Корректор. Книга четвертая. Река меж зеленых холмов

– Но почему?

– Я не знаю. Кто я, Мизза? Почему я помню многие вещи, которых никогда не видела? Почему я знаю то, что не могу знать? Откуда я взялась? Как я попала к тебе? Слишком много вопросов без ответов…

– Если нет ответов, спрашивать не обязательно. Бокува, пожалуйста, давай уйдем отсюда. Мне здесь не нравится!

– Мне тоже. Но мне некуда уходить.

– Почему – некуда? Ко мне домой. Пожалуйста, пойдем.

– Ты не понимаешь. Я не могу уйти к тебе домой. Та кукла, с которой ты играешь – не я. Это всего лишь деревяшка, чтобы тебе проще со мной общаться. Я могу заставить ее двигаться и говорить, но она – не я. Я не могу жить в твоем мире. Мне нужен мой.

– Но… – Миззе снова захотелось расплакаться. – Почему так? Почему? Почему ты не можешь вернуться в свой мир?

– Потому что канал заблокирован. Блокаду может снять только супервизор.

– Кто?!

– Супервизор. Я не знаю, что он такое. Я не знаю, как с ним связаться. Я не знаю, даже что такое я сама! – внезапно яростно крикнула Бокува, и ее глазницы полыхнули желтым огнем. – Я не знаю… Отец… – она замолчала. – Я должна строить, – сказала она после паузы. – Если я не строю, я мертва. Мое существование бессмысленно, и я никогда не увижу отца. Ты была права, а я дура. Я не имела права нападать на свою сестру. Ведь ее тоже сделал мой отец, а если он ее сделал, как я могу ее убить? Я думала, что так правильно, но я дура. Откуда я знаю, что то, что я знаю, правда?

– Бокува… – Мизза осторожно дотронулась до ее рукава. – Не сердись, Бокува. Все исправится. Попытайся вспомнить, кто такой супервизор, ладно? Мы сможем его найти, вот увидишь.

– Я не знаю, Мизза, – пламя в глазах девочки-куклы погасло, и она сама как-то вся погасла и съежилась. – Я пытаюсь вспомнить, но… Саматта Касарий.

– Супервизор – Саматта Касарий? – переспросила Мизза. – Тот, на встречу с которым меня возили?

– Да. Тот, на встречу с которым тебя возили. Он не супервизор, но он может знать. Мне так кажется, но я уже ни в чем не уверена. Он знает многое, что недоступно другим. Если ты еще когда-нибудь его увидишь, спроси. А сейчас уходи. Тебе нельзя здесь долго оставаться.

– Но что станешь делать ты?

– Ждать. Думать. Возможно, я что-нибудь придумаю. Ты уходи и не возвращайся. Если ты встретишь Саматту Касария и узнаешь у него что-нибудь, скажи кукле. Я услышу. И перестань плакать и действовать мне на нервы.

– Бокува!

– Уходи! – крикнула Бокува, и в глаза Миззы ударила слепящая вспышка. И мгновением позже она очнулась в своей кровати, чувствуя, как ее лицо холодят высыхающие слезы.

03.08.858, небодень. Северо-западный Граш, город Тахтахан

Новенькая выглядела странно.

В этот день Суэлла молола зерно во внутреннем дворе возле женского комплекса. Слово «комплекс» отдавалось внутри слабым толчком напоминавшим о старой, навсегда потерянной жизни. Об университете в Тушере, где она закончила четыре курса на металлургическом факультете и уже успела получить предложение остаться при кафедре теоретической металлургии для защиты диссертации – с ненужной, но льстящей самолюбию перспективой в дальнейшем получить право постоянной работы в Княжествах. О веселом женском общежитии, комнату на двоих в котором она предпочла уединению наемной квартиры. О великом будущем, о котором так приятно мечталось перед сном и которое ей больше не грозит… Она не любила слово «комплекс», потому что оно напоминало ей слишком о многом, но охранники иногда использовали его в своей речи, и волей-неволей оно всплывало и в ее мыслях. Комплекс? Ха! Слишком красивое слово для тесных грязных бараков, в которых дома постеснялись бы поселить даже чернорабочих.

