Однако ж не успели причислить к лику – решил «художник» удивить еще и Европу-мачеху, выпросив во Франции статус политического беженца. Но и там как-то что-то у него не заладилось: только он в очередной раз попытался самовыразиться, теперь уже путем умышленного поджога здания Банка Франции, так тамошняя Фемида, то ли потому что совсем одурела от избытка свободы и демократии, то ли еще почему, но, пообещав самовыраженцу перспективу в 10 лет лишения свободы, скорехонько поместила его до суда в самую большую, правда и перенаселенную, тюрьму Европы – Флёри-Мерожи. Хуже того, распоясавшиеся парижские психиатры, ни бельмеса не смыслящие в современном искусстве, обнаружили у «художника» еще и «бредовые навязчивые идеи», и «пограничное расстройство личности» с нарциссическими основаниями, и «желание преступать закон и предусмотренные им ограничения», и – много чего всякого…
По поводу подобных вывертов, совершенно четко высказалась Нэнси Мак-Вильямс – американский психоаналитик, доктор философии по психологии личности: «Способ достижения морального триумфа через навязанное себе страдание может стать таким привычным для человека, что его стоит рассматривать как личность, имеющую мазохистический характер» [162].
Вот таков он, совершенно трезвый вывод. И нет ровным счетом никакого смысла дефект психики и личности, дабы не потакать непотребному, возводить в статус «особой формы монашеского подвига», «авангардного искусства», «перфоманса» и прочей чепухи. И критерий истины тут ясен и прост: все то, что человека нравственно возвышает, делает лучше, чище, совершеннее – естественно и нормально, а все то, что деформирует тело и психику, аскетизирует духовно, информационно и физически, обыдлячивает и морально разлагает – то и от беса.
Так вот, подведем итог: под первым монастырем на Руси нужно понимать простую 3-метровую нору, «пещерку малую, двухсаженную» [163], вырытую для собственных надобностей пресвитером Иларионом, в которой, после того как Илариона в 1051 году Ярослав Мудрый поставил митрополитом в киевском храме Святой Софии, поселился монах Антоний Печерский и другие иноки.
Когда же число тех, кто изживал время своего существования в иларионовой «пещерке» достигло дюжины, и она уже не могла вмещать всех желающих, да еще к тому же была нужда в том, чтобы построить церковь, вот тогда-то Антоний и обратился к киевскому князю Изяславу Ярославичу с соответствующей просьбой, и тот дал разрешение на использование всей территории горы для христианских нужд. Но! – и это самое важное в нашем споре с теми, кто пытается изобразить князя, живущего в XI веке, феодалом – князь Изяслав Ярославич пожаловал Печерскую гору, которая не имела отношения к общинной собственности, поскольку речь не о земле, пригодной для обработки, а о бросовой, ничейной, безлюдной территории, поросшей лесом.
Что же касаемо летописного утверждения – «всю жизнь свою Небльскую волость, Дерьвьскую и Лучьскую и около Киева», то тут исчерпывающую, на наш взгляд, ясность вносит И.Я. Фроянов: «Рассматривая термин «жизнь», мы заметили, что он обозначал не личное имущество, частную собственность (здесь и далее выделено мной. – Е.Б.), а волость, и не просто волость, но владение в смысле кормленой единицы. Передачу волостей, стало быть, нужно разуметь как уступку права сбора доходов с них» [164].
Таким образом, мы в очередной раз убеждаемся в том, что к утверждениям, даже к летописным, нужно обращаться с осторожностью, и не приписывать им те значения, которых в них нет. Конечно, в X–XII веках князь выделялся из общей массы своих соплеменников, и его имущественное состояние было крупнее, чем состояние рядового общинника, ибо князю доставалась шестая часть [165] от награбленного в военных походах, и часть от награбленного, обозначаемого как дань, но мы решительно настаиваем на том, что в домонгольский период князь, а, тем более, бояре, церковь и монастыри еще не представляли собой крупных землевладельцев, т. е. феодалов. Феодализация и централизация русских земель, как об этом и писал Н.И. Костомаров, произошла в период, когда Золотая Орда установила над ними свое 300-летнее господство.
