Никого впереди

Из кратких реплик ректора во время концерта и в антракте Саня уяснил, что к хореографии Петр Павлович неравнодушен. И к красивым женщинам тоже. Не успев устроиться в кресле, шеф с ходу заявил:

– Вы даже не подозреваете. Александр, насколько я любопытный. Берегитесь, я выверну вас наизнанку! Во-первых, кем вам приходится та, кто одарила нас контрамарками? Надеюсь, не сестрой?

– Почти угадали, Петр Павлович. Очень долго ходила в «младших сестренках». Пока не подросла.

– Вы уж потрудитесь показать мне ее на сцене. Мне морально нужно подготовиться к совместному ужину.

Указание руководства было неукоснительно исполнено. Когда номер с участием Вари окончился, ректор очень серьезно произнес:

– Поздравляю, Александр. В этой девочке есть изюминка. И при этом ничего лишнего!

Они дождались Варю у служебного выхода. Протокольное представление друг другу передовых представителей науки и искусства произошло под открытым свердловским небом. Через двадцать минут они уже сидели в ресторане.

Мужчины заказали армянский коньяк, Варя от спиртного отказалась.

– Варюша, – начал разговор Петр Павлович, – я не преувеличиваю, но сегодня у вашей труппы был триумф. Знаете, о чем я подумал, когда утихли последние аплодисменты? Наверное, такое происходит каждый раз. Каждодневно – это не слишком? Когда успех перепадает нечасто, он воспринимается как дефицит, его вкус высоко ценишь. А когда он навещает с частотой яичницы на завтрак, не приедается?

– Петр Павлович, я как-то об этом не задумывалась, но ответить попытаюсь. Только у меня к вам личная просьба: обращайтесь ко мне на «ты». Мне это будет приятней. Может быть, я даже сболтну что-нибудь лишнее.

– С превеликим удовольствием! Это с Александром по должности мне надо держать дистанцию.

– За три года, Петр Павлович, это блюдо мне не приелось. Думаю, что успех и популярность не надоедают. У ансамбля Моисеева с начала его создания имеется постоянная задача: делать лучше всех. То есть триумф предрешен. Нет его – нет ансамбля. Чтобы танцевать лучше всех, надо пролить много пота. Тогда получается, что триумф – это всего-навсего, как говорят у папы на заводе, сдельная оплата труда. А почему вы это спросили? Я о вас много наслышана и от Сани, и от девчонок – ваших студенток. Уж вам-то есть чем похвастаться? Вот скажите, почему вы свои фронтовые награды не носите? Они же не только потом, они кровью заработаны!

– Варюша, ты опасный человек! У тебя в роду одесситы не присутствуют? Это их фирменный стиль: «А что вы думаете за это?». И тут же тебе в ответ: «А вы?».

Когда их общение достигло экватора, Варя круто изменила жанр.

– Петр Павлович, мы с Саней чувствуем себя как на очень доброжелательном, но экзамене. Настолько доброжелательном, что я подумала: а не напроситься ли нам к профессору на консультацию? Вчера за тем столом, – она показала в противоположный угол, – мы уткнулись в противоречие между содержанием и формой. Содержание: мы желаем и впредь быть вместе, навсегда. А с формой не получается. Сань, ты коньячок выпил, раскрепостился. Изложи, пожалуйста.

Саню совсем не вдохновила идея посвящать ректора в проблемы «внутреннего бытия».

– Бессердечная ты, Варвара. Обременяешь человека пионерскими проблемами в редкий час отдыха.

– Варюша, это он хитрит, пытается не только уклониться от твоего поручения, но и от контроля старшего товарища, – подыграл Варе ректор.

Деваться было некуда. Саня как можно лаконичнее пересказал вчерашний разговор.

Петр Павлович задумался…

– Долейте, Александр, для активизации умственной деятельности.

Он чокнулся с Саней, кивнул Варе и со вкусом сделал пару глотков.

