За секунду до сумерек

Уйти вдруг захотелось отсюда, из этого шума, духоты и факельной копоти, выйти на свежий воздух, посидеть одному. Хандришь! Повторяется все вечно, ну а как еще, что тебе еще надо? Бывает ведь и хорошо, а когда хандришь, сразу задумываешься, что все повторяется, и нового ничего не бывает. Другое дело, что идти сегодня никуда, наверное, не надо было, лучше уж поскучать дома, но ведь пришлось же… Может, выпить все-таки? Он подумал немного. Нет, пьянеть нельзя, надо ждать, а потом действовать, идти встречаться, убеждать, но лучше уж идти, чем так.

Он развернулся:

– Есть вода у кого?

В ответ была тишина, кто-то отрицательно потряс головой. Он пошел вглубь, подходя и окликая некоторых по имени, и вдруг наткнулся на Ира, тот стоял неподалеку от ворот, с ним еще двое над чем-то смеялись:

– О! Вы все, отыгрались уже?

– Ну, я да.

– А Краюха где?

– Там еще сидит, там Рыжий-старший пришел.

– Вот же деятель, а! – Чий сердито вздохнул.

– А что такое?

– Да ладно… Так … – он махнул рукой. – Ир, есть вода, пить охота?

– На, бражки лучше выпей.

– Не, не буду. Есть?

– Нет, воды нет.

– Чий!

Он услышал голос и повернулся. У ворот, уже собираясь уходить, видимо, стоял Воль, улыбался, глядя в его сторону. Он тоже улыбнулся, подошел, ему крепко, с чувством пожали руку.

– Че, как? – спросил Воль.

– Нормально.

– А я уходить уже собирался, смотрю – ты.

Воль был парнем серьезным, тоже на хуторе жил, как Драр, все сам всегда, тоже молодой еще совсем, правда, старше Драра, скорее Окана ровесник. Они с его братом знались, но не так, чтобы уж очень. А с ним всегда вот так, как сейчас – двумя руками – Брат. Уважал его, непонятно за что, наверное. Хотя, вообще, его уважение надо было заслужить. Не к каждому он так. Чий этого не понимал, но ему это льстило.

– Киснуть сюда пришел? – спросил он

– Да нет, ждем тут. Сегодня дел еще куча, видимо, всю Деревню оббегать придется.

– А-а, – Воль кивнул. – Новости есть какие?

– Да какие… Брат сегодня вернулся, с Санвой ходили.

– Знаю, видел. Ну ладно, давай, побегу. Ты ждешь, а мне сейчас уже бегать придется. И не виси ты тут, лучше делом займись, сходи с братом поохоться.

Он исчез в темноте снаружи, оставив, светлое, тающее впечатление от встречи, и Чий остался один, постоял немного, раздумывая, не виснуть на Амбаре? Ну, а как ему еще к этому относиться? У него действительно другое, делом занимается. Что ему тут нужно? Раз в полмесяца покажется, тогда это, конечно, как отдых, и не понимает он Чия – не тот возраст уже. «Еще пару лет так пройдет, – подумал Чий, – и он во мне вообще хоть что-то видеть перестанет». А время идет быстро. Что изменится еще через год? Если они, конечно, ничего не продадут. С другой стороны, ну и что, что не понимает. Тут ведь, действительно, в возрасте дело, просто сам он перерос, у них сейчас другой «Амбар» уже, сел вечером на хуторе, один или с кем-нибудь, кувшин откупорил, стадо сытое, все в порядке – можно выпить. Убеждения другие – спину надо с утра до вечера гнуть, а вечером упиваться, сколько влезет.

Рядом по-прежнему говорил Ир, Чий подумал еще немного, подошел и встал около них. Тут говорили о каком-то давнем случае, какие-то только им известные подробности. Он даже вникать не стал, стоял, улавливая отдельные слова, глядя через плечо, как они улыбаются.

