Адвокат задержал внимание своими вопросами на Юре.
– Вы уверены в том, что подсудимая пила в последнем бокале шампанское, а не что-либо другое?
– Не совсем уверен. Может быть, Вадим подлил ей водку, и потому она неожиданно стала отключаться. Но утверждать не могу.
– А до этого момента подсудимая много пила? Вы ведь сидели напротив за относительно небольшим столом, так что не могли не заметить.
– Конечно, я видел. Рюмки у всех наполнялись сразу официантами. Но Настя, как мне кажется, пила мало, так как в основном ей приходилось много говорить. Она почти всё время переводила. Работала удивительно быстро.
– Как, по-вашему, относились к подсудимой другие мужчины?
– Протестую! – заявил прокурор. – Это не имеет отношения к делу.
– Протест отклоняется, – ответила судья. – Свидетель, ответьте на вопрос адвоката.
Юра ответил:
– Я думаю, что все влюбились в переводчицу.
– В чём это выражалось?
– Просто никто не скрывал этого. Борис Григорьевич сразу пообещал ей помочь в получении хорошей практики за границей. Даже, кажется, дал ей визитку. Это и не удивительно. Она такая красивая да переводит как автомат. А Аль Саид просто млел от неё.
– Так дал он ей визитку или вам так показалось? – спросил прокурор.
– Дал. Точно. Я даже позавидовал ей, так как мне Борис Григорьевич такого подарка не сделал, хоть я и помогал ему во многом.
– У меня ещё вопрос, – сказал Пермяков. – Встречались ли вы с подсудимой после Рождественского вечера? Если да, то расскажите, пожалуйста, как это было?
Прокурор опять поднялся:
– Протестую. Какое имеет значение, что было потом? Кто с кем встречался? Мы рассматриваем конкретное дело об убийстве.
Судья посмотрела на адвоката:
– Аргументируйте вопрос.
Пермяков встал и, поклонившись в сторону судьи, спокойно пояснил:
– Суду небезынтересно узнать, когда подсудимой стало известно о гибели Вадима.
– Она знала об этом сразу, – возмутился прокурор.
– Нет, – отрезал коротко адвокат.
– Прекратите перепалку, – оборвала судья спорящих. – Делаю обвинению замечание. Говорить можно только по моему разрешению. Повторите вопрос свидетелю более понятно.
Прокурор недовольно извинился и сел на своё место.
Пермяков расширил вопрос:
– Свидетель, мне известно, что вы встретились однажды с подсудимой и сообщили ей о смерти Вадима. Вы не могли бы рассказать суду, как это произошло?
– Да, это произошло случайно. Заболел наш аспирант из Алжира Аль Саид, и выяснилось, что у него СПИД. В связи с этим пришёл сотрудник КГБ и стал спрашивать, кто мог быть в интимных отношениях с Аль Саидом. Мы сказали, что чисто теоретически могла быть Настя.
– Почему чисто теоретически? – спросила судья.
– Ну, то, что Аль Саид любил русских девушек, мы знали, а вот Настенька нам показалась девушкой другого плана, которая не позволит себе вольностей с иностранцами. Тем не менее, сотрудник КГБ попросил нас сказать Настеньке, если встретим её, о том, что Аль Саид болен СПИДом. Случайно, когда я стоял в очереди в гастрономе, туда пришла Настя, и я сообщил ей о том, что Аль Саид, с которым она работала в тот вечер, когда погиб Вадим, болен СПИДом.
– Что же произошло потом? Как отреагировала подсудимая на ваше сообщение? – спросил Пермяков.
– Она, по-моему, была потрясена не тем, что Аль Саид болен, а тем, что Вадим погиб в ту ночь. Она так и сказала, что была уверена в гибели Вадима во время какой-то драки. Я стал ей рассказывать про Аль Саида, но она повернулась и ушла.
– У меня нет больше вопросов к свидетелю.
Затем назвали фамилию Сокова.
Борис Григорьевич несколько раз пытался встретиться с Настенькой, прося её об этом по телефону. Но всякий раз он получал короткий ответ: "Позвоню сама, когда смогу". На последний его звонок она ответила ещё понятнее:
– Борис Григорьевич, встретимся с вами на суде. Всё будет зависеть от того, что вы скажете там, а не по телефону или мне лично.