– Ты, Варюша, толкаешь меня на нарушение одной рекомендации и одного принципа. Рекомендация моей дражайшей половины гласит: «Не распускай хвост перед красивыми женщинами». Мой собственный опыт к этому добавляет: «Не консультируй по сердечным проблемам». В студенчестве я был старостой группы. Нескромно отмечу, что среди ребят пользовался авторитетом. На четвертом курсе у многих из них студенческие романы стали подходить к логическому завершению. И вот, подходит ко мне один и спрашивает: «Собираюсь жениться на Вальке, как она тебе?» – «Валька? Хорошая девчонка!». И так человек пять.

– И все были хорошие? – полюбопытствовала Варя.

– Мне казалось, да. А через десяток лет встречаю на улице того, «Валькиного». Пьяный в дым, в обнимку с еще одним таким же. Увидел меня и орет на весь Камск: «Видишь Петьку? Обходи его, козла, за километр. Это он мне жизнь исковеркал, стерву-Вальку подсунул». Не в таком явном виде, но еще пара подобных упреков по подобному поводу мне досталась. Я не такой мудрый, чтобы не делать ошибок. Но их тиражирования пытаюсь избегать. Для того и установил себе принцип невмешательства. Но перед такой женщиной, как ты, Варюша, удержаться не могу. И хвост распускаю, и «консультирую».

Ректор тяжело вздохнул и чуть заметно подмигнул Дьякову.

– Чтобы оправдать собственную беспринципность, проведем консультацию не персонально, а «в общем виде». Поближе к экономике, в которой я все же профессионал, а не к психологии, где дилетант-любитель. С точки зрения формальной логики получается, что равноценный для сторон компромисс невозможен. Остается менее привлекательный вариант: серьезная уступка одной стороны для обеспечения общих интересов. Возникает вопрос: кто из вас двоих способен уступить? Не должен, а именно способен. Если поставить вопрос ребром: кто сегодня способен заплатить за обоих? Заплатить не на словах, а реальными, хрустящими купюрами за будущую негарантированную прибыль.

Не дождавшись ответа, Петр Павлович продолжил.

– Мне представляется, что способен это сделать партнер, оценивающий свою долю в будущей прибыли гораздо большей, чем его нынешний реальный капитал. Это рассуждения экономиста. Но без психологии тоже не обойтись. Заплатить за двоих способен партнер, который психологически готов быть вторым, быть не на виду, выглядеть, как вы говорите, «хвостиком». И это совсем не обязательно удел женщины. Вот теперь, Варюша, я болтну лишнего. У нас в университете работает доцент, который не комплексует из-за того, что его супруга секретарь обкома. Скорее, наоборот. В то же время мой приятель, неплохо знающий вашего, Варюша, министра – Екатерину Алексеевну Фурцеву, утверждает, что для нее ситуация, при которой она может лишиться высокого поста, равносильна смерти.

– Нет, Петр Павлович! «Хвостик» – это мое, – не без грусти зафиксировала Варя. – Вы знаете, какой у Саньки девиз? «Никого впереди!». И этот «хвостик» прекрасно вписывается в его идеологию.

Варя и Саня проводили Петра Павловича до такси.

– Петр Павлович, – обратилась к нему Варя, протягивая руку, – надеюсь, не «прощайте», а «до свидания».

Ректор галантно поцеловал Барину руку, повернулся к Сане и как-то не по-ректорски произнес:

– Ты, Саша, ее береги.

Саня давно крепко спал, а Варя, уютно устроившись на его руке, все размышляла над словами Петра Павловича. В них она обнаружила одну подсказку. Ей нужно было внимательно и всесторонне посмотреть на свою профессию, на собственный, как он выразился, бизнес. Оценить его на предмет отсутствия или наличия проблем.

С «плюсами» все было ясно. Немереное число претендентов на работу «у Моисеева» наглядно это подтверждало.

А вот имеются ли пятна на этом солнце?

