За секунду до сумерек

И забыл все на утро, это как вышло?

Впереди опять остановились. Чий огляделся, узловидная трава кончалась, и дальше снова начинались деревья. Кто-то с кем-то спорил, его обогнал Тольнак, там спереди уже кричали, похоже, это было надолго. Не дожидаясь, Чий сделал пару шагов и хлопнул по чьей-то спине. К нему обернулось чумазое лицо Кольмы.

– Рыжий, что стоим?

– Ты не понял, – Кольма смерил его взглядом. – Сюда иди, вот, вот. Вон туда глянь, все, понял?

Тропа, едва различимая здесь, делала изгиб и раздваивалась, становясь шире и заметней, а неподалеку оттуда над протоптанным красиво склонялось старое, почти упавшее, дерево с единственной зеленой веткой вверху.

– Ну, вышли мы, да, вышли? Так мы же должны были, ты же нас предупредил уже всех!

– Успокойся, – Тольнак, насупившись, смотрел на тропу.

Рядом стоял Рыжий-старший. Изран сидел в стороне на корточках.

– Петля?! – Чий встал к нему.

– Не видишь, что ли, – он поднял голову. – А ты? Ну, петля, поперлись по звериной тропе.

Он замолчал и опять опустил лицо.

– Ну, так чего? Теперь когда вывести нас пообещаешь? А?

– Ты что хочешь? – Тольнак резко обернулся. – Тебя здесь держит кто-то? Сам веди, давай. Ты вернуться обратно без меня не сможешь, по Степи только даже. Смогу-у-у. Ничего ты не сможешь. Откуда я знаю когда, дома, значит, сидеть надо было, как всю жизнь сидел, а не рваться. А то на Амбаре все по-другому казалось, все смелые у нас были, да? Не был я ни разу на Болоте и не от очевидцев слышал, так кто-то одно говорит, кто-то другое. Ну, давай. Веди! Если я на путь не выведу, вообще никто не выведет.

Он замолчал ненадолго.

– Я говорил, что надо было разделиться, половину на привале оставить с тюками, а половину или меньше даже вперед, налегке. Мы так в четыре, пять раз быстрее выйдем.

– Ну, – подошел Краюха, – так год будем искать, а если разделимся, то еще и осень закончиться не успеет. А мы уже там, быстро-то как.

Тольнак не ответил, смерил его взглядом, состроив гримасу, и отвернулся.

– Назад надо идти.

– Куда? К бродячему народу.

Здесь было довольно сухо. Пользуясь этим, Изран отошел в сторону от гвалта. Чий подумал, что поговорить все-таки придется, и лучше сейчас. Он дождался, когда спор утих и встал рядом. И только тут понял, что не знает, как начать. Ведь не так же прямо сходу. А как? «А, вот, Изран, помнишь, ты на амбаре, так и вот так. Ха-ха, даешь. А я тогда…» Ага, друзья встретились. Глупо. Две недели шли, а тут вот внезапно… Да и не друзья же никакие… Нет, совсем глупо. Можно было сделать деловое лицо, и так, мол, неуверен, а вот тут попробовать надо. Дурь-mo какая, он ведь не Ушастый – сразу догадается. Мне последнюю неделю едва ли не меньше всех надо, на лице нарисовано, как у Дерева, даром что с дубиной этой. Молчание затягивалось, Чий сделал вид, что осматривается, поднес к глазам руку, как будто бы разглядывая. Изран отступил немного в сторону, и Чий машинально, не задумываясь, шагнул за ним, и вдобавок, как назло, под ногами что-то предательски хрустнуло. Все, теперь идти на попятную было уже поздно. Обливаясь потом, он делано неспешно пошел на встречу, обреченно перебирая в уме, что сказать, зная заранее, что получится какая-нибудь ерунда.

– Стой! – Изран выбросил вперед ладонь и, когда тот замер, кивком указал под ноги.

Здесь, на Болоте, Чий такое уже пару раз встречал. Какое-то необычное местное растение – заплетенное узлами в жиже корневище, часто-часто выходящее петлями на поверхность, редкие пучки длинных листьев. Надземная часть здесь была кем-то съедена, не листьев, а именно корневища, так что снизу торчали аккуратные заостренные колышки с сочащейся млечным древесиной.

