Никого впереди

Неловко отбитый противниками мяч летел в аут – прямо на него. Атаманов чуть присел, по-вратарски принимая мяч. Он не стал его бросать, а, сделав пару шагов навстречу, протянул волейболистке. Когда их руки соприкоснулись. Атаманова словно ударило током с напряжением не менее трехсот восьмидесяти вольт.

Сопровождающие не без труда развернули своего шефа в сторону футбольного поля. Несколько шагов Атаманов пятился, не в силах оторвать взгляд от волейболистки.

– Что за команда? – догадался спросить он у «комсомольца» Сени.

– «Камск-2».

Так называлась одна из двух пассажирских станций областного центра…

До конца праздничных суток оставались считанные минуты, когда высокие гости, выпив «на посошок» в литерном буфете, направились к выходу. Их путь проходил через общий зал, закрытый, как гласила табличка, «на спецобслуживание». Его просторные площади в данный момент пустовали. Лишь в одном углу за четырьмя сдвинутыми столами веселились комсомольцы, на молодые плечи которых выпала основная нагрузка по реализации планов, разработанных старшими товарищами.

Атаманов уже подошел к выходной двери, как услышал сзади справа:

– Они ставят двойной блок, а Ленка как… – и дальше прозвучало то самое гортанное, женское, что так завело его десять часов назад.

Он оглянулся на звук очаровавшего его голоса. Это была она – его волейболистка.

Ни секунды не раздумывая, Атаманов резко повернул к «комсомольскому» столу.

… Они сидели на скамейке в сквере, окружающем оперный театр. Приобняв девушку, Атаманов набросил на ее плечи свой парадный китель. Кителя хватило на двоих до тех пор, пока не дошло до поцелуев. А дошло довольно быстро.

Страсти накалялись, китель постоянно спадал с ее плеч. Хорошо, что на сиденье скамейки, а не на песчаную дорожку сквера. Зато беседе китель совсем не мешал и благополучно возвращался на место в «перерыве между таймами». Перерывов хватило на то, чтобы через пять часов, что пролетели с того мгновения, когда он подошел к ней со словами: «Меня зовут Николай», – им показалось, что знакомы они уже целую вечность.

– А мы встречались, Николай Петрович, – сразу же ответила ему волейболистка. – В сентябре на комсомольской конференции вы мне сделали комплимент по поводу удачного выступления в прениях.

Атаманов почувствовал, что его уши накаляются до цвета тормозных колодок при экстренном торможении.

– Да вы успокойтесь. С кем не бывает! Мне, как представительнице слабого пола, даже приятней, что мужчина обращает на меня внимание не как на комсомольского оратора, а как на волейболистку. Или, – на этом самом месте она мило улыбнулась, – как на женщину, по-спортивному в разумных пределах обнаженную. Напоминаю, что зовут меня Нина. Я неосвобожденный комсомольский секретарь и инженер по технике безопасности станции Камск-вторая. Инициалы мои – ЭН-ЗЭ-ДЭ. Полностью – Нина Захаровна Дмитриева.

К этому моменту они уже стояли в окружении нескольких «комсомольцев» во главе с Семеном.

Семен доверительно добавил:

– НЗД еще расшифровывается как «Нина замедленного действия». Если что не так, то ее механизм тихонько тикает и тикает. Но когда рванет…

Атаманов взглянул на часы:

– Нина, уже шестой час. Скоро на работу. Давай зайдем ко мне, попьем чайку, а потом я тебя отвезу на твой боевой пост.

Нина улыбнулась и, чуть отодвинувшись, посмотрела на него.

– Знаешь, Коленька, мне так хочется пококетничать и изобразить из себя романтическую восьмиклассницу, оскорбленную твоим безнравственным предложением. Но лучше я предстану перед тобой в образе умудренного чужим и собственным опытом комсомольского секретаря. Что такое «попить чайку», мы, комсомолки, не знаем, но догадываемся. Поэтому следуем народной мудрости: поспешное «чаепитие» чаще всего оказывается последним. Тебя этот вариант в наших только что установившихся отношениях устраивает?