У себя в Камске Варя постоянно ощущала идущие от окружающих ее людей тепло и симпатию. Ее берегли и даже баловали. Здесь, несмотря на то, что она «вошла в обойму», необходимо было продолжать каждый день и даже каждый час жестоко биться за свое «звездное» существование. Большинство ее коллег без насилия над собой приняли для себя эти правила игры. У нее же они по-прежнему вызывали дискомфорт.

Только теперь до Пружинки дошел смысл слов их тренера, лет пять назад популярно объяснявшего своим ученикам разницу между любительским и профессиональным спортом.

– Многие думают, что разница в деньгах. Деньги – не последнее дело, но и не первое. Любительский спорт – это игра для собственного удовольствия. Выиграл – отлично. Проиграл – не беда, просто испытал остроту ощущений. В профессиональном спорте или ты побеждаешь, или тебя просто не существует.

Сколько Варя себя помнила, и в спорте, и в танцах она постоянно росла. И сейчас она так же напряженно работала над собой. Но в последнее время у нее появилось ощущение, что как танцовщица она буксует. В Камске Варя была в числе лучших. У Моисеева она оказалась одной из многих. Многих хороших, а не плохих. Высшей похвалой мэтра было выражение: «Это похоже на дело». Лично ей услышать такие слова в свой адрес не довелось.

Уже на третий год работы в ансамбле Варя обратила внимание на существование одной темы, о которой артисты между собой старались не говорить. Если коротко, то эта тема укладывалась в три слова: «короткий век танцовщика». За редким исключением, «звезда балета» на самом деле не «звезда», а «метеор». Два десятка лет, и его уже нет на небосклоне. А на земле все надо начинать с самого начала. Начинать, когда тебе уже за сорок.

Варя попыталась подвести итог: стоит ли все это откладывать на целые четыре пятилетки?

Подумав, она облегченно вздохнула, приподнялась на локоть и сверху посмотрела на Саню. Судя по довольной физиономии, ему снилось что-то вкусное.

– Саня, – сначала тихонько позвала она, потом чуть громче, – Сань!

Санька открыл глаза, еще, видимо, не в силах сразу вырваться из другого измерения. Потом он разглядел Варины глаза и, улыбаясь, потянулся к ней…

– Дьяков! – строго шепнула она. – Ты не то подумал. Зови меня под венец!

После уральско-сибирских гастролей артистам дали две недели отпуска. Благодаря этому, июнь шестьдесят шестого оказался урожайным на заявления. Два одинаковых были поданы «молодыми» в Камский ЗАГС. Авторство в двух других принадлежало только Варе. В одном она просила дирекцию ансамбля «освободить ее от занимаемой должности по семейным обстоятельствам». В другом содержалась просьба допустить ее к приемным экзаменам в Камский университет «на льготных условиях в связи с наличием трудового стажа (три года)».

Администратор ансамбля Федор Алексеевич как связующее звено между «партией и народом» заявление принял. Внимательно прочитав его, он не без симпатии спросил:

– Хорошо подумала? Ты у нас не первая, кто замуж выходит.

– Как тут не думать, Федор Алексеевич.

– Второй вопрос, извини, деликатный: в декретный отпуск не собираешься?

– Пока нет. А что?

– Я же сказал, что ты не первая. По закону тебя должны отпустить через месяц. Но если не подпирает, просят на два-три месяца задержаться. Чтобы новеньких ввести в номер.

Представляясь как «связной», Федя не набивал себе цену. Все точно так и произошло. Варю попросили поработать еще два месяца. Она согласилась не раздумывая. Меньше всего ей хотелось, чтобы ее посчитали неблагодарной.

При поступлении в университет возник только один вопрос: какую выбрать специальность? Варя, проштудировав «Справочник для поступающих в вуз», подчеркнула красным карандашом «экономическую географию». Саня удивился:

– Я думал, ты выберешь что-нибудь «культурное»: историю, филологию.

– Экономическая география, Санечка, тоже не бескультурье. Географию я неплохо познала на практике за последние три года. Думаю, что в университете вряд ли у кого имеется столько виз в загранпаспорте и налета часов внутри Союза.

