За секунду до сумерек

– Всё, пойдём.

Почему-то теперь идти стало лучше, развеселило его всё это, что ли? Да не то что бы. Тогда почему? Он задумался: как будто давило его что-то раньше, а теперь забылось, и тут он вспомнил: там впереди их ждали, они отстали изрядно, и надо было быстрее догнать остальных, вот только смысла в этом особого не было – он вспомнил, куда они идут.

Ощущение было такое, как будто он не спал совсем. Несколько раз, вроде, подрёмывал за ночь, точно, что-то такое вспоминалось очень неясно, но на фоне того, что большая часть времени прошла в сырости и холоде при жутком желании заснуть, просто лечь и поспать, на ногах… да какое там, на ногах, нараскорячку, как получится. Когда он не подмокал просто, с какого-нибудь боку, сыро было всё равно, холодная влага поднималась снизу через этот их настил. На фоне всего этого, в то, что он вообще сегодня спал, не верилось, как будто, так и пролежал всю ночь. Сырой была одежда, ветки впивались, особенно сучок у затылка, полночи постоянно втыкался ему то в шею, то в лопатку, так, что он то и дело поднимался на локте и обламывал, и каждый раз не то. И постоянно, это мешало сильнее всего, хотелось согреть тёплый огонёк в груди под рубашкой. Он кутался, ложился калачиком, но это не помогало, ледяные щупальца залазили с затылка, гладили поясницу.

Чий попробовал глотнуть, чувствуя, как заболело воспалённое горло, в глаза били первые лучи, он понял, что дрёма прошла совсем, и нехотя поднял голову. Оказывается, одна ступня у него до сих пор была в воде. Он размял холодные, как у трупа, пальцы. Спать хотелось жутко. Рядом валялся Уши, засунув голову и руки в мешок. Теперь он уже не стонал.

Хотя нет, это уже давно было. Сначала он просто причитал из-за холода, промок сильно, простудился он ещё до этого, на марях ещё угораздило. Потом только стонал и всхлипывал ночью. И чудно́ ведь ещё как, как будто не по-человечески, не то скулил, не то как-то кряхтел, как хрюкал. Надрывно, из-за этого почему-то было особенно жалко, ему и замечаний не делали, хотя раздражало это сильно.

А потом он вдруг заорал, когда Чий открыл глаза, увидел, что его нет на месте, а у края настила, свесившись на деревце, согнулся силуэт Ворота, что-то топча и пиная, забившееся под груду веток. Снизу орали уже тише, жалко, по-детски рыдали в голос. Почему я тогда не встал? Холодно было. Ворот отошёл в сторону, вроде, спокойно нагнулся, выбирая палку, отломал от неё что-то, не спеша, подошёл к краю и с размаху дал вниз, Ушастый коротко громко вскрикнул и замолчал. Вот с того момента он и не стонал. Холодно было, и лень, и страшно, да? Ворот ведь всё-таки. Чий усмехнулся самому себе.

Рубаха на боку у Сурана задралась, и под ней виднелся огромный фиолетовый синяк. Ворот лежал неподалёку, через одного, между ним и Чием был Рыжий-старший, на спине, положив под голову чью-то отощавшую за последнее время сумку, и, похоже, спал, крепко и по-настоящему, его сумка с копьями валялась на другой стороне настила, с краю. Придурок озверевший.

Чий сел и огляделся, ежась от холода. Ну и теперь что? Есть нечего, ещё вчера нечего было. Вставать идти? Куда?

Шевелиться не хотелось. Как проснулся Тольнак, он не заметил, когда тот подошёл, Чий успел умыться холодной водой, пересилив себя, и сейчас сидел, ковыряясь по дну мешка, ища в крошках остатки сухарей.

Поговорить толком не получилось, только формально, для вида, Тольнак, похоже, тоже был не в настроении поговорить и тоже думал о чём-то своём. Поэтому и молчание не тяготило, Чий, если подумать, даже рад этому был.

Всё из-за тупости, никогда головы у нас не было, теперь совсем стадо. Возвратиться не можем толком, да раньше дури тоже хватало, у нас её всегда хватало, но раньше бы смогли, ведь проще быть ничего не может, просто туда, откуда пришли, ничего не надо, просто вернуться. Но это когда не стадо вернуться просто, а когда стадо – непросто, стадо возвращаться не умеет. Оно движется только вперёд, вернее, ему кажется, что вперёд, идёшь, ноги переставляешь, значит, вперёд, куда морда смотрит, петляя по сто раз на дню, вкривь, вкось.

