Вот и в книге, которая, казалось бы, разворачивает перед нами историческую летопись Белоруссии, включая революцию, первую и вторую мировые войны, советский период и перестройку, штормовыми волнами прокатившимися через этот полесский край, на каждой её странице явственно просматривается позиция автора повествования, его боль за свой белорусский народ, за его бесконечно тяжёлую, как ему кажется, при всяких властях судьбу. А Белоруссия была под властью и Литвы, и Польши, и Германии, и царской и советской России. Правда, каждая власть привносила свои нюансы в страдания и чаяния народа, в его борьбу за собственную независимость, чему и посвящена книга. Именно эти нюансы в интерпретации автора и является предметом нашего внимания. Ведь, как известно, то, что одному человеку кажется белым, другому может показаться совершенно чёрным, и наоборот. Всё в мире относительно. Попробуем же разобраться, что сознавалось автором.
Книга начинается с приятной пейзажной зарисовки, каковыми удачно сопровождаются многие главы романа. В данном случае это лишь небольшой пролог, в котором описывается, как писатель идёт по столичному бульвару в компании двух своих приятелей поэта Лявона и геолога Максима. Разговор, конечно же, пошёл о Белоруссии, о том, что и над ней, как над другими государствами висит угроза глобализации с её мультимиллиардерами и транснациональными корпорациями, угнетающими народы. Писатель Василий Яковенко (просьба не путать его с однофамильцами Василием Гордеевичем Яковенко – героем Советского Союза и Василием Георгиевичем – организатором партизанского движения в Сибири, а впоследствии наркомом земледелия РСФСР) вставил свои «три гроша» в разговор, сказав, что «От порочной глобализации есть, пожалуй, одно спасение – сплочённый народ, его бессмертное духовное наследие!» А дальше писатель приводит мысль, якобы, высказанную геологом Максимом, которая впоследствии развивается в основной части книги. Вот как это описано: «У меня есть книга Гумилёва. – Максим замедлил шаг, разглядывая яркий, дивно сотканный из опавшей листвы ковёр. – Гумилёв пишет о древних племенах, но не обделяет вниманием и нас. В беларусах он видит исконное древнерусское, стоит только подчеркнуть – не российское, а наше славянское племя, которое мало изменившись, вступило в ХХ столетие. Его не затронули, по крайней мере, не изнасиловали и не выкрестили ни татаро-аккерманские орды с юга, ни немецкие рыцари, которым дали запоминающийся урок при Грюнвальде. Я думаю, уместно было бы сказать, что и поляки его не растворили.
– Да-да, как и московиты тоже! – живо поддержал разговор Лявон» (стр. 9).
Тут кстати к слову «беларусы» даётся автором примечание: В книге, согласно произношению белорусов, в прямой речи персонажей слова «беларус», «беларусский» пишутся через «а».
Но, не смотря на примечание, в книге сплошь и рядом, как в прямой речи, так и в авторской эти слова пишутся то с буквой «а», то с буквой «о». Разумеется, уследить за орфографией в таком большом тексте трудно. Однако мы сейчас не об этом.
Главное то, что уже в самом начале, в прологе романа-трилогии обнаруживается националистическое стремление автора отторгнуть Белоруссию от России, основываясь на будто бы исторических фактах.
В первой книге трилогии, названной «Кабала» один из главных героев романа Борис Романович спрашивает просвещённого, образованного в отличие от него пана Романа Скирмунта, откуда взялись белорусы, и тот ему отвечает с улыбкой, как читает лекцию: «Какой ты любопытный… Если бы я был попом или раввином, ответил бы: от Бога пошли! Жиды так и отвечают: дескать, они от Бога… Вопрос непростой. Слово «русь» вообще-то древнескандинавского происхождения. Во времена викингов «русть, або рость» значило: гребец, путешественник, член морской дружины. Когда же наименование пускается в странствие, оно нередко утрачивает тот или иной звук, букву. Так и «русть» утратила «т» и превратилась в «русь». Тем временем колонии североевропейских гребцов основались в Дании и на острове Рюген, где в основном жили славяне. Датчане стали звать этот остров Русином. В самой Дании владычила Русь. Такая версия, в которую хочешь верь, хочешь не верь, но и более безупречной я пока что не знаю» (стр. 35).