– Ты смотри хоть идешь куда. Наступил бы сюда, запнулся… Я себе такой вот чуть ногу не проткнул.

Чий присел на корточки и потрогал пальцем срез:

– Твердые, грызет же их еще кто-то.

– Я видел. Сегодня на привале ночью. Лежу, а с краю же, у тюков, дальше кочки уже, и слышу, возится что-то. Я спросонок подумал – Ушастый. Он, когда ложились, все ныл, что есть хочет. Ну и лежу, слышу – шуршит, он, думаю, и так еще, то прекратиться, то снова, потом думаю, что-то долго уже слишком, ему уже лечь пора. Не так на самом деле, конечно, в дреме, просто чувствую, не то что-то, и вот еще насторожило что, повернешься, вроде тихо, нет ничего, времени чуть-чуть пройдет, опять начинается, лежал, лежал, меня уже подозрения взяли, глаза открываю, а там, шагах в четырех на кочках тварь вот такая вот сидит, – он показал руками, – и грызет. Как сурка наша, серьезно, похоже, только эта здоровая, и мехом прям таким густым заросшая, и башка другая совсем, плоская какая-то. А мне и кинуть нечем, я за копьями потянулся, она с кочки соскользнула, всплеск, и все, тихо… Да, по идее, можно было попасть, незаметно к сумке подползти, вытащить, а я спросонья, камня нет рядом, все, уйдет, думаю, засуетился чересчур. А с утра встаем, там вот также поедено.

– Спросонья все равно бы промахнулся, наверное.

– Может быть.

Изран довольно замолчал. «Обошлось вроде. Вот и разговариваем уже» – облегченно подумал Чий. Нормально для начала, сейчас только момент не упустить. Они довольно быстро сменили несколько почти бессмысленных тем – так, ничто не о чем. Чий посетовал на то, что плохо заживает лоб, в одном месте, стрелять начало, нарыв, наверное, будет. Много думать тут было ни к чему, в мыслях он перебирал только то, как лучше подойти к сути, незаметней по возможности, может, даже, якобы, невзначай. Это не получалось, если это вообще реально было, незаметно перейти к такой теме. Изран что-то рассказывал, когда он решился.

– Слушай, я вот тут поинтересоваться хотел. Ради чего все это теперь? А?

Изран замолчал, переменившись в лице, и Чий испугался на мгновение, что если он неправильно подумал об этом, когда представлял этот момент. Он заметил, как дрогнули у Израна пальцы на руке. Тогда либо поругают в лучшем случае, либо короткий бесшумный удар, вот этого кулака в итоге. Останавливаться было поздно в любом случае.

– Это правильно, конечно, было, что тогда ты в Деревню вернуться не дал. Нас, может, и в живых бы не было уже. А теперь?

– В смысле? Идем. Как и задумывали, – сказано было, пожалуй, чересчур резковато.

– Это раньше мы шли, а теперь топчемся, не туда, не отсюда, – Чий мгновение подумал. – Они ведь так разбегутся скоро все, тут же есть даже нечего, по большому счету, – он еще раз помедлил. – Тогда отсюда только назад.

На несколько долгих мгновений в воздухе было тихо, потом линия напряженных плеч сломалась. Изран переменил позу, Чий увидел, как напряженно сжатая кисть расслабилась и вновь повисла вдоль бедра.

– А ты как хочешь? Они же идти не хотят. Что, через Болото их гнать? На Громовую, сейчас?

– Да не о ней речь. Они ведь разбегутся так назад, в… Туда, где Деревня была. Ты их удержать думаешь? Есть нечего.

– Посмотрим.