Вместе с тем, сказанное нами не отрицает того, что процесс феодализации имел место и до XIII века, но он, как совершенно верно о том пишет тот же И.Я. Фроянов, «…о развитии феодальных отношений как таковых здесь не может быть и речи. В лучшем случае мы должны говорить лишь о тенденции к феодализму, но не больше» [166].
Когда именно и где была на Руси создана первоначальная организация русской православной церкви в форме митрополии константинопольского патриархата – вопрос весьма мутный. Целый ряд авторов ссылаясь друг на друга, утверждает, что «судя по месту упоминания русской митрополии среди других митрополий в списке кафедр константинопольской патриархии, пополненном в 1080-х годах, в 997 г. она уже существовала» [167].
Не хочу сомневаться в степени осведомленности историков, но не могу и утверждать, что они правы, т. к. древнерусские источники о времени учреждения киевской митрополии ничего не сообщают, а увидеть иностранный документ – список кафедр – собственными глазами мне так и не удалось. Но, поскольку митрополия действительно существовала, по крайней мере, уже в первой половине XI века, значит, у нее были на то и свои основания. В частности, известно, что в 1051 г. по инициативе киевского князя Ярослава был созван первый Собор русских епископов, который впервые без участия Византии поставил пресвитера Илариона, автора знаменитого «Слова о законе и благодати» главой русской церкви.
Не хочу сомневаться и в том, что в первой половине XI века до возведения Киево-Печерского монастыря уже существовали некие жалкие подобия монастырей, где жили иноки, принявшие монашеский постриг, жили не по уставу, и всего лишь избегая мирской суеты и церковной лжи. Однако очень скоро и численность монашествующих, и количество монастырей стало стремительно расти. Историки по летописным источникам насчитали более полусотни монастырей, существовавших в домонгольский период. Конечно, это были монастыри не в нашем, современном понимании. Иногда это были даже и не здания. И не были обнесены каменными стенами. И часто не были огорожены простым частоколом. Согласно сообщению «Киевского Синопсиса», «ограда каменная» вокруг Печерского монастыря была возведена только в самом конце ХІІ в. [168]. Вот, что об этом пишет историк Русской Церкви и церковной архитектуры Е.Е. Голубинский: «Несколько человек, желавших монашествовать, соединялись в одно общество, ставили где-нибудь в одном месте кельи себе, – каждый сам для себя, и эта монашеская слободка или этот монашеский скиток без всего дальнейшего и представлял из себя или составлял собою монастырь» [169].
Таким образом, после того, как в Киевской Руси появилась церковь, как организация, появились и люди, отрицающие церковную иерархию и утверждающие, что вера – это дело равных между собою, появились люди, взыскующие обрести собственный путь в Царствие Божие… В общем, появились люди, отвергающие и мир, и церковь. Правда, не слишком долго подобное продолжалось. Уже монах Антоний, когда инокам в пещерах стало тесно, был вынужден испросить у киевского князя Изяслава Ярославича позволения разместиться на горе – построить себе жилище и возвести церквушку.
Так бежавшие от мира, отказавшиеся от мира, вдруг впали в самоотрицание – протянули к миру – в данном случае, к князю – руку: дай!
Дальше – и больше, и – хуже. Как оказалось, еще на IV Вселенском Соборе, который был созван в 451 году императором Маркианом по согласию с папой Львом I в Халкидоне (Греция), монахи и монастыри не просто впервые стали предметом канонической регламентации на таком высочайшем уровне, но и так стали, что распрощались со своей вольницей: строить монастыри без позволения епископа города теперь было запрещено, переходить из монастыря в монастырь без позволения игумена – запрещено, монахи, фактически, приравнивались к клиру и определены в подчинение епархиальным иерархам. В частности, правило 4-е Вселенского Собора предписывало: «…монашествующие в каждом городе и стране да подчиняются епископу, да соблюдают безмолвие, да упражняются только в посте и молитве, оставаясь на тех местах, в которых удалились (от мира); да не вмешиваются ни в церковный, ни в житейские дела, и да не принимают в них участия, оставляя свои монастыри, разве только когда позволено будет епископом города, по необходимой надобности» [170].
