Незнакомец как будто не расслышал. Он держал сигару двумя пальцами, аристократично отставляя в сторону мизинец, и смотрел в окно. Сделал ещё пару долгих, глубоких затяжек, выпустил дым на замёрзшее стекло, и только после этого повернулся к Пахому.

В подъезде всегда и везде был свет, как на этажах, так и на междуэтажных площадках. Но сейчас почему-то именно здесь, между вторым и третьим этажами лампочка не горела. Пахом подумал, что надо кому-то настучать по голове за разгильдяйство, и поднялся ещё на две ступеньки, стараясь разглядеть курильщика.

Тому – насколько возможно было увидеть при плохом освещении – было, как и Пахому, лет сорок. Впрочем, могло быть и сильно больше, и сильно меньше. Красивые выступающие скулы, тонкий нос с горбинкой, верхнюю губу украшали небольшие усики со слегка завивающимися концами – такое лицо можно было даже назвать изящным. Глаза незнакомца были монголоидного типа, без слёзного бугорка; а может быть, это только показалось в полумраке, тем более что на них падала тень от большой чёрной кепки. Кисти рук были столь же тонкими и изящными, как и лицо. Длинные пальцы – мечта любого гитариста или пианиста. Пахом в студенческие годы поигрывал на гитаре и часто завидовал тем, кого природа одарила подобными руками. У него-то самого кисти мясистые, а пальцы короткие. Одет незнакомец был не по погоде: в лёгкое чёрное пальтишко, такие же чёрные обтягивающие джинсы и чёрные летние туфли. Он ещё раз затянулся и стряхнул сигарный пепел прямо на пол площадки.

– Ну, здорово, Пахомий, – проговорил он низким голосом с некоторой хрипотцой и широко улыбнулся. В полумраке отчётливо блеснул золотой зуб.

– Мы что, знакомы? Что-то я вашего лица как-то не припомню…

– Ну, положим, ты меня не знаешь. Зато я тебя знаю очень хорошо. Так что, можно сказать, знакомы.

– Н-да? – процедил Пахом. – И чем обязан?

На лице усатого появилось меланхоличное выражение.

– Да я, собственно, за тобой.

– В каком смысле?

– В прямом. Забираю. Время пришло.

– Что значит – забираю? Куда это, интересно?

– В преисподнюю.

Тут чёрный слегка подался вперёд, приподнял козырёк кепки и пристально посмотрел Пахому в глаза. И во взгляде этом вдруг мелькнуло что-то такое, чего нельзя описать словами, но от чего Пахому стало вдруг жутко и холодно. Словно бы он заглянул в ледяной космос, и эта бесконечная и жуткая пустота в мгновение ока заполнила его всего целиком

К горлу подступил комок, Пахому пришлось откашляться.

– Это что, хотите сказать, что вы это… Дьявол, что ли?

– Да ну, – усмехнулся чёрный, – станет ещё Сам за каждой сошкой метаться. Он только к самым отличившимся наведывается. А я так – мелкий бес.

Мозг среагировал на «сошку», обиделся. И, оттолкнувшись от этой обиды, оторопь начала проходить. Стала возвращаться способность мыслить. Впрочем, Пахом не знал, что ему и думать. С одной стороны, он был практичным материалистом и не мог так вот взять, как старая суеверная бабка, поверить сходу, что перед ним действительно сидит бес (в существование каковых он, в общем-то, никогда особо и не верил). С другой стороны, было же на самом деле в чёрном что-то такое, от чего душа обмирала и становилось ей так жутко, как не было никогда.

– Бес значит… Мелкий. А звать-то как тебя?

– Ну, можешь звать Нисроком.

– Ладно. Допустим. Только вот помирать-то я не собираюсь пока ещё.

– Ты-то может и не собираешься. Да только кто ж тебя спрашивать будет? Это ж дело такое – вот он был только что, человечек, и вдруг бац – и до свидания, «мы здесь, а ты туда», – Нисрок хихикнул.

– И что же со мной, интересно, может случиться, отчего я в сорок лет помру так вот неожиданно и скоропостижно?

– Сердечко подведёт. Вот ты пешочком по лестнице поднимаешься, – молодец, ничего не скажешь. Только ты его, сердце-то, до этого уже посадил. Курил, кушал неумеренно, на работу – на машинке, домой пришёл – в креслице. В отпуск как ездил? Прилетел на курорт – пляж-бассейн, на экскурсию только на автобусе. Жирок-то не только под кожей откладывается, на внутренностях тоже. И они у тебя полноценно работать давно отвыкли. Сердце в первую очередь. А в нём у тебя ещё и изъянчик маленький есть. Если б ты у врачей обследовался – они бы тебе это сказали. При условии тщательного обследования, конечно. Но ты ж себя здоровым считал всегда, а зря. И вот это твоё топ-топ по ступенькам сегодня тебя и добьёт.

Пахом прислушался к себе. Пока он стоял на площадке, участившиеся в результате подъёма на полтора этажа сердцебиение и дыхание почти восстановились. Сердце работало ровно, ничто не говорило о каких-либо нарушениях, могущих свести человека в могилу. Бред какой-то.

– Хорошо, – сказал он, – предположим. А с чего бы это я с тобой должен якобы в ад отправиться? Я верующий, в церковь хожу, ничего плохого в жизни не делаю. Кого убил, ограбил? Чего я у вас там забыл?

Надо сказать, Пахом был действительно как бы верующим. Отношения с религией у него были, как у подобно большинству окружающих: был крещён, крест носил, но больше «на всякий случай». Церковь посещал дважды в год, на Пасху и на Рождество. Библию читал отрывками и представление о Писании имел такое же, как и об истории – поверхностное и из непонятных источников. Но зато уж Русскую православную церковь очень уважал, считая опорой России и духовным проводником нации.

В ответ на Пахомову реплику Нисрок засмеялся.

– Ходить в церковь по большим праздникам из соображений «а мало ли что» – это сильная вера, конечно. Но, с другой стороны – да, ты достаточно верующий, чтобы стать нашим «клиентом».

– В каком смысле? А если б атеист был – тем более к вам, разве не так?

– Каждому воздаётся по вере его, – Нисрок пыхнул сигарой, – если б ты ходил в мечеть или дацан, меня б сейчас тут не было.

– Ну, предположим. Тем не менее, чего это я к вам отправляться должен? Так я и не услышал ответа.

– Так ты давно Самому служишь. Хоть сам этого и не осознаёшь.

– Что за ерунда? Чем это?