Сам первым пойдешь. Из подчинения бы не вышли, а там хоть к бродячему народу, хоть на пепелище, неважно. Он же умный, он же понимать должен. Чию вдруг пришла в голову догадка. Умный, не умный, слова слишком расплывчатые, неконкретные: так называли и Драра и смышленую собаку, каждый раз вкладывая разный смысл, он привык для себя пользоваться этим словом, применяя его как определение к таким людям, как Борода, например, как он сам. А у них от Израна было отличие, по крайней мере, одно, он также был сообразительный смышленый, едва ли не больше их, не паникер, не болтун и так далее, и так далее. Тоже, вроде, умный. Но у него не было долгой цепи их неудач, не била его так, как их, жизнь, их умность-мудрость была чем-то приобретенным, от того, что учишься очень долго смотреть на себя со стороны, когда у тебя, неудачника по природе, эти неудачи происходят, когда ты раз за разом падаешь лицом в дерьмо, падаешь, поднимаешься, падаешь, поднимаешься, так что, в конце концов, вырастаешь из этого, выдумываешь науку, как не падать слишком сильно или как быстро вставать, Чий не мог подобрать слов, но именно вследствие этого приобретенного он и считал их «умными» или «наученными», а у Израна все было по-другому, он не знал поражений с детства, он был сильнее, умнее, быстрее других. Это была жесткая система поведения, унаследованная вместе с самой жизнью, ему всё давалось слишком легко. Чий не знал, что лучше, наверное, даже вот так вот, только теперь он стал ее заложником, он не мог влиять на систему, ему не приходилось делать этого раньше, и он не умел делать этого теперь.

– Ну, и как сейчас будем? Между нами если, тут на тебе одном держится все. Вот любого из них спросить, если на чистоту, скажет, что ты знаешь, что мы делаем, как именно идти будем, хоть у нас, вроде, и обсуждается в открытую все – ну, не может Изран чего-то такого не знать, спланировал уже давно. Что с тропы там сбились, петляем, ерунда, заранее такое предполагалось, значит, значит рано или поздно в норму дела наши войдут. И, между нами, от тебя на самом деле зависит… Сам как определился?

– Да, как определился, – он был слегка обескуражен, успел засунуть большие пальцы за пояс, видимо, приготовившись себя отстаивать. – Пока все как раньше и придумали, а там видно будет, может, к Торговому времени к лесовикам, там уже всё конкретно известно станет насчет Деревни. Пока тропы не нашли, может быть, тут подождать придется…

Он нервничал. Это было заметно, слишком уж бодро поворачивался, размашисто жестикулировал и при этом на Чия почти не смотрел.

«Подождать придется» – чего мы дождемся тут без еды? Неделя – и обратно побежим, домой захотелось?!

– …Вот, а ты придумал что-нибудь? Говори, прикинем.

Он смотрел куда-то за спину Чию. Обернувшись, тот увидел, что в шагах трех сзади, слушая их, стоит Тольнак.

– Ну, так чего?

– Нельзя нам тут оставаться. Хоть как нельзя, и, если найдем путь, нельзя, и если не найдем, нельзя. Не дождемся мы здесь Времени торгового, здесь есть не чего.

– У нас хватает пока…

– Чего? Зерна осталось чуть-чуть, долго что ли протянешь, на одних лепешках этих, без мяса, и так всех шатает уже, да и насколько этого хватит, ну, неделя еще, ну полторы, а Торговое время когда?

– Ну, даже так если допустим, тогда, во-первых, идти куда? Назад, вперед, куда?

Они стояли близко друг от друга, и Чий понял, что первый раз видит его таким – Израном Неуверенным, спрашивающим совета у него. Он ведь спрашивал именно. Вот такой растерянный и напуганный, стоит, и не просто разговор ведет, а промелькнула у него в глазах мгновение назад надежда, что здесь знает кто-то делать что, чтобы не пропасть в этой влажной зелени, чтобы не умереть, тихо и без следа, так как он уже отчаялся, по большому счету. Только вот не поверят ведь.

– И, во-вторых, может, и тут прокормимся как-то, – Изран посмотрел в сторону Тольнака.

Тот отрицательно покачал головой.

– Точно?

– Точно. Сейчас может еще что и поймаем, повезет если, а через месяц все.

Изран задумчиво опустил голову, отошел на пару шагов, он молчал, и Тольнак, глядя на него, тоже молчал. Изран опустился на корточки, он как будто их не замечал. Выглядело это довольно странно – они, не разговаривая стояли втроем.

– Переправляться нам надо, – Чий облизал губы и выждал паузу. В прилеске прокормимся, и далеко не обязательно забираться.

– Ты серьезно?

– Да куда серьезней, нечего нам тут делать, ждать и там можно, а здесь дохнуть только остается или назад – то же самое, по идее, тоже сдохнем.

– Время у нас есть, еще посмотрим.