– Честное пионерское, нет! Но как нам с вами, товарищ комсорг, поступить по отношению к другой народной мудрости, которая гласит: «Не оскорбляйте девушек избыточной интеллигентностью»?

– Оскорбляйте, молодой человек, оскорбляйте. Сегодня я вам это позволяю.

Нина снова нырнула под китель и, прижавшись к нему, сказала:

– Проводи меня лучше домой. Это рядом, в двух кварталах.

«Чаепитие» случилось не далее чем через неделю в холостяцкой квартире заместителя НОД-4.

В последующей своей жизни Нина Захаровна Атаманова трижды покупала для своего семейного очага спальный гарнитур. Чтобы оценить преимущества шкафа, трюмо или тумбы, ей хватало кинуть два-три взгляда и проверить, как выдвигаются ящички. Зато тщательность выбора брачного ложа была сравнима с действиями военпреда, принимающего авиационный двигатель для сверхзвукового истребителя. При этом особо контролируемым параметром данного предмета домашнего обихода была его ширина.

Бдительность Нины Захаровны особо обостряли воспоминания молодости о непритязательной казенной металлической кровати с инвентарным номером, которой была укомплектована квартира ее будущего законного супруга. Кровать не просто относилась к типу «односпальной». Вполне вероятно, что ее создатели, путем урезания до минимума поперечных размеров изделия, добились немалой экономии черных металлов. Так вот, она была заменена на новую еще до того, как спустя месяц со дня их знакомства в Камском отделении с размахом сыграли «комсомольскую свадьбу».

А теперь обстоятельство третье и последнее.

Одновременно со свадьбой провожали на Кавказ назначенного начальником дороги Вячеслава Вячеславовича. Пост НОД-4 был предложен главному инженеру. Иван Павлович не только категорически отказался, но и поставил ультиматум: «главным» ни под кем, кроме Атаманова, он работать не будет.

Дьяков. Октябрь 1963

Варя-Пружинка была не только младшей сестренкой Санькиного одноклассника, но еще и его соседкой по подъезду. Она была на три года младше мальчишек, что в детсадовские и школьные времена означало принадлежность совсем к другому поколению. То, что Варька являлась особой иного пола, до поры до времени никого не интересовало. Тем более что лет с пяти она ни на шаг не отставала от брата, за что заслужила свое первое прозвище – Хвостик.

Если Хвостику находилось место в ребячьих играх, она с энтузиазмом выполняла боевую задачу. Если нет, тихонько сидела в сторонке с очередной, обязательно толстой, книгой.

Но в один прекрасный день эта «обезличка» окончилась. Случилось это, когда ребята учились в девятом классе. После уроков они часок поиграли в баскетбол и сейчас болтали в спортзале в ожидании, когда освободится душ.

История не сохранила имя того, кто первый затронул актуальнейшую тему: обмен первым боевым опытом на любовном, а кому повезло, то и на сексуальном фронте.

Тринадцатилетняя Варька к тому времени уже обладала вторым разрядом по акробатике и по этой причине была переименована из Хвостика в Пружинку. Сейчас она отрабатывала вертикальный шпагат у шведской стенки.

– Мишка! – вдруг громко обратилась Варька к рассказчику, не меняя позы. – Ты это дело не откладывай. Запишись к доктору, который от недержания лечит.

– Какого недержания? – удивился Мишка.

– Недержания речи. Ты хотя бы при мне постеснялся врать. Да Люська тебя косорылого за километр к себе не подпустит!

Когда через сорок лет матерыми мужиками они собрались на юбилей своего школьного выпуска, первое, что вспомнилось, была та самая немая сцена и пошедший красными пятнами Мишка.

Так навсегда завершилось привычное присутствие Пружинки в ребячьей компании в амплуа «свой парень». Всеобщий паралич вызвал не только Варькин монолог. Даже невзрачный трикотажный тренировочный костюм не мог скрыть в стройной девчонке, застывшей в волнующей балетной стойке, привлекательность и женственность.