Регулярное кровотечение началось у ней накануне, на два дня раньше, чем она высчитывала, и несмотря на боли внизу живота она тихо радовалась – насколько еще была способна на такие эмоции. Она чувствовала, что с каждым днем все больше и больше погружается в апатию. Для нее становилось все равно, сколько мужчин к ней приведут за день и что те с ней сделают. Возможно, скоро она совсем сойдет с ума и тогда наконец-то получит передышку. Вечную передышку. Но пока что она еще воспринимала окружающий мир, а потому радовалась, что еще два-три дня ни один грязный вонючий самец не захочет ее изнасиловать. Извращенцы, любящие переспать с нечистой женщиной, тоже попадались, но, слава Назине, крайне редко. Солнце палило нещадно, поднявшись слишком высоко, чтобы коротенькая тень от стены могла дать хоть какое-то облегчение, но оставаться в общей комнате, заполненной пустой болтовней ожидающих клиента женщин, было выше ее сил. А одинокое ожидание в своей душной тесной каморке еще больше невыносимо. Лучше солнцепек – но под открытым небом. И незачем, чтобы другие заметили, как зерно в ступке распадается в пыль еще до того, как его касается грубый каменный пест. Тогда, пожалуй, ее заставят работать в пять раз больше. А сейчас она может спокойно изображать, что нудно и монотонно работает.

Новенькая вошла во двор через внутренние ворота и остановилась, оглядываясь. Следом за ней ввалился здоровенный мужик – Таксар, и рядом с ним – какой-то плюгавый сапсап, с лысиной, незнакомый. Незнакомый склонился за спиной новенькой – и распрямился, держа в руке новенькие блестящие наручники. Затем он грубо толкнул женщину в спину, и та, едва не упав, сделала еще несколько шагов вперед. Выглядела она странно. Не тарсачка – светло-оливковая кожа, широкие скулы и такой же широкий рот, небольшой нос, высокий лоб… Чем-то похожа на гулану, но у тех никогда не встречается такой светлой кожи. Сапсап? Вазита? Нет. Откуда она такая? И одежда – вроде бы северное женское платье, но истрепанное до полной неузнаваемости.

Створка ворот с лязгом захлопнулись за спинами вошедших.

– Ты, как тебя… – лениво сказал Таксар. – Аяма. Сядь куда-нибудь и не мельтеши. Тиксё скоро появится. Слышь, Микан, пойдем-ка на крыльцо, под навес. Не париться же на солнце.

Охранник в сопровождении плешивого прошел к навесу возле входа в жреческий дом, и они оба уселись там на корточки, тихо переговариваясь, лениво пережевывая хансу и время от времени сплевывая под ноги коричневую слюну. Новенькая, поколебавшись, приблизилась к Суэлле и уселась на пыльную землю рядом с ней, поджав под себя ноги.

– Доброго дня, – негромко сказала она на общем. – Меня зовут Аяма. Аяма Гайсё. Рада знакомству, госпожа, прошу благосклонности.

От удивления Суэлла прищемила кожу на пальце пестом и зашипела от боли. Катонийка? Здесь?! Впрочем, не первая. Точно, именно у восточниц она уже видела подобный тип лица и цвет кожи.

– Привет, – буркнула она, продолжая механически ворочать пестом и надеясь, что новенькая отстанет.

– Как называется это место? – не успокаивалась та. – Город – Тахтахан, я знаю, подслушала. А что за дома такие вокруг? Что за храм?

– Храм Тинурила, – еще грубее ответила Суэлла. Она с досадой отвернулась, высыпала муку в глиняный кувшин, зачерпнула из корзины горсть джугары и снова принялась работать пестом.