Вот уж, действительно: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» (В.И. Ленин). Даже если очень сильно жить хочется и по собственному произволу и только себе в угоду.
И все же, как же быстро монахи, сделавшие лишь первые, едва заметные шаги, очутились и в должниках у князя, и под властью церковных иерархов, и под надзором особых епархиальных чиновников?!..
Впрочем, именно этому благодаря монастыри со временем смогли превратиться в мощнейшие хозяйственно-экономические структуры, достичь финансового могущества и даже политического влияния. При этом, не будем забывать, этические аспекты в экономических отношениях, в которые вступила монашествующая братия, определялись все той же установкой: «вино веселит жизнь» (Еккл. 10:19), и основывались на традиционной «христианской» ценности: «вино есть дар Божий» (свт. Иоанн Златоуст).
Пояснение.
Слово «христианская» здесь и далее нами используется исходя из понимания, что христианство – не только иудейская ересь, но и вывернутое наизнанку учение Иисуса Христа, сущность вечно живого иудея Иуды, воплощенная в форме идеологии и осуществляемая как образ жизни. Немецкий мыслитель Фридрих Ницше в своей работе «Антихрист» так и утверждал: «Уже слово «христианство» есть недоразумение, – в сущности был только один христианин, и он умер на кресте. «Евангелие» умерло на кресте. То, что с этого мгновения называется «Евангелием», было уже противоположностью его жизни: «дурная весть», Dysangelium. До бессмыслицы лживо в «вере» видеть примету христианина, хотя бы то была вера в спасение через Христа; христианской может быть только христианская практика, т. е. такая жизнь, какою жил тот, кто умер на кресте…» [171].
Можно ли утверждать, что жрецы христианства и сами живут, как Тот, Кто умер на Кресте, и проповедуют именно эту практику?
Увы, нет? Так, быть может, пастыри, а за ними и прихожане, пастырями пасомые, как-то так незаметно децентрализировались, фиксируясь с особо важным видом на сущих пустяках да на второстепенностях, запутавшись вконец в своих надуманных обрядах да ритуалах?
Что ж, мы напомним – в чем она, самая суть-то христианской практики.
На вопрос фарисея-законника – «Какая первая из всех заповедей?», Иисус ответил и просто, и ясно: «…возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22:37–40).
Все! И не нужно устраивать колокольный трезвон, громоздить многочасовые, из пальца высосанные богослужения, объединенные в суточный круг, не нужны посты, покаяния, причащения и прочая совершенно бессмысленная дребедень. Нужно – любить: себя, ближнего своего и Господа Бога своего. Все остальное – суета сует.
А «любовь. – утверждал древний грек Платон, – происходит как бы из недостатка или потребности целого» [172]. И о том же наш современник – С.Н. Лазарев: «Любовь – это желание соединиться с чем-то» [173].
Когда равные, норазные, встретившись друг с другом, или даже с Богом, внезапно чувствуют надежду на сближение душ, и начинают робко верить в возможность исполнения желаемого, рождается любовь – влечение, уничтожающее любые различия – возрастные, национальные, имущественные… И единство чувств образует гармонию духовных сущностей и равновесие в умах… И каждый становится целостным и частью целого одновременно!.. И все это – Божественно!..
Соответственно, если церковники искусственно громоздят совершенно заумные таинства и ритуалы между прихожанами и собою, между человеком и Богом, дифференцируют христиан на простых прихожан и привилегированный клир, отягощенный субординацией и спесью, и создают церковную иерархию, то о какой любви – о какой потребности в образовании целого, о каком «желании соединиться» можно вести речь? Соединиться с кем? С кагалом раззолоченных епископов, привыкших ступать только по роскошным коврам да по дубовому паркету?
Сторонники социальной стратификации – деления общества «на рабов и господ», предупреждающе попугивают: «А вы подзабыли, за что Адам и Ева из рая были изгнаны? Запамятовали, что произошло, когда первые люди по наущению змея – «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги» – вознамерились стать равными Богу?»
Ну, во-первых, люди уже изначально были, «как боги»: «И сотворил Бог человека по образу Своему» (Быт. 1:27). Образ – как трактуют словари русского языка – это копия. И если уж написано в Священном Писании, что человек создан по образу, значит, так оно и есть – человек равен Богу?