– Куда мы посмотрим, неделя, две, три, пять, какая разница, все равно итог один, и ничего тут не придумаешь больше. А там… – он обернулся к Тольнаку – Пища есть там?

Тот пожал плечами:

– Да, должна быть. По-любому, должна… Прилесок – это не Болото, найдем. Там холмы – не хлябь, хотя бы за мари только зайти.

– Это неделя ходу, понимаешь, неделя, – он обвел рукой вокруг себя – Вот поэтому вот, понимаешь, здесь не травка тебе, здесь Болото, у нас тропы даже нет, а это на другую сторону переть.

– Да прав он все равно, Изран, – сказал Тольнак, немного понизив голос.

– Изран молчал.

– Идем-то все равно туда, и не получится по-другому.

– Не получится… Тропу сначала найди, без тропы не пойдем.

Чий глядел на него со стороны, как он стоял вполоборота, почти отвернувшись, говорил сквозь сжатые губы коротко и даже как будто не отвечая, а огрызаясь, он ведь не разговаривает больше так для вида, его теперь уже не переубедить. Не поверил… как будто с тропой мы пойдем куда-то. Не понимает ведь, отсюда не уходить, отсюда бежать надо, лезть в трясину по подбородок и двигаться туда в дебри, хоть по сто шагов в день, попадется тропа – счастье, не попадется, так пытались хотя бы. «Ведь времени нет!» – попытался напомнить он самому себе. «Ничего» – понял он, не испугалось внутри его ничто, не съежилось, так что бы лень хоть эта пропала дремотная. Совсем ничего.

По осклизлому стволу деревца ползла большая бурая улитка в ярком пятне света, который пробивался сквозь прореху в листве, было хорошо заметно, как шевелятся рожки, медленно движется хоботок по стволу. Налетел легкий прохладный ветерок. И тихо…тихо то тут как. Изран с Тольнаком отошли уже немного в сторону.

– А если будет тропа, Изран, все равно же будет. Ты же меня знаешь, идти надо.

– Тебя знаю, а тропу не знаю, и ты ее не знаешь, грозишься только.

– Ну, не все я помню, не могу я так за пару дней здесь разобраться.

Дальше говорили тише, когда Чий подошел, Изран, что-то буркнув напоследок, развернулся и, не глядя в его сторону, сердито поджав губу, пошел к остальным

Что это с ним? – Тольнак кивнул вдогонку. – Я его не понимаю в последнее время совсем. Поменяли человека.

Чий сдержанно кивнул:

– Я правда и раньше у вас, особого единодушия не замечал.

– Да какой там, у него же никогда не знаешь, повернется как.

Он внимательно посмотрел на Чия.

– С ним же по-разному каждый. Умеет привлечь к себе, в основном, конечно, из-за силы тянутся, а вообще кого как, тебя я даже примерно не представляю, тоже полезен как-то, видать. И никто его не понимает полностью. Ворот не в счет, они с детства рядом, там другое, он, как пес, у него, хотя спорить могу, тоже не понимает ничего… А сейчас у меня и догадок-то никаких, толком, нет. Как будто назло мне, специально, иной раз даже так кажется. Вот раньше например, я уверен был, он бы меня и ночью тропу эту искать заставил. А сейчас: «найдем, пойдем… Пацаны, то да сё…» Когда это ему дело до кого-то было.

«Догадок нет». Он подумал о той ночи, когда они впервые вышли на Болото, как в безлунной темноте, из-за затянутого тучами неба, все тонуло во мраке, непривычную совсем уж нестепную здешнюю тишину и знакомый всегда уверенный голос, который настойчиво через эту тишину доносился: «Дубиной или наконечником лучше, можно!..» «Догадок…» У меня зато есть. Он еще раз мельком посмотрел на Тольнака, и тут его осенило. А с чего это он тогда вообще решил, что это о них с Краюхой речь была, без него-то они никуда не пойдут, все, колом всё встанет. Хотя, может, нет, свой все-таки? Или: ну и что, что свой и кому свой – это он Израновским свой. А не ему, на Амбаре свой, а это далеко, а Израну самому – только сам Изран и свой, да Ворот еще, может. Реально? Реально. Хотя вполне вероятно, что и ерунда все это. Предупредить, что ли? Чий секунду над этим подумал. Ну, что тогда ему сказать? И как?