– Извини, госпожа, я невежлива, – новенькая слегка поклонилась. – Пожалуйста, не сердись. Меня обманом заманили в Четыре Княжества и силой продали в рабство в Граш. Я никого здесь не знаю и ничего не понимаю… Могу я узнать, как твое имя?

– Не можешь, – зло ответила Суэлла. – Нет у меня имени. Я тебя никуда не заманивала, так что оставь меня в покое!

Может, пересесть? Но, во-первых, придется перетаскивать кувшины и корзину, а во-вторых, назойливая иностранка наверняка потащится за ней и на новое место. И что за напасть?

– Прости, госпожа, – снова поклонилась Аяма. – Я не хотела тебя обидеть или разозлить. Господин Микан, пока вез меня сюда от границы с Княжествами, испытывал удовольствие, рассказывая, что меня ждет. Я хочу знать, он доставил меня на место? Или повезет дальше? Здесь есть публичный дом, где женщин содержат силой?

Внутри Суэллы снова полыхнула вспышка злости, и она удивилась сама себе. Да что с ней? Подумаешь, дура-иностранка привязалась! Можно и ответить, язык не отвалится. Может, дело в том, что новенькая внезапно напомнила ей об утраченной свободе?

– При храме Тинурила – бордель. «Кающиеся жрицы», ритуальная проституция, – сухо пояснила она. – Некоторые сами продают себя с голодухи, большинство держат силой. Тебя вряд ли повезут дальше. Привыкай к аду, госпожа Аяма, – она издевательски подчеркнула обращение.

– К аду? – удивилась та. – Госпожа, ты… тарсачка, да? Ад – термин из религии Колесованной Звезды, я еще ни разу не слышала, чтобы его упоминали в Граше. Даже у поклонников Курата нет ничего похожего. Ты была на севере, в Княжествах?

– Была… когда-то, – Суэлла чувствовала, как эмоции внутри нее постепенно ослабевают, сменяясь привычной апатией.

– Понятно, госпожа. Если ты не в настроении разговаривать, я не стану тебя тревожить. Прости за беспокойство. Я спрошу у тебя еще только одну вещь, и сразу отстану. Скажи, ты никогда не встречала тарсачку из Северных Колен по имени Суэлла Тарахоя?

Суэлла закаменела. Она стиснула каменный пест так, словно намеревалась раздавить его пальцами, и почувствовала, как почти против воли зашевелились ее манипуляторы, скручиваясь для удара.

– Нет, – наконец ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно равнодушнее. – Кто она?

– Она похищена год назад в Джамарале. Ее ищут родственники, – новенькая склонила голову, и внезапно Суэлле показалось, что ее видят насквозь. – Почему ты так встревожилась, госпожа? Может, ты все-таки видела ее хотя бы мельком? Или знаешь, где она находится?

– Я никогда не видела ее, – все тем же равнодушным, на грани срыва в истерику голоса откликнулась Суэлла. – А если и видела, то не знакомилась. У тебя есть еще вопросы?

– Нет, госпожа. Только, пожалуйста, скажи мне свое имя. Я же не могу обращаться ко тебе «эй!»

– А и не надо к мне обращаться, – Суэлла опять подавила вспышку раздражения и с силой ударила пестом по ни в чем не повинному зерну в ступке. – Я синомэ, поняла? Девиант, как у вас говорят. И я чокнутая. Я тебя могу по стенке сейчас размазать!

– Да, ты можешь, – спокойно согласилась новенькая. – Но не станешь. Ты не чокнутая, госпожа, поверь мне как эксперту.

– Видала я таких экспертов… – фыркнула сбитая с толку Суэлла. Ей что, действительно не страшно? Одно слово, иностранка. Стоп. «Как эксперту»? – Ты кто вообще такая?

