Из этого описания выходит, что гитлеровские генералы просто поспешили с началом войны против Советского Союза, боясь, что Сталин первым нанесёт удар. Эту идею иначе как бредовой трудно назвать. Советский Союз не готовился ни на кого нападать. Это бы противоречило всей нашей государственной политике.
Наш современник, белорус, ветеран Великой Отечественной М.И. Цейтлин рассказал «корреспонденту «Комсомольской правды», вышедшей 8 мая 1915 г., о том, как он встретил в Минске начало войны: «Мы с товарищами готовились к параду физкультурников. Я был участником всех парадов. Жил в студенческом бараке. 22 июня мы должны были встать в 7 утра, потому что в 8 начиналась репетиция. А тут часов в 5 утра нас разбудил воздушный бой над Минском. Мы выбежали на балкон и видели, как два «мессера» атаковали наш самолет и сбили его. После мы шли на всебелорусский стадион на репетицию. А навстречу нам ехали машины с солдатами. Спрашиваем: «Куда вы?». Отвечают: «Война идет!»… К началу лета 1941 года в Минске уж каждый житель знал, что немцы вот-вот нападут. И все про то говорили. Я помню, что, начиная с 14 июня, в Минске была светомаскировка по ночам. И европейские газеты в тот период писали, что немцы сконцентрировали огромные силы вдоль советской границы, Гитлер готовит нападение на СССР. В ответ на это газета «Правда» 15 июня опубликовала опровержение ТАСС, что никакой войны не будет. Что все это ложные слухи. А в то же время по Минску шли и шли на запад колонны наших бойцов и техника. Передвигались они только по ночам, маскируясь. И всем было ясно, думаю, как и Сталину, что война начнется со дня на день».
А о самом Сталине очень хорошо сказал его фактический противник премьер-министр Великобритании Уинстон Черчиль в своей речи, посвящённой восьмидесятилетию со дня рождения Сталина:
"Большим счастьем для России было то, что в годы тяжёлых испытаний Россию возглавил гений и непоколебимый полководец И.В.Сталин. Он был выдающейся личностью, импонирующей жестокому времени того периода, в котором протекала вся его жизнь.
Сталин был человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой воли, резким, жёстким, беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить.
Сталин, прежде всего, обладал большим чувством сарказма и юмора, а также способностью точно выражать свои мысли. Сталин и речи писал только сам, и в его произведениях всегда звучала исполинская сила. Эта сила была настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей всех времён и народов.
Сталин производил на нас величайшее впечатление. Его влияние на людей было неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, встали и, странное дело, почему-то держали руки по швам».
Кстати в советские годы бытовал такой анекдот про Сталина. «Во время пребывания на знаменитой Ялтинской конференции трёх держав 1945 года, президента США Ф.Рузвельта по причине того, что он передвигался в коляске, поместили жить в Ливадийском дворце, в котором и проходила конференция. А Премьер-министра Великобритании устроили в замечательном Алупкинском дворце. Дворец очень понравился Черчиллю и при встрече со Сталиным он долго его расхваливал. Сталин никак на это не реагировал. Тогда Черчилль спросил у Сталина, правда ли, что у грузин есть такой обычай дарить гостю то, что ему особенно понравилось, намекая на национальность Сталина. На это Сталин ответил, что есть такой обычай у Грузин, но так как Сталин является главой русского государства, то он помнит и русские обычаи. Один из них загадывать загадку. «Поэтому, – говорит Сталин, – я загадаю тебе одну, если хочешь. Отгадаешь – дворец твой, можешь его забирать. Согласен?» Черчилль охотно согласился. Тогда Сталин показал Черчиллю три пальца на руке: большой, указательный и средний, согнув безымянный и мизинец, и спрашивает: – Какой из этих трёх пальцев средний. Черчилль посовещался с советниками и показал на указательный палец. Тогда Сталин сложил три пальца в кукиш и сказал: «Нет, вот этот. Не угадал загадку – не получаешь дворец».
Вот какие рассказы ходили в народе о любимом вожде, которого любят до сих пор, не смотря на массированную пропаганду против него, начатую ещё Хрущёвым после смерти Сталина.
В книге Яковенко имена и фамилии сыплются, как из рога изобилия. Есть среди них и русские. Например, бывший танкист капитан Калиниченко. И, конечно, он тоже плохо отзывается о советском командовании.
