Иван Андреевич Бондарь, секретарь горкома по пропаганде, стал что-то объяснять, но был прерван коротко:
– Так вы устройте его на работу, куда он хочет, а не бросайте.
Женя мечтал быть переводчиком и на следующий день приступил к этой должности в институте "Магарач". Так закончился очередной эпизод, связанный с набережной. Тогда Женя ещё раз убедился в том, что в партии бывают разные люди, как и везде: одни понимают что-то лучше, другие хуже, одни живут для людей, другие работают за зарплату. Но рассказывать обо всём этом можно было очень много и долго. Настеньке, как новому человеку, нужна была экскурсия. Её он и стал вести.
– Не буду задерживать ваше внимание, Настя, на происхождении слова Ялта. Легенда довольно короткая. Как-то греческие моряки попали в шторм и совсембыло отчаялись спастись, как увидели берег и закричали радостно "Ялос! Ялос!", что в переводе с греческого и означает слово "берег". Так и назвали местечко Ялос. Именно это название впоследствии трансформировалось другими народами в Ялту. Впрочем, наш город называли некогда и Ялитой, и Джалитой.
– Джалита! – Восхитилась Настенька. – Какое музыкальное слово. Надо его запомнить для себя. В нём что-то есть.
– Ну-ну, запоминай, – и улыбка скользнула по губам рассказчика. – А вообще древнейшими людьми, населявшим здешние места, были тавры, по имени которых была названа позднее Таврическая губерния, включавшая в себя не только Крым, но и часть нынешней Херсонской области, хотя сами тавры жили только на южном берегу Крыма. Это были относительно замкнутые племена, которые обычно с приближением вражеских кораблей уходили в горы и прятались в пещерах. О приближении опасности они оповещали жителей кострами, которые разжигали на трёх горах выступающих в море. Например, если первый костёр загорался на горе Кошка, что в районе Симеиза, то его сразу замечали сторожевые на Медведь горе возле Гурзуфа и оживляли огнём своё кострище, которое хорошо было видно с горы Кастель, с которой тут же поднимался дым нового костра. Так население всего побережья от Симеиза до Алушты узнавало о приближении врагов и либо уходило, как я сказал, в горы либо вооружалось и готовилось к отражению нападения.
Между прочим, остатки древних кострищ до сих пор находятся на этих сторожевых горах.
В те времена, полагаю, никакой набережной на том месте, по которому мы идём, не было, а тянулась какая-нибудь тропка в густом можжевеловом лесу. Шли века, а с ними различные завоеватели типа греков, турок, татар. И хотя русские пришли в Крым более двух столетий назад при Екатерине Великой, Ялта, как город, появилась совсем недавно, всего сто пятьдесят лет назад, то есть в тысяча восемьсот тридцать восьмом году. В этом году отмечаем юбилей. Именно тогда ей был присвоен статус города, хотя уже в то время здесь процветал с восемьсот двенадцатого года знаменитый сегодня Никитский ботанический сад, одним из отделений которого была школа виноделов в урочище Магарач, из которого вырос наш головной сегодня в стране всесоюзный научно-исследовательский институт виноделия и виноградарства "Магарач", тогда работал ныне широко известный институт климатологии имени Сеченова. В те времена богатые люди из больших городов России приезжали сюда лечиться воздухом. Вот когда и появляется набережная, по которой гуляли самые знаменитые люди своего времени.
Не знаю насчёт Пушкина, ибо он упоминал лишь Гурзуф, который находится с одной стороны Ялты да Чёртову лестницу, подниматься по которой ему доводилось, держась за хвост осла. Но она по другую сторону от города, так что Ялту он, разумеется, видел. А вот кто из писателей действительно прославил наш город своим присутствием, так это Антон Павлович Чехов. Тогда по набережной гуляли весьма знатные особы, расфуфыренные роскошными нарядами и изредка проезжали пролётки, управляемые местными татарами.