Он посмотрел на их нынешний привал, просевший настил из кучи веток на жиже. Место было какое-то странное, глухое, как-то немного по-другому здесь всё выглядело, совершенно непонятно, в какой стороне от их прежней тропы, и этот исполин над ними – огромное дерево, корявое, гнилое и разлапистое, покрытое чуть ли не до середины ковром мха. Чий не думал, что такие бывают. Как будто это другое Болото. Точно, другое. Он уже не сомневался почти, ещё раз быстро окинув взглядом вокруг. Так оно и было: с самого начала думали, что идут прямо, но это им казалось только, а на самом деле, по какой-то жуткой спирали, всё дальше и дальше с каждым днём, не замечая, и, может быть, вчера у них ещё был шанс, хотя и не там они находились, где рассчитывали, но это было ещё их Болото, своё, понятное, а сейчас что-то совсем другое… У Чия аж холодок прошёл по спине, он улыбнулся, рядом сидел Тольнак, безмятежно хрустя сухарём, справа сиреневой ребристой громадой всё также нависал Лес. Чушь. Конечно, это было то же самое Болото, только место другое, ещё нехоженое, заблудились немного.

Совсем я пуганый стал, бред всякий в голову лезет. Он глянул на погружённого в себя, спокойного Тольнака. И ведь не один он, Чий, был вот такой пуганый, из них, тут почти наверняка, бери любого, всё тоже самое, люди одинаковые, это какая-то реакция, внутри черепа, древнее, чем разум, ответ сознания на среду, как со сладким, как и там, не один же он ночами мучается, заснуть не может, когда в памяти вдруг, ни с того ни с сего, неожиданно всплывает вкус лепёшек каких-нибудь, например, и начинаешь представлять, как мажешь на них сироп из киривики, такой сладкий, тягучий, свет, запахи – чуть ли не первая тема для обсуждения. Так и тут, кто знает о чём сейчас, хотя бы вот он, Тольнак думает, такой спокойный на вид. Напуганные, такое уже не обсуждают, о таком молчат. Но тоже, наверняка, всё одинаковое, не эта, конечно, его фантазия, насчёт того, что заблудились, такое хоть когда взбрести может, хотя если бы не испуг этот, сейчас, может быть, вообще ничего не было бы, а сама реакция, как будто подрываться и бежать надо тут же. Наверное, и стадо мы теперь поэтому.

Хотя, может, и к лучшему, что на привал не попали, здесь ещё видимость единства какая-то сохраняется, а там только сдыхать, в Степи быстро или на марях медленно. А ведь не верю я в это, то, что назад оттуда только, это да, а вот в то, что сдыхать, в то, что смерть там, вот это я только знаю, но не верю. Почему? Раньше не приходилось? И в то, что к лучшему это, на самом деле, тоже не верю. Тропа?.. Может быть, но вот во что не верю точно, так это в неё.

Плохой день будет, Чий знал это, по всему плохой должен был быть. И потому что есть с утра нечего, и потому что сегодня после этой мокрой ночи на них с Краюхой обязательно отыграются за то их вчерашнее опоздание, хотя, по сути, не решало оно ничего, не тут, так тысячей шагов дальше, сидели бы. Тропа…

Чий посмотрел в сторону Тольнака и даже удивился немного, он явно о чем-то думал, спокойно, очень размеренно и сосредоточенно, может, и встал сегодня пораньше специально для этого. Те же мысли?

Да мы же теперь с одной поляны скот. Догадка была резкая, хотя, на самом деле, всё очевидно, странно, что об этом он задумался только теперь. Когда выходили, всё было совсем не так, а теперь так, теперь они вдвоем, с одной стороны, те, кто знает, что нельзя сворачивать назад, и все остальные, с другой. Все, даже Краюха, он – в первую очередь. Хреново дело, совсем хреново, опасно, Изран, которому был бы повод, и догадаться об этом давно можно было, если даже сама картина окончательно только в последнее время сложилась, то предсказать, предугадать. В памяти всплыл подслушанный их разговор. Вот он и догадался, не о Краюхе они тогда говорили, может, и Тольнак догадался, молодец пацан, сидит, думает вон, а я дурак, пёрышки с веточками собираю. Хреново дело… И вместе бы нам держаться стоило, какая из нас сила, сидим рядом, об одном и том же думаем и поговорить толком не можем.