Акробатика была не единственным Вариным увлечением. Без малейшего напряжения она совмещала ее с посещением кружка спортивных танцев в заводском Дворце культуры. Преподавательница этого кружка и посоветовала родителям Вари подумать о том, чтобы после окончания семи классов их дочь продолжила образование в культпросветучилище.

– У Вари, вне сомнения, имеется хореографическая «божья искра». В училище есть специалисты, способные из этой «искры» раздуть «пламя». Но если не получится, то Камский «культпросвет» дает хорошее общее образование. После него дорога не заказана хоть в университет, хоть в педагогический.

– Как ты сама, Варвара Васильевна, на это смотришь? – спросил отец.

– А для чего я вас к Наталье Евгеньевне привела? Соображаете?

На хореографическом отделении училища Варя вскоре стала «примой». В характерных танцах ее акробатическая подготовка очень пригодилась. Именно она придавала ее выступлениям особый шарм. На третьем курсе Варин педагог, танцевавший в свое время «у самого» Игоря Моисеева, «показал» ее репетиторам ансамбля. Неожиданно для нее, но не для него, Варя была принята в труппу.

Осенним днем шестьдесят третьего Санька стоял на перроне станции Камск-вторая. Фирменный поезд Камск – Москва должен был тронуться через минуту, чтобы увезти Пружинку в ее новую, самостоятельную и загадочную жизнь. Жизнь, в которой уже сейчас угадывались залитые светом прожекторов сцены лучших концертных залов, цветные картинки далеких континентов, аплодисменты, брошенные под ноги букеты цветов. Да мало ли еще что?

Родители и брат уже попрощались с Варей и деликатно отошли в сторонку. Санька держал ее руки в своих, не решаясь обнять. То ли из каких-то внутренних закоулков вдруг выползла давно забытая стеснительность, то ли сказывалось присутствие Вариных родителей.

Ему хотелось ей много чего сказать. Но все это «многое» теснилось в его голове, сваленное в разные кучи и штабеля, не рассортированное и совсем не готовое для того, чтобы быть произнесенным вслух. Хватило его только на банальное пожелание:

– Варюха, ни пуха тебе ни пера. Мы ждем тебя… с победой. Ну, и я, естественно…

Он поцеловал Варю в щечку, «по-братски». Но почему-то поцелуй этот оказался чуть продолжительнее, чем положено брату. И все же совсем не таким, какого она хотела и ждала. До Саньки это как-то сразу и очень резко дошло, но было уже поздно.

Спустя несколько секунд Варя стояла в тамбуре позади проводницы, подняв в приветствии переплетенные в пальцах руки. В глазах ее блестели слезинки.

В этом не было ничего удивительного: совсем домашняя и совсем юная семнадцатилетняя девочка уезжала в большой мир.

Варины родители и брат домой поехали трамваем, а Санька, попрощавшись с ними, решил пройтись пешком.

Для каждой ребячьей компании однажды наступает время, когда интерес к отношениям мальчиков и девочек, а позднее юношей и девушек, начинает расти в геометрической прогрессии. Когда этот момент наступил у спортсмена и живчика Саньки, он оказался не обделенным вниманием школьных девчонок и «сторонних» поклонниц футбола.

Другое дело, что по «закону пакости» в большинстве случаев нравились ему одни девочки, а обращали на него внимание другие. Но «других» было явно больше, поэтому редкие шрамы безответного влечения быстро зарубцовывались. Играя в одной команде с ребятами, которые были гораздо старше его, Санька перенимал у них опыт. И не только спортивного мастерства.

Не раз какая-нибудь поклонница многоопытного во всех сферах товарища по спортклубу ставила своего кумира в известность:

– Ничего, если я приду с подругой?

Ответ был стандартным:

– Если не с «крокодилом», то милости просим!

Естественно, что развлекать подругу предлагалось обладателям меньшего стажа футбольных и любовных поединков.