А зря персонаж книги так говорит, проявляя свои недостаточные знания по этому вопросу. Ведь, например, в толково-фразеологическом словаре Михельсона, учёного ХIХ века, посвятившего 20 лет изучению русской фразеологии, термину «Белоруссия» даётся такое пояснение: «Известно, что наименование России "Белою" весьма древнее. Существовало мнение, что восточные народы прозвали Россию "Белою" (Ак-Урус), а русских государей – "белый царь" (Ак-Падишах), потому что в России в XIV и XV в. в великокняжеском обиходе белое платье было в великом почтении; даже в позднейшее время белый цвет преобладал на московских стенах (Белый Город), а царские грамоты мусульманским владетелям посылались за белою печатью. Карамзин положительно утверждает, что в. кн. Иоанн III назвал свои владения "Россиею Белою", т.е. великою или древнею, по смыслу этого слова в языках восточных. Впоследствии название "Белой России" удержалось только за частью русских областей на западе (в том числе за Смоленском), а ныне под именем Белоруссии подразумеваются только губернии Могилевская и Витебская».
Но не будем включаться в научную дискуссию о том, что, к примеру, в прошлые века вся Русь делилась по цветовому признаку на Красную Русь, Чёрную Русь и Белую Русь. Каждый волен придерживаться своих взглядов. Мы же хотим обратить внимание читателя на то, почему возникает то или иное мнение. Стремление писателя, прожившего в Белоруссии большую часть своей жизни в советское время и, смею думать, не помышлявшего и не писавшего тогда о том, что белорусы не имеют общих корней с русскими, его стремление к такому разделению сегодня объясняется постперестроечными веяниями в политике, которые вызвали официальное переименование в 1991 г. Белоруссии в Беларусь, а у некоторых людей в целом изменило отношение к советской власти и к России вообще. Что мы и видим в данном произведении.
На 23 стр. первой книги мы читаем о главном герое Петре Писарчуке (Романовиче), только что вернувшегося в свой родной Мотоль из России: «Честно говоря, поначалу он, образованный человек, просто не доверял идее жадного коммунистического управления жизнью и, игнорируя новый строй, даже не отличал партийные комитеты, созданные большевиками, от Советов: ему казалось, что это – две стороны одной медали, попросту сплав мерзости с дикостью. И его мнение имело достаточно к тому оснований».
Вот так, походя, «мерзостью» и «дикостью» называется советская власть. Власть, о которой белорусский же поэт Янка Купала писал проникновенные строки во вступлении к поэме «Над рекой Орессой»:
Много есть на свете
И легенд и песен,
Что сложили люди
Про свое Полесье.
Но не знал я песни
Про большое дело:
Как сюда явились
Коммунары смело;
Как они работой
Топи покоряли,
Для страны советской
Славу добывали.
Но не знал я песни
О сраженьях жарких:
Как со всеми вместе
Вышли коммунарки;
Как они в работе
Завели обычай:
Не жалеть ни силы,
Ни красы девичьей.
Но не знал я песен,
Не слыхал я что-то
О героях славных,
Взявших в плен болото;
Как через преграды
В глухомани дикой
Шли они к победе,
К радости великой.
Но не знал, не знал я
Новых звонких песен,
Что поет сегодня
Новое Полесье.
Вот о чём новые песни пелись белорусским народом.
Зато героем в книге Яковенко описывается ни кто иной, как хорошо известный своими зверствами батька Махно.