Он оглянулся назад, половина уже встала, рылась в мешках, сидела с сонными, безучастными лицами. Было ново и неприятно осознавать, что все они против них с Тольнаком, ну, или хотя бы не с ними. Изран спал, значит, пока ещё было утро, плохой день ещё не начался.

– Значит, стараться надо, а, Тольнак, сколько мы ещё так пролазим?

– Дня три, наверно, четыре. Не знаю, – ответил он почти мгновенно, сначала сказал, а потом, ожив, повернулся. На лице улыбка. – Я вчера думал всё, а сейчас не знаю.

Точно, тоже думает.

Чий понимающе усмехнулся в ответ.

– Успеешь?

– Путь в три дня, в Болоте где не был ни разу? Да запросто, хоть сейчас.

Посмеялись.

– А серьёзно если?

– Не знаю, Чий, если серьёзно, могу за месяц не успеть, а может, наоборот, за день получится, и я даже не знаю, к какому варианту ближе будет. Хотя к первому, наверное. Я же тут впервые и только понаслышке. К тому же, в Степи впервые – это одно, а на Болоте – другое, и тем более, понять пока толком ничего не могу. То ли то, то ли не то – тут штука одна…

– В смысле? – Чий заметил, что говорят они теперь почти шёпотом.

– Ну, иногда мне кажется, что сходятся описания, всё верно, и даже приметы, вроде, точные, вот вчера… ну, в общем, не спутаешь такое. Потом начинаю думать, что всё неправильно понимаю, но вот что мне покоя не даёт – трясин тут нету.

– А это что?!

– Лужайка это, улица. Там, понимаешь, там деревьев нет, кустов этих, зверья никакого. Мертвое Болото быть должно, там такие трясины…

– Ты откуда знаешь?

– Да точно это, не бойся, если тут что-то правдивое и есть, то только это.

– И там тропа?

Тольнак кивнул.

– Ну, тогда почему бы прямо отсюда не пойти? Холмы вон, трясин нет.

– Ты издеваешься, что ли, тебе и такого хватит, – он ткнул пальцем в перетоптанную ночью грязь, уже немного отстоявшуюся, с тонким слоем скопившейся чистой воды над рытвинками и поднятыми корешками. – Если прямо идти, ты и тут сто раз утонуть успеешь.

– Да я не то в виду имею, если и так мелководье здесь, ну, и искать, где посуше, медленно, не спеша, севера держаться только, зачем в дрягву лезть.

– Затем, что если сейчас в неё не лезть, то через три, пять дней упрешься, а там уже не пройти, трясины не обойдёшь, я так понимаю, это вроде пояса, через всё Болото тянется, ширина у него своя должна быть, может даже, постоянная примерно, а тут его почему-то сильно выпячивает на юг.

– Ты от кого узнал об этом?

Тольнак улыбнулся:

– Не веришь? Да точно это, тебе говорят. И ещё одно, если так будет, тогда считай, что нашли – полянка там…

Сзади загомонили, что-то плюхнулось в воду, и Чий ничего не услышал, посыпалось, кто-то полез собирать, он оглянулся назад. Началось.

– Полянка, говорю, должна быть, мне об этом Кара говорил…

Он вопросительно посмотрел на Чия, тот кивнул, эту историю он знал в подробностях. Кара был единственный, кто по-настоящему побывал на Болоте из деревенских, чуть ли не за последние полсотни лет, не считая Чиева отца, конечно, и рассказать об этом мог правдиво, вот только умер полгода назад. Глупо умер, пьяный во время гона на чужое поле забрёл, его самец на рога поднял.

…– Говорит, замученные тогда шли, у них-то ещё хуже, чем у нас, было, чуть ли не ползли всю ночь, а под утро полянка эта, говорит, чистая, аккуратная, с боков заросли, а в середине мелкая травка в росе и ягодой какой-то всё усыпано, они в сезон как раз попали, вот там проводник их, лесовик который был, перед тем как умер, о тропе ему рассказал, что она за полянкой этой начинается и идёт как.

Чий глянул по сторонам: тоже, вроде, заросли по бокам, правда, жижи немного да травки никакой не было, но это теперь не было, тут теперь вообще ничего не было, может, эта?

– Да тут полянок этих…

Тольнак фыркнул и, состроив гримасу, отвернулся.