Во-вторых, Божья копия – Адам – был выслан из сада Едемского не за то, что вознамерился стать равным Творцу, а из опасения – «как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил» (Быт. 3:22).
И, в-третьих, Господь, создавший Адама равным Себе, и сказавший «от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь» (Быт. 2:16–17), не поставил, тем самым, Себя над человеком. Бог дал выбор: поступай по Моей заповеди, но поступать можешь и по своему произволу, и есть хлеб свой в поте лица своего. Господь создал Адама – не роботом, чье поведение жестко детерминировано программой, но существом, имеющим свободу воли. К тому же поступать иначе, совсем не то же самое, что выступать против; утверждать свое, не означает отрицать Божье, бытийствовать по-своему не означает, впав в гордыню, возвыситься над, быть над Богом, но… быть творцом, поступать как творец, созданный Творцом, творить во славу тебя Создавшего. Быть творцом и означает, быть равным Богу, утверждать свое равенство с Богом. А это и есть – любовь.
Слова «равенство» вы в Библии не найдете. Его нет даже в Новом Завете. Но там есть гораздо большее, там есть развернутое изложение этого понятия – слова Иисуса: «кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 43:43–45).
Великая Речь Великого Сына Человеческого!
А равенство… Равенство – это еще и состояние отсутствия господства одних индивидуумов над другими, и согласие разных, но добровольно признающих сию апорию.
Быть может, именно сейчас имеет смысл несколько прояснить значение терминов, используемых нами – равенство и разница.
Пример.
На рынке равными как участники торговли – процесса обмена товарно-материальными ценностями, но разными по статусу выступают два субъекта – продавец и покупатель. Цель первого – получить прибыль, цель второго – стать приобретателем товара или услуги. До тех пор, пока они являются равными участниками процесса и хотят разного, процесс купли-продажи возможен. Как только обмен состоялся, нужды удовлетворены, субъекты оказываются вне товарно-денежных отношений. Их влечение друг другу и дальнейшие трансакции утрачивает надобность и смысл.
Процесс торговли невозможен и в том случае, когда участники равны друг другу, но нет разницы. Например, водитель, доставивший товар, и покупатель. Между ними есть равенство, т. к. они – участники торговли, но нет разницы – водитель, как и покупатель, не имеет своего товара.
Есть равенство, но нет разницы и между продавцом и водителем – ни первый, ни второй в товаре не нуждаются.
А разве не может водитель предложить товар покупателю? Может, но водитель, ставший продавцом, перестает быть водителем.
Излагая свое понимание вопроса, мы вполне допускаем, что некто из читателей слова «разный» и «неравный» может воспринимать как синонимы. И действительно, в некоторых случаях эти слова вполне можно воспринимать именно так, но не в нашем случае. И вот, почему.
Неравный – это, фактически, такой же, только отличающийся в ту или иную сторону мерой, величиной, качеством.
Разный – это не такой же, т. е. другой, отличающийся не частично, но в целом: «Это две разные вещи»; «Дело делу рознь»; «Это другое дело». Различный – от слова лик, лицо. Другое лицо.
Исходя из сказанного, что имеет в виду В.А. Чаплин, когда утверждает, что в церкви равенства нет и в Царствии Небесном равенства не будет? То, что ты, вошедший в храм – всего лишь простой мирянин, а я – иерарх? Вне всякого сомнения, прихожанин и священник – неравны по положению в церковной иерархии, но ведь все иначе в Церкви Христовой, не признающей иерархии: «князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так» (Мф. 20:25).
Конечно, мало кто из прихожан равен Чаплину по ежегодным доходам, жилищным условиям, количеству наград, полученных от РПЦ и государства РФ, но мы-то ведь речь ведем о Церкви не как о земной институции, не как об идее, материализованной в культовых зданиях и не как о системе власти, которая структурировалась в иерархии, мы речь ведем о Церкви, как о духовном единении равных друг другу адептов, несущих крест свой и стремящихся идти путем Иисуса Христа…
И по мере того, как они, люди совершенно разные, но равные во Христе путем причащения Святых Даров, путем преломления пресного хлеба – чего в нынешней Церкви нет, и пития сока от плода виноградного из общей чаши, разнесенной по кругу – чего в нынешней Церкви опять же нет, осознают свое единство и общность своей судьбы, между ними неизбежно возникает братская, христианская любовь. Если же человек, как наш несчастный Чаплин, зафиксирован не на том, что он – существо духовное, но на том, что он – лицо очень важное, он представитель иерархии, христианская любовь невозможна не в силу различия субъектов, но именно в силу их застывшего, мумифицированного неравенства.