И тут обе створки ворот отодвинулись, и внутрь вошел Изран и с ним еще несколько человек, Ворот показался в проеме, глянул оттуда, поискав кого-то глазами, и снова исчез. Они прошли внутрь, не замечая его, и Чий мельком подумал: Вот у кого бы проблем с тканью не возникло, ему возможностей искать не надо, они все у него есть. Сложилось так, не из-за того, что он сам глупее его, все это возникло не сейчас и не сегодня, годами складывалось, и не продумывал он того, что сложится вокруг него, результат тенденции. Но факт в том, что он бы от того, что спрятано у Шаги на сеновале, за неделю бы избавился. К нему и отношение другое, и не как их трое, надо было бы, весь Амбар бы работал. А ведь тогда, вспомнил он в определенный момент, когда была эйфория, Чий думал, что теперь они будут на равных, что он все делает, как Изран.

Изран поворачивал голову, оглядываясь, и Чий понял, что через мгновение он его заметит. И что будет? Внимания не обратит, наверное. Взгляд остановился на нем, он на ходу изменил направление, под прямым углом к прежнему и подошел к Чию.

– Здравствуй. Пришел сегодня все-таки? – сказал он тихо, почему-то устало-вымученно.

– Как видишь, – Чий попытался скрыть удивление.

– Он мимолетно подумал, что выглядит Гроза и правда внушительно, как будто между ними лет пять разницы, хотя на самом деле одногодки.

– Как дома, мать?

– Нормально, – Чий замолчал на мгновение. – Брат сегодня вернулся.

– A-а, ну, привет ему передавай, – сказал Изран также устало.

К ним подошел Ворот. Они жили прямо напротив друг друга, еще ближе, чем Чий от Краюхи. Говорили даже, что они братья сводные, что Изранов отец, мол, постарался, у них и сходство было определенное, только он посуше, хотя непонятно в таком случае, откуда у него эта смуглость, да и нос этот горбатый тоже. Собака цепная.

Ворот встал почти перпендикулярно к огню, так что лицо его и знакомый абрис плеч утопали во мраке. Он, почти не глядя на Чия, небрежно, быстро дернул его за руку, и Чию даже показалось, что в темноте он чуть-чуть брезгливо поджал нижнюю губу. Он что-то сказал Израну, наклонившись вперед, или показал – так было не разобрать. Изран что-то произнес в ответ. Ворот переспросил, Чий не расслышал.

– Что? – Изран продолжил что-то и растопырил на руке три пальца.

Все это для него явно не предназначалось, Ир уже куда-то исчез, и, наверное, лучше будет пойти поискать Шагу. «Как дома, мать». Только он один из нас такой и ведь не старается, это у него так естественно получается, надо было один раз начать себя заставлять, когда-то давно, посчитав, что так правильно и сейчас.

«A-а, ну, привет ему передавай». – Чий фыркнул, – Как это у него так получается? Может, даже не в словах тут дело, а в тоне. Сейчас ему уже стараться бы пришлось, если бы стал говорить, как нормальные люди, ему ведь надо не так: вычурно, серьезно всегда, и если и шутить, то обязательно без дурачества.

– С какими людьми мы общаемся! – сказал Шага, улыбаясь.

– Общаемся.

– Что-то он не в себе сегодня, как будто, да? Все переполошенные какие-то. О чем говорили?

– Думаешь, я разбирался там… И, вообще, ты меня удивляешь – я от тебя последнего такого вопроса ожидал.

Они стояли вдвоем у стены напротив входа, специально чтобы наблюдать отсюда за теми, кто играл под кувшином, и за Краюхой.

– Почему?

– Я всегда знал, что тут есть один человек, которому они все не интересны, все остальные на брюхе ползают, а он нет, ему даже не интересно смотреть, как остальные ползают, и человек этот ты. Что ты улыбаешься? Я серьезно, вот бери тут любого, вот его, да? И с ним на эту тему можно всегда говорить, а с Шагой нельзя, потому что ему все равно. Что ты улыбаешься, я серьезно.

– Ну, если ты серьезно, то ты и говори как о серьезном.

А Шаге все равно.

– И я, кстати, всегда знал… Короче, лишний повод тебя уважать был. Что бы там не случилось, вот этот человек кривляться не станет. А сейчас?

– Ты всегда ошибался, значит. Почему я никогда не интересовался?

– Так казалось.

– Как ты себе это представляешь? Вот Амбар, он Гроза Амбара, все вокруг него крутится, ну, и даже возьмем, что, положим, меня все с ним связанное волнует слабо, меньше чем других, я все равно в стороне не останусь никак, это тогда мне не здесь быть надо, а там, где его нет. Тогда я действительно, скорее всего, ничего о нем слышать не захочу. Бред же, мы с тобой как будто раньше о нем не говорили никогда?