На этом разговор оборвался.
Теперь он, единственный из настоящих свидетелей той самой ночи, который мог одним словом снять обвинения с пострадавшей от него тоже девушки, вошёл в зал суда, не зная, о чём говорилось до сих пор, кто в чём признался. Ему было страшно. Он увидел голубые глаза Настеньки, направленные прямо на него. Он почувствовал против своей воли, как жар охватывает тело. Жар шёл не снаружи от летней высокой температуры. Её смягчали большие вентиляторы, кружившие то влево, то вправо на высоких металлических стойках. Жар надвинулся снизу, сверху и с боков, выдавливая мелкие бусинки пота по всему телу.
Светлый летний костюм из тонкой, но плотной ткани, был на нём хорош, однако рубаха сразу намокла от пота, и Борис Григорьевич пожалел о том, что, боясь летнего солнца, не надел майку. Она бы приняла на себя всю влагу, а так всем видна его мокрая спина и все поймут, что он взволнован.
Сообщив суду свои данные и выслушав предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний, Соков приготовился к самому неприятному для него в жизни моменту. Он не готов был рассказывать правду, и боялся, что она может раскрыться. Надежда была только на то, что до сих пор этого не произошло и что прокурор сам поможет ему. Волновали глаза Настеньки, но он старался в них не смотреть.
Прокурор задавал вопросы:
– Вы знакомы с подсудимой?
– Да, – ответил, не глядя на неё.
– Как часто вы с нею встречались?
– Один раз.
– Вы имеете в виду вечер, на который вас пригласил Попков Вадим?
– Да.
– Что вы можете рассказать об этой встрече и ваших отношениях с подсудимой?
– Почти ничего. Я увидел её, когда она пришла переводить встречу. Мы разговаривали, сидя за столом. Затем девушка почувствовала себя плохо, видимо от выпитого, и ушла с Вадимом в другую комнату. Аспиранты наши Валентина и Юрий ушли на другую вечеринку, а мы с Аль Саидом выпили ещё и тоже ушли. Вот и всё.
– Где находился в это время Вадим?
– Он был в другой комнате с…
Соков не знал, как назвать Настеньку и запнулся.
– С кем же он был?
– С подсудимой, – выдавил из себя Соков.
– Вы догадывались, чем они там занимаются?
– Предполагал.
– Чем же?
– Любовью.
– Вадим говорил вам когда-нибудь, как товарищу, о своих чувствах к подсудимой?
– Нет, никогда.
– Вам не показалось, что Вадим был влюблён в подсудимую?
– Нет. Разумеется, он пригласил её, но, как я понял, именно потому, что она прекрасно переводила. Этого у неё не отнимешь.
– Тогда почему же вы подумали, что в момент вашего ухода из квартиры, Вадим занимался с подсудимой любовью?
– Чем же они могли там так долго заниматься? Вадим же не железный. Девушек и секс он очень любил.
– Вы допускаете, что он насильно уложил подсудимую?
– Нет, не думаю. Ему никто не отказывал, зачем же насильничать?
– У меня нет больше вопросов.
Судья повернулась к адвокату, но вдруг услышала голос Настеньки:
– А могу я задать вопрос свидетелю?
– Конечно, подсудимая, спрашивайте, – ответила судья.
– Борис Григорьевич, почему вы, отвечая, на меня не смотрите? Вам стыдно?
Соков не ожидал этого. Недавно вытертый им носовым платком пот тут же появился снова, словно каплями дождя усыпав лоб и скатываясь к ямочкам щёк.
– Повернитесь ко мне, Борис Григорьевич, и посмотрите мне в глаза, – твёрдо потребовала Настенька.
– Пожалуйста, – проговорил сипло Соков, поворачиваясь к девушке и кривя рот в улыбке, – могу и посмотреть, какая проблема?