Городок был совсем маленьким по сравнению с сегодняшними размахами. Кстати все изменения произошли в основном за последние лет тридцать. Послевоенная набережная, какой я её помню с детства, очевидно, мало чем отличалась от чеховской, по которой прохаживались Толстой, Шаляпин, Горький, Есенин…
– Как, Серёжа тоже здесь был? – При этих словах глаза Настеньки порхнули ресницами, широко раскрывшись от изумления. – Этого я не знала.
Евгений Николаевич улыбнулся.
– Любопытно, что ты назвала Есенина по имени, как своего близкого.
– Да, я его иначе и не представляю. Очень люблю его стихи.
– Тут мы с тобой явно сошлись во вкусах. Я даже написал строки ему с такими словами. Вот послушай:
Мы с тобой родные,
мы с тобой друзья…
Серёжа, ты – Россия,
часть России – я.
В дальней дымной дали,
смяв страданий куст,
Серёжа, ты скандалил
восторженностью чувств.
В угаре опьянения,
что больше, не поймёшь,
вино или поэзия
тебя бросали в дрожь.
Вьются продолжения
из кружащей прялки,
а тебя, Есенина,
выкружило в парки,
выплакало в рощи
под берёзы тени.
Родина хорошая
у тебя, Есенин.
Не испортить только бы,
в горе не завыть,
научиться б Родину
так, как ты, любить.
– Не слабо, – послышался сзади голос Володи. – Этого мне Женя не читал.
– Володенька, – укоризненно воскликнула Настя, – во-первых, не подслушивай, а во-вторых, не перебивай наш разговор. Тебе хорошо, ты с Евгением Николаевичем каждый день можешь встречаться, а я, может, впервые с таким человеком разговариваю.
– Больше не буду. Мы тогда с вашего позволения тихонько попоем – и, вскинув гитару на грудь, он запел романс "Милая", который был тут же подхвачен двумя дружными голосами девушек.
Солнце уже почти касалось горы Магоби, готовясь на покой. Эта гора для ялтинцев имела особый смысл. На неё часто поглядывают, чтобы определить погоду на ближайшее время, давно приметив, что если Магоби покрылось шапкой облаков, то не миновать дождя в городе и, стало быть, следует брать зонтик или спешить домой. Сегодня Магоби встречала солнце, упираясь лесной ершистой головой в чистое небо, и потому погода и вечером обещала быть хорошей. Море дохнуло бодрящим озоном. Трое пели романс. Евгений Николаевич продолжал рассказ о набережной.
– Да бывал здесь и Есенин, человек любивший Россию, я бы сказал, каждой стрункой своей души, каждой клеточкой организма. Между прочим, здесь жила и прекрасная украинская поэтесса Леся Украинка, которую я обожаю. Интересно, что в ранние годы она была гувернанткой впоследствии известного нашего винодела Охременко, гордости института "Магарач".
– Она писала на украинском?
– Естественно.
– А вы знаете украинский?
– Представь себе да, и очень люблю этот красивый поэтичный певучий язык. Правда, я никогда не учил украинский в школе. Ведь Крым, как ты, может быть, знаешь, стал русским со времён Екатерины, и только в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году Хрущёв сделал жест и подарил его Украине. Для нас, местных жителей, это значения почти никакого не имело. Нас интересовало только, будет ли лучше или хуже снабжение продуктами питания. Однако позже стали появляться в некоторых местах надписи на украинском языке. Кому-то очень хотелось привить украинский язык. Но насильно такие вещи не делаются.
Помню, как шли по набережной и неожиданно прочитали над знакомой парикмахерской слово пекарня и не поняли в чём дело, так как никакой пекарни там не было. Но потом внимательнее прочитали и поняли, что это написано не пекарня, а перукарня, что в переводе с украинского и означает парикмахерская. Мы долго хохотали и всем рассказывали, что на набережной появилась пекарня. Естественно, кто не хотел, так и не выучил украинский язык до сих пор. Ну а я учил сам по песням и нескольким книгам, которые решил прочитать, чтобы познакомиться с языком. Этот период набережной я хорошо помню.