– Что?!

– Узнал бы… говорят тебе. Глупый ты, Чий, что ли, а? Что я, так тут просто хожу-брожу, да я сто раз про неё слышал, чушь несёшь. Что я, дурак совсем, полянка, полянка…

– Да ладно, чего ты, ну не подумал, – чувствовал он себя действительно глупо.

Замолчали. Сзади наклонился Рыжий-старший:

– Чего, едите?

– Едим. Мяса хочешь? Садись, поможешь, а то вдвоём без тебя не доедим никак, выбросить надо будет.

Рыжий глуповато с недоверием усмехнулся и отошёл. Тольнак громко сломал ветку и бросил её под ноги, плюнул:

– Я другого боюсь, спутать я её не спутаю, слишком приметная, шагов десять-двенадцать, круглая почти, и крутая, Кара говорил: как камень из воды торчит, так же, как будто. Я боюсь, что, во-первых, она измениться сильно могла, за двадцать-то лет, но это, по большому счёту, тоже ерунда, а во-вторых, за четыре дня, это в лучшем случае, пока они обратно не рванутся, я, скорее всего, точно не найду ничего.

***

– Что ты шаришься, Рыжий? Чё, что?! Пожрать тебе?

Чий вздрогнул – голос был Израна. Вот теперь точно началось.

Чий обернулся, так и было, он уже проснулся совсем, и от тупой хандры первого времени после сна, когда не понимаешь, чего больше хочется, уже вставать или ещё спать, тоже проснулся и, по-видимому, только что. Он сидел на краю настила, всё ещё лениво сгорбившись, свесив ноги в грязевых разводах со вчерашнего вечера в воду.

– Изран, куда мешки пустые класть?

– Вон туда, – он вытянул вперёд палец. – В грязь класть, да, Краюха? Вы же у нас любите, видимо, жизнь походную, трудности вас натаскивают. Да? Вы их сами себе создавать любите, правда?

Ответа не было, сзади хрустнули ветки настила, кто-то нервно переступил с ноги на ногу. Чий поморщился, представляя, что сегодня должно быть, посмотрев на Тольнака, ткнул большим пальцем за спину и нехотя поднялся.

Собрались они на удивление быстро, лишние мешки побросали в воду, подняли Ушастого. Он сонно хлопал красными воспалёнными глазками, мешка ему не дали, он не возражал, также сонно щурился. «Или не сонно», – подумал Чий. Он вспомнил, когда видел такие же глаза: у них в Жухлый мор телёнок умер маленький, совсем был карапуз до мора. Два года назад это было, его ещё звали как-то смешно. Чий попытался вспомнить. Брат подарил, ему лично подарил, у них самка мёртвого родила, а у него отказалась одна в стаде, вот он и отдал ему. «Как же он его назвал?» – пытаясь вспомнить имя, он попробовал представить, как он его первый раз принёс, маленького, закутанного в тряпку, картинка смазалась, и перед глазами появилась тощая уродливая морда с облезшей шерстью, его же во время мора. Когда он не ложился и не сходил с места двое суток, весь в каких-то непонятных пятнах и с вот такими же сонными, набухшими, кровавыми глазами.

Чий поднялся и поискал взглядом Ворота, тот не обращал внимания, он, не глядя, набычившись, стоял рядом с Израном.

– Ну, идём, что ли? – Дерево угрюмо шмыгнул носом.

– Куда?

– Определиться надо.

– Надо? Ну, давай. Давай определимся, ты как себе это представляешь?

Дерево снова шмыгнул. Изран повернулся.

– А с тобой мы вчера так и не договорили, да, Чий? Я так и не понял, что вас задержало там, полдня вас ждали?

Судя по тону, понять так было ещё ничего нельзя, но это со стороны человеку нельзя, тон пока самый обыкновенный был или почти, а он-то ещё вчера понял, только вчера об этом думать не хотелось, и это Израна надо было совсем не знать, чтобы сейчас на тон внимание обращать. Он издевался.

– Вы там нашли что-то, Краюха говорил, да?

Вот ведь дурак, молчал бы. Ну, опоздали, то потеряли, за этим вернулись. Обошлось бы, так нет, мы пёрышки нашли.

– Чего молчишь? Да положи ты мешок свой, куда ты рвёшься, мы тут пока.

– Изран…

– Что Изран? Мы вас полдня вчера ждали. Что вы нашли такого важного?