А что же в свете темы, нами поднятой, вытворяют христиане-церковники?! Не станем цитировать изыски из древних документов. У нас под рукой идеологическая позитура церкви, занимаемая со времен «апостола» Павла, и ныне господствующая в РПЦ, и озвученная В.А. Чаплиным – на тот момент председателем Синодального отдела по взаимодействию церкви и общества Московского Патриархата: «Равенство – это не церковная категория. И точно так же это не категория того мира, в который мы перейдем после нашей кончины» [174].
Конечно, если равенство – не церковная категория, и в Царствии Небесном его нет, так тогда ведь в церкви нет и Христа, который сказал: «Больший из вас да будет вам слуга: ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится» (Мф. 23:11–12). И далее, обращаясь к таким, как Чаплин, воскликнул: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Мф. 23:13).
И не просто Господь так словом сказал, Он ведь и самой практикой утверждал оное, всей своей жизнью проповедовал равенство, путь к которому, путь духовного становления и есть любовь. И даже самой смертью своею на Кресте Иисус утверждал равенство – невинный Иисус, принося Себя в жертву за грехи виновных, тем самым уравнял виновных и невиновных, безгрешных и погрязших во грехах, и устранил разницу между человеком и Богом.
Возлюби Господа Бога твоего и ближнего твоего, как самого себя, чтобы стать равным, и, тем самым, принести мир в мiр, и любовь в нелюбви живущим.
Неравенство же, взирая и любуясь на которое, и на обязательном существования которого настаивает сытенький и бездетный церковный иерарх Чаплин, особенно если оно пребывает в состоянии никем неразрешаемом, а, тем хуже, еще и имеющем тенденцию к нарастанию, и есть причина личностно психической и социальной напряженности, ненависти и конфликтов, преступности и войн, великих страданий и бед.
Представляется явным, что стратагема Православной церкви такова: чем хуже людям, тем лучше жрецам. Чем хуже людям – они больны, немощны, напуганы, разочарованы и одиноки, тем настойчивее звучит в душах и голос нужды в религии. Очевидно, именно о таких людях и писал более ста лет тому назад великий немецкий мыслитель К. Маркс: «Религия – это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа» [175]. Опиум – религия – болеутоляющее средство, избавляющее от невыносимых и длительных страданий. Душевных, физических, фантомных…
Конечно, в религии нуждаются не только «угнетенные твари», но и люди, достигшие определенного уровня духовного развития, а значит, и определенной степени личного одиночества, и утратившие способность опираться на общебытовые, житейские ценности, и усомнившиеся в беспричинности всего сущего, как и в безответственности персонального произвола…
Люди нуждаются в утешении, в поддержке, в обретении смысла своего существования… Люди нуждаются в религии. И какова ж образуется досада, когда мы не вдруг, но начинаем осознавать, что опиум – не опиум: священные тексты – имитация и подлог. И один из авторов содеянного имеет совершенно конкретное имя – «апостол» Павел. Именно его Ф. Ницше в своем произведении «Антихрист» представил и основателем христианства, и фальсификатором учения Иисуса Христа.
Кто же он таков этот Павел?
Павел – «из рода Израилева, колена Вениаминова, Еврей от Евреев» (Флп. 3:5), родился в семье фарисеев. По учению – фарисей, по личным пристрастиям – ревностный преследователь сторонников Иисуса Христа.