По словам священника Разделовского, с которым доверительно беседует Писарчук, «Нестор Махно был наделен выдающимися качествами атамана, воина и имел острое политическое чутье. Он сразу уловил кощунство, обман, фальшь в образе мыслей и деяниях большевиков. Поэтому, враждуя с немцами, петлюровцами, наконец – с Врангелем, Махно считал большевиков сущими вредителями рабоче-крестьянской революции. Именно поэтому он всячески огораживал освобожденные им территории от красных, от их глазастых посланцев – комиссаров, чекистов, как и от грабительских продотрядов» (стр. 24).
Приводя Писарчука в ужас от услышанного, священник говорит о Троцком мстителе России, которому приписывается убийство Столыпина, царской семьи и даже покушение на Ленина. Впрочем, о Ленине и большевиках он высказывается ещё хлёще: «Мало того, что большинство соратников Ленина были евреи и сам он с ними – родня-полукровка. После октябрьского переворота интернационалист Владимир Ильич объединил под крышей Коммунистической партии (большевиков) заведомо националистические еврейские организации; в 1921 году, например, он втянул туда Еврейский союз (Бунд), против чего раньше решительно выступал Плеханов, а в 1922 году – не менее многогранный Поалей-Цион. Сионизм и большевизм с тех дат еще больше переплелись, и в революционной борьбе за власть верх брала уже не столько социал-демократия, сколько верх брал социал-сионизм» (стр. 27).
Такое отношение к вождю пролетариата, памятники которому установлены на всех континентах земного шара. О котором российский поэт из народа Сергей Есенин писал в поэме «Гуляй-поле» сразу после смерти вождя, не будучи им обласканным:
Суровый гений! Он меня
Влечёт не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил –
Перепелиную охоту.
…………………………………..
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс…
Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода.
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.
Почти то же самое, только прозой высказал о нём великий русский писатель Максим Горький:
«Даже некоторые из стана врагов его честно признают: в лице Ленина мир потерял человека, «который среди всех современных ему великих людей наиболее ярко воплощал в себе гениальность».
Лично для меня Ленин не только изумительно совершенное воплощение воли, устремленной к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, – он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Петр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда. Я думаю, что такие люди возможны только в России, история и быт которой всегда напоминают мне Содом и Гоморру.
…Героизм его почти совершенно лишен внешнего блеска, его героизм – это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, искренне верующего в возможность на земле справедливости, героизм человека, который отказался от всех радостей мира ради тяжелой работы для счастья людей».
Джавахарлал Неру будучи премьер-министром Индии говорил:
«Прошло немного лет после его смерти, а Ленин уже стал неотъемлемой частью не только его родной России, но и всего мира. И по мере того, как идет время, величие его растет, он теперь один из тех немногих мировых деятелей, чья слава бессмертна. … Ленин продолжает жить, причем не в памятниках и портретах, а в своих колоссальных свершениях и в сердцах сотен миллионов рабочих, которых вдохновляет его пример, вселяя надежду на лучшее будущее».
И таких высказываний о Ленине тысячи. Только в наше перестроечное время некоторые идеологи, которые стремятся как в США, так и в сегодняшней Украине, пересмотреть, перекроить историю на свой лад, могут рассказывать такие басни, которыми полна книга Яковенко. Но, может быть, он поместил здесь мнение лишь представителя духовного сана? Отнюдь. Мы видим в книге беседу помещика Скирмунта с Борисом Романовичем, в которой пан разъясняет холопу: «Если на то, молодой человек, я должен тебе разъяснить, шо на момент октябрьского переворота на Беларуси жили в основном крестьяне и никаких коммунистов не было, более того, среди горожан преобладали не люмпены и опять же не белорусы, а те, кто сюда в поисках хлеба и чинов приволокся из России, много евреев. Город игнорировал наши национальные заботы. О национальном обычно заботится коренное население либо его интеллигенция, состоявшаяся, образованная, обогащенная знаниями мировой культуры» (стр. 33).