– Меня зовут Аяма Гайсё, – с готовностью откликнулась новенькая. – Я из Катонии. Меня пригласили в Четыре Княжества поработать там проституткой. Я не знала, что там проституция – уголовное преступление. Когда приехала и поняла, что меня обманули, начала протестовать и попыталась пойти в полицию. Тогда меня продали сюда.

Суэлла подозрительно посмотрела на нее. Сказанное как-то совершенно не вязалось с тоном – размеренным, спокойным, словно у девочки, в сотый раз читающей наизусть стишок. Может, она провокатор? Да глупости! Зачем? Кого ей провоцировать… Или она лазутчица? ГВС отправили кого-то на поиски похищенных? В роли подневольной проститутки? Никогда. Ни одна из тарсачек никогда на такое бы не согласилась. Правда, новенькая не тарсачка, а из Катонии, но вряд ли полная дура.

Впрочем, гадать бессмысленно. В конце концов, ей-то что?

– Не пытайся бежать здесь, – наконец сказала она. – Пожалеешь куда сильнее, чем в Княжествах.

Следовало бы уже научиться, что следовало за любой фразой…

– Почему? – немедленно осведомилась новенькая. В ее голосе прорезалось холодное сосредоточенное любопытство – и опять не те нотки, которым следовало бы там звучать. – Поймают?

– Поймают. Тебя – сразу. Ты не местная, любой сразу увидит. И вот…

Суэлла показала ей правое предплечье, где виднелась татуировка: горизонтальный овал и две асимметричные дуги, растущие из него – стилизованный фонтан. Святой символ Тинурила, который она ненавидела всей ненавистью, которая еще только сохранилась в ее душе.

– С этим знаком на руке тебя немедленно схватят местные и вернут обратно. Им за то награда положена – десять бесплатных визитов сюда. Но даже если укроешься от местных, Дракон тебя обязательно выследит. Они умеют…

– Дракон? – удивленно спросила иностранка.

– Ты за океаном про него, наверное, даже не слышала, – горько усмехнулась Суэлла. – Вам там кажется, что в мире царит доброта и любовь. Дракон – бандиты из предгорных джунглей Сураграша. Наркоторговцы. Работорговцы. Именно они похитили меня. Сначала требовали выкуп, но наш клан не платит выкупы. Это знали все, кроме тех болванов, что меня украли. А когда наши не смогли меня найти, меня продали сюда. Они охраняют храм. Вон тот здоровяк, – она чуть заметно мотнула головой в сторону входа в жреческий дом, – тоже из них. Младший Коготь, чтобы ему сдохнуть…

– Погоди, – нетерпеливо сказала иностранка. – Дракон что, до сих пор здесь орудует?

– Что значит «до сих пор»? Всю жизнь. И всегда будет.

– Так ты не знаешь… – иностранка покусала губу. – Дракон уничтожен практически полностью. В Сураграше военный переворот по обе стороны хребта, от Граша до океана. Ополчение сейчас добивает остатки бандитов, у власти правительство Панариши и Карины Мураций, оно ведет переговоры о международном признании. Северные области Сураграша оккупированы Княжествами, нетронутыми остались лишь кланы Змеи на дальнем юге и Цветущей Вишни на северо-западе. Какой из кланов связан с местным храмом?

– Кто такой Панариши? И Карина Мураций? – изумленно спросила Суэлла. – Откуда они взялись? Как с Драконом справились?

– Долго объяснять, – отмахнулась Аяма. – Потом. Так… судя по географии, здесь мог орудовать либо Оранжевый клан, либо Ночная вода. До клана Снежных Вершин далековато, да и не их стиль, они больше контрабандой золота промышляют. Оранжевый клан уничтожили самым первым, причем вдребезги. Если дракончики активны до сих пор, то, скорее, Ночная Вода, у них еще оставались мелкие базы. Послушай, но как здесь может действовать Дракон? Они ведь вне закона в Граше. Местные власти вообще в курсе происходящего?