– А проблема вот в чём, – в тон вопросу ответила Настенька. – Зачем же вы обращались к врачам с вопросом, не заразились ли вы СПИДом, если не имели со мной дела? Вы хорошо знали, что первым меня насиловал Аль Саид, а после него пришли вы. Узнали потом, что Аль Саид болен СПИДом, испугались, что он заразил меня, а от меня и вас, потому и побежали проверяться. Ведь так?
– Чушь городите, чушь! – закричал Соков.
– Но вы же сами мне говорили об этом по телефону, предлагая организовать поездку за границу.
– Неправда это, – сказал уже спокойнее Соков, беря, наконец, себя в руки. Он понял, что срываться нельзя ни в коем случае. – Никакой справки на СПИД я не брал.
Тут вступил в разговор Пермяков:
– Прошу прощения, свидетель, но вот в моих руках копия вашего анализа крови, который вы брали почти год назад, когда узнали о том, что Аль Саид болен СПИДом. Чем вы это объясните? Вы имели сексуальный контакт с другими женщинами, у которых подозревали наличие СПИДа? Но должен вам сказать, что год назад в нашей стране вообще не был зарегистрирован ни один случай заболеваемости СПИДом. Вас не могли беспокоить другие женщины, если вы с ними и имели контакты.
– Это тоже чушь несусветная, – теперь уже совершенно спокойно ответил Соков. Неожиданность, которую ему приготовила своим вопросом Настенька, чуть не выбила его, но она же заставила его почувствовать опасность совсем близко и собрать все свои силы. – Не знаю, кто вам дал копию анализа. Интимность подобных вещей охраняется законом. Однако сообщаю вам, что брал анализ перед поездкой в США. Это обычная процедура для всех, кто едет за границу. Следовало бы знать.
– Мне это известно. Действительно вы брали справку для поездки в Америку. Но выдали вам её на неделю раньше той, что у меня в руках. Эта готовилась отдельно и в другом месте.
– Я хотел сделать дополнительный анализ, – не сдавался Соков.
– Пусть так, – умиротворённо согласился Пермяков и отложил справку. – Не будем трогать её до поры. У меня больше нет вопросов к свидетелю.
К огромному изумлению Настеньки следующей в зал заседаний пригласили её бывшего преподавателя английского языка в институте Кравцову. Зачем она здесь, что она может сказать в пользу прокурора, было совершенно непонятно.
Валентина Ивановна, всё такая же маленькая, какой видела её Настенька, подошла к трибунке, и судье, чей стол находился на возвышении, пришлось наклоняться вперёд, чтобы увидеть лицо сгорбленной женщины.
После обычного знакомства свидетельницы с порядком прокурор спросил:
– Вам знакома подсудимая?
Кравцова, проходя через зал, уже смотрела на Настеньку, не отрываясь. И, казалось, готова была кинуться к ней с объятиями, от которых удерживала какая-то нечеловеческая сила.
– Да, конечно, знакома, – сказала она так, будто было бы странно, если бы она её могла не знать. – Она была моей лучшей студенткой. Вы даже не представляете, как с нею прекрасно было работать. Я думаю, в ней скрывается большой талант и педагога и учёного. Если бы вы знали, какая она умница. И как жаль, что она бросила учёбу. Это такое несчастье. Я бы очень хотела…
Настенька сидела, краснея от стыда. Меньше всего она ожидала увидеть здесь своего любимого преподавателя, сыпавшую словами о своей прекрасной студентке, которые довольно грубо оборвал прокурор:
– Пожалуйста, отвечайте только на мои вопросы. Где вы встречались последний раз с подсудимой?
– В институте, когда она пришла сообщить, что больше не будет заниматься. Это был какой-то кошмар. Я до сих пор не могу забыть. Но она обязательно должна вернуться.
– Подождите, прошу вас, – опять нетерпеливо прервал женщину прокурор. – Я спрашиваю вас, когда вы её видели последний раз, а не в институте?
Тон Кравцовой вдруг превратился в наставительный:
– Извините, но я языковед и прекрасно понимаю поставленные мне вопросы. Не надо меня поправлять Вы спросили сначала, когда мы виделись, а это подразумевает, что мы видели друг друга. Так это произошло последний раз в институте, о чём я и стала рассказывать. Сейчас же вы спрашиваете, когда я видела Настеньку последний раз. Это совершенно другой вопрос.