В самом начале войны капитан Калиниченко попадает в окружение и в лесу встречается с сыном Сталина Яковом Джугашвили. Об этой встрече он рассказывает Петру Романовичу так: «В минуты откровения он рассказал мне про свою жизнь и непростые отношения с отцом и партией, поверьте, даже с ней… Яков выражал своё несогласие с тем, что делалось, говорил, что стесняется смотреть своему отцу в глаза. Вот тогда я и стал припоминать услышанное и увиденное здесь, в Мотоле, и в душе моей что-то восстало, потом улеглось, но я начал воспринимать Джугашвили как вестника. Слышу душой: в государстве либо фундамент неудачно заложен, либо дьявол путает наши политические карты. Представьте, как Якову, который много видел, знал, имел критический взгляд на вещи, было неуютно жить в кремле…
Значительная часть армии между Витебском и Лёзно полегла. Комбат Джугашвили был вместе со мною. Мы блуждали по лесу день, второй, не зная, что делать и куда податься. Немецкие автоматчики окружили группу. Я случайно оказался в стороне. А Джугашвили и всех остальных, полагаю, погнали в плен» (стр. 350-351).
Рассказ капитана Калиниченко сплошная выдумка автора. Ни одного свидетеля того, как Яков Джугашвили попал в плен, нет. Предположительно он был выкраден, благодаря предательству кого-то из рядом находящихся солдат и офицеров, ибо вся батарея, которой командовал Яков Джугашвили, и взвод охраны вышли из окружения в полном составе, кроме самого Якова. Предположительно немцы знали о том, что батареей командует сын Сталина и специально охотились за ним. По свидетельским показаниям тех, кто помнят Якова Джугашвили в плену, он никогда ничего плохого не говорил ни о Сталине, ни о советской власти.
Этот вставной эпизод нужен был автору романа только для того, чтобы показать ещё одну негативную сторону советской власти.
Немало страниц в книге посвящено немецкому гаулейтеру Кубе, назначенному генеральным комиссаром Белоруссии в июле 1941 г. Немецкий руководитель, расстрелявший без суда и следствия в 1936 г. не подчинившихся ему солдат и офицеров, за что был снят с должности, но потом призван Гитлером вновь на высокий пост, человек, приход которого в Белоруссию ознаменовался массовыми расстрелами, описывается в книге как весьма положительный герой, талантливый литератор, противник СС, которые с ним не считались и продолжали расстреливать евреев якобы вопреки его воли.
Писатель Василий Яковенко беседовал в послевоенное время с женой убитого партизанами Кубе и, видимо, с её слов описал доброго привлекательного гаулейтера, который лишь выполнял указания рейха вопреки своим человеческим наклонностям. На фоне этого образа все коммунисты, партизаны и вообще русские выглядят просто извергами.
Петра Романовича сосед Малытька предупреждает о готовящемся его убийстве Богданом Плюнгером, о котором ему сказал односельчанин Калилец. Но «В своем домашнем кругу он держал в секрете предупреждение Калильца, только уже у дверей добавил: – Теперь все мы в заложниках у Иуды.
– Как и до войны, – бросил Павлюк спокойно, в тон отцу.
– Не приведи, Господи, терпеть столько страданий! – Аксинья замешивала в ушате на теплой воде с молоком пойло для теленка. – Наступит ли когда-нибудь для нас светлый час?!
– Говорят, Ленин ради коммунизма готов был уничтожить более чем половину населения России.
– Что ты говоришь? – перелив пойло в ведро, Аксинья выпрямила спину. – Оттуда, сынок, и потекли реки крови! В отчаянье и с голоду, устроенного большевиками, люди ели друг друга. Ты малый был… Представляешь, как надо озвереть, чтобы, привязав девушку к дереву, срезать с нее кусками мясо, жарить на огне и жрать. У-ух! – передернуло. – После этакого страха мы и поспешили сюда, на Родину.
– И тут нашли все, кроме того, что надо, – весело бросил сын.
– Поди, большевики окаянные, нас и тут достали…» (стр. 471)
И контрастом к этому звучат слова, прозвучавшие из уст Петра Романовича в постели со своей женой, в которой они тоже говорят о политике.