Но дело в том, что собеседник пана оказался коммунистом. Об этом пан узнаёт неожиданно и тут же высказывается по этому поводу: «Поздравляю! Не ожидал, однако, шо и ты с ними. Э-эй… Коммунизм – не шо иное, как психическая мистерия. Она заполонила Россию, и не только Россию. Большевики натравили рабочий класс на буржуев, а потом и на политическую оппозицию – так называемых белых. Войну против извечного образа жизни и духа народа назвали революцией. (стр.34).
Коммунист Борис Романчук не находит, что сказать в ответ пану, кроме как поблагодарить его за науку. И это не удивительно, ибо автор романа не видит убеждённых большевиков. Коммунисты в его изображении либо перевёртыши, либо бандиты, грабящие и убивающие своих соплеменников. Борису попадается в руки книжица, в которой писалось: «В давно минувшие времена жестоких войн, когда одно из диких племен побеждало другое более слабое племя, то победители на поле битвы праздновали свою победу: всем пленным связывали веревками руки и ноги, раскладывали их по земле и клали на них доски, покрывали те доски ковриками, а потом садились сами, распевали песни, пили хмельной напиток и, напившись допьяна, танцевали на этих досках. Стоны и крики обездоленных пленных, лежавших под досками, еще больше веселили подгулявших победителей и заглушались музыкой, смехом, пьяными оргиями…».
Казалось бы, мало ли что где пишут, но за цитатой из книги следует: «И дальше неизвестный Борису автор перебрасывал мостик от давних племен в ближайшие года и современность, когда уже целые народы, считавшие себя культурными, побеждали в войне более слабых и праздновали победу, почти как те дикари, только вместо досок они накладывали на захваченный народ и его землю другой пресс – свои государственные учреждения, свою имперскую идеологию, (так в книге с буквой «а» вместо «о». прим. авт.) язык и религию. Так поступала Россия в отношении Польши, Украины и Беларуси» (стр. 42).
Зверской, подобной диким племенам, представляется автору Россия. А вот какими словами начинает своё стихотворение «Чувство семьи единой» в 1936 г знаменитый украинский поэт Павло Тычина:
Я сторонюсь чужих и чуждых
болот, трясин и мелких бродов.
Сияет радугою дружбы
мне единение народов.
И завершает стихи такими строками:
И вносишь ты чужое слово
в язык прекрасный и богатый.
А это входит всё в основу
победы пролетариата.
Украинский поэт видит в России единение народов и посвящает ему поэтические строки. В то же время русский поэт Валерий Брюсов в недалёком послереволюционном 1920 году писал о России:
И вновь, в час мировой расплаты,
Дыша сквозь пушечные дула,
Огня твоя хлебнула грудь, -
Всех впереди, страна-вожатый,
Над мраком факел ты взметнула,
Народам озаряя путь.
Не видеть великую роль революционной России в осуществлении чаяний всех народов мира могут лишь ослеплённые злобой к коммунизму люди, лишь те, для кого своя кубышка дороже всего на свете.
На следующих страницах романа писатель Яковенко уточняет отношение России к Белоруссии после прихода советской власти мыслями Петра Романовича: «По всему пространству бывшей Российской империи, где спела нива, теперь суетились люди, с пушками, одержимые некими дикарскими помышлениями; они вытаскивали крепких, зажиточных крестьян из их усадеб, ну точно как сусликов из нор в степях, лишали свободы, наполняли ими местные темницы, вывозили в составах на восток, на север. В результате на освещенном луной горизонте, особенно по его окраинам, появилось бессчетное множество площадок, казенных домов, бараков за колючей проволокой. И там, вырванных из человеческого быта селян да прочих истерзанных вконец граждан страны больше не считали людьми, а людьми оставались лишь те, кто чинил притеснения, насилие, издевательства. Всех, кто еще трудился на земле, также группировали в своеобразные трудовые лагеря, общины, кооперативы и ежедневно указывали им, что делать, о чем думать, на кого молиться. В отличие от первых более строгих лагерей эти уже не огораживались проволокой и назывались иначе – колхозами. И вот, благодаря всяким коммуноподобным загонам, страна окончательно стала сетью широких «исправительно-трудовых» дворов, лагерей, где продолжалось то же насилие над духом. Крестьянин терял землю, а земля – крестьянина, крепкого хозяина, своего радетеля. И дальше-больше – почва дичала, покрывалась бурьяном, земля превращалась в пустошь.