– Хорошо, когда же это было, то, что вы называете другим вопросом?
– Я ещё раз прошу вас не поправлять меня. Я не школьница. Не я называю вопрос другим, а вы действительно поставили вопрос по-другому. Так вот отвечая на ваш другой вопрос, говорю вам, что, когда я видела Настеньку последний раз, не знаю.
Просидевший в напряжении больше половины дня зал при последних словах свидетельницы расхохотался неудержимым смехом, который охватил даже судебных заседателей и саму судью. Несколько минут невозможно было ничего услышать из-за громового хохота, пока сама судья не прекратила смеяться. Она вдруг поднялась с серьёзным лицом и потребовала тишины во избежание необходимости очистить зал.
– А что тут смешного? – возмутилась Кравцова. – Я действительно не помню, когда это было.
Кто-то в зале опять хихикнул, но суд уже шёл своим чередом.
– Скажите, где это было, и при каких обстоятельствах?
Только после последующего ответа стало ясно, чего хотел прокурор. Оказывается, Кравцова встречалась в гостинице Россия с делегацией преподавателей Оксфордского университета из Англии. Они сидели в холле на первом этаже, когда мимо прошла Настенька с тремя иностранцами. Этот момент и заинтересовал следователя, а затем и прокурора после того, как Настя сказала следователю, что стала мстить иностранцам, как виновникам заражения её СПИДом. Они хотели доказать, что Настя обыкновенная женщина лёгкого поведения, которой было всё равно, с кем и когда спать, если за это платят.
То, что свидетель вошла в перепалку с прокурором и вызвала, в конечном счёте, смех в зале практически свели на нет тщательно продуманный прокурором ход, на успех которого он очень рассчитывал. Тем не менее, он попытался исправить положение:
– Как вы думаете, с какой целью пришла подсудимая в гостиницу?
– Не знаю, я не могла спросить её, к сожалению.
Зал опять хохотнул, вспомнив предыдущее "не знаю". Судья строго подняла глаза. Кравцова продолжала:
– Но я думала, что она выполняла роль гида, что вполне естественно при её знании языков.
– Не помните ли, как она была одета в то время?
– Да помню. Её одежда тогда меня удивила. Очень уж раскованная. Но молодёжь сейчас такая смелая.
– А не кажется ли вам, что для проведения экскурсии, будучи серьёзной, девушка оделась бы строже? Может, у неё были другие интересы?
– Я как-то об этом не подумала. Но, действительно, она могла случайно встретить знакомых, которые хотели отдать ей фотографию. Такое часто бывало и со мной. Иностранцы очень любят фотографироваться и потом дарить фото с адресом.
– Но могла ведь подсудимая пойти в гостиницу, чтобы пофлиртовать с иностранцами и получить доллары.
– Бог с вами! Окститесь! – Взорвалась возмущением Кравцова.
Зал снова расхохотался, но судья была начеку и тут же ударила кулаком по столу:
– Немедленно прекратить смех! Тишина в суде!
Кравцова продолжила:
– Настенька не такой человек. И с нею было трое мужиков. Это же целое стадо.
В зале схватились за животы, чтобы не расхохотаться вслух. Прокурор махнул рукой, садясь совершенно расстроенным.
Потом были вызваны несколько драчунов, которые попали во время драки в комнату, где лежал истекавший кровью Вадим. Врач скорой помощи, увозивший Вадима из здания МГУ. Все они один за другим говорили точно то же, что было записано ранее в протоколе, составленном два года назад.
Свидетелей начал вызывать адвокат. Первым пришёл неожиданно для всех генерал. В военной форме, с орденами и медалями по-военному он красиво прошёл по проходу и отвечал так же чётко на вопросы, касавшиеся давнего прошлого, когда именно он, один из высоких руководителей Генерального штаба, будучи тогда в штатской одежде, оказался свидетелем неприятной сцены в ресторане "София", когда Настенька отхлестала ладонями Вадима. Этот именно генерал спас её от позорной расправы, которую собирался учинить администратор ресторана. Теперь генерал описал эту гнусную сцену, подчеркнув, что был восхищён девушкой, не побоявшейся отстоять честь своего славного дедушки.