Несмотря на предупреждение, «подруга» не всегда, выразимся аккуратно, была способна вдохновить на подвиг. Но когда на этом основании Санька пару раз пытался увильнуть от выполнения возложенных на него обязанностей, одноклубники ему напомнили, что футбол игра коллективная и что проявленный им эгоизм может отрицательно повлиять на сыгранность команды.

Хотя подобные эпизоды случались не слишком часто и скорее по необходимости, чем из-за любви к искусству, еще в школе в глазах девчонок Саньку окружал ореол «бывалого». В атмосфере университетской вольницы и набирающей обороты сексуальной революции этот ореол только усилился. Ничего удивительного. Во все времена репутация покорителя женских сердец не отталкивала, а, наоборот, неумолимо влекла пылающих жаром девиц к носителям почетного звания.

Для Дьякова Варя существовала вне остального привлекательного и многообразного девичьего сообщества. По отношению к каждой из своих подруг Санька был рыбаком, который с большей или меньшей настойчивостью пытается заполучить рыбку в свои сети. Неважно для чего – очаровать или овладеть. Это уж как получится.

С Варькой все было по-другому. Всю его сознательную жизнь она была рядом. В школе – в самом прямом смысле. Да и поступив в университет, он проводил с ней времени больше, чем с любой из многочисленных своих подруг, приглашал на матчи, на университетские вечера. И всегда его Пружинка находила для него время.

Только сейчас до Саньки дошло, сколько эта девчушка проявляла к нему внимания и такта. То, что в танцах он ей не пара, было очевидным. На фоне ее темперамента и грации он мог выглядеть неловким, иногда даже смешным. Что это было, женская интуиция или мудрость, но, отплясывая рок с Санькой, Варя явно прибеднялась, не показывая и половину своего умения.

Медленно шагая через сквер по ковру опавших желтых листьев, Санька пытался сам себе объяснить, кто же она для него, эта Варя-Варька-Варюха. Привычная, домашняя, теплая…

Ему даже перед собой стало неудобно за такое сравнение, но вдруг вспомнился доставшийся еще от деда старый и драный, но такой уютный махровый халат, в который он любил кутаться зимними вечерами. Только ли теплая и домашняя?

Какой же он идиот.

Еще в школе Санька догадывался, что Варька к нему неравнодушна.

Ну и что? У него тоже был объект для обожания. Еще в четырнадцать лет Санька был сражен наповал обаянием кинозвезды Людмилы Целиковской. Свою верность ей он хранил как минимум четыре года, что не принесло никакого вреда ни ему, ни звезде.

То, что Варюха была постоянно в зоне его прямой видимости, да еще и неровно к нему дышала, полностью исключало отношение к ней как объекту охотничьего азарта. Только последний идиот будет прикармливать и ждать, пока «клюнет на мотыля», рыбку, которая плавает в его аквариуме.

И только скотина будет домогаться этой еще такой маленькой рыбки.

Стоп. Да какая же Варька маленькая? Это раньше она была младше его на целых три года. А сейчас всего-то на три! Не далее как вчера он оценивающе поглядывал на ее ровесниц – первокурсниц, осваивавших в перерыве университетские коридоры. А если присмотреться, то большинство из них проигрывают Варьке со счетом ноль – три.

Что же его так зацепило? Может быть, примитивный частнособственнический инстинкт? Ведь до сегодняшнего дня он имел постоянное бесплатное приложение, «всегда готовую» юную пионерку, которая внезапно оказалась не рядом.

– Готовая всегда и на все? – неожиданно спросил он сам себя. Спросил и даже остановился в поиске ответа.

Дожили. Неужели ревность?

Дьяков. Октябрь 1963. Десять дней спустя

То, что Санька почувствовал, проводив Варю в Москву, действительно было ревностью. Да еще не простой, а в особо острой форме. Неделю перед глазами у него стояли всякие разные сцены. Одна страшней другой. То Варька отбивается от насильника. То, что еще хуже, сама бросается в объятия соблазнителя, почему-то подозрительно похожего на Мариса Лиепу^[14].