Подняв на Тольнака глаза, Чий сперва даже оторопел – тот смотрел на него с испугом, потом понял, сколько он уже молча стоит без всякой реакции, и какое, наверное, всё это время было у него лицо. Тольнак, видимо, давно уже пожалел о своей откровенности и сейчас стоял, не зная, что делать. Чий улыбнулся и хлопнул его по плечу.

– Да, др́уга, прав ты. Ну что, пойдём?

– Пойдём, – тот нерешительно пожал плечами.

– Слышь, Тольнак, насчёт дороги, правда, найдёшь?

– Не знаю. Да, конечно должен… Посмотрим…

«Ну, вот и поговорили с Израном», – думал Чий. Не такого он эффекта ожидал. Убедить в чём хотел его, не убедил. Мыслей его, думок не дознался. Совсем без пользы, если не считать того, что сам он ещё больше уверовал в то, что мысли эти всё-таки есть, мутит он что-то, да один раз впервые признали своим в открытую, хотя и не сам Изран. И разошлись нехорошо, некрасиво, комом всё как-то вышло. Хотя в одном польза всё-таки была – об этом он думал совершенно серьёзно, так как сам разговор всё же был, хоть и не ахти какой, а это уже о многом говорило. Значит, право он на это имеет, не у каждого оно есть, далеко не у каждого, у Тольнака, например, нет. А у него есть.

Чий вдруг поймал себя на мысли, что обрадовался этому неосознанно, что нравится ему это. Дурак. Весело стало, чему обрадовался? Тому, что другому скоту из стада сегодня шею перерезать решено, не этому, этот побегает ещё пускай, этот умный и копытом вон как смешно бить умеет, и гривой трясёт, когда есть хочет, и мордой тычется.

Их ждали с сумками на плечах, с решимостью идти, это бросалось в глаза сразу же, причём с тупой решимостью, абсолютно без желания, как уже привыкли, но сейчас был случай особый, Чий знал, что если бы это был привал, они попробовали бы потянуть время, пока бы собирались, пока то, пока это, потом бы выяснилось, что кто-то зачем-то разобрал тент, и ещё столько же пришлось скручивать, и вдобавок он ещё намок с краю вместе с запасом зерна, и опять бы не нашлось виноватых, потому что Изран сегодня ему не поверил (не поверил!), как и следовало ожидать, не было бы виноватых, а были бы одни правые. А сейчас всё не так. Что идти надо, понимали все – оставаться нельзя. В жиже не поспишь.

Чий поглядел на насупившееся под тяжестью необъятного мешка лицо Ушастого, заморенное, чумазое, со спутанными волосами и большими пятнами синяков вокруг глаз, и в очередной раз понял, что жалеет его. Они все изменились за последнее время. У костра вечером чаще стало слышно тишину. Ведь не придумываю я, случилось ведь что-то, из-за чего мы молчим теперь всегда да даже и говорим когда, то всё равно ведь не так как-то, не так как всегда… Он попробовал понять. Из памяти всплыли какие-то картинки последних дней: спины, сосредоточенные лица, как он стоит, после делёжки еды, держа в руке кусок несвежей, горелой лепёшки, и пальцы проваливаются в размокшее тесто…Так просто её не поймёшь, причину, если она вообще была, вроде тоже самое же всё, как будто, как и раньше, и в тоже время…А может, причина не одна, может их куча, мелких, незаметных, рой. И разглядеть их, если постараться, наверное, можно во всём. Кучи, они сплетаются. В том, как садится Дерево к костру, как и раньше, кроме того быстрого осторожного взгляда в темень снаружи, о котором он, скорее всего, и сам не помнит, или как изменился Изран, привыкший всю жизнь быть во главе толпы. А сейчас? Уместно ли это здесь вообще, и что здесь эта его «толпа», которая тут чужая, она тут что-то вроде домашнего щенка в Степи, толпа способная, может быть, впервые, поступить не так, как он задумал, и не то что бы его страшила их готовность устроить бунт, больше всего там, внутри, он боялся того, что Система может оказаться неправильной, в которой не сомневался с детства, и тут сбой, а если был один, то, может быть, она не верна совсем? И отсюда эта его нерешительность (на границе с робостью, что ему никогда свойственно не было, с одной стороны) и готовность идти до конца, которую можно было увидеть по глухой злобе в глазах (с другой, тоже чрезмерная и непонятная, фатальная какая-то), и все эти жесты и обрывки жестов, намёки и полунамёки. Резко ему пришлось повзрослеть.