– Да ничего мы не нашли, не в этом дело…

– Как, а кто же мне говорил тогда? И ждали мы вас, выходит, потому что вы погулять решили? Что вы там искали полдня?!

– Ждали что – да, прав ты, сбились, наша вина, ну, не знаю, как получилось, я и заметил не сразу…

– И тут вы это нашли?

Они уже напротив стояли. Изран нависал спереди своими широкими плечами, смотрел в упор, но пока не то чтобы злобно, вроде как изучая, не вопросами своими, конечно. Хотя он ведь всегда так, «изучая», пока по голове уже не бьёт.

– Нет.

– А когда?

Краюха – дурак. Чий разглядывал лицо перед собой. Всё он знал, это при Чие Краюха вчера ляпнул, когда они опоздали, про поиски их эти, и Чий запомнил, как у него при этом перекосилось лицо. Непонятно только, зачем ему это теперь? Вину за свою ошибку на них свалить и по носу дать, скорее всего. Второго, правда, избежать можно, надо только унизиться хорошо. «А, когда?» – «До этого немного, я смотрю – пёрышки». – «И пополз?» – «Да, по грязи прям, мы их набрали, а потом…» Надо? Надо, только трудно всегда с этим было. Да ведь шанс он мне, наверное, даёт, тоже привилегия, не каждому…

– Никогда! Что мы нашли, с чего ты взял это вообще? Краюха сказал, ну вот с него и спрашивай. Я не находил ничего. А ты чего молчишь, рассказывай, что ты там полдня искал?

– Да не полдня, Изран, ерунда это, по времени заняло, по Степи шагов сто пройти…

– Вот! Ерунда, шалость это детская, к чему это вспоминать, если не повлияло…

– Не повлияло, да?! Не повлияло?! Мы вас полдня ждали, это ты понимаешь, вы с нами идти должны были, это ты понимаешь, вот тогда бы не повлияло, а мы вас ждали, так?!

Чий уже жалел о сказанном, сразу пожалел, как только вырвалось. А сейчас было уже, наверное, всё, сейчас было пахнущее резкой болью ощущение необратимости, от которого сжималось что-то возле затылка, как бы не было всё закончено, исход будет плохим для него, назад было идти уже нельзя.

– А раз так, то мне нет дела до того, что у вас случилось, но оно повлияло. Ясно?! Ясно?!!

– Чего молчишь? – сбоку возникла склонённая голова Ворота. – Ничего ты наглючий какой. Ты как тут вообще держишься перед людьми? Изран, да чего с ним…

– Ну, рваните меня, да, опоздал, только за что? За то, что я домой не бегу? Задержал сильно, да, а мы идём вообще куда, куда это мы опоздать боимся, на привал старый, а что нам делать там? Ну, тупость же, пацаны, ведь сдохнем же…

– Да ты чё кипешуешь? Тон тише сделай. – Ворот бросил сумку и шагнул к нему, подойдя вплотную. – А что же ты вчера молчал, только сегодня додумался, да?

– Ну, вот за это и порвите!

– Ты под дурака-то не коси.

Он рывком дёрнул за шею вниз, Чий неуклюже клюнул носом в воздухе, чуть-чуть не зарывшись по колено в ветки настила. Он попробовал вырваться – ничего не вышло, Ворот был выше, сильнее, и в такой позе было неудобно сопротивляться.

– Убери ру…

Снова рывок за шею.

– Порвать тебя, да? Порвём.

Самым обидным было то, что так и ударить нормально было нельзя. Его просто унижали, как щенка.

– Ну, чего ты пыжишься?

Он чувствовал его дыхание у своей щеки, взгляд остановился на его грязной ступне, стоявшей на крупном сучке, стоило пнуть туда, и Ворот упадёт, но он так и не мог оторвать ноги. Его вдруг взяла ярость. Чий рванулся, так что что-то щёлкнуло в пояснице, захват остался, он кинулся в сторону, дёргаясь, повалился вниз, такого Ворот явно не ожидал, забарахтался, лёжа на спине, со стороны всё это должно было казаться очень жалким, он осознавал это, по-детски нелепым, на мгновение подумалось, что потом будет очень стыдно, когда пройдёт волна ярости и страха, перед тем, что сейчас будет, и едва ли не большего страха перед самой яростью, какой-то тупой и примитивной, совсем не его, с которой ничего не мог поделать. Он слышал собственное звериное рычание, беспомощно барахтался, даже, кажется, попытался укусить Ворота за руку, стопы упёрлись во что-то гладкое и твёрдое. Нога…

Они оба кувырком полетели вниз с настила в грязь, Чий ушел с головой, вынырнул, попытался отползти, грязь набилась в ноздри, в уши, в рот, потом почувствовал, как сверху на него кто-то навалился, снова нырок.

