосуществления с опорой на аксиомы, царящие в мире цифр, формул, алгоритмов. Жизнь, протекающая по законам мертвого, информационного мира.
Но… мы-то – в параллельном мире. И тут, в нашем мире «Сто больше одного» – это эмоционально окрашенная формула, созданная нашим блестящим литературоведом, писателем, публицистом Ю.Ф. Карякиным, как определение философии Раскольникова [328]. Родиона Раскольникова, чьи идейные соображения взяли на вооружение большевики, которые чтобы накормить нуждающихся – грабили церкви, чтобы спасти от смерти голодных – сытых, возражающих и супротив встающих прихожан и священников – расстреливали. И не было у них, у выразителей воли большинства, у размноженных Родионов Раскольниковых чувства вины, ибо поступали они правильно. Исходя из своей, т. е. из Раскольниковой идеологии и представлений о добре и зле. Вспомним, изложенное в романе «Преступление и наказание»: «Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь – тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает» [329].
Впрочем, вернемся к церковному перевороту, начало которому было положено 12 мая 1922 года, перевороту, ведущую роль в котором за кулисами событий играла почти всесильная на тот момент ВЧК: поздно ночью священники Александр Введенский, Владимир Красницкий, Евгений Белков и псаломщик Матфей Стадник в сопровождении чекистов в 11 часов ночи вошли в приёмную патриарха на Троицком подворье, где после жесткого разговора с элементами ультиматума и шантажа, патриарх Тихон, оказавшийся в положении, когда «делать нельзя и не делать нельзя», написал, как было позже истолковано, «отречение» от власти. Не совсем, конечно, это было отречение. Потому-то церковной просоветской оппозиции и деятелям, диктатурствующим от имени пролетариата, и потребовалось сотворить столь великое множество дополнительных провокаций, фальсификаций и всевозможных акций насилия.