Вот на такой выморочной ниве и должен был расцвести новый, удивительный, не тут будь сказано, дьявольский строй в государстве. Только же название придумали как будто приличное: социализм!» (стр. 175).
А вот что пишет об этом «дьявольском строе» всем известный народный белорусский поэт, академик Петрусь Бровка в стихотворении «Декрет Ленина»:
Тот день сквозь годы людям светит.
Все в нашей волости глухой -
И деды, и отцы, и дети -
На сход пришли одной семьёй.
Здесь едкий дух махры и пота
Висел под низким потолком,
Матрос, приехавший с Балтфлота,
В чаду маячил за столом.
…………………………………..
И каждый спрашивал с волненьем:
– Скажи нам, добрый человек,
А кто такой товарищ Ленин?
– Тот, кто вам землю дал навек.
Белорусские писатели и поэты прославляли в своих произведениях Ленина и советскую власть, даровавшую белорусам землю для всех, а не только кулакам, о которых печётся автор данной книги, предоставившую людям независимость в ряду других независимых республик, ввела в школах преподавание на белорусском языке. А по поводу потери крестьянином земли, о которой печётся Яковенко устами Петра Романовича, Петрусь Бровка писал совсем иначе в стихотворении «Земля»:
Но пришёл наш черёд,
Расквитались мы с ней,
Мы прогнали царя,
И жандармов и пристава,
Чтобы ты нам,
Земля,
Расцвела покрасней,
Чтоб хватало для всех
Хлеба чистого.
А теперь мы избавим тебя
От невзгод,
С новым плугом идём,
Кормим калием,
Чтоб дарила ты нас
Каждый год,
Каждый год
Не одним,
А тремя урожаями.
Эти стихи были написаны в 1931 году, то есть в то время, о котором идёт речь в книге. Но у Яковенко ничего этого нет. Её главный персонаж Пётр Романчук, жизнь которого впоследствии обрывается расстрелом, осуществленным под покровом ночи партизанами, представляет партизан не иначе как убийцами и грабителями. Один из них молодой амбициозный коммунист Даник Плюнгер, от которого даже его собственный отец отрёкся как от «красного атихриста». «Принципиальность и жестокость создали в его душе как бы два рельса, по которым двигался паровичок мести. До поры до времени, однако, этот локомотив никак не мог набрать надлежащий разгон. Стоило только пошатнуться и отступить польскому ненавистному режиму при приближении Красной Армии, как Даник с шайкой бросился создавать в Мотоле и ближайшей округе особый классовый климат – освобождать от панов и разных, на их взгляд, нежелательных элементов» (стр. 179).
Экспроприируя имение Скирмунтов Даник, несколько стыдясь, чтобы не увидели, забирает себе, пряча в мешок, чайный сервиз на двенадцать персон, изготовленный из чистого золота. Позже, в период немецкой оккупации он становится командиром партизанского отряда, регулярно совершая с ним ночные вылазки на сёла, требуя от жителей пищу и одежду. Несогласных партизаны в этой книге попросту убивали.
Пётр Романович в беседе со священником с горечью упоминает Плюнгера: «Отче! Даник Плюнгер, как, впрочем, и другие бесы, сформировались и показали свое лицо чрез коммунистические идеи. Разве нет? Убивай, грабь, насилуй!.. Кто был ничем, тот станет всем. Хозяев от земли – прочь, границы между державами – прочь! Пролетарии обретут весь мир» А кто ими будет управлять?..» (стр. 469).