В те годы она ещё была узкой. Нижней набережной, которую ты сейчас видишь у самого моря, тогда ещё не было. Волны во время шторма, ударяясь о парапет, поднимались высоко и накрывали собой всё пространство, покрытое асфальтом, доставая даже дорожку за кустами тамариска.
– А что это такое – тамариск?
– Да вон зелёные кусты, словно ограда тянутся. Вообще-то ботаники называют его гребенщик, а на латинском – тамарикс. Но многие называют тамариск, что тоже правильно. Это тропическое растение, и, наверное, единственное не боящееся солёных брызг моря. Я мальчишкой любил в шторм идти у самого парапета с уверенностью, что меня море знает и накрывать волнами не станет. Действительно получалось иногда так, что волны опрокидывались то впереди, то сзади. Естественно нужно было следить за ними и то ускорять шаг, то задерживать, чтобы не попасть впросак и не намокнуть. А отдыхающие, те любили специально подбегать поближе к морю и потом с весёлым визгом убегать от несущейся тучи брызг. Радость невероятная. Люди любят яркие ощущения. Они в жизни, как острая приправа к вкусной пище.
Но это же наше прекрасное море, постоянно облизывая языками берега, подмывало набережную, и асфальт её частенько проваливался. Тогда в место нарушения порядка через несколько дней подвозили песок, щебень и участок асфальтировали заново. Летом появлялась другая проблема – асфальт плавился на солнце, и бывало так, что обувь утопала в нём, оставляя следы, или даже прилипала. Сейчас покрытие более прочное.
Время крыльями своего прогресса касается всего, но не всегда меняет обстановку в лучшую сторону. Это печально. Я, например, помню, как на набережной играл бесплатно для всех духовой оркестр. В Приморский парк мы приходили всей семьёй послушать симфоническую музыку. Поющие симфонии Чайковского просачивались между экзотическими деревьями, окутывая их вместе с наступающей темнотой и наполняя парк восхитительной гармонией звуков, которые счастливо создавал не только каждый инструмент слаженного оркестра, но и море, вторившее ему тоже бесплатно ритмичными ударами волн. Можно было стоять рядом с музыкантами, говорить с ними, спрашивать, как называется их инструмент. Многих исполнителей мы знали в лицо. Теперь ходим по абонементам в театр. Оркестр стал значительно больше и давно знаменит благодаря чудесному дирижёру Гуляницкому, знакомство с которым для меня большая честь. И всё-таки с грустью вспоминается то старое время бесплатных публичных выступлений.
Само отношение ко всему вокруг было несколько иным, семейным каким-то. Когда мы учились в школе, то опасались вечером оказаться на набережной без родителей. Хорошо было известно во всех школах, что, если секретарь горкома комсомола Валентина Макарова увидит кого-нибудь на ней вечером, то обязательно узнает из какой школы и влетит позднему гуляке по первое число.
Когда достигли мы призывного возраста и нас поставили на учёт в военкомате, то о коменданте города Шурыгине многие мальчишки знали по танцплощадке, что была здесь же на набережной возле клуба Первого Мая, откуда майор собственноручно вышвыривал хулиганивших парней, грозя направить их сразу же после школы в штрафной батальон или же служить в такую глухомань, где танцы будут только сниться. Никакой демократией тут, конечно, не пахло, но и секретаря Макарову, и военкома Шурыгина молодёжь уважала, хоть и побаивалась. Да и порядок в городе был. Гулять ночами по городу никому не было страшно.
Днём по всей набережной сидели продавщицы газированной воды с примитивными устройствами, состоящими из газового баллона, подключённого к обычному водопроводу и двумя стеклянными цилиндрами с фруктовыми сиропами. В нескольких местах стояли настоящие дубовые бочки с сухим или креплёным вином. Люди пили, но пьяные встречались редко, и их сразу забирала милиция. Если кто и напивался обычно до потери сознания, так это моряки с иностранных кораблей. Непривычное для них обилие вина и его дешевизна быстро выводила мореплавателей из состояния равновесия.