Вопросов генералу не задавали. Его сменили подруги Настеньки Вика и Наташа. Они так расхваливали свою подругу, что ни у кого не вызывала сомнение их искренность, но они всё же были далеки от сути разбираемого вопроса. Их выступления нужны были адвокату для характеристики Настеньки. Они же подтвердили тот факт, что Вадим сам приставал к Настеньке долгое время, когда она упорно не хотела с ним знакомиться. Версии прокурора разваливались одна за другой.
Девушки называли подругу Настенькой. Попытки прокурора убедить судей в том, что Настенька вела двойную игру, избирая в одном случае имя Настя, а в другом Александра, чтобы только запутать следственные органы, явно не удалась. Все видели на суде Настеньку. Александрой она оставалась только для судей.
Наташа рассказала и о том, как Настя прибежала к ней в квартиру после встречи с Юрой и плакала, думая, что убила Вадима и что заболела СПИДом.
Сидевшая теперь в зале Кравцова, слушая рассказ Наташи, всплеснула руками:
– Вот почему она бросила учёбу. Бедная девочка! Какой ужас?
Видно было, что маленькая сгорбленная женщина готова была расплакаться, с трудом сдерживая слёзы платком, который она время от времени подносила к глазам.
Однако, не смотря на то, что даже свидетели обвинения практически все выступили в защиту Настеньки, как ни старался этого избежать прокурор, само по себе обвинение в убийстве оставалось, и мотив его продолжал быть не совсем понятным для судьи и народных заседателей.
Но вот адвокат приглашает свидетеля Крестьянкину. К столу подошла простая бедно одетая женщина в старом выцветшем платье до пят, из-под которого выглядывали большие стоптанные башмаки. Старческая голова покрыта седыми коротко остриженными волосами.
Судья спрашивала:
– Ваша фамилия.
– Крестьянкина я.
– Имя отчество.
– Анна Кирилловна. Но ты меня, милая, зови просто Кирилловна. Так мене усе зовуть.
Судья отговорила своё, что положено, и передала слово адвокату. Тот побарабанил пальцами по животику, затем достал из большого портфеля, стоявшего рядом с ним, целлофановый пакет и вынул из него какой-то старый, потемневший от времени, сложенный в несколько раз кусок материала, который, вероятно, когда-то был белого цвета.
– Скажите, пожалуйста, Анна Кирилловна…
– Сынок, да ты зови меня Кирилловна. Мене так лехше, – прервала его свидетельница, вызвав прыск смеха в зале.
– Хорошо, Кирилловна.
– О то добре. Я к отечеству не привычная.
– Ладно, Кирилловна. Вы знаете, что у меня в руках?
– А то нет? Я тебе сама эту штуку вынесла.
– Так расскажите, пожалуйста, суду, где и когда вы эту штуку нашли.
– Я табе ж сказывала, милай. Ото года два назад, у ту зиму у декабре, колы у нас Рождество неправославные празнують. Мы то попозднее собираемся. А те ране. На другой день я пишла снег счищать. Метелюга была ночью, ажно всё занесло. Гляжу якась холстина на кровельке моей прилипла. Прибрала ея. Но полоскать и стирать не стала.
Я честная, Евгенич. Мене все доверяють. Я три с половиной тыщи нашла соседкины, отдала ей и ни копейки не взяла. Она предлагала, а я не взяла. Зачем? У мене жизнь чижолая. Я у трёх работах работала. Ночью бульвар подметаю. У доме пионеров работаю.
– Кирилловна, – прервал разошедшуюся старушку адвокат, – вы совсем о простыне забыли. Та не, Евгенич, помню, як жешь. Там булы якись то буковки и пятна кровяные. Испужалась я. Ну, ненароком хтось потерял. Так я сховала у подпол, да забула. А тут ты шукаешь. Так я што? Раз кому надо, я и не стану удерживать. Мени чужого не надо. Жизня и так чижолая, что ни день.