Что говорить? Наверное, бывали случаи неправильного поведения партизан.
Мы знаем эпизоды незаконной экспроприации собственности и в частях Красной армии, но как к ним относились коммунисты? Об этом пишется в книге бывшего начальника политуправления Конармии И.Вардина "Ворошилов – рабочий вождь Красной Армии", вышедшей в 1926 году.
«Фактически лишь в начале октября последние части конармии отрываются от неприятеля и уходят в тыл.
И здесь наступает период тяжёлого внутреннего кризиса. Порядок и дисциплина, установленные в условиях боевой жизни, сразу ослабевают; шкурнические, бандитские, провокаторские элементы поднимают голову. Возникает опасность разложения армии…
Боец конной армии, случалось, присваивал чужую "собственность", в особенности, когда он неделями не получал снабжения. Против этого нужно было бороться, чтобы "присвоение" не вышло из рамок "естественной нормы", чтобы оно не превратилось в цель и главное занятие.
… Шестая дивизия совершила ряд тяжких преступлений. В 31 полку был убит военкомдив т. Шепелев, застреливший бандита. Она устроила ряд погромов. Но где, какие именно в точности никто не знает. Не подлежит лишь сомнению, что именем шестой дивизии злоупотребляли обычные украинские банды…
В первых числах октября Реввоенсовет и Политуправление решительно взялись за дело оздоровления армии. После короткой энергичной кампании все части, за исключением 6-й дивизии, были приведены в порядок. 6-я дивизия потребовала тяжёлой операции. Она была произведена 11 октября южнее Белой Церкви у ст. Ольшаница. В этот день были разоружены три полка 6-й дивизии…
Начинается чтение приказа – этого сурового обвинительного акта. Читает Минин – громко, отчётливо. Огромная вооружённая масса стоит – не шелохнётся. Когда Минин, назвав полки, произносит раздельно, "по складам":"Ра-зо-ру-жить и рас-фор-ми-ро-вать" – впечатление получается потрясающее, по дивизии словно проносится дыхание смерти».
Этот же момент разоружения за мародёрства шестой дивизии описан в книге С. Орловского «Дневник конармейца»:
«… Затем раздалась команда: "Клади оружие!" Это была жуткая минута. Казалось, вот-вот дивизия дрогнет и не выполнит команды. Однако части повиновались. Комсостав и бойцы плакали навзрыд, отдавая оружие и знамёна. После этого дивизии было предложено выдать активных участников в бандитских действиях. Полки выдали 107 человек. Однако около 300 человек, догадавшись, в чём тут дело, не построились вместе с дивизией и ушли в лес. Расформированные полки называются теперь маршевыми полками. В первую маршевую бригаду командиром назначен т. Губанов, во 2-ю – т. Колесов. Из скрывавшихся людей поймано около 60 человек. Срочно в полном составе в полевой штаб прибыл трибунал, которому дано задание немедленно рассмотреть дела арестованных в связи с бандитизмом".
Да и в романе Н. Островского, которого вскользь упоминает у себя Яковенко, в восьмой главе «Как закалялась сталь» Островский предлагает читателю рассказ красноармейца Андрощука о том, как конный разъезд бывших махновцев, приставших к конармии, во время наступления захватил костёл и там трое солдат хотели изнасиловать жену польского офицера.