– Да по-другому все равно…

– А о чем, кстати, спрашивал?

– Да о чем! Пришел? Как дела? Как мать? Как обычно.

– А ты?

– Нормально, говорю. Брат пришел, говорю.

– Брат. А он что?

– А ну, привет ему передавай.

– «Как мать», – Шага опустил голову и хмыкнул. – Ублюдок.

– Почему ублюдок? Что он такого сказал?

– А что нормально сказано было?

– А почему нет? В его стиле, – он посмотрел на реакцию Шаги, как он состроил саркастичную гримасу, ничего не объясняя. – Я тебя вообще не понимаю в этом. Ненависть какая-то лютая, ни на чем не основанная. Если ты от него видел что-то плохое, то потому что сам это и провоцировал, да и когда это было, а сейчас, когда он злобы твоей не видит, как ты к нему прохладно, он так считает, так он и к тебе. Мне-то, в принципе, все равно, не из-за того я это говорю, что он ко мне относится так. Понятно, что из-за брата только…

– Злобы моей не видит?! Все он видит, а вот как ты ничего не замечаешь, вот это не ясно! Но ничего, еще заметишь, еще шанс будет.

Шагу прорвало. Он даже ноздри раздул. И ведь ни на чем все это не основано. Знает он. Во всяком случае, объяснить он это нормально не может. Чий решил не спорить. И посмотрел на Ворота, они все еще говорили там же у входа, отсюда их было хорошо видно. Даже шрам от сбитой когда-то костяшки Воротова кулака. На поясе у него висел нож в красных узорчатых ножнах, настоящий охотничий, и рубаха на нем новая, недели две как сшили, специально невзрачного буро-серого цвета, рубаху можно было другого цвета заказать, повеселее, но нет, сделал именно такую. Ворот был в сапогах, в отличие от всех тех, босоногих, что наполнили сейчас Амбар. Охотник, только из Степи. Даже самому верится, хоть и ясно, что силки ни разу не ставил. А вообще ему ведь, пожалуй, неплохо удается, он поймал себя на мысли, что даже у него самого как-то незаметно изменилось восприятие Ворота, с тех пор как у него начался этот охотничий стиль, от желания казаться солидно, и получилось что-то.

– Знаешь что? – сказал он. – Мне сейчас мысль в голову пришла. Вот смотри на них. Представь, что ты вырос где-нибудь не здесь, Амбара никогда в жизни не видел, меня не видел, а сегодня приходишь сюда, тебе показывают вот их и говорят: «Кто из них первый?» – он сделал паузу. – Кто?.. Ворот, да? Забудь все, вот так, по виду или даже, посидев полвечера здесь, понаблюдав, – Ворот. Он и старше, и наглее у него морда даже…

– Тут не в морде дело.

– Ну, Ворот ведь, да?

– Ну-у, да, наверное.

– А посиди ты тут неделю, поймешь, что не он, может, и раньше, а месяц, так вообще – кто еще может, кроме Израна быть, есть в нем что-то такое, дотошность его или скрупулезность, которую сразу не увидишь, со временем…

– И к чему ты это?

– Да так подумалось. Слушай, Шага, когда он придет? Надоело здесь.

– Не знаю, вон у него спрашивай, – он кивнул в сторону Краюхиной спины.

Чий поднял глаза и посмотрел на факел, черная струйка поднималась вверх, мимо пыльного стропила, и уходила куда-то к темной кровле. «Серого стропила, – поправил он себя. – Серое стропило, серая крыша, как тогда, когда он сидел дома, еще до прихода брата, такая же, как и балки Амбара, Серость никуда не пропала, как и котел, из которого дома он ел кашу… Дома, дома… домой бы». Вот сейчас еще не поздно, Драр еще не спит, и может быть, будет ждать. Он представил брата, как он сидит рядом с очагом, глядит в огонь и ждет его специально, потому что Чий просил. А он не придет. Стало тоскливо. Да нет, спать ляжет, что ему меня ждать.