– Так чего ж вы не отнесли её в милицию, если испугались? – спросил прокурор, вскакивая. Он смутно начинал понимать, к чему всё клонится.
– А того и не снесла, что испужалась. Ноне знашь как? – сам принесёшь, сам и отвечать будишь. Мене пужали ужо. Я при немцах у деревне жила. Так страшно было, но мене немец пускал. Я немного отбрешу по немецки, обыщут и пускають. А я две буханки хлеба за спиной несу. Других за деревню не пускали, а я проходила. Выхожу на сашу, два ведра картошки несу. Разрешали, только чищенную. Партизаны приходили, переживали у мене у подвали. Потом понадавали мене мидали. Ну, за што? За што, спрашиваю?
– Спасибо, Анна Кирилловна, – остановил её Пермяков.
– Та што спасибо? Мене дочка у Москву выташила, а сама незнамо куда с мужиком сгинула, внучку у мене оставила. Дай бог дитей, а дитям разум. Я жила в проходной комнате. Нехай бог миловает, ни с кем не ругалась. А Маринка мене не сотни, тыщи стоила. Но я не жалюсь.
– Спасибо, Анна Кирилловна, – ещё раз попытался остановить не в меру разговорившуюся женщину Пермяков. – Садитесь, пожалуйста. Потом мне расскажете остальное, – и он, взяв старушку под руку, отвёл к свободному стулу в переднем ряду. Возвратившись, продолжил:
–Уважаемые судьи. Перед вами женщина, которая сохранила у себя случайно найденную простыню, выброшенную подсудимой в форточку, о чём она и говорила.
Пермяков подошёл к столу и положил на него свёрток.
– Разверните его. В одном из углов вы найдёте штамп с чётко замеченными буквами МГУ, то есть Московский Государственный Университет, а рядом ещё одна заглавная буква "Д", что означает корпус "Д", в котором происходило рассматриваемое нами происшествие.
Это, товарищи заседатели, не просто простыня. Это документальный дневник, свидетельство преступления, которое было совершено по отношению к моей подзащитной. Разверните простыню.
Судья и заседатели взялись за концы старой материи, развернув её во всю ширину. На простыне явственно были видны пятна, напоминающие кровь. Но время, конечно, смягчила краски.
Адвокат продолжал:
– Трудно было найти именно эту простыню. Однако я поинтересовался погодой на ту ночь, узнал направление ветра, и, учитывая, что квартира с пирушкой была на восемнадцатом этаже, примерно рассчитал, на какое расстояние могло унести ветром такую простыню. Походил по тому району, пока не наткнулся на Анну Кирилловну, золотую женщину, всегда готовую помочь любому, кому нужна её помощь.
– Ну, и что вы собираетесь ею доказать? – спросил прокурор, подходя к простыне, чтобы профессионально рассмотреть пятна. – Это может быть какая угодно простыня. Таких в университете тысячи.
– Вообще-то их много. Тут я с вами согласен на сто процентов, – согласно закивал головой Пермяков. – Но такая, как эта, – одна единственная. Институтом судебно-медицинской экспертизы проведен анализ пятен. Анализ крови при идентификации совпал полностью с анализом крови моей подзащитной. Вот письменное заключение экспертов с подписями и печатью.
– Ну и что с того? – спросил прокурор. – Даже если это та самая простыня, о чём она может нам свидетельствовать?
– После того, как я убедился в подлинности пропавшей простыни, я попросил анализ и других пятен. Время не уничтожило всех следов. Прошу простить за интимные подробности, но другими пятнами оказались следы сперм трёх разных мужчин. Это значит, что моя подзащитная, если даже и не была уверена сама, тем не менее, говорила чистейшую правду о том, что была изнасилована тремя, а не одним человеком. Тем самым начисто опровергается предположение о том, что с нею был только Вадим. Ходом сегодняшнего рассмотрения дела опровергнуто предположение о том, что подзащитная сама напрашивалась на любовную связь в эту ночь. Стало быть, судить надо не её за убийство, если бы такое и случилось в порядке самообороны, а тех, кто её насиловал, а это уже совсем другая статья.