И вот тут писатель очень верно, может быть, именно глазами очевидца подметил, как в пылу жестокой борьбы одно беззаконие рождало другое не только из-за нехватки времени одуматься, но и по принципиальным соображениям. В момент насилия над женщиной в костёл врывается рота латышских красноармейцев. Дальше в книге повествуется следующее:
«Латыш, как это всё увидел, да по-своему что-то крикнул. Схватили тех троих и на двор волоком. Нас, русских, двое только было, а все остальные латыши. Фамилия командира Бредис. Хоть я по-ихнему не понимаю, но вижу, дело ясное, в расход пустят. Крепкий народ эти латыши, кремниевой породы. Приволокли они тех к конюшне каменной. Амба, думаю, шлёпнут обязательно. А один из тех, что попался, здоровый такой парнища, морда кирпича просит, не даётся, барахтается. Загинает до седьмого поколения. Из-за бабы, говорит, к стенке ставить! Другие тоже пощады просят.
Меня от этого всего в мороз ударило. Подбегаю я к Бредису и говорю: "Товарищ комроты, пущай их трибунал судит. Зачем тебе в их крови руки марать? В городе бой не закончился, а мы тут с этими рассчитываемся". Он до меня как обернётся, так я пожалел за свои слова. Глаза у него как у тигра. Маузер мне в зубы. Семь лет воюю, а нехорошо вышло, оробел. Вижу, убьёт без рассуждения. Крикнул он на меня по-русски. Его чуть разберёшь: "Кровью знамя крашено, а эти – позор всей армии. Бандит смертью платит".
И расстрел состоялся".
Вот ведь как поступали настоящие коммунисты в то время. И упрямая статистика утверждает, что каждый пятый белорус был во время второй мировой войны в партизанском отряде, около тысячи партизанских отрядов действовали в лесах Белоруссии, что было возможно только при массовой добровольной поддержке населения. Не знать этого писатель не мог, но в его книге всё отражено, как в кривом зеркале. То есть он стоит на позиции богатых, боявшихся партизан, как огня, боявшихся и советской власти.
Поэтому появление немцев в Мотоле писатель преподносит как освобождение от гнёта русских, несмотря на тысячи расстрелянных евреев и коммунистов, сотни карательных операций и сожжённые дотла сёла. Ведь делалось это, по мнению автора, во имя борьбы с проклятыми коммунистами, а, значит, делалось правильно.
Борис Романович, бывший коммунист, призывается в польскую армию в самом начале войны и вскоре попадает в немецкий плен, переезжает в Германию, где его сознание полностью перерождается, и только через два года, когда ещё идёт война, он возвращается в оккупированный немцами родной Мотоль и выступает перед собравшимися в церкви жителями.
«– Люди добрые, – эти слова Борис вложил едва ли не каждому в душу, – за два года, что я отсутствовал, на нашей родной и когда-то вольной земле произошло столько событий! Два года день в день вытягивали из кого-то душу. И теперь это продолжается. Тут столько мучеников. Где братья Райкевичи?.. Я уже не говорю о других. Пошла полоса гражданской разобщенности, вражды, когда люди утратили заботу друг о друге, перестали думать про духовное братство, культуру и даже хозяйство. Теряем себя! Теряем национальное и человеческое достоинство. Коммунисты в свое время не дали свободы белорусскому народу, образовавшему Белорусскую Народную Республику. В противовес той они создали БССР, дали народу на короткий срок свободно вздохнуть и опять его придушили. Уничтожили почти всю белорусскую интеллигенцию, ученых, зажиточных крестьян, сожгли на кострах книги. Наконец присоединили к БССР и наши западные земли, отдали их на разор энкавэдистам.
В установившейся тишине невысокий голос Бориса звучал на полную силу. Люди жадно ловили каждое его слово.
– Навещая в Кенигсберге и Берлине национальных белорусских деятелей, читая некоторые материалы в библиотеках, я понял, насколько ошибочным было в свое время мое восхищение коммунистическими идеями. Многие были обмануты. От нас пряталось даже то, что государственный переворот в России Ленин и Троцкий делали как агенты германского генерального штаба с целью подорвать Россию изнутри. Ту услугу щедро оплачивала казна кайзера Вильгельма. А что дали, что принесли большевики народам России? Вы уже знаете».