Он тогда не увидел, как все произошло, скрипнула воротина, это Чий помнил, и как все почему-то потянулись туда, все кто был внутри, сначала так, как будто спокойно, только часть, а потом, зашумев, все остальные. Он удивился и по, торжественно-смущенному лицу Косолапа, стоящего в эпицентре, понял, что что-то уже пропустил, он попытался пробиться вперед поближе, через толпу, видно ничего не было. Шаги рядом тоже не стояло, он поискал глазами и увидел Краюхин затылок впереди себя, справа, до которого тоже было не дотянуться, и где-то рядом пищал Ушастый, не Файса, еще один Суран.

…Сейчас прям. Я смотрю, еще блестит. Да я и вытащил у Косолапа на огороде.

– Пацаны, твою так! Ну, чего вы, как дети, – сказали голосом Ворота. – Ну, еще раздав́ите… что вы тут устроили, потом посмотрите.

Толпа стала отступать, поворачиваясь, и тогда он это увидел мельком, что-то ровное, прозрачное, как камень, и что-то еще внутри.

Куда ты прешь?!

Хорошо рассмотреть он смог спустя время, когда улегся первоначальный ажиотаж, и посмотрели все кто подошел перед ним.

«Камень, ерунда», – думал он, глядя на то, что лежало на ладони. Прозрачный, янтарь вот тоже прозрачный, хоть этот и чище, цвета чистой воды. Странной была пластина – сверкающий безупречный металл, вся в ровных наростах, как в бугорках, от которых отходили ворсинки какие-то, тоже по виду металлические, они, переливаясь, вспыхивали на свету, когда он только взял камень в руки, сначала мелькнула бредовая идея, что там мех. Он сразу же понял, что конечно, на самом деле никакой это не мех, он еще раз обтер поверхность рукавом и поднес к огню, пластинка тут же засверкала. Ворсинки все были одинаковой длины, как подстриженные, самые крупные по сечению – с человеческий волос, рядом были тоньше, потом еще тоньше, у него рябило в глазах от того, как они сверкали, почти просвечиваясь, и он не мог хорошо разглядеть самые мелкие, они едва угадывались. «А, может, есть и еще меньше, просто их разглядеть невозможно», – он подумал и еще раз посмотрел на угол пластины, на котором были вычеканены значки, особняком стояли две закорючки «Pt» и еще какие-то мельче, строкой, ему вдруг стало жутко – тут все понятно и без значков, вся эта ровная безукоризненность, четкая геометрия, нет, даже не так, в природе тоже встречаются геометрически правильные формы, тот же узор листа, тут дело было не в ровности, это просто другая геометрия, он не смог бы объяснить точно, в чем разница, в какой-то законченности и безжалостности, природа так не создавала, эти линии сваял человек. А еще были значки, которые абсолютно точно созданы людьми, теперь уже и гадать смысла нет. Но какие люди? Для чего, когда? И как вообще люди могли такое сделать?!

Он вдруг почувствовал, что тон шума толпы изменился, что-то произошло, дальше слышался только пищащий голос Ушастого. Вроде про то, как они это нашли, Чий улавливал моментами.

– Я, главное, смотрю, еще блестит что-то… Вон туда, говорю, мотыгой дай. – Это раньше, а сейчас был смех всеобщий, над ним. Что-то он, видимо, такое ляпнул и теперь оправдывался.

– Где что копали?! – Рыжий давился от смеха. – Кто, куда там продавали?

– Ну, может быть, не про то, я понял так…

– Ты дурак, Уши. Нигде ты ничего не понимал, и рассказывать тебе такого, похожего, не мог никто. И сочинять ты тоже не умеешь. Ты руду хоть раз видел? С бочку? Если даже такое бывает, то ее не найдут. Я-то знаю, у моего дядьки кузня. А вот такое, я тебе точно говорю, у нас в Деревне в первый раз нашли, и не слышал о таком никто тоже ни разу. Может, где-то такое и есть, и где-то даже добывают, но к нам оно точно случайно попало.

– И в любом случае штука редкая, – закончил за него Чуб. – Слушай, а, если серьезно, где такое встречаться может? Понятно, что не у нас, тогда бы и раньше встречали. Но где-то же есть? И что это.