Позже вместо продавщиц газировки появились автоматы, дубовые бочки заменили металлическими, стали продавать не вино, а квас и пиво, которое тоже теперь в автоматах.
Техника, конечно, дело хорошее, но она убрала с набережной что-то живое, её душу. Прежде, гуляя по набережной, обязательно подходили к знакомой тётушке с весами проверить вес, в жару обязательно попьёшь водички с сиропом у другой знакомой, с которой перекинешься несколькими словами о городских новостях, купишь у мороженщицы давно теперь забытое всеми маленькое мороженое колесиком, зажатое между двумя круглыми вафельными пластинками, или у другой лотошницы возьмёшь пушистую сахарную вату, тающую во рту. Покупая пирожное, мама всегда спрашивала, где оно приготовлено, предпочитая брать только сделанное в кафе "Волна", так как считала, что там готовят самые вкусные кондитерские изделия.
По всей набережной когда-то стояли столбы с висящими колокольчиками громкоговорителей, у которых временами собирались толпы любителей футбола, когда матчи комментировал знаменитый в то время Вадим Синявский. Здесь тоже незнакомые люди делались сразу же друзьями.
Много раз на набережной менялись фонарные столбы. Лампы то висели грибками в ожидании, когда их побьют хулиганистые мальчишки, то горделиво возвышались тюльпанообразными плафонами, а то засветились не так давно более дешёвыми неоновыми лучами. Наступление прогресса, а в каких-то вопросах и регресса, легко наблюдалось именно здесь на набережной. Ведь вот мы идём сейчас по верхней набережной, которая была единственной, а теперь внизу ещё одна, ничуть не уже этой. И волны в штормовую погоду нижнюю заливают, а сюда наверх почти не достают. И провалиться сквозь Землю теперь никто не опасается. Асфальт в летнее время перестал плавиться как в былые времена, когда в сильную жару сандалии прилипали к дороге, а женские каблуки часто ломались, проваливаясь в размягчившееся покрытие. Плюс прогрессу. Там, где сейчас причалы для катеров, которых летом видимо-невидимо, и там, где поставлен американский автодром, карусели и прочие развлечения, раньше находились мастерские порта, куда мне ещё доводилось ходить с классом на знакомство с профессией токаря. Ну а сейчас центр развлечений для отдыхающих, впрочем, и для местных жителей. Магазины стали более яркими. Витрины красивее. Ура прогрессу! Но вот деталь.
Долгое время центральный книжный магазин находился посреди набережной. В него заходили практически все, поскольку, идя за продуктами, покупатели обязательно шли в гастроном и магазин "Колбасы", между которыми красовалась надпись "Книги", миновать который было невозможно. Выходя за пищей для живота, почти невольно брали и пищу для головы. На улице Морской, что спускается прямо в центр набережной, был магазин подписных изданий. Чуть в стороне, а уже меньше людей туда попадало, но всё же шли и туда. Любопытно, что интересные книги больше одного или двух дней на прилавках не задерживались – расхватывались мгновенно. Казалось бы, зарплаты у людей небольшие, но читать любили все и могли не купить больше колбасы, но книгу покупали.
Сейчас как-то уходит эта привычка. Стали больше думать о пище. Правда, гоняются сейчас за политическими сенсациями. Самыми интересными кажутся книги тех писателей, которых раньше запрещали или просто не печатали. И не потому, что содержание захватывает дух талантом – его часто как раз в этих книгах нет – а потому, что, раз запрещали, значит против сегодняшних правил и потому любопытно. Читал я Солженицина, Дудинцева, Гроссмана, Платонова и в восторг от прочитанного не приходил.