«Уже перед сном он пожаловался жене:
– Не могу я никак понять, лихо на их, тиранов. Возьмем Гитлера, главного арийца. Ну зачем тебе это арийское чванство и война против славян да англичан?.. Ну, захотелось тебе с грохотом прокатиться с запада на восток, истребить коммунистическую заразу и сделать славянские народы свободными… Не хватило бы разве для славы?.. Но ради этого ему, вурдалаку, наверное, понадобилось бы опять превратиться в человека, каким он, возможно, и был при рождении. Да… После коммунистического террора в СССР, этот режим пожалуй, не выдержал бы освободительной германской армады, тем более что и армия в первое время у Советов была обезглавлена. Капитан Калиниченко многое мне открыл. Пусть будет земля ему пухом! Мне очень грустно от воспоминаний о нем… Однако жестокость и глупость Гитлера его же и погубят. Вместо пьедестала героя, освободителя, избавителя и политического зодчего в истории ему достанется место крученой собаки, и только» (стр. 474).
Писателю и через семьдесят лет после победы над гитлеровской Германией самый главный фашист продолжает казаться «героем освободителем» и «политическим зодчим», что уж тогда говорить о тех, кто против него боролся. Конечно, они должны выглядеть извергами. И автор рисует страшную картину расправы партизан, преподнося читателю её в качестве истины первой инстанции.
«Жители местечка Мотоль были потрясены новым страшным известием – убийством таких добропорядочных и уважаемых людей, какими были Писарчуки – Петро и Павлюк, их свояки – Павел и Николай Миховичи.
Мало того, так в другую ночь партизаны убили еще и Семена Шкутача, жившего на Луке, на Кузюровой улице. И его – невесть за что. В памяти людской всплывали и другие жертвы партизанского произвола, в том числе семья капитана Калиниченко. А из деревень Закалье, Воротыцк и Аперово доходили слухи и того мудрее. Там от рук партизан горели дома и сельские усадьбы вместе с семьями, стариками и детьми. Все ужасались, не видя разницы между озверевшими от неудач гитлеровцами и местными «борцами за народную волю, долю и справедливость». Люди ощущали явную связь того, что вершилось, с красным террором. А, впрочем, террор вершился при разных носителях власти и силы, в разных условиях и обстоятельствах уже около пяти лет; конечно, если не считать пилсудчиков, от которых также не было житья» (стр. 483).
То, что во время войны в партизанском движении принимало участи двенадцать тысяч жителей Белоруссии, объединённых в тысячу двести пятьдесят пять отрядов, то, что ими было взорвано более трёхсот тысяч железнодорожных путей, что прерывало немецкие поставки вооружения на западные фронты, и пустили под откос свыше одиннадцати тысяч фашистских эшелонов с живой силой и боевой техникой – всё это в книге Яковенко места не нашло, как и то, что с первых дней войны немцы проводили массовые чистки: убивали коммунистов, комсомольцев, активистов советской власти, представителей интеллигенции, с особой жестокостью уничтожалась «расово вредная» часть населения: евреи, цыгане, физически и психически больные; на территории Белоруссии фашистами было создано двести шестьдесят концентрационных лагерей смерти, их филиалов и отделений; за все время немецкой оккупации было уничтожено шестьсот двадцать восемь населенных пунктов вместе с жителями, более пяти тысяч населенных пунктов уничтожены с частью жителей. Эти стороны войны в романе, претендующему на жанр эпоса, не описаны, хотя являются существенными в жизни белорусского народа.
Но война, наконец, подходит к своему финалу. Борис Романович после участия в работе Второго Всебелорусского Конгресса в Минске приезжает к себе в родной Мотоль и встречается там с старым знакомым паном Клямкой, говорит тому о приближении Красной Армии, о предстоящем полном разгроме фашистской Германии и добавляет при этом:
«Боитесь, пан Клямка?.. Мне припоминается вот что. В свои молодые годы я был коммунистом и жил прекрасными мыслями – о возможной лучезарной будущности. Я ждал ее… Я попал в плен и за несколько лет проникся уважением к немцам. Я поверил им, когда они декларировали освобождение моей Батьковщины от большевиков. А потом и в них разочаровался и понял, наконец: общество, которое было в моих мечтах, не построишь ни с большевиками, ни с фашистами – никогда и нигде! Ведь и те, и другие – разрушители, злодеи, захватчики, у них руки по локоть в крови» (стр. 555).
Так герой романа ставит на одну доску фашистов и большевиков и теперь он начинает бороться за независимость Белоруссии от любых государств, но переезжает для этого жить в Америку и там входит в диаспору белорусов. Туда переезжает впоследствии из Польши и его дочь Мария, успевшая к этому времени стать неплохим врачом.