– А экономика? Ты в ней тоже корифей?

– Посмотрела бы я, как твои корифеи прожили в Нью-Йорке на пятнадцать долларов в день! Если серьезно, ты прав. В экономике я разбираюсь очень слабо. Но зато экономиста Петра Павловича понимаю с полуслова. Все остальное приложится.

Для одних Новый год – праздник. Для других – рабочая смена с вредными условиями труда. Председатель студенческого профкома Александр Дьяков однозначно относился ко второй категории.

Уральцы всегда встречают Новый год дважды: по «камскому» времени и «по Москве». В два часа только что наступившего 1967 года, под звон бокалов во второй раз прозвучало громкое «С Новым годом!». Самые торопливые гости потихоньку стали покидать университетский актовый зал. Саша подошел к своему коллеге – комсомольскому секретарю Алику, и пожал ему руку:

– Поздравляю. «Горку» перевалили, танкоопасные направления позади.

К «танкоопасным» относились накладки с размещением за столиками, ляпы в концертной программе, нелады с выпивкой и закуской, повышенная активность перебравших норму.

Локализация последних не первый год исполнялась на уровне лучших мировых стандартов. Тренер самбистов выделял четырех своих питомцев, которые уговорами или болевыми приемами успокаивали слишком темпераментных. Бывало, что этими «слишком» оказывались и преподаватели. Отрабатывать на них «подсечку» или «зацеп» было как-то не этично. К тому же выявилась закономерность: буйствовали преподаватели, которые в трезвом состоянии чаще всего были самыми тихими и невредными.

На этот раз все было спокойно. Алик и Саша подошли к «ректорскому» столу, поинтересовались: нет ли «ценных указаний»? Указание было одно: продолжать в том же духе.

Теперь можно было расслабиться со «своими». К этой категории принадлежали непосредственные организаторы праздника. Майор военной кафедры, обеспечивающий исполнение правила «чужие здесь не ходят»; директор студенческого клуба и заместительница директора университетской фабрики-кухни; тренер по самбо. А также «служители муз» – актер драмтеатра, выступавший в качестве режиссера театральной студии, его коллеги – руководители студенческих эстрадного оркестра, хора и танцевального ансамбля.

На каждого из «взрослых» приходилось по два-три студента – их ближайших помощника. В их числе фигурировала и солистка танцевального ансамбля, студентка географического факультета Варя Дьякова.

У военных есть традиция. Когда парадный расчет минует трибуну, возглавлявший его командир выходит из общего строя и поднимается на нее. То же самое происходило за этим столом. Пока подопечные выступали в «парадном строю» перед гостями, их мэтры были с ними. Заканчивался номер, и «командир» подсаживался к коллегам.

– Сегодня, конечно, получилось неплохо. Но называть это «БАЛОМ»? Помилуйте! Вы знаете, каким должен быть настоящий бал? Настоящий бал должен греметь, а не издавать жалкие звуки. На балу голова должна кружиться и без всякого употребления горячительных напитков. А при их употреблении уважаемым гостям желательно забыть о своем пролетарском происхождении и соответствовать лучшим традициям Благородного собрания. Заведения, увы, неведомого нынешнему поколению не только студентов, но и преподавателей. И, несомненно, бал несовместим с громким всеобщим криком. Если даже этот крик называется коллективным пением комсомольских песен.

Этот монолог принадлежал многолетнему руководителю университетского хора Ивану Александровичу Оболенскому. Он был реакцией на реплику майора, что «получился настоящий бал».

Ивану Александровичу накануне исполнилось семьдесят. С хористами он никогда не говорил о своем прошлом, но от одного студенческого поколения к другому передавались легенды о крутых поворотах его музыкальной судьбы – от дирижера военного оркестра до солиста знаменитой свердловской оперетты.