В Библии впервые мы с ним встречаемся в эпизоде, где он фигурирует под именем Савл, и проходит как соучастник каменования – побития камнями в Иерусалиме проповедника Стефана. Эту дикую и омерзительную казнь, убиение человека, несущего людям Божье слово, сторонник Иеговы – Савл, конечно же, одобрил (Деян. 8:1). И пока благоговейные мужи хоронили Стефана, «сделали великий плач по нем», «Савл терзал церковь, входя в домы и влача мужчин и женщин, отдавал в темницу» (Деян. 8:3). Исполнив, как каратель, поручение синедриона, Савл «еще дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришел к первосвященнику и выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдет последующих сему учению (учению Иисуса Христа. – Е.Б.), и мужчин, и женщин, связав, приводить в Иерусалим» (Деян. 9:1–2).
Что было потом с приведенными в Иерусалим, мы знаем. Жесточайшие истязания, и нередко – казнь. Мучительная казнь. Поскольку задержанным предъявлялось стандартное обвинение в богохульстве, за что по иудейскому закону полагалась смерть.
И вот, этот нелюдь – иудей Савл, ревностный гонитель инаковерующих и инакомыслящих, по пути в Дамаск вдруг впал в непостижимое состояние, которое одни ученые считают припадком генуинной эпилепсии, другие тоже не менее плотный туман наводят. Так или иначе, но, как повествует Библия, «внезапно осиял его свет с неба», и он услышал голос, и ослеп.
Вполне допускаем, что эту легенду изобрел сам же лукавый Савл, дабы прослыть неординарным или еще для какой иной надобности. Но, так или иначе, через три дня «как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он прозрел; и, встав, крестился, и, приняв пищи, укрепился», и «стал проповедывать в синагогах об Иисусе, что Он есть Сын Божий» (Деян. 9:18–20).
В общем, Савл перевоплотился в Павла…
Павел никогда не встречался с Иисусом, не слышал его проповедей. Не входил он и в ближайший круг учеников Спасителя, и даже в число семидесяти учеников, избранных дополнительно к двенадцати. Поэтому, все, что знал, Павел знал из вторых-третьих уст. В том числе, и от апостола Петра. Однако с Петром, который три года жил рядом с Учителем, и был, что называется, пропитан Божьим Словом, бывший иудей-фарисей соглашаться не желал. Видимо, решил, что уж он-то наследие Иисуса и знает лучше, и понимает правильнее. И Павел начал утверждать свое, а, значит, и не то, что слышал от слышавших Слово Иисуса. Согласитесь, это даже не «испорченный телефон». Это просто интеллектуально-духовный подлог.
Ну, иначе оно, видимо, и быть не могло. Не зря ж сказано: сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Иудей Павел сформирован был миром, основой существования которого и, вместе с тем, причиной развития которого были принципы всеобщего неравенства и межличностной конкуренции. Уже сложившаяся картина мира в голове древнего израильтянина, очевидно, уже никак не могла принять и ассимилировать чуждые и несовместимые с ней элементы Иисусова учения. Потому-то Павел и структурировал, и формировал информационный мир по образу и подобию своего собственного внутреннего содержания, и далее уже на его основе – иудео-христианскую секту.
Идея равенства – противоположность иерархии – Павлу была решительно непонятна. Это следует даже из того, что он уже в первых своих посланиях, в соответствии с племенной, господствующей в его сознании парадигмы, определил себя не иначе, как богоизбранным, и сначала начал выдавать себя за святого – «Мне, наименьшему из всех святых, дана благодать…» (Еф. 3:8), затем не только сам себя назвал «апостолом», но еще и заявил, что он «волею Божиею призванный Апостол Иисуса Христа» (1 Кор. 1:1).
Почему решил, что он – апостол, и кто его наделил полномочиями – неизвестно. Вроде бы ни в 12 учеников Христа не входил (12 – число колен Израилевых), ни в число тех, 70, которых Иисус мобилизовал после того, как «многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ин. 6:66).
А кто он вообще таков – апостол?
«Еврейская энциклопедия» дает нам совершенно беспристрастное толкование: «Апостол – уполномоченное лицо, посылаемое с определенной целью» [176]. «Апостол» – от греческого «απόστολος» – «посланник».
Посланник куда и с какой целью?
Об этом совершенно ясно говорит евангелист Марк: «И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов» (Мк. 3:14–15).