Интересные книги хороших писателей начали печатать, но продают их теперь спекулянты по такой цене, что, если купишь, то не только без колбасы, но и без хлеба останешься, а это уже совсем тяжело. Хотя с колбасой теперь проблема. Её в Ялте почти нет, как нет теперь и магазина с названием "Колбасы". Сначала исчезла колбаса, а в бывшем специализированном магазине продавали всё что угодно, кроме самой колбасы. И вот вместо того, чтобы снова наладить выпуск колбасы, убрали магазин. Ну, очень смешно. Дома колбаса у всех есть, только достают её разными путями: в длинных очередях, через знакомых, из-под прилавка. Так или иначе, но все с колбасой. Стало быть, её можно было бы продавать и обычным путём, но кому-то очень не хочется, чтобы с торговлей был порядок как прежде. Вот и мучаемся, проклиная всех и вся.
Помню, как по выходным дням вся набережная пестрела книжными столиками, за которыми стояли школьники и комсомольцы разных предприятий. Это называлось воскресным книжным базаром. Тогда книги несли в массы, и считалось важным выложить всё, что есть перед покупателем. Почему этим занимались комсомольцы? Потому, что это была пропаганда идей. Не торговля, а пропаганда, то есть воспитание. Никто не заставлял покупать, но предлагалось, рекламировалось ради идеи воспитания. Кстати, базары эти проводились комсомольцами бесплатно.
Сейчас тоже молодёжь появляется с книгами, но не ради пропаганды идей, а ради собственного заработка путём спекуляции. То есть они скупают за свои деньги на складе самые ходовые книги, а потом продают втридорога. Не понимаю, почему это стали разрешать. Такое изменение прогрессом я никак не могу назвать.
Шёл как-то поздно ночью по набережной то ли со свидания, то ли ещё откуда-то. Я ещё не женатым был, молодым. Останавливает меня пожилой мужчина. Сели на скамеечке поговорить. Его интересовало кто я, да почему так поздно. Видимо он в милиции работал. Долго говорили на разные темы. Говорили и зачем живём на земле, и что плохого и хорошего в жизни, кто в чём виноват. Мило так побеседовали, и пошёл я спать. Ничего особенного не случилось, а помню я этот ночной разговор, помню, что хотелось человеку не просто остановить меня от нечего делать, а обеспокоен он был и судьбой города, чтоб не оказался я вором, причинившем кому-то вред, и потом моей собственной, посоветовав не ходить так поздно и не быть слишком резким в суждениях.
А недавно была другая встреча. Вижу небольшой кружок людей вокруг одного проповедника. Подошёл и слушаю его. Он объясняет собравшимся, что надо верить в бога и как бог любит людей. Стал я задавать ему вопросы и такой у нас состоялся диалог, который все внимательно слушали:
– Скажите, – спрашиваю, – как вы думаете, бог всемогущ?
– Да. Он всё может.
– Он добр?
– Да, конечно. Он всех любит.
– Тогда почему он позволяет людям страдать?
– Он даёт человеку выбор. Человек сам должен решить, что он хочет: быть праведником на земле или преступником. Потом ему всё воздастся за хорошее и за грехи.
– А вы видели кого-нибудь, кто бы хотел страдать? Вы знаете кого-нибудь, кто хотел бы, чтобы его убили, ограбили или изнасиловали? Разве человек сам выбирает себе тяжёлую судьбу, чтобы потом на небесах быть в раю? Горе ему приносят насильно. Почему же бог не остановит убийства, если он всё может? Почему он не вложит в голову каждого только добрые мысли, если это ему ничего не стоит? Тогда бы все жили счастливо здесь на земле, а не только в раю после смерти. Сказать, почему он этого не делает?
– Ну почему же?
– Да потому только, что его нет вовсе. Вот почему люди на земле должны сами решать, как бороться с несчастьями, как воспитывать людей хорошими, а не бандитами, люди сами должны создавать свою судьбу, а не уповать на несуществующего бога.