Через два дня Варькин брат сообщил Саньке адрес ее общежития и телефон вахтера. Четыре дня ушло на звонки по этому телефону с переговорного пункта, и лишь один раз ее позвали, потребовав при этом не занимать линию больше чем на минуту. Еще через три дня Дьяков выпросил в спортклубе командировку в ЦС^[15] «Буревестник» и, с трудом достав билет в плацкартный вагон, отбыл в столицу.

Поезд пришел в Москву рано утром. До общежития он добирался около часа. Еще полчаса «для приличия» топтался у подъезда. Тетка с повязкой, сидевшая у входа, на него не среагировала, и ровно в девять часов и две минуты он осторожно постучал в комнату номер триста одиннадцать.

Прикосновения костяшки пальца оказалось достаточно, чтобы дверь приоткрылась. На одной из двух кроватей, сжавшись в комочек, сладко причмокивала во сне жгучая брюнетка – явно не Варька. Вторая кровать была аккуратно заправлена. Поперек нее, не снятое с плечиков, лежало знакомое Варино платье.

Санька вышел.

– Кого-то ищешь? – по-свойски спросила высокая девчонка, шедшая по коридору в бигудях, с полотенцем вокруг шеи.

Санька пальцем ткнул в сторону комнаты.

– Посмотри на кухне.

На кухне стояло шесть газовых плит. Над одной из них, стоя к нему спиной, сосредоточенно колдовала Варя. Сантиметрах в пятидесяти от соседней плиты стоял довольно тощий парень («На Лиепу не похож», – быстро зафиксировал Санька) и караулил бывший когда-то белым основательно закопченный чайник. Не корысти ради, а из приличия он без особого энтузиазма пытался развлекать даму. Санька замер. Когда Варя проигнорировала второй вопрос «тощего», Санька решил прекратить дискуссию.

– Тебе что дороже: яйца или ноги? – поинтересовался он.

Неожиданно спокойно для такого вопроса парень не раздумывая ответил:

– На данном этапе ноги.

– Все равно, если еще будешь к ней чалиться, я тебе сначала оторву яйца, а потом уж поломаю ноги, – доверительно сообщил Санька.

Парень покрутил указательным пальцем у виска и с достоинством отвернулся.

Варя, наоборот, повернулась лицом к нему и замерла в растерянности.

– Снимай сковороду, сгорит твой омлет, – буднично распорядился Санька.

Накануне ночью, ворочаясь на боковой верхней полке поезда Камск – Москва, он рисовал себе вероятные сценарии Вариной реакции на его появление. Оптимистический: радостный визг и объятия. И пессимистический: «А кто ты такой?». Реальность оказалась лучше второго варианта, но очень, очень далекой от первого.

Зайдя в комнату, они сначала поставили на стол сковородку, какие-то нехитрые кухонные принадлежности и лишь потом повернулись лицом друг к другу. Со стороны можно было подумать, что они никогда еще не встречались на этой планете.

Как и положено мужчине, первый шаг сделал Санька. Он осторожно обнял Варю, уловил, как она вздрогнула и медленно потянулась к нему. Ее руки замкнулись за Санькиной спиной. Почувствовав волнующую упругость ее тела, он еще сильнее привлек Варю к себе. Их губы встретились.

Не так пылко, как он ожидал. И не так надолго, как хотелось бы.

Наверное, таким и должен быть поцелуй брата и сестры. Поцеловавшись, они чуть отстранились друг от друга. Отстранились ровно настолько, чтобы можно было смотреть друг другу в глаза.

Родственной версии противоречила лишь возникшая между ними сила взаимного притяжения: их объятие не ослабло ни на грамм. Для брата с сестрой это было слишком.

– Что так вяло, ребята? – разочарованно подала голос брюнетка.