Несложный арифметический расчет показывал, что в судьбоносном 1917 году Ивану Александровичу уже исполнилось двадцать два года. Это обстоятельство, в сочетании с сохранившейся в его годы выправкой, давало основание относиться к его ссылкам на Благородное собрание без малейшей иронии.

Саша сел рядом с Варей и оказался прямо напротив Оболенского. Иван Александрович немедленно отреагировал на появление нового действующего лица.

– Саша! Ты действительно повесил бутсы «на гвоздик»?

– Пора, Иван Александрович. А то дождешься, что с трибун закричат: «Старика Дьякова – на мыло!».

– Тебя будет не хватать. Кто, кроме тебя, в штрафной способен пяточкой выложить мяч под удар? Никто! Нет, Саша, рано.

– Иван Александрович, пять лет назад, когда я надумал идти в профессионалы, один мудрый человек сказал: «Иди в университет. А в футбол будешь играть за сборную Верховного Совета. С животиком, но технично».

Руководитель эстрадного оркестра встал из-за стола. В руках у него была рабочая программа вечера.

– Коллеги, принимаю эстафету. Я не ошибаюсь: «Дамы приглашают кавалеров»? У нас заготовлен вальс, но публика, похоже, приустала. Может, что-то менее головокружительное?

– Давид, – обратился к нему Оболенский, – «Утомленное солнце» у вас имеется в репертуаре?

– Обижаете, Иван Александрович!

И он направился к оркестрантам.

Ведущий объявил в микрофон: дамский танец!

Первые полторы-две минуты народ упорно не желал оторваться от насиженных мест. Потом появилась первая пара, вторая, третья. Эти третьи были особенно хороши: высокие, стройные, пластичные.

– Аспиранты мехмата, – внес ясность Саня.

Аспирантский почин был немедленно подхвачен.

Иван Александрович вполоборота, покачиваясь в такт музыке, с удовольствием смотрел на математиков. Он явно был с ними.

Варя легонько толкнула Саню локтем, подмигнула и встала:

– Иван Александрович, разрешите…

Оболенский сначала удивленно, затем благодарно улыбнулся и несуетливо поднялся. Его плечи раздвинулись, четко щелкнули каблуки. Обойдя стол, он с поклоном остановился перед Варей и протянул ей руку.

Выйдя на паркетную площадку, пара замерла на несколько секунд, ожидая музыкальной паузы, после которой можно исполнить первые восемь шагов «выхода». Они, словно пассажирский лайнер среди сухогрузов, изящно рассекли танцевальную акваторию. Резкая остановка, поворот… Несколько плавных оборотов в паре в одну, другую сторону… Выполняя эти стандартные фигуры, они как бы приноравливались друг к другу. А потом началось!

Варя, совершив круговое движение вокруг партнера, на секунду замерла. И вот они уже стремительно сделали ритмичную пробежку вперед. Остановка, поворот и… И Иван Александрович изящно «подметает» носком туфли пол вокруг застывшей партнерши… Несколько метров пара проходит спокойно вальсируя, затем снова остановка, резкий разворот в одну сторону, в противоположную… И партнер на этот раз рисует носком новый круг, как бы обозначая запретную зону для всех, кто находится за его пределами. Понадобилось всего несколько фигур, чтобы уже никому не надо было растолковывать значение слова «элегантность».

То ли стесняясь танцевать на таком фоне, то ли залюбовавшись ими, остановилась и отошла в сторонку полноватая профессорская пара. Почти сразу их примеру последовали еще два дуэта. Все они, не покидая площадки, продолжали смотреть на это сочетание грации и достоинства. В конце концов в круге остались только Варя с Оболенским и аспиранты.

Начинал оркестр играть без дирижера. И почти никто не заметил, как Давид Соломонович занял свой командный пункт и повел музыкантов вслед за танцорами. Он вовремя увидел, как участилось дыхание Вариного партнера, и мастерски закруглил исполнение.

Иван Александрович слегка поклонился аплодирующим зрителям, поцеловал руку Варе, аспирантке и подошел к дирижеру.