И все! Проповедовать, исцелять, изгонять бесов. И никаких иных, дополнительных полномочий. Но ведь Павел, как выше мы уже отмечали, говорил свое. И с его слов, и ему вторя сегодня нас вводит в заблуждение «Православная энциклопедия». Например, в статье «Апостол» [177] она «на голубом глазу» прямо так и заявляет: «Апостол – это чисто христ. институт, не имевший прототипов ни в греч., ни в иудейской религ. традициях. Это служение было установлено Самим Господом Иисусом Христом для устроения Церкви (Еф. 2:20)».
Извините, господа энциклопедисты, но у нас на столе тоже, между прочим, имеется Новый Завет, и мы способны сами прочитать, что же там «святой» «апостол» Павел в своем Послании к Ефесянам в главе 2 стихи 19–20 пишет: «Итак вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу, быв утверждены на основании Апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем».
И где же тут о том, что институт апостолов установлен Самим Господом Иисусом Христом? То, что о «краеугольном камне» голословно заявляет «апостол» Павел – видим, но где же Сам Иисус, т. е. Его слово?!
Кстати, раз уж мы заговорили о церкви, то тут, как мы полагаем, необходимым изложить и некоторые свои соображения.
Павел, чтоб уж не только быть «наименьшим из всех святых», и «волею Божиею призванным Апостолом Иисуса Христа» да еще имеющим благодать, с первых же шагов своих на новом поприще, начал настырно протаскивать антихристианскую идею иерархии, утверждая, будто бы Иисус «есть глава тела Церкви; Он – начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство» (Кол. 1:18). А ведь Иисус говорил совершенно иное?!.. Впрочем, Павел Его не слышал, а Святое благовествование от Матфея, похоже, еще не читал: «…будут первые последними, и последние первыми» (Мф. 19:30), «…будут последние первыми, и первые последними» (Мф. 20:16), «…и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих». (Мф. 20:27–28).
И «апостол» Павел начинает создавать под себя эту самую иерархию, стремится стать на Земле самым первым после Того, Кто от первенства решительно отказался – в «христианских» общинах появляются начальники. Послание к Филиппийцам: «Павел и Тимофей, рабы Иисуса Христа, всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами» (Флп. 1:1).
(Тимофей – спутник «апостола» Павла, которого «христианин» Павел уже проповедуя «учение» Христа, в соответствии с канонами иудаизма посвятил в иудеи – совершил обряд «брит мила» – обрезание крайней плоти, что обозначает завет (договор) между Иеговой и еврейским народом: «Дошел он до Дервии и Листры. И вот, там был некоторый ученик, именем Тимофей, которого мать была Иудеянка уверовавшая, а отец Еллин, и о котором свидетельствовали братия, находившиеся в Листре и Иконии. Его пожелал Павел взять с собою; и, взяв, обрезал его ради Иудеев, находившихся в тех местах; ибо все знали об отце его, что он был Еллин» (Деян. 16:1:3).
В Послании к Филиппийцам Павел и себя, и Тимофея скромно называет просто рабами. Это по-иудейски, но – грубо противоречит отношению Иисуса Христа к Своим единоверцам: «Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин. 15:14–15). Соответственно, те, кто услышал сказанное Иисусом, – не рабы, но друзья. Если же Павел называл себя рабом, значит, он не считал себя другом Иисуса, и не исполнял то, что Он заповедовал, и не слышал сказанного Спасителем.
Именно об этом свидетельствует и то, что «апостол» Павел и павловские последователи стали создавать не ту Церковь, которая мыслилась Учителем – «Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного» (Мф 16:18–19). Павел и его последователи стали создавать на основе самопальной словесной лабуды и нащипок из «Ветхого Завета», религиозно-политический, финансово-экономический духовно-коммерческий международный проект с первоначальным кодовым названием «Христианство».
Писателю-фантасту Л. Рону Хаббарду, сотворивший в прошлом веке сайентологию – учение, в основу которого легла комбинация всевозможных религиозных, научных и околонаучных идей, приписывают выказывание: «Хочешь разбогатеть – создай свою религию». Если это так, то Хаббард опоздал – еще две тысячи лет тому назад «апостол» Павел со своими компаньонами уже нащупали подобный путь. Правда, как это часто случается, они так и не успели поживиться плодами своих усердных трудов.