Некоторые люди из кружка слушателей пытались остановить меня, но проповедник думал, что сможет сам меня положить на лопатки своей философией и прерывал их. Однако после этих слов он спросил:
– А вы кто по профессии?
– Не стал я говорить, что работаю переводчиком и редактором, а ответил просто:
– Журналист.
– Тогда понятно.
Ушёл я довольный тем, что хоть как-то смог воспрепятствовать запихиванию в мозги людей чепухи. Часто вспоминаю обе эти встречи на набережной, только первую с удовольствием, а вторую с удивлением: никогда прежде не могли позволить какому-то типу говорить на набережной людям всё, что взбредёт в голову. Не знаю, может это и называется демократией, когда кто что хочет, то и делает, но мне такая постановка вопроса не нравится.
Пришёл мне сейчас на ум один интересный английский анекдот по поводу демократии. Капиталистическая страна Великобритания. Там, казалось бы, самая что ни на и есть их демократия. Но вот что они сами о себе говорят.
В Лондоне есть одно место, где люди приходят поговорить и отвести душу в беседе с друзьями. Тут разрешается вслух поливать грязью и ругать кого угодно. Однако есть маленький запрет – нельзя критиковать королеву.
И вот один оратор начал вдруг говорить во всеуслышанье: “Королева дура. Королева дура".
К нему немедленно подходит полицейский, кладёт на плечо руку и приказывает пройти в участок.
– В чём дело? – спрашивает удивлённо оратор.
– Вы оскорбили честь королевы.
– Так я не о нашей королеве говорил. Я имел в виду датскую.
– Э, нет, – ответил полицейский. – Если дура, то это наша. Пройдёмте.
Смешно, не так ли? Но вот и у них демократия не полная всё-таки. На самом деле, конечно, настоящей демократии практически нигде нет и быть пока не может, так как любое государство есть аппарат насилия, защищающий силой свои устои, свои правила жизни. Когда все жители государства будут воспитаны в едином духе и будут счастливы, живя по единым законам, тогда государство, как аппарат насилия просто отпадёт. Но это теория. Я в неё верю, хотя осуществление очень далеко, тем более что сейчас, мне думается, мы поворачиваем в обратную сторону.
– Евгений Николаевич, – послышался сзади голос Володи, – может, и мы сейчас повернём назад? Откровенно говоря, уже есть хочется. Где ты нас собираешься потчевать сегодня?
– Вопрос своевременный, не только потому, что проголодались, но и потому, что мы подошли к знаменитой, известной далеко за пределами нашей страны гостинице Ореанда. Всё уже продумано. Хочу заметить для нашей гостьи, что это здание недавно перестроено с целью воссоздания точной дореволюционной копии внешнего вида, тогда как внутреннее содержание соответствует лучшим мировым стандартам настоящего времени.
– А нас пустят? – Испуганно спросила Таня побольше. – Это же интурист.
– С Евгением Николаевичем, – заметил Володя, – думаю эти вопросы лишние. Его знают везде.
– Дело не только в том, что меня знают, но и в том, что сейчас февраль, отдыхающих меньше, да и не так ещё поздно. Столиков много свободных. Пошли.
ПРОБЛЕМА МЕСТНОГО ХАРАКТЕРА
Дорогой, разлюбезный, терпеливейший из читателей строк, скользящих из-под пера на всеобщее обозрение. Впрочем, всем известно, что пером давно никто не пишет книги. Разве что расписываются кое-где золотыми китайскими перьевыми ручками да всемирно известными Паркерами. Писать большой труд в копилку истории стало легче шариковыми ручками, но и те уже уходят в небытие. Я, например, изливаю свои мысли на компьютере, экономя время и бумагу. Но не это сейчас главное.