Не понимают. Камень, руда Он встал, воткнув факел на прежнее место, и посмотрел на Чуба. Сказать им? Они ведь просто не о том говорят. Блестящий, красивый, редкий.

– Ну, Чуб, и что же это?

– Он обернулся и посмотрел рассеянно, не понимая:

– Так я про то же?

– Ты не догадался? Это нигде не встречается, это сделано было. Человеком, людьми, и нигде это не добывают.

– Они опешили. Все замолчали, посмотрели вниз, туда, где он держал в руке камень.

– Почему?

– Чий молча повернул камень пластиной вверх, к лицу Рыжего.

– Видел? – он ткнул ногтем в значки. – Это тоже? Какие вопросы еще быть могут?

Они расслабились тут же, и он понял, что ему не поверили, некоторые иронично заулыбались, они еще не поняли почему, но уже не верили, и момент, когда он владел их вниманием, был упущен.

– А что не так? Да погоди, – сказал он, пытаясь перекричать разговоры между ними и смешки, – что ты улыбаешься, у тебя глаза есть? В природе так не бывает, она абсолютно ровная, углы четкие, и закорючки эти, как они могли появиться, и что это вообще. Камень? Нет, не камень. Тогда что? Этого не могло появиться в природе, значит, остается только то, что сделал это человек.

Пока он говорил, они снова замолчали, правда, теперь уже не обескуражено, раздумывали, видимо, собираясь спорить, но, главное, слушали. Не дам я вам спорить возможности, – подумал он. – Сейчас вы меня понимать станете.

– Ты черепашек видел маленьких, радужных? – сказал Краюха. – Узор видел? Это не человек, это природа. Почему природа не могла сделать это?

– А что это, Краюха, камень?

– Нет, не камень. Наверное, ты видимо не понимаешь немного речь о чем – я не знаю, что это. Мне кажется, у меня нет никаких четких доказательств, и у тебя тоже нет. Но только мне и не надо ничего доказывать, вещей, создавшихся в природе, гораздо больше того, что сделали люди, и значит – что не сделано людьми, создано само по себе. Если думать правильно, то, если ты не сможешь привести доказательств, которых нельзя было бы подставить под сомнение, то выйдет скорее по-моему, чем по- твоему. Хотя, в принципе, я допускаю что, может это человек сделал, только не верю, так совсем не ясно ничего, во-первых, кто это мог сделать, а?

«Правильно думать» – вот оно теперь как, - это Чия слова были, это он их так переубеждать пытался, когда спорили. На это его утверждение можно было ответить так, чтобы то, что он тут нагородил, рубануть под корень. Если «думать правильно», – «А с чего это ты взял, что природу или хотя бы часть ее, не создал кто-то и где-то, не люди, конечно, может быть, даже и сейчас создает. Ну-ка, докажи, обратное?» Получалось безупречно правильно, с точки зрения истины. Но говорить такого тут он, естественно, не стал. Не понял бы никто, еще и оправдываться будешь, как Ушастый только что.

– Я не знаю кто, где. Понятно, что это очень сложно, но человек, ну, или даже не человек, но кто-то.

– И для чего?

– А я откуда знаю? А в природе для чего?

– Кому, для чего природе? Хорошо, это необычная вещь, у нас такого нет, не слышали мы о таком, значит, встречаться она должна в необычном месте, и я даже такое знаю, – он победоносно обвел тех, кто слушал его, глазами. – Например, на Громовой горе.

Правильно он думает… Это он сейчас правильно думает, когда выгодно, а когда невыгодно, то, как баба, верю, не верю. Громовая, – да может и Громовая, там любое подойдет. Хотя все равно неясного много.

Спор шел уже вокруг. Почему-то Краюхина идея понравилась всем. Он прикидывал, с чего бы начать, хотя знал, что слушать уже не будут. А тебе-то это зачем, ну и пусть спорят. Он вдруг понял, что только что чуть было не нарушил данного себе обещания. Не спорить тут никогда, так все равно ничего не докажешь. И только продолжишь тот вечный один-единственный спор Амбара. Какая, в сущности, разница?

