ОТСТУПЛЕНИЕ
Казалось: рукой до вершины подать,
но день истекал до контрольного срока,
и было спускаться до боли жестоко,
как будто большую победу отдать
и наши усилья, как крючья списать.
Но мы никогда не нашли бы прощенья
за то, что в назначенный час возвращенья
рванулись бы нас, невредимых, спасать
товарищи наши, напрасно рискуя,
когда бы, ракетой тревогу рисуя,
они пробивались сквозь тьму и туман,
и все это было бы, словно обман…
Спускаться, забыть о вершине скорей,
пусть петли на скалах – сраженья приметы,
другим, кто удачливей, наши приветы,
спускаться на стропах из воли своей
и книзу пронзить облака на весу…
А сердце по-прежнему кверху молило,
и лезвие гребня вершиной манило,
и люди с победою ждали внизу.
ДОПИНГ
Палатка, словно маленький наш домик,
и примус есть, и можно сделать чай.
Но вот все кончилось, остался только допинг,
и капитан мне тихо: «Выручай!».
А надо было сверху снять веревку,
что в эту ночь осталась на стене.
Таблетку дал и нижнюю страховку,
скорее для блезира, сделал мне.
И я полез, но что-то еле-еле,
качались, помню, скалы предо мной…
А снизу на меня друзья глядели,
и это был сильнейший допинг мой.
ОДИН НА СТЕНЕ
Заклинилась в щели моя веревка,
не дергалась, и пульс ее пропал,
и не спасла бы верхняя страховка,
когда бы я, не видимый, упал.
И вот один с холодною стеною,
рассчитывать лишь только на себя.
И как судьба решит теперь со мною?
Неужто здесь, безликая судьба?
И я возненавидел и собрался,
наскреб внутри стальное кое-что
и за зацепки крохотные брался,
к щели поднялся, чтобы жить еще.
ГРОЗА В СНЕГУ
За две зацепочки – руками,
едва-едва. И как во сне:
перед лицом холодный камень
и снег, вселенский, вечный снег.
И первой молнии сиянье –
огромным розовым цветком,
вблизи меня, без расстоянья,
и гром, крушенье мира, гром.
И надо выбросить железо,
иначе молния в него,
но как же я тогда полезу?
Без крючьев – как без ничего.
Пришло решение подспудно:
впиваться в камень, не дыша.
Тогда-то я поверил в чудо:
у камня тоже есть душа.
«ХОЛОДНАЯ НОЧЕВКА»
Я все-таки заснул, на узкой полке стоя,
столь долгая «холодная» была.
Как будто я летел, и позабылось, кто я,
а ниже подо мной сумятица плыла.
Дурацкий хаос глыб и грязные сераки*,
но вот уже видна спокойная река,
зеленые холмы и капельками маки,
и в сизой дымке даль и степь издалека.
Потом альпийский луг и лужицы повсюду,
я шлепаю по ним, и брызги от меня…
Но вдруг рывок, и сразу крышка чуду.
Веревку и скалу никто не отменял.
С рассветом гладь стены глазами облизали,
а мне мешал мираж – он был не в унисон,
но я его хранил, когда мы вылезали,
красивей всяких гор казался этот сон.
И вот мы наверху, и мир под нами ярок,
и с ним и наша жизнь открыта и ясна,
и жуткая стена осталась, как подарок,
но путь к себе домой светлей любого сна.
* Сераки – ледяные пики на передней кромке ледника
НА «СПАСАЛОВКЕ»
Сигналы «SOS»! Туда! Скорее!
Отряд на помощь уходил.
Там на блистательной Корее*
в кого-то камень угодил.
И крутизна, и лед, и скалы,
ступени те и крючья те…
Что здесь забыли, что искали
и что нашли на высоте?
Мы эту гору не простили
и от нее мы жизнь спасли,
с карниза жуткого спустили
и на носилках вниз несли.
Камнями больше не стреляла,
мы уходили не навек.
Гора притихшая стояла
и не звала к себе наверх.
* Корея – пик Свободная Корея на Тянь-Шане.
ПУРГА
Я уезжал. Жена переживала
(любил ее и горы на земле)
и, обнимая, тихо пожелала
на всем пути погоды ясной мне.
Но наверху, на снежном склоне пика
пурга безумная обрушилась на нас.
И ночь, и вой, и круговерть безлика,
но мы в палатке были в этот раз.
Друзья заснули, я как будто тоже.
Жена звала, почудилось на миг.
«Не может быть! Такого быть не может!»
Но вновь услышал слабый-слабый крик.
Скорей! Ботинки! Где моя пуховка?
А рукавицы? Черт! Без них я не могу!
Веревка! Вот! Другая! Сороковка!
«Страхуй меня!». И я нырнул в пургу…
Наутро встали все, наметили дорогу.
А в мире солнце, в мире тишина.
И были вместе мы, и слава Богу.
Спасибо, милая моя жена.