Речь адвоката вдруг прервалась поднявшейся со своего места бедной женщиной:
– Правильно, милай. За што девушку-то? Вон наш булгалтер в вытрезвиловку попал, тоже не думал. Э-э, милай, у руководстве люди нехорошие, нехорошие, я тебе говорю.
Председатель суда поднялась сама с места, чтобы остановить бабусю, но та уже села, грустно качая головой. Святая простота, никак не могла понять строгости учреждения, куда судьба неожиданно позволила ей попасть.
Адвокат погрозил пальцем Кирилловне и продолжил высказывать аргументы:
– Двое из насильников уже покоятся в земле. Спермы одного из них удалось идентифицировать, поскольку подробные анализы крови и прочие анализы сохранились в больнице, где он лежал до отъезда. Это спермы Аль Саида. Вот заключение экспертной комиссии.
Пермяков достал из портфеля другую справку и положил на стол, продолжая пояснять:
– Другие спермы будут идентифицированы, если сегодня суд вынесет соответствующее определение. Думаю, после этого станет понятным, почему гражданин Соков пошёл в поликлинику с анонимным запросом на предмет наличия у него вирусов СПИДа. Необходима будет эксгумация трупа Вадима, чтобы подтвердить и его участие в насилии, хотя это доказано и другими материалами следствия. Эксгумация нужна также для доказательства того, что Вадим умер не от падения головой на магнитофон, а от последующего падения на него нескольких тел дравшихся людей. Из материалов предыдущей экспертизы, сделанной сразу после смерти Вадима, следует, что он был жив ещё в машине скорой помощи, хотя до этого его тело толкали и давили тела дерущихся людей.
Зал зашевелился, зашептался одобрительно и радостно.
Председатель суда, посовещавшись на месте с заседателями, объявила перерыв в заседании до следующего дня.
Во вторник, столь же жаркий, как и предыдущий день, к трём часам в зале заседаний Гагаринского районного суда собралось так же много людей. Однако в три часа судья не появилась. Спустя пятнадцать минут, в зал вошла молоденькая девушка с каким-то испуганным выражением лица и попросила всех не волноваться, а подождать ещё немного, так как возникла непредвиденная задержка. Сидевший в зале прокурор вышел вместе с девушкой. Ещё полчаса никто ничего не знал, что и думать.
Наконец, послышалось долгожданное:
– Встать, суд идёт.
Все заняли свои места.
Судья окинула зал взглядом и объявила:
– В связи с новыми обстоятельствами, изложенными на вчерашнем заседании, а так же возникшими сегодня, суд в составе…
Дальше были названы имена судьи и заседателей.
– … принял решение признать подсудимую Болотину Александру Алексеевну, обвинявшуюся по статье сто второй уголовного кодекса РСФСР, полностью невиновной.
Зал взорвался аплодисментами. Настенька не выдержала. По щекам потекли слёзы. Но они полились из глаз и её мамы, сестры Верочки, сидевшей рядом с Леонидом Евгеньевичем Татьяны Евгеньевны, так эмоционально первой на суде выступившей в защиту Настеньки. Глядя на них, заплакали от радости и другие женщины. Но судья мрачно подняла руку, призывая к вниманию.
– Я должна сообщить, что главным в принятии сегодняшнего решения оказалась невозможность, да теперь и ненужность, проведения одной из экспертиз, которую предложила вчера защита. Дело в том, что вчерашний свидетель, которого мы собирались привлечь сегодня к суду в связи с новыми обстоятельствами по обвинению в изнасиловании, сегодня покончил собой.
Зал ахнул и замер. Судья продолжала:
– Он оставил предсмертную записку, предназначенную суду, которую я довожу до вашего сведения. – Судья развернула лист бумаги, ярко забелевший на чёрном фоне судейской мантии, и прочитала:
– Уважаемый суд, дорогие люди! Уходя из этой жизни в полном сознании и совершенно добровольно, я вынужден признать, что действительно я, Вадим и Аль Саид совершили гнусный поступок, изнасиловав замечательную девушку и испортив ей жизнь. Двое из нас, подлецов, уже поплатились за это своими жизнями. Вчера я понял всю несправедливость моего пребывания на этой земле и тоже ухожу. Дорогая Настенька, прости, если можешь. Простите, люди.