– Спасибо, Давид! Спасибо, ребята! Еще немного – и вам пришлось бы исполнять минорный марш.

У «своего» стола Варю и Оболенского встречал Саня.

– Иван Александрович, блестяще! Порода есть порода!

– Спасибо. Хотя комплимент и жеребячий, но все равно приятно.

– И позвольте мне отобрать у вас партнершу. Представляю: студентка Варя Дьякова, моя жена. Еще полгода назад – артистка ансамбля Моисеева.

– И она тоже бросила? – с сожалением спросил Оболенский.

– Что «тоже»? – задал встречный вопрос Саня.

– Ты – футбол, она – ансамбль. Впрочем, что сказал тебе «мудрый человек» про Верховный Совет?

– Что буду играть за его сборную «с животиком, но технично».

Иван Александрович сел, взял стакан с минеральной водой и замер задумавшись.

– Может, он действительно мудрый, этот твой человек?

Он отставил в сторону стакан и взялся за фужер с вином:

– Давайте выпьем за то, чтобы Варя была примой на балах Верховного Совета!

Брюллов, Атаманов, Морозовский. 1967

В институте Юра учился ровно, без троек. До четвертого курса пятерок тоже было негусто. Чтобы держаться на этом уровне, ему всего лишь нужно было не пропускать лекции, внимательно их слушать и конспектировать, пытаться докопаться до сути на семинарах и практических занятиях.

Хотя с точными науками у Юры конфликтов не наблюдалось, по складу ума он все же был гуманитарием. В свои любимые школьные предметы – историю и литературу – он погружался для собственного удовольствия, подбирая книги для чтения не врассыпную, а по темам, которые зацепили. В институте таких дисциплин пока не обнаружилось. В общественных науках настолько явственно ощущались фальшь и лицемерие, что любовь к ним как-то не воспламенялась.

На четвертый год появились учебные курсы, связанные с экономикой и управлением. Накануне он впервые побывал на заводской практике, где, кроме всего прочего, оценил мудрость только что появившегося анекдота:

Ереванское радио спрашивают:

– Чем отличается бардак от публичного дома?

Отвечаем:

– Публичный дом – это заведение. А бардак – система.

Видимо, по природе Юра был не только гуманитарием, но и системщиком. Его интересовало все, что способствует превращению бардака в четко действующий механизм, в порядок. И тогда потоком пошли пятерки по этим дисциплинам, по курсовым работам и проектам, где присутствовали не только техника и технологии, но и управляющие ими люди.

Эту информацию и сопутствующие ей размышления Юра постарался довести до сведения Н0Д-4 Атаманова, отвечая на его короткий, но заковыристый вопрос:

– Чем ты дышишь?

Перед этим Атаманов внимательно разглядывал вкладыш к диплому инженера Юрия Брюллова, распределенного в распоряжение Уральского металлургического центра МПС. Или, коротко – УМЦ. Завершив это занятие, он вложил вкладыш в диплом и резко захлопнул корочки.

– Что ж, для перворазрядника очень даже достойно! И чему вас учили, мне теперь тоже ясно.

Николай Петрович Атаманов, возглавив отделение дороги, не изменил своему правилу «охотиться за головами». С каждым из молодых специалистов он беседовал минимум пятнадцать минут и не выпускал их из своего поля зрения и в дальнейшем. Года через два на некоторых он ставил крест и вычеркивал из своей «кадровой» тетрадки. Таких набиралось чуть больше половины. За остальными присматривал, часто перемещая не только по карьерной вертикали, но и по горизонтали.