Тут стоит привести краткую историческую справку. О том, что принесли большевики России, говорить не будем, так как хорошо известно, что страна из лапотной Руси превратилась в мировую державу, а в то, что она дала Белоруссии в первые советские пятилетки сказать стоит, как о том пишет энциклопедия.
«2—4 февраля 1919 г. I Всебелорусский съезд Советов принял Декларацию о провозглашении Белоруссии Советской Социалистической Республикой и Конституцию БССР. На съезде было подчеркнуто, что Белоруссия признает необходимость установления тесных экономических и политических отношений с Советской Россией. В середине 1920-х в БССР активно проводилась белорусизация – комплекс мер по расширению сферы применения белорусского языка и развитию белорусской культуры.
В 1920—1930-е гг. в Советской Белоруссии активно шли процессы индустриализации, сформировались новые отрасли промышленности и сельского хозяйства.
К началу индустриализации в БССР проживало 3,4 % населения и производилось всего 1,6 % промышленной продукции СССР. Развивались преимущественно лёгкая, пищевая, деревообрабатывающая и химическая промышленность, а начиная со второй пятилетки – машиностроение и производство строительных материалов. Значительное внимание уделялось такой трудоёмкой отрасли, как текстильная, поскольку её развитие позволяло быстро решить проблему безработицы и аграрного перенаселения. Во время первых двух пятилеток были открыты Гомельский завод сельскохозяйственного машиностроения «Гомсельмаш», швейная фабрика «Знамя индустриализации» и фабрика КИМ в Витебске, Оршанский льнокомбинат, Кричевский цементный завод, Могилёвский авторемонтный завод, Гомельский стеклянный завод, две очереди БелГРЭС. Было построено 11 крупных торфозаводов. За три пятилетки промышленное производство в БССР выросло в 23 раза (в 8,1 раз с учётом Западной Белоруссии). Перед началом Второй мировой войны БССР производила 33 % общесоюзного производства фанеры, 27 % спичек и 10 % металлорежущих станков.
Политика развития хуторов 1920-х годов сменилась активной коллективизацией 1930-х.»
И об этом на самом деле знали белорусы, но не знает почему-то или не хочет знать нынешний белорусский писатель Яковенко, как и не знает он историю Великой Отечественной войны, которую трактует по-своему:
«Чего Гитлер не знал – у Сталина в начале войны танков было в несколько раз больше, чем в его империи. Причем тут были танки, которые превосходили танки Вермахта по броне и скорости, а также по огневой силе орудий и пулеметов. Правду говорил своим землякам капитан запаса Сергей Калиниченко: на вооружении Красной Армии были и легкие, и плавающие наступательные танки, которых немец не имел. Вообще этой сталинской войсковой силы и мощи хватило бы на всю Европу. И потому товарищ Сталин счел бы любого, посмевшего напасть на СССР, круглым дураком. Он не верил, что Гитлер это сделает, поскольку не относил Гитлера к отчаянным авантюристам.
После первого, как казалось, этапа блицкрига гитлеровцам пришлось менять моторы у большинства танков. Эта проблема стала очевидной уже за Витебском и Смоленском. Ремонта требовала вся наземная техника. Армии ждали подвоза топлива. А с новыми моторами и топливом у фюрера пока была невыкрутка, Вермахт насилу собрал ресурсы для стратегического мешка, в который втолкнул войска Сталина, сгруппировавшихся под Киевом. Поэтому, несмотря на блестяще и дерзко, просто ошеломляюще проведенные операции в Беларуси и Украине, где были разгромлены и взяты в плен свыше трех миллионов солдат и офицеров с генералами вместе, – молниеносная война приостановила свой бег. Очевидно, генералы Вермахта, стараясь опередить Сталина в нанесении удара, не все предусмотрели, да и времени на это не имели» (стр. 314).