Я не оправдал доверия своих родителей и жены, которая абсолютно справедливо выгнала меня из дома. Она подсказала мне правильный выход. Я не виню её. Спасибо и прости, милая. Простите, мама и папа. Жить с таким тяжким грузом на душе мне будет не под силу. Простите. Пятого июля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Борис Соков.
В зале стояла мёртвая тишина.
– Болотина Александра Алексеевна, вы свободны. Все свободны, товарищи.
Зал встал. Судья и заседатели вышли. Суд завершился новой трагедией.
Ещё вчера он сидел здесь в этом зале – Соков, которого все на работе почтительно называли Борисом Григорьевичем. После суда, не глядя на Настеньку и её родных в третьем ряду, не видя вообще никого, он вышел, забрался в свою волгу, стоявшую недалеко от подъезда, и долго не мог решиться включить зажигание. Он не знал, куда ехать.
В памяти всплыли голубые глаза удивительно красивой Настеньки, спрашивающей "Вам стыдно?" Зачем она так спросила? Зачем потребовала смотреть в глаза? Это невыносимее всего.
Ему было не просто стыдно. Он почувствовал боль в сердце от сознания того, что никогда больше не увидит эту девушку смеющейся ему, как тогда за столом, никогда не прижмётся к её груди, так взволновавшей его в ту самую ночь. Могло же быть всё иначе. Могла она поехать с ним в любую страну секретаршей или переводчицей. И могла бы согласиться на его ухаживания и доставлять радость сама, без насилия. Могло быть так? Конечно. Но теперь не может.
Теперь вообще жизнь перевернётся. Завтра, как сказал адвокат, будет другая статья. Статья против Сокова. Разумеется. Что проверять его спермы, когда он и так знает, что был с Настенькой? Докажут мгновенно, и тюрьма обеспечена. Вся жизнь насмарку. И будет ли это жизнью?
Соков завёл мотор и долго ездил по улицам, останавливаясь перед многочисленными светофорами, медленно стартуя на зелёный свет.
Квартира его находилась в большом кирпичном доме в центре Москвы, почти у самого здания министерства иностранных дел. Поставив машину в гараж, аккуратно всё закрыв на засовы и замки, Соков с тяжёлым сердцем поднимался в лифте, вставлял ключ в дверной замок. Войдя в прихожую, увидел в дверях комнаты разъярённую, как фурия, жену. Ей, конечно, уже позвонили и всё рассказали.
– И ты осмелился ещё прийти? Убирайся к чёртовой матери! Что б духу твоего здесь не было!
Она кричала что-то ещё, но Соков уже повернулся и вышел. Она была права. Кому он теперь нужен? Всю ночь ходил по улицам, прощаясь с Москвой и жизнью столицы. Решение было принято.
Чуть ли не самым первым в это утро он поднялся на двадцать второй этаж министерства, зашёл в свой кабинет, достал из шкафа бутылку коньяка, выпил две рюмки подряд, не закусывая, чтобы опьянеть, и сел писать письмо. Закончив, почувствовал, что голова по прежнему не затуманена, выпил ещё две рюмки кряду, подошёл к окну, распахнул, забрался на подоконник и, не медля ни секунды, выпрыгнул, кончая со всеми неприятностями. Ему говорили, что прыгающий с высоты, теряет сознание от страха сразу. Возможно, так и было.
ПУШКИНСКИЙ ПЯТАЧОК
Настенька и Евгений Николаевич волею судьбы объединили свои усилия в совместной работе в музее Николая Островского с одной лишь разницей, что она оставалась экскурсоводом, а Инзубова вскоре перевели на должность заведующего мемориалом, что вменяло в его обязанность сохранять неизменность собственно квартиры, в которой жил некогда писатель. Помимо этих двух комнат и маленького коридорчика в музее был большой зал и ещё две комнаты на том же втором этаже, зал на третьем этаже, библиотека, комнаты хранения фондов, кабинеты директора, заместителей, экспозиционного отдела, заведующей отделом пропаганды, в который и входили экскурсоводы.