Ее вопрос сработал подобно выключателю, разомкнувшему цепь электромагнита. Лет сто назад подобная ситуация описывалась другим сравнением: словно окатили ледяной водой. Если бы водой в тот момент окатили Саньку, она точно бы закипела…

Репетиции у Вари начинались в одиннадцать. От общежития до здания на улице Горького, 31, где много лет «квартировал» ансамбль, было минут сорок неторопливого пешего хода. Половина – по старым московским переулкам. Это была не самая лучшая, но все же возможность остаться наедине.

– Сань, может быть, объяснишь мне, что происходит? – спросила Варя.

У Саньки было более двадцати часов, чтобы хорошо подготовиться к ответу на этот вопрос. Да и жесткая вагонная полка стимулировала умственную деятельность. Теперь, удивляясь самому себе, он довольно складно изложил Варе те мысли, которые беспорядочно, налезая друг на друга, атаковали его всю неделю, прошедшую после их расставания.

– У тебя, Саня, когда-то было глупое выражение: «Хорошая мысля приходит опосля». Интересно, что от тебя я его давно не слышала, а сама время от времени пользуюсь. Так вот, если бы ты мне хотя бы половину всего этого изложил в любом виде за четыре дня до нашего расставания, мы бы с тобой сейчас не гуляли по осенней столице. Ты только бы свистнул, и дура-Варька все бы немедленно бросила. И Москву, и заграничный паспорт, и, страшно подумать, Игоря Александровича Моисеева.

Услышанное было ожидаемым. Если не по форме, то по содержанию. Хотя одна интрига в ее монологе все-таки присутствовала:

– Почему именно за четыре дня?

Теперь настала очередь удивляться Варе:

– Билет в Москву когда купили? За четыре дня до отъезда. Попробуй достань снова в купейный!

«С билетом она шутит или серьезно?» – подумал Санька, но отложил этот не самый злободневный вопрос до лучших времен.

Если Дьякову требовалось время для того, чтобы, собрав свои растрепанные чувства и мысли в порядок, привести их в боевую готовность, то у Вари в этом нужды не было. С тех далеких времен, когда в нее вошла сначала совсем детская, а затем подростковая, прямо-таки ПТУшная влюбленность в Саньку, и до самого последнего времени она находилась в странном состоянии.

С одной стороны, Санька всегда был рядом, она проводила с ним довольно много времени. А с другой, если присмотреться, то совсем не рядом. Хотя в последние годы никто больше не называл Варю «хвостиком», она им оставалась. Разве что подросшим, более пушистым. И… бесполым. Тем самым своим парнем, в котором Санька по-прежнему не видел девушки, тем более женщины. И еще «хвостик», как и положено ему, был неравноправным. Она не раз слышала, как ее называли Санькиной. Это ее не огорчало, скорее, наоборот. Но ей хотелось большего. Мечталось, чтобы хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь произнес:

– Это какой Санька? Который Варькин?

С детства она больше водилась с мальчишками, чем с девчонками. Оказалось, что у нее имеется много друзей, но нет подружки, с которой можно обсуждать «сердечные» проблемы. Родители для этого тоже были публикой малоподходящей. О профессиональных планах с ними, конечно, можно было поговорить, но не более того. На некоторые свои вопросы Варя пыталась найти ответы в книгах. Оказывалось интересно, но без особой пользы.

Так у Вари появилась привычка обсуждать свои личные дела с самой собой. Анализировать, выстраивать «в рядок» или «лесенкой», возражать, аргументировать. Теперь «продукт» этих размышлений, до сих пор «не надеванный», но тщательно отсортированный, нежданно-негаданно оказался кстати.