– Гуманитарий, системщик. Это меняет дело, – среагировал Атаманов на рассказ Юры. – Кадровики предлагали направить тебя технологом в литейный цех, но, думаю, они тебя не раскусили. В УМЦ начальник ООТ^[17] из нормировщиков. Ему все эти НОТ и тем более сетевой график нужны как козе тромбон. Просится обратно к своим «нормам выработки». Давай мы тебя к нему стажером назначим на три месяца? Если ты и я почувствуем, что это твое – осядешь. Если нет – подберем что-то другое. Параллельно ликвидируем типичный пробел высшего образования: подучим тебя общению с рабочим классом. Знаешь, какое главное качество руководителя любого ранга? Не дать подчиненным запудрить тебе мозги. Особенно это болезненно ощущается при общении с «гегемоном». Только сразу дам тебе одну вводную. По штатному расписанию в ООТ должны служить исключительно трудовики. Их хлеб разнообразием не блещет: повременка, сдельщина, хронометраж. А для меня организация труда и производства неделимы. Если они в обнимку не работают на экономику, на реформу, то это пустые хлопоты. Когда ты этим проникнешься, мы с тобой такого наворочаем!

Чтобы атамановская вводная не показалась тарабарщиной, придется вернуться на два-три года назад.

После окончания войны, смерти Сталина и свержения Хрущева стало ясно, что военные, силовые методы управления экономикой страны для мирного времени не подходят. А какие подходят?

Вокруг этого на самом верху возник нешуточный спор. Харьковский профессор Либерман опубликовал в «Правде» статью, в которой предлагал повысить хозяйственную самостоятельность предприятия, дать ему возможность заработать средства на зарплату, развитие, на социалку. Позволить по своему разумению, без вмешательства сверху, потратить заработанное.

Иной путь придумали «математики», идейным вдохновителем которых был академик Глушков. Улучшить управление предприятиями они рассчитывали за счет тотальной информатизации. Для этого предлагалось создать единую для всей страны государственную сеть вычислительных центров.

Легенда это или сущая правда, но говорят, что выбор варианта реформы определил ответ на вопрос председателя Совета Министров СССР Алексея Косыгина: во что это обойдется?

Либерман ответил, что финансовые затраты на его вариант равны стоимости бумаги, на которой будут напечатаны соответствующие указы, а первые результаты пообещал уже в ближайшие месяцы.

Затраты на вычислительные центры оценивались большими миллиардами, а время на их создание и запуск – многими годами.

Председатель Совмина, который умел считать деньги и ценить время, предпочел быструю и недорогую самостоятельность. В сентябре шестьдесят пятого было принято постановление «Об улучшении управления промышленностью». Процесс его реализации назвали «косыгинской реформой».

Через три месяца после беседы с НОД-4 стажер Брюллов доложил шефу четыре позиции своего видения ситуации с УМЦ.

Во-первых, по его мнению, техническому уровню оборудования, оснастки и приборов УМЦ могли только позавидовать все предприятия города. Включая аристократов машиностроения – моторостроителей.

Во-вторых, оборудование было рассчитано на изготовление высокоточных заготовок, сварку и термообработку малыми партиями. Производить на нем «грубую» продукцию, например тормозные колодки, было равносильно обработке с точностью до микрона болтов для монтажа вагонных унитазов.

Третья позиция заключалась в том, что было экономически целесообразно загрузить примерно шестьдесят процентов мощностей УМЦ собственными заказами, а на оставшихся сорока выполнять заказы машиностроителей на высокоточные заготовки малых серий, на экспериментальную и новую технику. Заказы на собственные «грубые» заготовки больших серий гораздо дешевле разместить у «соседей».

Четвертая и последняя позиция гласила, что с точки зрения технологии и экономики все эти встречные потоки были легко осуществимы, но принадлежность будущих смежников к «чужим» министерствам ставила реализацию этой схемы под вопрос.

У Атаманова руки до УМЦ пока не доходили, но интуитивно он чувствовал, что проект, в свое время задуманный в условиях совнархоза, сегодня должен быть скорректирован.

– Сколько тебе потребуется времени, чтобы подготовить хотя бы приблизительные расчеты и устроить для меня и еще двух-трех человек экскурсию в УМЦ и к возможным смежникам? Ориентируйся на половину дня.

– Если буду расчетами заниматься один, то недели четыре. Если дадите в помощь плановика – две.