Они стали говорить о Лесе и о Громовой горе. Он слушал и вспоминал сам. И в памяти всплыли легенды… Вернее, самые запомнившиеся обрывки легенд. Сумрак, торчащие кривые деревья, нависающие над головой; пахнущие сырой землей и гнилой древесиной тропинки, по которым бродят лесные звери, о которых столько рассказывали, и, с которыми избегали, по слухам опять же, встречаться сами лесовики. Картинка, пожалуй, все равно вышла искусственной. «Выходила», – поправил он себя. Слишком он себя «тренировал» когда-то, чтобы ее представлять правильно, когда еще ребенком был, ведь говорили «темно из-за деревьев», и он пытался представить, как это может быть, и залазил для этого в кустарник, прижимая голову к земле, глядел вверх.

Он так ни разу и не попал в торг к лесовикам. Ну, и правильно, когда это было интересно, он был еще ребенком, его, естественно, никто бы никуда не взял, он мог бы попасть туда сейчас, не прям сейчас, а дождавшись Торгового времени, и как-нибудь подрядиться, но сейчас в этом не было никакого смысла, да и что там можно было увидеть? Путь до деревни, деревню, и то не всю, и обратно. И это явно не то, что нужно. Это не Лес. Тогда ему были нужны чудовища, и он верил, что они есть непременно, и стоит только доехать до лесовиков, как он их тут же увидит, а если же все-таки он собрался бы сейчас, то уже ради другого. Зверей, вполне вероятно, никаких и нет. Есть малая территория – несколько заросших сопок, которые можно было бы обойти, наверное, за неделю, если бы вокруг существовал удобный путь по ровной земле при старых, древних, судя по рассказам, деревьях. Вечная сырость, а где это все заканчивалось, начиналась сухая Степь, существовало Болото, но оно все равно ничего не объясняло, с одной стороны, Лес, с другой-то – трава пыльная, Степь. Еще была Громовая, и не то чтобы все это его сейчас совсем не интересовало, но теперь он знал, что, если приехать в Торговое время, все равно ничего из этого не увидишь. И если хочешь увидеть, то, наверное, можно, только как папа его ненормальный. А значит, им и стать.

– Громовая… – сказал Изран, Краюха обернулся и посмотрел в его сторону, – Громовая гора, Громовая гора, а с чего ты взял, что она есть? Ты видел? Я вот не видел, только слышал всю жизнь, Громовая гора, Громовая, Громовая. Ты там был, у нас вообще там кто-нибудь был?

– А обязательно там быть, чтобы знать, что она есть?

– А что, нет?

– Я от Села дальше двух дней пути не был никогда, значит, там ничего нет?

– Нет, значит, в Лесу ничего нет, у нас о ней откуда узнали, от лесовиков, ты уверен, что это все правда? А почему?

– В смысле, – Краюха опешил. – То есть как почему? И почему от лесовиков, у нас ведь свои были с Села?

– Где были? В ихнем селе были! С чего вы вообще так увлеклись байками этими.

– Но это же известно, Изран, это же не придумали, мне Чия брат говорил, что видел…

– И мне говорил! А что там разглядеть можно с такого расстояния? Сидишь, говорят, там где-то, что- то щелкает, не сильно, и ничего толком не видно. Что ты там увидишь с такого расстояния, она ведь, если к примеру, даже и есть…ты представляешь, как там быть должно, по-твоему?.. Ты ерунду себе представляешь.

– Но этого же быть не может! У нас ведь все знают об этом… Да нет, ну, мужики же рассказывали… – начал Краюха.

Изран только улыбнулся. Спокойно так. Это неправильно. Он никогда так не спорит и не спорил… как сейчас. И это если разобраться разумно, если даже он не задумывался специально об этом. Зачем выслушивать каждого до конца, отвечать на каждый довод. Тем более с такими, которым дай только волю и которые тут же начнут язвить, цепляться за слова, как обычно, ведь, если ты сильнее и тебя опасаются, любой спор можно закончить, не начав. Это ведь элементарно, не нужна тут никакая логика, надо знать, где надавить. Но он сегодня какой-то не такой, рассеянный какой-то или уставший, Чий это сразу заметил, когда он зашел только, еще там, у ворот, но значения не придал.

Краюха собрался с мыслями, пытался приводить какие-то доказательства, а Изран не обращал внимания, со стороны казалось, что ему просто лень. Сидя на корточках, тер ногтем масленое пятно на штанине.