– Ты, Сань, не ошибался, считая, что я давно к тебе неравнодушна. Это правильно, но слабовато. Я полностью была в твоей власти, добровольно лишила себя девичьей свободы. Мальчишки моего возраста меня сторонились или вздыхали в сторонке. Да и те, кто постарше, соблюдали дистанцию: где уж им соперничать с «самим» Дьяковым. Никогда не думала, что я когда-нибудь смогу тебе это сказать. То, что я «чистая и непорочная», не от того, что такая «правильная», а по той же самой причине. А тебе было не до меня. Извини, Санечка, повторюсь. Две недели назад, скажи ты мне одно слово – «останься» – и я готова была все бросить. Правильнее сказать, осознанно выбрать другой вариант своей жизни. Не московский, а камский. «Дьяковский». Ты обратил внимание, что московский вариант я назвала одним словом? Его девиз: главное в жизни – профессиональная карьера. Камский вариант имел смысл только в сочетании двух слов. Главным в этом сочетании был ты, Санечка.

– Почему был? Я есть, я здесь, рядом с тобой.

– Я не оговорилась. Десять дней назад поезд ушел. Не в переносном смысле. В самом прямом. Поезд, который увез меня от твоей «дьяковской» приставки. Ты сам отпустил меня на этот поезд и не попросил остаться, а от всей души пожелал мне побед в новой жизни. Ты столько лет был «героем моего романа», что я была уверена, что другого быть не может. Теперь мне даже перед собой неудобно. Прошло всего несколько дней, а у меня уже нет этой уверенности. Ты не думай, что у меня кто-то появился. Честное слово, пока никого. Мне даже физически сейчас не до этого. У меня в голове сейчас другие мужчины. Иностранцы. «Батманы», «пируэты», «шассе». Но я уже могу сказать, что это пока. И даже способна предположить, что смогу быть без тебя.

До сих пор Дьяков не мог пожаловаться на свою реакцию. И на футбольном поле, и в учебной аудитории, и в штатных, и в нештатных отношениях с «сильным» и «слабым» полом. Хорошая реакция объяснялась не только тем, что досталось от мамы с папой. Почти всегда он был заряжен на «прием мяча», имел в запасе долю секунды, которой хватало, чтобы распорядиться им «в одно касание».

«Мяч», который прилетел от Вари, не был неожиданным. Но он был таким «крученым», содержал в себе столько новой информации, что Санька не смог его «с ходу» обработать и замер в нерешительности.

Очевидным было одно: «ход игры» теперь диктовал не он.

Три дня Дьяков провел в Москве. По утрам и вечерам сопровождал Варю по одному и тому же маршруту: общежитие – репетиционный зал – общежитие. И маршрут, и темы разговоров повторялись. Если по-крупному, их было всего две. Первая – углубление их первой беседы. Вторая укладывалась в рубрику «обмен творческими планами».

Проводив Варю до подъезда зала, Санька ехал в ЦС «Буревестник», где договаривался о южной тренировочной базе для команды на весну и добывал спортивную форму, бутсы, мячи для университетской команды. Там же ему удалось выпросить направление в гостиницу «Турист».

Во второй день своего пребывания он даже сумел забронировать на вечер столик в ресторане «Центральный». Те, кто понимает, оценят высочайший для тех лет уровень этого достижения. С точки зрения гастрономической это были, как говорят гадалки, «пустые хлопоты». Варя была на строжайшей диете. Естественно, без спиртного. В знак «пролетарской солидарности», чтобы избавить ее от соблазна, Саня тоже умерил свои аппетиты. Но обстановка, музыка, возможность слиться в медленном танце стоили усилий, затраченных Санькой на охмурение мэтра ресторана.

Возвратившись из ресторана в общежитие, неожиданно они обнаружили на столе комнаты записку: «Варя, меня не теряй! Ночую у тетки в Баковке. Лина».

Линой звали ту самую брюнетку, соседку по комнате.

В висках у Саньки мелкой дробью застучали барабанные палочки. Он вопросительно посмотрел на Варю. Не снимая плаща, Варя подошла к нему, обняла, прислонив голову на плечо. Потом подняла голову и поцеловала в губы жгучим, совсем не дежурным поцелуем. Санька даже не успел ей ответить, как она резко отстранилась:

– Нет, Санечка. Нет. До завтра. Я жду тебя утром.

И совсем-совсем тихо:

– Ты в себе разобрался? Позволь теперь это сделать и мне.