«Точно повзрослеть! – понял он. – Вот что явнее всего изменилось в нас, повзрослели разом». Деревня – такая же трясина, как и эта вот под ногами, и всегда такой была, это понимал даже он, кто по большому счёту ничего кроме неё и не видел. Там всегда было спокойно, ничего и никогда не происходило. И решений в том их мирке принимать не надо, всё давно было решено самой жизнью, вязкой и неспешной. Отцу там помогай, за скотиной, там, в поле, потом пришёл, полкринки молока кислого выпил, отлежался и к кому-нибудь до хаты или на Амбар, где уже девки, бражка, шутки, одни и те же изо дня в день. Ночью до постели дополз – и спать, а наутро – день новый. Видел он этих великовозрастных детей, полдеревни их было, кому за тридцать уже. Если подумать, то кроме единиц, тех, кто вырвался, кто жил, может быть, и все были, так или иначе. И с ними бы со всеми также пошло, если бы не случай.

Вот оно почему всё значит, хотя нет, не всё, конечно. А Ушастый не повзрослел. Тоже изменился, но не так. Ему-то куда. Ему ведь, кажется, и пятнадцати нет! Ребёнок!.. Раньше и посидеть не мог без болтовни, и шебутной самый был. У Амбара вертеться начал, когда другие ещё куклами соломенными играются, и жизнь взахлёб глотать пытался, бражка на Амбаре появилась – он там, бьют кого-то – счастье, за Израном собакой бегал. И терпеть его Чий раньше не мог. За что? Может за то, что он всё-таки был дураком всегда, этого у него не отнимешь. Да за всё это, за все его интересы. Сейчас он молчаливым стал, как и все, но не взрослым, что-то сломалось у него внутри, треснуло. Он выглядел болезненным, сжавшимся, каким-то замученным. Вставал тяжелее всех, если надо было идти, и падал на землю первым, когда было уже не надо. Теперь Чий его жалел, ведь ребёнок же просто, какой бы не был, только очень уставший и забитый.

И почему-то несколько раз ему приходила в голову одна и та же мысль: что если кому-то из них суждено здесь остаться, то им будет вот он, или первым будет он. Мысль, может быть, и была нелепой, и ни на чём не основанной, но ему всё равно упрямо в это верилось. Наверное, из-за этой его болезненности, как будто смерть его уже коснулась, а то, что он с ними, – так это пустяк, пальцами два раза щёлкнуть не успеешь, придет время и своё она заберёт в первую очередь.

Они уже куда-то шагали. Чий опомнился, когда сошли с сухого места, под ногами сначала прохладно захлюпало, а вот теперь он уже привычно проваливался в жижу до середины бедра. Рядом, шага на два впереди, покачивалась с большой знакомой кляксой от когда-то пролитого горячего воска краюхина сумка. Чий догнал его, обойдя сбоку.

– Краюха… Край.

Тот что-то жевал, орехи, вроде. Идти вдвоём на узкой тропинке было неудобно.

– Чего? Куда ты прёшься, тесно же?! Будешь? – он протянул кулак.

Чий отмахнулся.

– Край, куда идём?

– Вот человек, – он фыркнул. – На привал идём, о чём ты думаешь?

– На какой привал?

– На какой, на какой, на старый привал, куда ещё, утром откуда вышли.

– Кто решил? Мы же туда засветло не дойдём.

– Да все решили, назад сдвинься, я сейчас упаду, вот…

– Мы же до ночи не дойдём.

– Дойдём… Да какая разница.

Он замолчал, и Чий тоже замолчал.

Правильно, что идти отсюда надо, но не на привал же, оттуда просто уходить не надо было, и место нашлось бы, вон вправо если повернуть, там бы по-любому найти успели, да вот хотя бы кочка эта здоровая подошла, на худой конец, откуда ушли только что, за полдня успели бы обустроиться как-нибудь, сыровато чуть-чуть да тесновато. А им на привал сразу. Раньше Тольнака не послушались, зато теперь с лихвой наверстаем. Что там надо было, на месте сидеть и тропу искать? Это мы сейчас. Привал старый? Чепуха, мы вот сейчас в Степь аж как зайдём, как обоснуемся, а там уже… Ерунда ведь, место сухое им надо – там к «дому» ближе. Предложил кто-то, а они закивали, мол, конечно, только туда и можно. Даже повеселели, вроде. А почему? Просто появилась у них одна мысль, мечта пока ещё даже, что «вдруг сюда возвращаться будет уже не нужно?!» Мысль бредовая пока, несерьёзная пока ещё, шальная, потому что не может этого быть, но и самого её привкуса достаточно, чтобы появилось пьяное окрыление, тем более что это всё больше становится похожим на правду. И гонят потому её от себя, и радуются потому ей, и, правдой чтобы стала, хотят.

– Краюха. Краюха!

– М-м?

Чий хотел поговорить с ним насчёт возвращения. Насчёт того, что это неправильно. Чтобы вместе попробовать убедить остальных, пока не поздно ещё.

Он поглядел ещё раз на сумку, закрывающую собой человека, на бодро качающееся пятно…

Дуракя, что ли? С кем поговорить? Да он же от счастья светится. «Кто-то предложил…» А не он это, случайно.

– Ну, чего надо? – Краюха остановился и обернулся.

– Да всё уже. Иди.

Неужели, действительно пришли?! Дойти до привала. Провозиться там пару дней, пусть даже неделю (причём, как только придём, все будут уверены, что всё, как и задумывали, в худшем случае, запланированная передышка), и потом уже можно будет не надеяться снова пройти мимо этих следов куда- то туда, в сердце Болота, спиной к которому мы сейчас движемся. И если сказать потом: «Дерево, ну что, готов? Бери пожитки, надо собираться, дальше пойдём», – в ответ получишь наглое недоумение на прыщавом лице, вроде бы, даже законное: «Куда дальше?! В Болото?» И Изран опять сделает вид, что ничего не заметил, или не сделает и станет драть горло, что теперь надо так. Старается же всё-таки, вот кому тяжелее всех приходится, привык всегда первым быть, или даже правдой самой быть, а вот теперь понял, что не так это уже, значит надо врать, а это нелегко, когда одни хотят идти «домой», а другие знают, что это глупо, и надо чтобы Самой Правдой по-прежнему считали и те, и эти, играет, старается изо всех сил, придумывает постоянно что-то, только не получается ничего.

С «домом» их этим тоже ничего не выйдет. Конец. Чий тоже не знал, что делать по большому счёту, не идти на старый привал – это так, полумеры.

До настоящих сумерек было ещё далеко, но темнее всё же стало ощутимо. Он устал за сегодня и шагать, и думать, не убило его горем оттого, что это конец, как-то даже всё равно было, только какое-то разочарование чувствовалось, ждал он чего-то, видимо, всё это время, а вот сейчас внутри стало пусто, как будто его обманули. И не из-за отца это было, как-то прикоснуться к его тайне он серьёзно думал только с самого начала, а так, просто.

Следить за дорогой здесь особо не приходилось, иногда это было даже приятно: голова отдыхала, работали только ноги, можно было думать о своём или тупо дремать, немного отходя, когда приходилось идти через какие-нибудь коряги или тропа начинала резко вилять, по-настоящему приятно было именно думать, но и от вечной дрёмы какое-то удовольствие он тоже получал. Сильнее всего, ему казалось, это походило на предутренний сон, когда незадолго до того, как надо вставать, уже не спишь по-настоящему, но знаешь, что можно ещё полежать, залазишь поглубже в простыню лицом, в хруст соломы, а потом опять просыпаешься, и снова вставать ещё рано…

Опомнился он резко, чуть-чуть не уткнувшись в Краюхину сумку лицом. Тот не двигался, обойдя его сбоку, Чий увидел, что он стоит, немного нагнувшись вперёд, и что-то рассматривает.

Под их ногами, причём недавно совсем, сидели и лежали, чётких следов почти не было, поверхность растоптана в кашицу, кроме пары более или менее ровных отпечатков с дальнего от тропы края. Но лапы были явно не звериные – птичьи, с толстыми мясистыми пальцами, паутинка на грязи от тиснения перьями, несколько штук даже остались. Чий нагнулся, чтобы подобрать одно, прилипшее к стволику маленького дерева.

– Что это?

Краюха многозначительно пожал плечами. По всему было ясно, его это тоже заинтересовало.

– Тольнак видел?

– А ты как думаешь? Может, да, может, нет. Если да, непонятно, почему никто не остановился. Если нет, вообще ничего непонятно: как это можно не заметить.

Перо было чёрное с редкими прожилками серебристых чешуек. Сейчас, присмотревшись, деталей стало заметно ещё больше: и кучки кала, и обглоданный, даже обгрызенный, стволик деревца, не по-птичьи совсем обгрызенный, как-то это не вязалось совсем – птицы и обкусанный ствол…

Они облазили там всё и в упор вокруг лежака, и с расстояния, пытаясь прикинуть, как птица таких размеров могла тут пролететь. И не одна причём, и куда потом. Правда, понять у них не получилось явно ничего, нашли только пару сломанных веток, которые сразу не заметили, да и не понять они пытались, просто завелись стихийно и лазили, пока интерес был, а сейчас уже и его не стало.

Чий поглядел вперёд: деревьев здесь почему-то почти совсем не росло, гораздо реже, чем в среднем по Болоту, а ещё дальше, сбоку от молоденьких зарослей, в которые уходила тропа, зияла большая проплешина, шагов четыреста, вот в ней живых деревьев не было совсем, ни одного, только отсыревшие стояки, многие почему-то с отломанной верхушкой. Просто бревно из воды.

И тут он заметил движение, там вдалеке, вернее, наоборот – то, что двигалось раньше, остановилось, по- другому бы он вообще ничего не заметил. Теперь это даже можно было разглядеть, он всмотрелся: точки какие-то…

И тут всё стало ясно: тропа ныряла вправо здесь и выходила опять с другой стороны проплешины, а эти точки были остальные, их, видимо, решили подождать.

Ни хрена… Отстали. Чуть-чуть думал, да?

– Краюха, – он посмотрел вниз.

– Смотри, ещё одно нашёл, – тот сидел на корточках, протягивая ему перо.

– Краюха, – Чий заулыбался, и Краюха, глядя на него, тоже. – Чего лыбишься? Мы страдаем, мы неправильные, нас же ждут, вон смотри, сюда иди да вон дальше, ещё… Тут полдня же идти, а мы: перо, ветка, вот тут то, вот тут это. Ну что, увидел?

Он также на него смотрел, улыбаясь.

– Не-а.

Они рассмеялись, потом стали собираться, закинули на плечи поклажу.

– Нет, всё-таки мы даём, как маленькие, по десять нам, время на это тратить, и так отстали.

– Да ладно, много мы его потратили, что до этого отставали, что теперь, почти без разницы, раньше спать не надо было, и интересно же тем более.

– Что птицы раньше никогда не видел?

– Таких не видел, да и чего придуриваться, Чий, не видел, не видел, самому как будто любопытно не было, как будто не понимаешь почему.

– Дурачки потому что, пойдём, ждут ведь.

Чий заметил, что Краюха до сих пор держит в руках то, что они нашли, уже с сумкой на спине, и осматривается, видимо, не зная, как всё это положить. В одной руке он держал перо, которое они нашли, в другой всё остальное. Чий поймал его взгляд.

– Помоги.

Он машинально взял протянутое Краюхой в руки.

– Ты брать всё это с собой надумал?!

– Ну, а куда ещё?

Он бросил перья себе под ноги, в грязь.

– Чий!

– Да на хрена они тебе нужны? Ты чё, Край, вон давай камешков ещё наберём и листиков.

– Ну, остальным показать чтобы…

– Да видели это все. Одни мы с тобой ползали здесь, мусор этот собирали.

В руке у него ещё оставалось последнее перо, то, Краюхино. Он провёл пальцем по краю опахала, оно было жёстким, совсем не таким, какое он нашёл первым. В мозгу что-то мелькнуло, как будто воспоминание какое-то или догадка, и пропало, вроде что-то виденное уже, где-то, когда-то… Он потеребил перо, пытаясь вспомнить, потом бросил его к остальным.