– Сучонок, б…дь, подраться, да, захотел?

Удар в ухо пришелся скользом, видимо, Вороту сильно мешали кусты, в которые они зарылись. Чий попробовал сопротивляться, почувствовал, что сверху навалились всей массой, бить Ворот больше не пытался, он молча сопел, заламывая руку. Всё, конец… И тут хватка ослабла, сверху замерли, а потом стало совсем легко. Чий поднялся на четвереньки, оглядываясь: позади стоял испуганный Ворот с белым лицом, смотрящий куда-то вперёд, ещё дальше – растерянный Тольнак, который, вероятно, только что спрыгнул их разнимать.

Что?.. Чий посмотрел вперёд, туда же, куда поверх его головы глядел с непонятным выражением Ворот. Сперва он ничего не увидел – кусты, темень между ветками, обыкновенная тень. В следующее мгновение он понял: тень была разной: обычной и более плотной, там, внутри, это не тень. Глаз выделил очертания, абсолютно недвижимые, как застывшие два коренастых, чёрных, птичьих тела. Они были уродливые, неправдоподобные: короткие лапки, мощные шеи, огромный плотно сжатый клюв, не загнутый по- хищному, а прямой и широкий, тупо оканчивающийся как обрезанный, усеянный мелкими зубками, и выкаченные глаза, которые очень внимательно смотрели на него. До того, что сидело в кустах, было меньше шага.

Внутри у него всё сжалось, он резко отдёрнулся назад, слишком быстро, против воли, это произошло рефлекторно, так не следовало, надо было медленно, не показывая страха, и ему на мгновение показалось, что это заметили и птицы. Как будто головы чуть сдвинулись, что ли, чуть-чуть и тут же замерли, так что уже не поймёшь, они снова оставались неподвижными, ждали, клювы сжаты зубчик к зубчику, глаза вытаращены, все напряженные, всё в струну, он увидел, как одна из них моргнула. Его передернуло от отвращения и страха.

Чий поднялся на ноги, сдерживаясь кое-как, но назад не сдвинулся, посмотрел в сторону, там тоже сидели два тела, так же замерев, и ещё дальше, и ещё, и справа. Они смотрели изо всех кустов, окаймляющих поляну, группками по двое и по трое точно таких же, наблюдали, не отвлекаясь, ждали. Одна из них находилась рядом с ногой Ворота на расстоянии ладони, и он её не видел, глядя в другую сторону. Они казались неживыми, чёрный облитый маслом камень. Ему стало жутко, он, как завороженный, глядел на тех двух, которых увидел первыми. Не шевелясь, одна из них моргнула и, не меняя выражения морды, сделала маленький осторожный шаг к нему.

И тогда он не выдержал и побежал, и все побежали, всё пришло в движение. Поляна ожила, за ними тоже бежали птицы, вытянувшись вперёд телом, помогая крыльями там, где это было возможно. Он видел всё это обрывками, сначала, когда они были повсюду: рядом, сбоку, потом не видел уже ничего, только знал, что теперь они сзади. Спустя какое-то время, он заметил, что бежать стало труднее, дно сделалось глубже, он чаще падал, но их по-прежнему не догоняли. Нас же гонят, охотятся… В трясину… Через каких-нибудь пару сотен шагов их вгонят в болото и начнут рвать. Надо было что-то делать. В голову ничего не приходило. Он набрал побольше воздуха, ударил кого-то по спине, заорал, что было духа, на пределе, так громко как только смог, и со всей силы кинулся в сторону, стараясь не падать, он не оглядывался, слышал свист ветра в ушах, может быть, ещё и крыльев – было не разобрать, надо было бежать, потому что сейчас за ними будут гнаться по-настоящему, и он понимал, с какой настоящей скоростью способны они двигаться, догадывался, но боялся об этом думать. Надо бежать… Чий не знал, правильно они движутся или нет, и осознавал, что долго так не сможет. По лицу несколько раз прилетело, гибкими, как хлыст, ветками, он зацепился за корень и упал, внизу жижи не было, заметил он это только теперь, обрадовано вскочил, кинулся дальше. Думать времени не было, мысль не успела облечься в слова, но он впервые почувствовал, понял, что спасётся. Кустарник жёг руки и лицо, он ломился вперёд и тут услышал крик, даже два крика: первый – короткий и резкий, так неожиданно протыкают ногу, ломают что-нибудь, промахиваясь, попадают молотом по пальцам, и другой, не громкий уже, длинный, жалобный и протяжный, жуткий крик.