Конечно, можно было бы теперь подробно описывать сцены в ресторане, куда зашли наши молодые люди отметить успешное выступление самодеятельного ансамбля. Я бы с удовольствием описал заказанное меню, состоявшее из салата Столичный, красной рыбы, сыра, колбаски и котлет по-киевски. Кстати, очень рекомендую попробовать. Но, заказав их, не торопитесь хватать за куриную ножку и тут же откусывать аппетитную на вид пузатенькую котлету. Она полна замечательного мясного сока, который может неожиданно выплеснуться на стол или, чего хуже, на колени соседки. Откусывать следует осторожно, не выливая мимо содержимое, которое между тем очень приятно на вкус.
Да, так я не буду теперь же описывать эти вкусности и то, как неопытной в ресторанном отношении молодежи принесли вдруг миски с водой, которую кто-то собирался даже выпить, не догадавшись сначала, что это лишь для полоскания пальцев рук, испачканных жиром замечательных котлет. Но официант деликатно объяснил назначение воды и предложил незамедлительно полотенца для вытирания помытых рук.
Я не стану всего этого описывать, ибо прекрасно понимаю, что читатель с нетерпением ждёт информации кто же кого убил в лесу и почему, что произошло дальше и кто наказан, получил ли Володя новое удостоверение и так далее.
Ну да, детективный сюжет требует темпа, и он был в этом деле.
Уже на следующий день, то есть во вторник, жители Ялты получили свежий номер местной газеты "Советский Крым", в которой на одной странице была напечатана статья Татьяны Барской о фестивале самодеятельных коллективов, где успешно выступил ансамбль института "Магарач", который, хоть и не занял первого места, очевидно, по причине старомодности, но вызвал, тем не менее, большой интерес и любовь к себе всего зала. Рядом была помещена фотография трио в фойе клуба.
А на другой странице этого же номера газеты почти незаметно для читателя под рубрикой "В Ялтинском горкоме компартии Украины" расположилось сообщение следующего содержания:
"Воскресным днём 8 февраля в заповедном лесу, близ домика лесника, раздался негромкий выстрел. Для директора Ялтинского завода пивобезалкогольных напитков Боровкова он оказался роковым.
Утром того дня начальник Ялтинского коммунального авто-предприятия Громейкин, водитель этого же предприятия Розанов и Боровков отправились на служебном автомобиле на отстрел серых ворон, имея при себе охотничьи ружья и соответствующее разрешение. Объехав дозволенные для отстрела места, они беспрепятственно миновали шлагбаум и оказались на территории Ялтинского горно-лесного государственного заповедника.
Не вдаваясь в подробности, отметим, что Боровков и Розанов, прихватив заряженные ружья, удалились в угодья заповедника. Возглавлявший группу Громейкин даже не попытался воспрепятствовать этой противозаконной акции.
Согласно показаниям свидетелей, вернувшись и пытаясь поставить ружьё через переднюю дверь машины, Боровков неосторожным движением разрядил его и был смертельно ранен последовавшим выстрелом.
За несколько минут до этого к месту происшествия подъехали председатель Ялтинского горисполкома Овечкин, его заместители Подаревич и Котовец.
После трагического выстрела пострадавший был доставлен в реанимационное отделение городской больницы, где на следующий день скончался".
Ах, читатель-читатель, сколько же подобных историй знаем мы на Руси? Сколько невинных людей погибло то ли от случайного выстрела развлекающихся в лесу начальников, то ли под колёсами несущихся без правил и ограничений скорости машин сильных мира сего, то ли от грозных окриков партийных и государственных руководителей, когда сердца подчинённых не выдерживали страха и прекращали неожиданно биться. То, что подобное происходило в случаях не с начальниками или не с коммунистами, как правило, никем не учитывается. Простые люди за подобные оплошности или преступления просто попадают в суд, где обсуждаются лишь детали трагедий. Что же касается начальников, да ещё коммунистов – тут дело другое. Их все видят, их олицетворяют с системой, а потому и спрос с них другой.