– Плановика дам. Выездной доклад должен быть готов через три недели. Все вопросы с заводами решай через моего помощника. Точную дату согласуй с ним же.

В назначенный день Юра ожидал высокопоставленных экскурсантов у микроавтобуса с нежным названием «рафик»^[18]. Вместе с Атамановым из здания НОД вышли главный инженер, начальники УМЦ и планового отдела и незнакомый Юре мужчина.

– Знакомьтесь, – представил его Атаманов, – Ежиков Владимир Михайлович, секретарь горкома по промышленности и транспорту.

За три часа они побывали на двух заводах и в УМЦ. Примерно двадцать минут Брюллов в кабинете Атаманова с помощью трех заранее подготовленных на ватмане плакатов формулировал свои предложения. Еще час ушел на их обсуждение.

После совещания Атаманов задержал Юру.

– Как ты смотришь на то, чтобы заняться исключительно этим проектом? Естественно, в новом статусе – заместителя начальника отдела новой техники УМЦ. В твое распоряжение даю две ставки. Для начала. Кого нужно – подбирай сам.

Ты понял, почему я пригласил Ежикова? Без горкома и обкома нам это дело не поднять. В горкоме с тобой постоянно будет на связи инструктор промышленного отдела.

– Смотрю я на это дело, Николай Петрович, с удовольствием. Но с большим мандражом. Я в жизни еще никогда и никем не руководил.

– Не беда! Ты еще много чего в жизни не делал.

Каждый нормальный человек не то что любит, а нуждается в том, чтобы похвастаться. Особенно когда есть чем. Сегодня у Брюллова были все основания заняться этой полезной для собственного здоровья психотерапией. Еще три месяца назад суровая кадровичка дважды заставляла его переписывать анкеты из-за какой-нибудь лишней запятой. А сегодня она ангельским голосом спрашивала, когда он найдет время завизировать уже подготовленный приказ. Приказ был о его назначении.

Первым делом он позвонил домой и доложил о приятном событии маме. У отца был «святой» день – операционный – когда его лучше было не отвлекать. Юра и не сомневался, что мама ему все перескажет в первую свободную минуту.

Постоянно бегающего по своим профсоюзным делам Саньку он отловил только с третьего звонка. Санька искренне обрадовался за друга. Он не только принял информацию «к сведению», но и дал телефон «нужного человека», своего предшественника Жоры Трофимова. Жора трудился не где-нибудь, а в орготделе горкома.

– Учти, Юрка, мимо его отдела ни одна муха не пролетает.

Уже попрощавшись. Дьяков вдруг вспомнил еще один сюжет:

– На прошлой неделе я не принял твое приглашение посетить «салон Шерер». После разговора с ректором беру свои слова обратно. Он порекомендовал посмотреть, стоящее ли это дело.

– Прекрасно! Жду в пятницу в девятнадцать. Варюхе – пламенный привет!

В той части камского общества, которое могло претендовать на звание «светское», под кодовым названием «салон Шерер» уже второй год значились музыкальные вечера в Камском Доме ученых. Своим возникновением и названием «салон» был обязан тоже Анне Павловне. Только не Шерер, а Звенигородской.

Анна Павловна Звенигородская была той самой Анечкой, с которой первокурсник Юра Брюллов познакомился на теплоходе четыре года назад. Их бурный роман продолжался каникулы и целый семестр. Высокий градус романа обеспечивался в первую очередь Анечкой. Хотя оценка «градуса» даже в науке весьма субъективна.

Вскоре после знакомства они оказались одни в квартире Юриных родителей. Сначала, сидя на диване, рассматривали семейный альбом Брюлловых. Очень быстро альбом свалился на пол, и началось нечто более злободневное и естественное для их девятнадцатилетнего возраста. В тот момент, когда, по ощущению Юры, настала «точка кипения» и он неумело попытался расстегнуть какие-то пуговички-кнопочки на Аниной талии, она отстранилась.