Он развернулся – за завесой веток, шагах в двенадцати, согнувшись, стоял человек, повернувшись назад, туда, откуда они бежали, маленькое, худое тельце, это был Ушастый, а сверху его накрывали огромные, машущие крылья. Он кричал, голос был не его, какой-то глухой и искажённый. Чий замер в растерянности, не зная, что делать, было очень страшно, он чуть-чуть не побежал дальше, некоторые так и сделали, остальные стояли, как и он, рядом. Ушастый и птица уже были на земле, теперь он разглядел, как она, по- собачьи дёргаясь назад, держит его, вцепившись клювом в лицо, несколько рывков, перерыв, взгляд наглых больших глаз на перетаптывающегося рядом Краюху с палкой в руках, и опять попытки потянуть. Ушастый теперь не кричал, он сипло дышал, пытаясь сопротивляться, в глаза бросилось, как он, видимо, уколовшись обо что-то в грязи, резко отдёрнул руку, вытер её о штанину.

У Чия к горлу подступил комок, это было дико, жутко, этого не могло быть, они бросились почти синхронно, Краюха резко крикнул, замахнувшись палкой, сбоку на него налетело шипящее чёрное тело, Тольнак с единственным уцелевшим копьём, Ворот, он сам с какой-то почти бесполезной сухой веткой, они орали от страха, Чий бросил ветку в какую-то птицу, вцепился в Сурана, тот тоже орал, от боли, его вырвали, они влетели в кусты.

Страшно было всё равно, вокруг было слышно только треск кустов, которые они ломали, а может, и не только они. Чем-то внутри, рациональным, Чий отрешённо понимал, что, скорее всего, им теперь ничего не угрожает, вернее, понимал, что когда-то бы так подумал, и что это было бы правильным, но сейчас это не казалось правильным, сейчас он просто боялся и пытался бежать. Из-за Сурана Краюха с Воротом отстали почти сразу же и были сейчас где-то сзади, слева, между ним и птицами. Сам Ушастый почти не бежал, он только переставлял ноги, они пёрли его через кусты, швыряли вперёд, рвали за руки. Потом Чий не смотрел. Чуть позже он обернулся однажды, Ворот с Краюхой устало продирались через ветки не так уж и далеко, размеренным шагом разрезая кусты, он отвернулся. Что-то в них его насторожило, что-то странное, какая-то мысль.

Заросли кончились резко, как вырубленные, он споткнулся на кочке и упал в лужу, поднялся на ноги, и тут он понял, что его насторожило, слишком четко они бежали, ровно, в такт, так бежит человек ничем не стеснённый, настроившийся на долгий бег и слушающий внутренние ощущения. Суран.

Они вышли красными и запыхавшимися.

– Ушастый где? Где Ушастый?!

– Да тише ты.

– Ушастый где?

Ворот сел на корточки, опершись рукой о землю, плечи его поднимались и опадали.

– Где Ушастый?

– Где, где. Сам же понимаешь.

– Догнали? – нерешительно спросил он.

Ворот хмыкнул и опустил голову. Чий посмотрел на Краюху, тот задумчиво кусал губу.

– Вы…

– С ним бы догнали, Чий.

– Да ты о чём, Краюха?

– Тише.

– Да какое тише, вы же…

Он не стал договаривать, посмотрел на красные отдувающиеся лица. Они и так понимали, им было всё равно, почему-то и ему тоже. По какой причине им всем легко, почему им всем так легко, когда люди должны умереть. Он схватился за голову, заметался.

Ни с кем бы вас не догнали, ни с ним, ни без него, там кусты. Ты понимаешь?! Мы сейчас пойдём и посмотрим!

Они не двигались.

Мы сейчас вернёмся за Ушастым! – он произнёс медленно по частям. – Нас не гнали уже. Понимаете, не гнали. Вы просто так его бросили.