– Да чего ты бренчишь, ясно все, ясно, я понял. Вот смотри, знаешь Щекала деда, помер который полтора года назад? – сказал он, не поднимая головы. – Он ему не родной, вроде, был, что-то там… Отец жены первой его отца, по-моему. Я с ним разговорился как-то, еще за год, наверное, до смерти, кстати, не самый глупый дед был. Так вот он такую вещь рассказывал, что лет двадцать назад ни о какой Громовой горе здесь никто не знал. Понимаешь? Совсем никто, а с лесовиками и тогда торговали. Что из этого следует? – он расправил штанину, поднял голову и посмотрел вверх на них всех удивленных. – Никто! Не знали о ней, точно. Что из этого следует? Что откуда-то этот слух пошел. Нет, сопка-то есть, я не спорю, но на ней ничего нет. А сопка есть – называется Громовая гора, ее найти можно. Только зачем?

Чий почувствовал, как забилось сердце. Неужели, действительно? Щекала дед, Щекала… Древний такой старик, седой, по-моему пальца у него на правой не хватало. Что же ты, Чий, не знал никогда?

– Знаю я, кто был! – сказал Краюха. – Чия был отец. Он сколько раз в Лес ходил, может, и до Громовой добирался. Кто понимает, что он там делал?

Дурак – друг. Чий напрягся и посмотрел рядом с собой. Кто его за язык тянул отца вспомнить, дурак Краюха, кол тебе в лоб твой ненужный. Амбар вдруг пропал со всем, что внутри. Перед глазами встало…

…Ночь. Перед самым рассветом. Он проснулся и слушает, как ворчит за спиной мать, стучит котелок. Потом раскрывается занавеска, и в проеме на фоне звезд возникает высокий худощавый силуэт отца, шагающий наружу…

– Ты, наверное, знаешь, что он там делал?

Краюха не успел ничего ответить. Изран развернулся и вышел из круга. Все проводили его удивленными взглядами, Чий смотрел на лица.

Папа. А когда он проснулся, тогда утром узнал, что папа ушел…

На него самого внимания почти никто не обращал, вроде все обошлось. Краюха встал у дальней стены, что-то обиженно говорил, Чий перевёл дыхание, подошел к ним, тут стояли еще и Чуб с Деревом.

– Видел, да? – сказал он ему. – Специально так.

Чий поглядел на Дерево и решил ничего пока не говорить, из того, что уже рвалось наружу, сказал только тихо, нагнувшись к уху:

– Ты чего делаешь, дурак? Бедокур, бля…

– Ну, а что я? Он сам начал, сам и ушел, – сказал он громко, вроде, как не для всех, но услышали не только их четверо. – Да ладно, все ничего не будет. Ну, а что, опять надо головой покивать, мол, прав он, как будто всегда он прав, ни разу не ошибся, он себе много позволяет, вон с Юном тогда тоже так, он ему: «это правильно, это неправильно, пошел», пацан тогда ничего не сказал против, и что сейчас? Ни за что пострадал, угробился. Да ладно, чего ты, побьет он меня, что ли, я что сплетничаю, я и ему скажу, извини, скажу, Изран, но ты не прав! А как еще…

«А, действительно, – отметил он, – Краюха ведь в глупом положении остался, ладно бы в своей обычной манере поговорил, на место поставил, и все. Это было бы лучше, чем так. Сначала спорить сам стал, а потом вот так. Унизил же фактически, хотя и не хотел, наверное. Странный он сегодня».

Сбоку подошел Гроза Амбара, до него уже что-то дошло, видать, он не выглядел уже уставшим и вялым. Весь подобравшийся, как кулак, с блеском в глазах.

– Слышь. Чё, я не так сделал чего-то, да?

– Да нет, ну, Изран, тоже так не делается ведь.

– А мы не договорили?

– Ну, а…

– Тебе непременно надо услышать, почему это ерунда? Мужики об этом говорили. Это он, им сказал, или тебе? Я так думаю, что он ни им бы не стал бы говорить, ни тебе?

– Изран…

– Или как тут?

– Да ладно вы, пацаны, этот-то камень не с Громовой принес, – невпопад вставил Ворот, приблизившись к Краюхе.