Только вот что я вам скажу. Да, позволяли себе некоторые коммунисты закрывать глаза на грехи руководителей, позволяли пользоваться властью, превышая данные партией полномочия, но было ли это болезнью коммунистической системы или болезнью человечества, от которой и коммунисты не смогли избавиться? Не встречалось ли нам то же самое на барских охотах царской Руси, не случаются ли те же эпизоды в любой стране капиталистического мира, где верх в судебных процессах одерживает не тот, кто прав, а тот, кто больше заплатит?
Не известно ли нам хорошо выражение: "Власть портит человека"? Ой, как редко кому удаётся пройти неиспорченным сквозь огонь, воду и главное – медные трубы славы и почёта. От руководителей коммунистов быть неподкупными, справедливыми и честными требовал их устав. Если он не выполнялся кем-нибудь, следовало человека гнать из партии. Это и делалось, однако не всегда, в чём и состояла, мне кажется, главная трагедия. И всё же именно к коммунистам люди обращались за бескорыстной помощью, именно от них всегда ждали порядочности и, если её не обнаруживали в ком-то, с горечью говорили: Нет, это не коммунист, а барахло какое-то.
А от какой ещё категории или от какого класса людей простой человек может ожидать поддержку? Ну, обратится он к бизнесмену и спросит, зачем тот спекулирует и обворовывает. А тот ответит, что на то он и бизнесмен, тем он и зарабатывает, тем и живёт, что сам тратит меньше, а получает от других больше.
Возмутится кто-то другой по поводу того, что капиталист выбрасывает рабочих со своего предприятия, ни мало не заботясь о том, куда те денутся сами да ещё с семьями. А он ответит: “Да на том стоим. Нам главное своё удержать, а не вас от голода спасать".
О, читатель возражает и он прав. Умный капиталист так не скажет. Он станет толково объяснять, что ради развития страны, ради прогресса, в котором слабым не место, ради блага всего народа, кого-то надо и увольнять. Им – уволенным будет плохо, зато всем остальным будет хорошо.
И ведь не пожалуешься никому, поскольку вся система капитализма такова. Но это я опять так, а про по. Рассказ мой, кажется, о другом.
Утром следующего дня, когда все жители Ялты уже успели развернуть газету "Советский Крым" и кто в курилках, кто за рабочими столами активно обсуждали подробности случая в лесу, в Москве на Старой площади в одном из старинных зданий, занимаемых Центральным Комитетом коммунистической партии, происходила встреча отца Володи – Трифона Семёновича с его партийным товарищем и большим партийным руководителем Григорием Ильичом.
– Я почти всё выяснил, Трифон Семёнович. Кстати, спасибо за звонок. В Крымском обкоме, по-моему, обалдели оттого, что я уже знаю о случившемся. Но я только спросил пока, что у них произошло без ссылки на твою информацию.
– Можно было и сослаться.
– Да нельзя сразу. Пусть сами немного поработают. И вот ещё закавыка, о которой я тебе говорил – этот ялтинский Овечкин двоюродный брат нашего Николая Орестовича.
– Зав отделом? Петренко?
– Вот именно. Я уже говорил с ним. Он сейчас у себя и хочет с тобой встретиться.
– Та-а-к, – протянул Усатов, – это действительно может быть хуже.
– Нет-нет, не тушуйся. Ты всё-таки без пяти минут академик. Или уже без одной? – улыбаясь, спросил Григорий Ильич, вспомнив, что присвоение академика Усатову уже дело решённое. – И дело, думаю, не в твоём сыне. С ним всё уладим. Проблема в самом Овечкине. Николай Орестович просто взбешён историей.
– Так, а что там случилось?
– Ладно, он сам скажет. Пошли, а то и он уезжает скоро, и мне надо готовить срочные материалы.
В кабинете Петренко против ожиданий Трифона Семёновича разговор начался довольно спокойно.
Хозяин просторной комнаты поднялся из-за широкого письменного стола, пошёл навстречу, протягивая руку: