Никого впереди

Варя Дьякова. Июнь 1970

То, что университет – это «фирма», Варя ощутила еще в самом начале учебы на втором курсе. Не только на лекциях, слушая блестящих профессоров, но и на занятиях скромного кафедрального научного кружка. В Камском университете неравнодушный и любознательный молодой человек всегда мог найти что-то интересное, полезное и по душе, не только в профессии, ради которой он появился в этих стенах. Спорт, театр, живопись, музыка – от классики до уже реабилитированного недавно джаза и еще подозрительного рока. Плюс литературное объединение, кружок «Читаем Хемингуэя в подлиннике» и, конечно, танцы.

Но даже не это было главным. Важно, что в каждой секции, в студии, в любом художественном коллективе в одном котле варились студенты самых разных факультетов и специальностей. Неформальное общение «физиков» и «лириков» непроизвольно расширяло кругозор, шло на пользу и тем и другим.

Одной из партнерш Вари по ансамблю была пятикурсница – гидролог Эля Черных. Темой ее дипломной работы было исследование слияния рек Камы и Волги. По большинству параметров получалось, что, вопреки распространенному мнению, не Кама впадала в Волгу, а наоборот. Несправедливость этого мнения возмущала эмоциональную Элю, и все свое негодование на замшелых консерваторов от науки и практики она высказывала своей младшей подруге.

– С точки зрения экономики эта ошибка имеет какое-то значение? – поинтересовалась начинающая экономист-географ.

– Пожалуй, нет. Вот в чем экономики больше, чем гидрологии и географии вместе взятых, так это в проекте переброски северных рек, – просветила Эля любознательную второкурсницу.

Где-то через месяц на занятии студенческого кружка их руководитель, пожилой и явно потертый жизнью доцент Ручьев, предложил новобранцам набор тем для будущих исследований. Их интерес он подогрел официальным заявлением:

– Если тема понравится вам и что-то интересное в ней увижу я, то она будет взята за основу ваших будущих курсовых и дипломной работ.

Варя посмотрела список более чем из двадцати названий. Больше половины из них были ей непонятны, остальные «не зацепили».

– А экономика переброски северных рек – это по нашему профилю? – спросила она.

Ручьев с интересом посмотрел на нее.

– Эта тема, скорее, на стыке экономической географии и народнохозяйственного планирования. А стыки и на войне, и в науке часто остаются неприкрытыми. На нашей кафедре этой проблемой никто из преподавателей не занимается. Мое научное направление – территориально-промышленные комплексы. У «соседей», чистых экономистов, лет пять назад одна преподавательница принимала участие в журнальной дискуссии на эту тему, но с тех пор я ничего об этом не слышал. Вы как-то с этой темой сталкивались?

– Да нет, Борис Григорьевич. Как говорят незамужние девушки, парень никакой, а имя запомнилось.

– Давайте я вам для начала подберу кое-какую литературу по проблеме. Если понравится не только имя, подумаем, как поступить с «парнем» дальше.

Литературы оказалось негусто. Всего три журнала. В каждом – по одной статье, да две газетные вырезки и одна древняя книга девятисотого года издания.

Книга называлась «О наводнении Арало-Каспийской низменности для улучшения климата прилежащих стран». Принадлежал сей труд перу некого Демченко. Похоже, что идея переброски вод северных рек для орошения земель Казахстана и Узбекистана принадлежала именно ему. А вот авторы статей единодушия в вопросе не продемонстрировали. Два академика, Чокин и Обручев, идею переброски поддерживали. Еще один академик, Понтрягин, ее осудил.

Газетные вырезки были совсем свежие. В одной сообщалось, что состоявшийся в шестьдесят восьмом пленум ЦК КПСС дал поручение разработать план перераспределения стока рек. Вторая вырезка из газеты, вышедшей всего месяц назад, содержала постановление ЦК и Совета Министров. Его название напоминало научную статью: «О перспективах развития мелиорации земель, регулирования и перераспределения стока рек в 1971–1985 гг.».

Кое-что понять в этом столкновении идей и мнений Варя смогла только после того, как проштудировала материалы раза три. И сделала для себя лишь два вывода. Первый состоял в парадоксальной, на первый взгляд, мысли о том, что чем больше погружаешься в тему, тем больше возникает вопросов. Второй гласил, что при первом чтении аргументов сторонников проекта кажется, что истина на их стороне, но стоит только открыть статью их противников, как ты становишься их союзником.

Когда она посетовала на свою непоследовательность Ручьеву, он расхохотался.

– То, о чем вы, Варя, мне рассказали, называется «синдромом новичка». Вы как бы оказались в ресторане заморской экзотической кухни, где не знаешь, что съедобно, а что нет. Где можно перепутать гарнир со специями. Необходимо немало перепробовать на вкус всякой всячины, чтобы в один прекрасный день уверенно сказать: «Это блюдо съедобно и полезно. Но чтобы оно было еще и вкусным, следует его чуть поперчить, добавить укропчика и подержать минут пятнадцать на небольшом огне». Или лишь понюхать и так же уверенно заявить: «А эту бурду – на помойку!». Так будем дальше продолжать наши кулинарные опыты? Тем более что я вам в них мало чем могу оказаться полезным.

Варя на несколько секунд взяла паузу.

«Знать бы, как повлияет на эти дегустации ранняя беременность», – подумала она про себя.

Но вслух произнесла иное:

– Позвольте занять место у плиты, Борис Григорьевич!

Брюллов. Август 1970

Постановление правительства об опытном статусе и двойном подчинении УМЦ было подписано в конце марта. Как раз накануне столетия со дня рождения вождя мирового пролетариата товарища Ленина. Страна Советов и все прогрессивное человечество отмечали юбилей с размахом. Была учреждена юбилейная медаль. Особая! Все остальные медали прикреплялись к пятиугольной колодке, а эта – к прямоугольной. И носить ее положено было выше всех других орденов и медалей на левой стороне груди. Как Звезду Героя Советского Союза.

Особенность юбилейных медалей состоит в том, что когда ими награждают, особой радости не испытываешь: ты один из лучших, но многих. Но, если она тебе по какой-то причине не досталась, это огорчает. Выходит, что до лучших ты не дорос.

Юрий Владимирович Брюллов «ленинской» медали был удостоен. На пятьдесят четыре управленца УМЦ райком выделил всего шесть «знаков». И то, что одним из них был награжден Юра, свидетельствовало о многом. Прежде всего, о хорошем отношении к нему руководства.

Хорошее отношение наглядно подтвердилось через четыре месяца. К этому времени стало ясно, что самое сложное в работе реформированного УМЦ – это совсем не хитрые технологии и капризы автоматики и телемеханики. Ежедневные организационные и финансовые головоломки задавали «чужаки» – смежники и заказчики. От «пушкарей» до производителей гироскопов и лодочных моторов.

Для их разгадывания и была учреждена должность главного экономиста – первого заместителя директора Центра, с подчинением ему четырех отделов: планово-производственного, финансового, кооперации и сбыта, снабжения.

На эту, скажем прямо, нескучную должность и был назначен Юрий Брюллов.

Дьяков. Октябрь 1970

«… Из восемнадцати членов ученого совета присутствовало – 16. Роздано бюллетеней – 16. При вскрытии урны оказалось бюллетеней – 16. За присуждение Дьякову Александру Игоревичу ученой степени кандидата юридических наук проголосовало – 14. Против – 2. Воздержавшихся – нет. Решение – положительное».

В ту же секунду, как эта информация была доведена до присутствующих, послышались аккуратные хлопки, зазвучали оживленные голоса, раздались звуки передвигаемых стульев.

Дьяков, сидевший за отдельным столиком, расслабился и поднял голову. И тут же, встретившись с ободряющим взглядом ректора, благодарно кивнул. Повернулся в сторону «болельщиков». Первая, кого он увидел, была ликующая Варька, достававшая из-под стола букет цветов. Весело посмотрев на него, она чуть чмокнула губами и подмигнула.

Председатель ученого совета еще завершал необходимые формальности, но Саня уже ощутил, как переполнявшее его последние дни высокое давление стремительно стравливается через наконец-то открывшийся кран.

То, что он испытывал, было чувством облегчения. До настоящей радости победителя эмоции, увы, не дотягивали. Забивая решающий гол, он чуть подправил мяч рукой. И, похоже, судья это заметил, но не свистнул.

То, что как минимум один «черный шар» он получит, не было для него сюрпризом. В перерыве перед голосованием, когда члены ученого совета получали бюллетени, к нему, прихрамывая на изувеченную на фронте ногу, подошел один из его преподавателей, доцент Рыбин.

– Дьяков, я уважал тебя еще студентом. Ты порядочно ведешь себя в студенческих начальниках. Но сейчас ты делаешь не то. У тебя один из интереснейших предметов защиты – опасность обострения противоречий между принципами суверенитета и территориальной целостности. Я хотел тебе подыграть. Спросил детали. Они в диссертации есть и очень интересные. А ты поплыл. Вывод: это не твое. Автор такие вещи не забывает. Ты меня очень огорчил. Выступать по этому поводу я не стал. Но если «против» будет только один голос, знай, что это мой. Честь имею!

Возразить старому саперу, легко обнаружившему мину, Дьякову было нечем. Стартовый год аспирантуры ушел у него на сдачу кандидатского минимума.

Те же студенческие экзамены. Ну, чуть сложнее. Процесс подготовки был отлажен, все экзаменаторы знали его в лицо. Итог – все пятерки.

А когда пришла пора писать диссертацию, то есть творить, то первый научный результат, который Саня сформулировал себе через три-четыре месяца, был печальным: ему явно не хватало трудолюбия.

Что-то в этом выводе было не так. С малых лет он, не жалея времени и сил, бегал кроссы, отрабатывал финты, пасы, удары, параллельно учил уроки, сдавал экзамены. Только слепой и глухой мог обвинить в отсутствии трудолюбия студента, исправно сдающего все сессии, и, одновременно, играющего (!) тренера. Многостаночник не может быть лентяем. А кем, как не многостаночником, является лидер университетского профсоюза?

Не сразу, но и до него дошло: если труд бывает разным, то и трудолюбие шьется не по одной выкройке. Одно дело, не жалея энергии и ног, по шестнадцать часов в день носиться по городу или футбольному полю, вести разговоры и переговоры, отдавать команды и проверять их исполнение. Совсем другое, – сидя целые дни на одном стуле, перелопачивать груду первоисточников, выдумывать на основании этого что-то новое, собственноручно излагать плоды своих мыслей на бумаге.

Это другое, как оказалось, было выше его сил.

Выход из тупика неожиданно нашелся сам собой. У его научного руководителя было еще два аспиранта. Естественно, что темы их исследований были близки. Один из товарищей по несчастью, уже завершающий работу над диссертацией, как-то посетовал:

– Жаль, что только сейчас нащупал, что можно представлять в качестве предмета новизны. Оказалось, что напахал я порядком лишнего. Лучше бы это время на «шабашки» потратил. С деньгами совсем хреново, а доплаты за ученую степень раньше чем через год не дождешься.

Дьяков вздрогнул, словно залпом выпил свои «сто пятьдесят». Не далее как вчера он принял очередное приглашение Фимы. Их творческий и почти бескорыстный союз отметил уже трехлетний юбилей. За это время они выяснили, что могут еще во многом быть полезными друг другу. От рекомендаций проверенных репетиторов для поступающих в университет до устройства «взрослых» в студенческие строительные отряды с хорошими заработками. Оба были люди занятые, встречались редко. Но пересекаясь, каждый раз расставались довольные друг другом.

Вздрогнул Санька по той причине, что вчерашний конверт, полученный от Фимы, лежал еще нераспакованным в укромном месте. А его содержимое раз в пять превышало гонорар бетонщика – бойца студенческого отряда – за его трехмесячный ударный труд на самом выгодном в Камской области объекте – строительстве животноводческого комплекса.

– Слава, ты всерьез сказал об излишках в своих интеллектуальных кладовых? – спросил он с опаской.

– Если не на две, то на полторы диссертации точно наберется. А что?

– Помнишь студенческую интерпретацию американского лозунга «Время – деньги»?

– Как же, как же. «Время, которое у нас есть, это деньги, которых у нас нет».

– А у меня, дорогой соратник, противоположная картина. Золотого тельца, играя в футбол, я малость поднакопил. И профсоюз кое-что подбрасывает. А времени сидеть в читалке – ноль. Тебя не обидит мое гнусное предложение: ты мне презентуешь часть своих творческих неликвидов, а я в ответ денежными знаками компенсирую время, потраченное на их производство? Гонорар по часовой ставке бетонщика пятого разряда. Плюс уральский коэффициент и оплата дороги к месту работы в оба конца.

– А доплата за вредность?

– Это святое! – обрадованно подхватил Санька. – Более того, я же понимаю, что кандидатская для тебя не финиш. Поэтому публикации, написанные на основе твоих материалов, оформим в соавторстве. По рукам?

– Давай для начала вместе посмотрим, что можно для тебя приспособить.

Материалов оказалось более чем достаточно. Когда Дьяков показал треть из них своему шефу, тот лишь произнес:

– Дышите спокойно. Дьяков. Из этих мальков может вырасти золотая рыбка.

Сумму, которую назвал Вячеслав, довольный покупатель щедро умножил на полуторный коэффициент.

– Ты забыл доплату за вредность!

Заимствованные идеи, выводы, предложения Дьяков компоновал, редактировал «под себя», писал связки. Кое-что, конечно, добавлял и от себя. Ближе к окончанию диссертации он даже испытал к ней отцовские чувства. И вдруг такой прокол. Видимо, по отношению к своей диссертации папаша из него не получился. Только отчим.

И все же Дьякова не столько огорчали два «черных шара», сколько реплика Рыбина. Второй «шар» показывал, что «чужой почерк» заметил не только он.

Снова прозвучали аплодисменты. Это председатель объявил, что протокол и решение совета утверждены единогласно, и поздравил новорожденного кандидата наук с успешной защитой.

Ладно, попытался успокоить себя Дьяков, не я первый, не я последний. Как там гласит древняя аспирантская поговорка? «Два часа позора, зато кусок хлеба на всю оставшуюся жизнь».

Брюллов. Ноябрь 1970

Пребывание в кресле главного экономиста УМЦ требовало от его обладателя всесторонней, прямо-таки змеиной гибкости. Точнее – трех разных. Инженерной, так необходимой для непрерывного освоения новых изделий и технологий. Экономической, чтобы не дать обидеть свой Центр многочисленным и прижимистым заказчикам. И конечно, дипломатической, без которой не выжить, будучи слугой двух капризных господ. Мягко говоря, господа МПС и ГКНТ не очень ладили друг с другом. Симпатии к каждому из них следовало проявлять по отдельности.

Но нет худа без добра. Большая часть информации о технических новинках сначала появлялась в англоязычных журналах, и Брюллов, чтобы технологи не водили его за нос, довольно прилично освоил язык. С этой целью дома с мамой он принципиально старался общаться на языке сэра Генри Бессемера^[24].

Когда Брюллов напросился к ректору университета, чтобы проконсультироваться об особенностях ценообразования экспериментальной продукции, Петр Павлович, просидев с ним почти три часа, завершил их разговор фразой:

– Извините за откровенность, Юрий Владимирович, но если с вашими головой, знаниями и накопленными материалами вы в ближайшие два года не защитите кандидатскую по экономике, я буду вынужден считать вас никчемным человеком.

– Мне бы этого очень не хотелось, Петр Павлович, тем более что однокашники называли меня Академиком.

Через неделю Брюллов записался на курсы по подготовке к сдаче кандидатских экзаменов.

Директора УМЦ Ежикова двойное подчинение, тем более какому-то ГКНТ, сильно тяготило. Не желая губить собственные нервные клетки, он контакты с госкомитетом и все, что было связано с экспериментальными заказами, перепоручил Брюллову. По этой причине как минимум раз в квартал Юра посещал столицу. Когда он впервые оформлял командировку в Москву в качестве главного экономиста, то не задумываясь заказал гостиницу. Независимость дороже всего!

Ирину Воронову последний раз он навещал месяца три назад. Примерно раз в неделю кто-нибудь из них звонил другому. По праздничным датам происходил обмен открытками или телеграммами. Теплыми. Но не пылающими. Наиболее реалистично их отношения описывались словами популярной послевоенной песни: «Словно замерло все до рассвета».

В связи с этим ответ на вопрос, извещать или нет Ирину о своем приезде, потребовал от него некоторого напряжения ума. Консервативный принцип «от добра добра не ищут» входил в противоречие с холостяцкой тягой к новому и неизведанному. На этот раз победила тяга.

С Курского вокзала, на который его поезд прибыл утром минута в минуту, Брюллов заехал в гостиницу и уже в десять вошел в подъезд госкомитета. О том, что жизнь состоит не только из работы, он вспомнил лишь в восемнадцать сорок, выходя из кабинета начальника финансового управления. В уже опустевших кабинетах и коридорах неизведанных существ женского пола, достойных его внимания, не обнаружилось.

К уличным знакомствам Юра относился брезгливо. Можно было еще успеть купить «с рук» билет в какой-нибудь театр поблизости, но идти в храм культуры и искусства одному было не только неуютно, но и унизительно. Так же как и в одиночестве коротать московский вечер в гостиничном номере.

Брюллов огляделся вокруг и направился к таксофону.

Телефон Ирининой кельи ответил длинными, безответными гудками.

«Пижон! Мало ему синицы в руках, подавай журавлиху в небе», – сурово подумал он о себе в третьем лице.

Уже не надеясь на успех, Брюллов отыскал в записной книжке телефон родителей Ирины и снова стал терзать диск таксофона. Похоже, что черная полоса окончилась. Трубку взяла она.

– Меня срочно вызвали в ГКНТ, я даже не успел тебя предупредить, – не очень ловко соврал он. – Если не нарушил твои планы и при наличии хоть толики желания, готов предстать перед очами. И перед всем остальным.

По тому, как зазвенел ее голос, было понятно, что молодой женщине одной родительской любви все же было недостаточно:

– Юрик! Сама удивляюсь, но желание есть. И очень, очень, очень даже большое!

Командировка была оформлена со вторника по пятницу. Четверо суток для общения двух неравнодушных друг к другу молодых людей – срок не то что небольшой, а и просто никакой. Тем более что и он, и она не бездельники и тунеядцы, а люди, каждый при своем деле. Что уменьшает число часов на приятное общение как минимум на девять единиц в день.

Уже в четверг Юра получил подтверждение еще одной истины: «Аппетит приходит во время еды». Три месяца он особо не задумывался о перспективах вялотекущего романа с Ириной. Скорее, не романа, а связи. Для романа их отношениям не хватало романтики того, что именуется процессом обольщения. Не случись этой командировки, не окажись Ирина в эти дни в Москве, их изрядно усохшая за три месяца интимно-производственная связь безболезненно могла прерваться в это самое время и на том же самом месте.

Но сейчас, когда максимальный разрыв между любовниками в пространстве вписался в габариты однокомнатной квартиры, соединяющая их веточка не только ожила, но и расцвела.

Собираясь на работу, Ирина спросила, как бы он предпочел провести сегодняшний вечер. На людях? В ресторане? В компании бывших ее однокурсников? На концерте ансамбля «Дружба» с Эдитой Пьехой? На хоккее? Или вдвоем – «по-домашнему»?

Неожиданно для себя, даже не задумываясь, Юра ответил:

– Конечно, вдвоем. Хотя… Ты меня не приняла за жмота? Может быть, наоборот, ты хотела бы выйти в люди?

Ирина расхохоталась.

– Юрка! Какой из тебя жмот? Насчет этого не беспокойся. Я тебя выпотрошу и в домашнем варианте, который хорош уже тем, что ты не будешь пялиться по сторонам на семнадцатилетних дурочек. Итак, леди и джентльмены! Сегодня в программе шампанское под икорку при свечах! И сладкое на десерт!

– На десерт предлагается стриптиз, – внес он свою весомую поправку в ее дельное предложение.

– Стриптиз так стриптиз. В половине шестого я тебя жду у госплановского «стола заказов». Пропуск закажу…

Два часа разницы между московским и камским временем дали о себе знать. Несмотря на то, что «ужин при свечах» завершился около двух, Брюллов без всякого будильника легко проснулся в шесть утра. Стараясь не потревожить свернувшуюся в комочек Ирину, он аккуратно повернулся, чтобы улечься удобнее. До прихода такси часок можно было себе позволить понежиться… и подумать.

В первую очередь о теме, ранее для него немыслимой. О позитиве домашнего уюта. Уюта «взрослого», совсем не того, что бывает в родительском доме. До сих пор домашний уют и праздник жизни воспринимались Брюлловым как антиподы. Он был уверен, что праздник обязан быть ярким, шумным, многолюдным. Так ли это? Может быть, яркость оставить, но в другом комплекте? Вместе со спокойствием, теплом и надежностью. С неподдельным интересом ее к тебе и твоим к ней?

Поразмышляв, Брюллов аккуратно выбрался из постели, мысленно похвалив качество югославской мебели: даже не скрипнула. Его хорошее воспитание, умноженное на проросшие только что мысли, дало о себе знать в виде совсем неплохой идеи – подать любимой женщине кофе в постель…

Позвонила диспетчер такси:

– Машина у подъезда.

– Давай присядем на дорожку, – предложил Юра.

– Я провожу тебя в Домодедово, – вдруг решила Ирина.

– Зачем такое самопожертвование?

– Никаких жертв, просто захотелось. Я вернусь этой же машиной.

Как только автомобиль двинулся, она сразу прижалась к нему под расстегнутым пальто.

– Если тебе это интересно, то и в моей беспутной голове порой наблюдается какой-то «сдвиг по фазе». Непонятные импульсы серьезности намерений и осуждения легкомыслия. Даже в народ не тянет. Хотя народ попадается вполне ничего: широкоплечий, рослый и не совсем умственно отсталый. Впрочем, все закономерно: девушка разменяла четвертак и почувствовала опасность остаться неохваченной официальным мужским вниманием. Когда, сто лет назад, Воронов предлагал мне прибыть в гарнизон и там нарожать ему будущих генералов, мне эта идея показалась «за гранью». А сейчас кажется вполне правдоподобной. Брюллов! Ты что напрягся? Расслабься. Девушка шутит…