Он медлил, нерешительно шагнул. Краюха, глядя исподлобья, покачал головой. Со стороны кустов было так же тихо, Суран, скорее всего, потерял сознание от шока из-за боли и бега или ударился обо что-нибудь. Чий понимал, что там никого нет почти наверняка, но страшно было всё равно, страшно было даже просто сидеть тут, не то что идти. Он посмотрел в кусты, и что-то внутри него поняло, что он туда ни за что не пойдёт, ни за что, так это тупо, не волнуясь, уверенно. Он с отчаянья взялся за ветки и почти не сопротивлялся, когда сзади на него прыгнул Краюха и они повалили его на землю, почти благодарен им был, а голос внутри говорил, что правильно, так лучше, это пройдёт, что сейчас они отсюда уйдут, от этих кустов, у которых страшно, пройдёт, когда-нибудь это забудется, и когда-нибудь будет хорошо и не до этого, это пройдёт, потому что всегда проходило. А потом почти отрешённо, неожиданно представился Ушастый, а вдруг он в сознании, затаился от этих тварей пернатых, и ждёт что к нему вернутся, по ошибке его оставили, прижавшись к корням, молча от страха, лицо его в подробностях представил, каким оно было вчера перед ночлегом, серьёзное и больное, а они не вернутся, они встанут сейчас, отряхнутся и пойдут отсюда куда-то, навсегда.

Чий заорал что-то бессвязное, вроде, рванулся вперёд, кого-то укусил, его скрутили молча, заткнули Воротовой грязной рубашкой рот, он понял, что плачет от бессилия.

Когда его уносили, у него лились слёзы ручьём, не останавливаясь. Не было видно, куда его тащат. Он не сопротивлялся. Горя никакого не чувствовалось, только обида. А может, он просто испугался за себя, как они этого не понимают, что когда вот так вот, просто, без причины почти, как сейчас Ушастого, человека бросают, то как можно быть уверенным в том, что завтра также не будет с тобой, ведь вырвали же сначала, когда по-настоящему опасно было, но это бездумно что-то сработало, как по реакции, зато потом человека просто взяли и бросили, просто потому, что страшно было, просто раз – и всё, и забыли. Странно как…

Они остановились.

– Сам пойдёшь? – голос был Ворота.

– Чий кивнул. Они его отпустили, поставили на ноги. Чий потрогал болевшую щёку, когда завязывали кляп, его сильно перетянули на одну сторону, так что щёку зажало меж челюстей.

Теперь он плёлся сзади, на него уже не обращали внимания. Думают, что не побегу. Правильно думают, куда я денусь. Ушастого жалко… Ну и что теперь, будем привыкать? Или это конец, и привыкать теперь уже не придется?

Шли долго и медленно, хотя и пытались. Тут было намного глубже и, видимо опаснее, сперва след шёл почти по параллели к краю Болота, даже куда-то к Степи, а потом резко свернул на север, петляя и временами захлебываясь в грязи. Мимо большого вывороченного корневища дерева, на котором их, видимо, ждали, на это указывали обугленные ветки и кусочки трута, разбросанные по выворотню, видимо, там пытались разжечь огонь. Они не остановились, шли дальше, пока шагов через двести, нормальных степных шагов, не появился другой такой же выворотень и большой почти сгнивший топляк, на которых сидели остальные, мокрые, рваные и грязные. И всё это время они шли молча, Тольнака они, на удивление, не встретили, он ждал их уже тут, вытянувшись на замшелом топляке, такой же грязный и не отошедший от шока. Зато по дороге они встретили Рыжего-младшего, этот был, как зверёк, взъерошенный и не похожий на себя от испуга, вот такого он ещё не видел: чтобы страх так менял людей. Чий машинально глянул на Ворота с Краюхой, те были нормальными, ну, более или менее. Рыжего вытащили, и Чий разглядел, как меняются на лице вместе с цветом совершенно разные выражения. Сначала белая, абсолютно не похожая на человека^ маска ужаса с вырезанными чёткими линиями губ и ноздрей, потом она медленно сменилась удивлением, ненавистью. Затем, порозовев, стала улыбающимся Рыжим. Он обрадовался, чуть в ноги не кинулся, затараторил. На него не обратили внимания, так же молча шли. Он долго не мог остыть, бубнил, потом, уже наверное, успокоившись, понял, что глупит, и замолчал.