Вообще Амбар как-то странно изменился, некоторые поменялись местами, не разговаривали. Ничего особенного, вроде, не произошло, но они теперь не просто стояли – больше не было покоя, появилось движение. В любой момент эта тишина могла разрядиться. Он посмотрел, на необычно серьезного Шагу. Бедокур, все. Чий представил, как он лежит на полу и как его пинают в лицо, вот эти крепкие ноги, в тяжелых охотничьих сапогах, привкус от ударов во рту. Израну оставалось только слово сказать.

Краюха поднял опущенную голову, на белом лице задвигались губы, он произнес очень медленно, почти по слогам.

Я, когда сам начинаю разговор, до конца свои убеждения отстаиваю и, когда доказать не могу никак, и не ухожу…

Лицо Израна не двинулось практически, как напряглось. И Чий увидел, как он сейчас шагает вперед, и что сначала также ударит, с таким же каменным выражением, а мимика, чувства и все прочее появится потом. Он увидел все это в деталях, очень быстро, в мгновение, понял по каким-то едва заметным изменениям, как будто по лицу Израна пробежали тени, хотя само оно оставалось по-прежнему недвижимым. Все должно быть именно так.

То, что должно было случиться, уже сбывалось. Изран уже шагал, вокруг стояла тишина, сквозь которую сзади негромко, но, на фоне общего беззвучия, очень отчетливо и вроде даже неуместно, долетело: «Это не Юн тогда ошибся, из-за него…»

Шаг закончился, и Чий понял, что ничего не произойдет, Изран посмотрел назад, теперь тишина была абсолютная. Он молчал. И все молчали, Чий, как и все, глядел на них, тоже не понимая. И тут он догадался почему – он его задел, такое уже случалось не раз, и на топи тогда ночью было то же самое, отличаются только детали.

Это произошло лет пять назад или больше, он не помнил сколько их тогда собралось, на топи под околичной дорогой, не помнил, как они все-таки решились искать гнездо камышника, из-за какого-то случая, так бы вообще никто никуда не пошел. Они стояли невдалеке от воды, и все понимали, что идти никто не хочет, был не тот солнечный день, когда все это придумывалось – холодно и ветрено, в отблесках луны видно, как, раскачиваясь, ложатся на водную гладь кривые черные хлысты-тростники, они стали выдумывать, почему нельзя туда идти. Вспоминали какие-то причины. На том, чтобы идти, настаивал один Изран. Он, кажется, и тогда уже не спорил.

Чий хорошо запомнил, как он вот также молча стоял, а потом развернулся и пошел в топь. Было даже страшно видеть, как он, спокойный, идет в черную жижу, как бьются об него пенные гребни волн. Он пропал, и его очень долго не было – только ветер и тростники, а потом он также бесшумно выплыл, дрожащий, черный от тины и ила, натужно дыша. Положил на землю большой корчившийся комок из мокрого белого пушка с уродливой клювастой головой, он оглядел их всех, поднял с земли булыжник и с размаху дал вниз. Развернулся и пошел домой.

В тот вечер он его ненавидел за унижение, Чия передергивало, когда он начинал вспоминать подробности, как Изран, ни с кем не советуясь, пошел в топь, просто так внешне, ни с кем даже не обмолвившись, и какое у него было выражение лица, когда он на них посмотрел, дрожащий и черный, перед тем как их унизить, нет, он унижал их уже тогда, удар булыжником – это уже завершение, это он их самомнение и гордость раздавил. Наверное, его в тот вечер все ненавидели, даже если никто не понял ничего, а вот сейчас все уважают. Кроме Шаги. Ему ведь и тогда птенец не больше других нужен был, просто, если он прав, значит, он это докажет, пусть кто-то попробует сомневаться, и так докажет… И если кто-то не сможет, то он сделает. И Краюха пробовал сомневаться. Ты ведь не понимаешь, ты ведь ему в лицо плюнул только что!

– До конца, говоришь, убеждения свои?.. Отстаиваешь?

– Изран все-таки ожил после этой долгой паузы, когда стоял зависнув, как вкопанный, и стало видно, как недоумение вокруг понемногу пропадает. Голос, вроде, был нормальный, даже мягче, чем раньше, и он явно стремился держаться естественно, но почему-то не получилось – на него было страшно смотреть.