Собственно описание дальнейшей жизни Белоруссии даётся автором схематично, так как почти все герои выехали за её пределы. Но и тут та же тенденция недовольства. Как говорит один из персонажей «колхозный хлеб – как обобществленная жена. Вкуса не почувствуешь».
«Мотоль не сразу подался в коллективизацию. Вначале записались в мелкие сельскохозяйственные артели около полусотни дворов. Были сомнения, шатания и откровенное сопротивление. Горели скирды сухого сена, поставленные скопом рядом с сельским Советом, горели свирны (амбары) с новым хлебом, от первых намолотов; терпели и гибли активисты. Откровенное и показательное, упрямое и нещадное вредительство было делом рук «бульбашей» среди которых, как ни удивительно, встречались и сподвижники Плюнгера по партизанскому отряду – видите ли им по душе пришлась партизанщина и применяют они её в борьбе с новым нашествием, которое не заставило себя долго ждать с востока. Мотивы у этих людей были соответствующие, так как на советском политическом поле опять начиналась «прополка», и те, кто ее выполнял, повсеместно искали «врагов народа» – их было не счесть среди бывших военнопленных, а также сельских старост, учителей, других специалистов, которые при немцах работой своей зарабатывали на кусок хлеба. На деле подрубались корни наиболее способных мужиков либо целых семей. Управлять же крестьянской громадой ставили людей, которые даже не нюхали пашни.
Все это стимулировало страх, вызывало недовольство советскими органами, вело в лес, в новые партизанские группы и формирования. Они были разной национальной и идейной ориентации. Их количество в Западной Беларуси приближалось к пятидесяти тысячам человек. На вооружении были пулеметы, противотанковые орудия, минометы, мины, не говоря уже об автоматах и винтовках. Для руководства антисоветским сопротивлением из-за границы в Беларусь засылали подготовленных людей, в числе которых был и Всеволод Родька, смельчак, рисковый, беззаветно преданный идее обретения воли и счастья для своего народа.
Родьку на Полесье постигла неудача. Тогда же, в первые послевоенные годы, его и выловили (стр. 623-624).
Ну, то, что сотрудничавшие с СС белорусы, боясь справедливого суда, сбежали в лес, организовывая банды, орудовавшие некоторое время, наводя страх на местных жителей, это известно. И то, что им помогали всячески из-за рубежа, как пишет и сам автор, это тоже не секрет. Но, в конце концов, с бандитизмом как в Белоруссии, так и на Украине было покончено. Люди зажили спокойно, только не в книге Яковенко.
Заканчивая трилогию, писатель не обошёл вниманием и нынешнее время. Правда, он не называет имени президента Белоруссии, но вполне понятно о ком идёт речь, когда американский белорус Кит беседует со своим соотечественником учёным Вещуном в американском ресторане и слышит от него:
«Если проследить за высказываниями нашего единственного в стране политика и заботливого отца, то он сам же обо всём и рассказывает, искренне, правдиво, правильно. Вот послушайте: «Это бесперспективно – пытаться лишить меня власти силой или такими методами, какие были применены к Милошевичу… Меня никто никогда не тронет, если меня не предаст российское руководство» (стр. 705).
Затем разговор двух белорусов продолжился, имея в виду уже правителя Белоруссии в наши дни:
–
Это у тебя, братка, крепкая мысль!
–
Было и другое. Ведь если рот зажат, управлять народом, его сознанием, манипулировать склонностями не так и сложно – верно?.. Да, но поверим в благородные устремления тщеславного человека, шкловского радетеля, возжелавшего сильной власти ради сохранения страны. В том бедламе на постсоветском пространстве да и в Европе он действительно сделал нечто довольно значительное, если не сказать – великое, – не допустил развала промышленности, растаскивания государственных ценностей…
–
Я прошу прощения. Но за что же тогда его не любит оппозиция?
–
Как известно, в России разные там абрамовичы, Ходорковские,
Де
рипаски, пользуясь моментом и обогащаясь, скупили и приватизировали целые отрасли народного хозяйства. А наш, не будь дураком, приватизировал власть, сделал ее своей собственностью. Вопрос, кто из новоявленных собственников лучше? Не скажешь… Закупил парламент, причем сделал это за государственные средства. Упразднил действие законов, поставив выше их президентский указ. Заставил генералов козырять его малолетнему сыну… В Думе в Москве у него хватило ума, чтобы заявить: «Мы согласны на присоединение к России на любых условиях!» Имел ли он полномочия или хоть бы элементарное моральное право на подобное заявление? Нет! Ну и как после этого ему льготный газ не давать? Ломающий принципы, готовый опять залезть под общее одеяло.
–
И нас загнать!
–
Но при этом, заметьте, – продолжал Вещун, – никаких шатаний в мыслях у народа, не должно быть. Он властелин наших дум! Политические деятели, как Гончар, Захаренко, Карпенко, вообще исчезли. Некоторые бесследно. С конкурентами у него теперь – никаких забот. И как хорошо дышится. Один на ледовом поле! Ему аплодируют… Как-то признался нечистик, что он теперь выше Бога!
–
Бог шельму метит.
–
Академию свел до уровня колхоза!.. Хозяин в доме! Повыталкивал вон немало людей, особенно молодежи. Самые умные уехали на Запад, менее умные – в Россию, ещё менее умные остались на месте и, состоя на государственной службе, показывают ему фигу»
(стр. 705-707).
–
Почитай, два десятилетия пропагандируется идея всесильной власти. Патриотизм заменен рублем, высоким креслом. Итог: у короля есть слуги, но нет команды с царем в голове, он теперь в панике и поливает бранью всех, налево и направо. О, я знаю его челядь и, если бы он вдруг кинулся расстреливать ее из пулемета, то я охотно подавал бы ему патроны. При этом я чистил бы их до блеска, чтобы он выполнял свою работу с особым изыском!»
(стр. 708).
И уже на прощанье Вещун говорит Киту:
«– Борис Владимирович, я вам по секрету скажу: из белоруса достали душу и повесили её на суку, чтобы дубилась для дальнейшего производства кошельков.
– И это суть политики?
– Суть происходящего. Теплится, однако, надежда, что сама логика жизни и национальной безопасности выведет нашу ледовую фигуру на позиции, выверенные жизнью. Во-вот его нутро оттает. Тогда по-своему преисполненный чести и достоинства, он встанет на трибуну и перед лицом депутатов, послов, политиков, политологов провозгласит: «Уважаемые, не обессудьте… Великий русский язык у нас развивается и будет развиваться как язык внешнего общения. Ему ничто не угрожает. А вот если мы разучимся говорить на белорусском языке, потеряем нацию! Родной язык мы должны изучать и ведать. Мы все эти годы слишком осторожно поддерживали его». И это уже будет как покаяние лидера, оно станет характерным моментом. За словом, возможно, и дело пойдет, а-а?» (стр. 708-709)
Между тем всё та же упрямая статистика говорит, что за годы правления Белоруссией А.Г. Лукашенко, когда страна избрала свой собственный путь развития, вопреки желаниям запада, намечавшийся после распада СССР развал Белоруссии был остановлен за счёт сугубо собственных сил, в результате чего за семь лет промышленное производство выросло в три с половиной раза, наполовину выросло сельхозпроизводство, уровень безработицы упал ниже одного процента, средние доходы населения выросли в три с лишним раза, зарплата в пять с половиной раза, пенсии в более чем в пять раз, доля населения с доходами ниже прожиточного минимума снизилась с сорока восьми процентов до пяти и двух десятых. Это ли не показатели успешного развития государства?
Но ничего этого нет в книге, нет даже намёка. Есть только плевки в сторону любой власти.
Заканчивается роман-трилогия, не смотря ни на что, на оптимистичной ноте. Хоть оба героя Мария Романович, сменившая уже фамилию на Демкович, внучка расстрелянного Петра Романовича, и Борис Кит продолжают жить вне Родины, они любят её, занимаются благотворительной помощью соотечественникам и питают надежды на светлое будущее.
Однако у меня эта книга оставила странное ощущение, что автор книги с его надломленным сознанием, как и герои его произведения, никогда не будут счастливы по-настоящему, пока не научатся видеть не только плохое в жизни, но и хорошее, пока в их надломленном сознании не проснётся чувство доброжелательности к другим нациям, и пока их взоры не обратятся к простому белорусскому народу, который живёт своим трудом не ради прибыли панам и помещикам, а ради себя самого и всего белорусского народа.
Литература, для того чтобы стать эпосом, должна отражать жизнь во всём её многообразии, а не напоминать собой жалобы и стенания озверевшего в лютой ненависти к большевикам и советской власти кулака.
М.Е. Салтыков-Щедрин писал: «Везде литература ценится не из-за её гнуснейших образцов, а из-за тех её выдающихся деятелей, которые ведут общество вперёд». И великий русский писатель Н.А. Некрасов подтверждает эту мысль словами: «Русская литература не должна опускаться до уровня общества в его сомнительных и тёмных проявлениях. В любых обстоятельствах, во что бы то ни стало, но литература не должна ни на шаг отступать от своей главной цели – возвысить общество до идеала – идеала добра, света и истины».
Вы можете сказать, что здесь речь идёт о русской литературе, а мы рассматриваем книгу белорусского писателя. Но вряд ли это можно назвать достойным аргументом. Литература она везде должна быть народной по сути. В.Г. Белинский утверждал: «…только та литература есть истинно народная, которая, в то же время, есть общечеловеческая; и только та литература есть истинно человеческая, которая в то же время есть и народная. Одно без другого существовать не должно и не может…».
Proza.ru, 21.12.2008
Есть ли герои у нашего времени?
Вопрос, поставленный в заголовок, несомненно, риторический? Давно известно, что у каждого времени есть свои герои. Поэтому более правомерным было бы спросить, кто является героем нашего времени. Но…
В школьные годы я не был отличником, однако по литературе, насколько я помню, получал отличные отметки и мои домашние или классные сочинения учитель литературы Римма Николаевна, всякий раз приводя меня в смущение, зачитывала перед всем классом вслух. Мне нравилось писать работы на свободную тему, но по произведениям, которые приходилось изучать по программе, а порой и вне её. Так на экзамене на аттестат зрелости из предложенных тем я решил писать о герое нашего времени и провёл красную нить от любимого мною лермонтовского Печорина через тургеневского Базарова к Павлу Корчагину Николая Островского. (С ужасом думаю о том, что многие сегодняшние школьники даже не слышали таких героев своего времени. Во всяком случае мои студенты иногда с удивлением узнают о них от меня).
После службы в советской армии я работал некоторое время инструктором горкома комсомола, и тогда мне доводилось отправлять по комсомольским путёвкам добровольцев на работу в далёкий город Комсомольск-на-Амуре и другие глухие уголки Сибири и Дальнего Востока. Молодых парней и девушек, выезжавших по нашим путёвкам, я искренне считал героями своего времени, ибо они смело покидали тёплую ухоженную Ялту, справедливо считавшуюся жемчужиной тогдашней России, ради того чтобы жить если и не в палатках, хотя бывало и такое, то, как правило, в мало приспособленных для жилья помещениях и там строить новые города, заводы и фабрики, строить, как они верили, новую жизнь своими руками. Между прочим, в те дни не было безработицы. Рабочие руки нужны были везде. А молодым хотелось романтики, трудных, но нужных дорог. Если бы я тогда писал сочинение о героях нашего времени, то обязательно рассказал бы об этих ребятах. Но о них и так немало написано.
Да, это был героизм. О подобном героизме писал и Николай Островский в своём романе «Как закалялась сталь», описывая строительство узкоколейки в Боярке. Возможно, многие молодые люди, устремляясь на комсомольские стройки сороковых – семидесятых годов, хотели подражать строителям этой узкоколейки. И никому в голову не приходило ставить под сомнение героизм эпохи двадцатых годов, описанный в романе Николаем Островским.
Но вот сегодня я читаю в Интернете размышления Владимира Заманского под названием «Как сочинялась сталь». Я очень надеюсь, что это всего лишь однофамилец известного замечательного актёра, чьими ролями в кино я всегда восхищался. Не буду останавливаться на вопросах автора статьи, касающихся биографических данных писателя Островского. На них я подробно отвечаю в своей книге «Литературное досье Николая Островского», которая тоже имеется в Интернете. Меня в данном случае интересует один вопрос, поднятый Заманским. Вот что он пишет:
«Заслуженный лесовод профессор Павел Вакулюк, исследуя историю некогда дремучих Боярских лесов, обнаружил интересные факты, касающиеся такого, казалось бы, незаметного эпизода, как заготовка дров в Боярке в годы советской власти. Тема вывела профессора на историю Николая Островского и знаменитой узкоколейки, где Павка Корчагин потерял калошу и здоровье…
Профессор Вакулюк в своей лекции особое внимание уделяет знаменитой Боярской узкоколейке, якобы построенной героями-комсомольцами для перевозки дров в Киев. И тут обнаруживаются странные несообразности.
Не надо строить узкоколейку в шесть верст на паровой тяге. Достаточно и конной. Но в этом случае незачем было возводить насыпь из глины, которую-де смывал дождь. Нет в Боярских лесах глинистых почв, они там песчаные. Не росли там грабы, вдохновенно описанные в романе о Павке Корчагине. Кстати, кора граба гладкая, а не морщинистая, как пишет автор (или авторы?) романа Островского.
Но самое главное: не было той самой комсомольской узкоколейки. Были совершенно другие и в других местах.
“В 60-х годах, – пишет профессор Вакулюк, – местные краеведы пытались установить, где же была эта самая узкоколейка? Они опросили одиннадцать участников строительства, из них только трое попытались показать, где была трасса, но все в разных местах и направлениях. В воспоминаниях восьми других участников о месте строительства узкоколейки просто не упоминалось”.
Шаг за шагом профессор Вакулюк развенчивает легенду о Боярских подвигах комсомольцев-добровольцев.
В романе “Как закалялась сталь” мужественный партиец Жухрай говорит комсомольцам, что в лесу заготовлено 210 тысяч кубометров дров, которые не на чем вывозить.
Чтобы заготовить такое количество дров, утверждает заслуженный лесовод Вакулюк, пришлось бы вырубить более тысячи гектаров леса. То есть участок длиной в пять и шириной в два километра. Нет там таких участков.
К самому ближнему селу, говорится в романе, – пятнадцать верст. Без паровозов не обойтись. Но до ближайших к Боярке сёл – Виты Почтовой, Глевахи, Малютинки, Забирья и Белгородки не пятнадцать, а от полутора до семи вёрст. И железнодорожная станция расположена не среди леса, а в центре Боярки.
Не нужна была там узкоколейка. Да и нет в архивах ни одного документа о строительстве этой несчастной дороги.
В архивах есть другие свидетельства.
До начала Первой мировой войны лесозаготовки в казенных лесах производились на научной основе. В 1913 году расчётная лесосека по Боярскому казенному лесничеству составляла 101,1 га.
После революции большевики провозгласили: “Все на топливный фронт! Добудем дрова – раздавим буржуазию!” Лес стали вырубать целыми массивами. От некогда громадных лесных богатств нам осталась разве что книга ненастоящего писателя о ненастоящих подвигах.
Вот уж поистине: что написано пером, того не вырубишь топором.
Так сочинялась сталь…»
Автор статьи Владимир Заманский буквально кипит возмущением. Ну, как же, не было в Боярке столько леса, чтобы его пилить, не было узкоколейки, не было настоящего героизма, не было и настоящего писателя.
А на самом деле и узкоколейки были, и строились они в тяжелейших условиях, и лес по ним отправляли, ибо часто узкоколейки строились в сжатые сроки специально с этой целью, и героизм при строительстве был, и он совершенно верно описан настоящим писателем. Проблема лишь в том, что сам Островский не участвовал в строительстве узкоколейки, а потому не знал, что именно в Боярке, которую он произвольно взял для своего романа, такой узкоколейки не было. Но ведь писатель отражал в книге не свою биографию, о чём он прямо говорил, выступая с творческим отчётом перед членами бюро Сочинского городского комитета партии:
«В печати нередко появляются статьи, рассматривающие мой роман «Как закалялась сталь» как документ – автобиографический документ, то есть историю жизни Николая Островского. Это, конечно, не совсем верно. Роман – это в первую очередь художественное произведение, и в нём я использовал также и своё право на вымысел. В основу романа положено немало фактического материала. Но назвать эту вещь документом нельзя. Будь это документ, он носил бы другую форму. Это роман, а не биография, скажем, комсомольца Островского».
В своём романе Николай Алексеевич развернул широкую картину героизма молодых людей, не только строивших узкоколейки, но и борющихся с бандитизмом, сражающихся на фронтах гражданской войны. Между тем как сам Островский ни с бандами под Киевом, ни с поляками не воевал. Описывая боевой путь Павки Корчагина, Островский использовал документальные материалы, опубликованные другими авторами, что вполне допустимо и делается многими писателями. Но характер героя романа Николай Островский даёт в развитии. Формирование его происходило постепенно. Писатель нередко использует при этом эпизоды, взятые вполне возможно из своей собственной жизни, что и сбивало исследователей, считающих, что весь роман автобиографичен.