– Местные власти сами не брезгуют сюда захаживать, – саркастически сказала Суэлла. – Наместник Великого Скотовода так просто обожает. На сладенькое да бесплатно – почему нет? Храм платит ему мзду, Дракон, говорят, беспрепятственно возит здесь маяку, и все довольны.

– И местные Глаза Великого Скотовода знают?

– Да ты что меня-то допрашиваешь? – яростно огрызнулась Суэлла. – Что ты ко мне привязалась? Сразу все узнать хочешь? Погоди, наслушаешься еще – и от девок, и от клиентов, когда им в постели языком поработать приспичит. Столько наслушаешься, что оглохнуть захочешь…

Скрипнула дверь, и Суэлла осеклась, сжавшись в комочек и вообще стараясь казаться как можно меньше. Она запоздало прокляла новенькую. Сейчас та наверняка окажется в центре внимания – и к ней самой за компанию.

Вскочившие мужчины склонились перед появившимися на крыльце мужчиной и женщиной: чужак – быстро и испуганно, Младший Коготь – неторопливо и небрежно. Верховный жрец храма, момбацу сан настоятель Джикаэр, носил длинные волосы, обрамлявшие блестящую на солнце лысину, и отличался импозантной представительностью. Заодно он страдал невыносимой скупостью и лично вникал даже в самые мелкие дела храма, экономя на всем, что только попадалось под руку. Выторговать пару вербов за корзину свежих фруктов составляло для него огромное удовольствие – даже большее, чем провести ночь в компании сразу трех молодых «кающихся жриц» (девушки тоже оставались довольны – по возрасту Джикаэра хватало максимум на один раз, да и то не всегда, так что у них появлялся шанс отоспаться под его могучий храп). В целом настоятель отличался не слишком большой вредностью и сильно к девушкам не придирался.

Женщина рядом с ним, однако, была совсем иного сорта.

Тиксё Яриман появилась в храме прошлой осенью. Никто не знал, откуда она взялась. Грязная, истощенная, с безумным блеском в глазах, одетая в какое-то немыслимое рванье, которого бы постеснялся последний нищий, она прошла через храмовые помещения прямо к сану Грахху, тогдашнему главному надзирателю за «кающимися жрицами», выбросила из его комнаты храмового стража, попытавшегося ее остановить (парень целый период отлеживался с треснувшими об удара о стену ребрами), и заперла за собой дверь. Жуткое словечко «синомэ» тут же облетело пределы храма, и когда пятнадцать минут спустя Тиксё в сопровождении Грахха появилась в коридоре, от нее шарахались в сторону даже обычно надменные и наглые солдаты Дракона. Грахх казался странно заторможенным, его расфокусированный взгляд жутко смотрел сквозь разбегающихся перед ним с чужачкой людей, и он шел, механически переставляя ноги, словно большая и нелепая кукла. Сопровождаемые полными ужасами взглядами и придушенными шепотками, они прошли через весь храмовый комплекс к дому настоятеля перед священным фонтаном. Там их уже ждали восемь человек – пятеро солдат Дракона, вечно ошивавшихся при храме и «защищавших» его, и трое охранников, отважившихся выйти против синомэ.

У всех в руках были короткоствольные пистолет-пулеметы.

Выстрелить не успел никто.

Когда Тиксё приблизилась к ним на расстояние трех саженей, и Младший Коготь резко приказал ей остановиться, глаза всех восьмерых внезапно остекленели, и они кулями повалились на землю. Тиксе в сопровождении Грахха равнодушно перешагнула через их бессознательные тела и вошла в дом настоятеля.

Через полчаса она вышла оттуда в сопровождении совершенно, кажется, здорового и невредимого настоятеля, вместе с которым вернулась обратно в дом «кающихся жриц». Там верховный жрец приказал собрать во дворе всех свободных от храмовых обязанностей жрецов и не занятых с клиентами «жриц» и спокойно объявил, что старшей надзирательницей становится Тиксё Яриман, которой с этого момента подчиняются все в доме «кающихся», включая жрецов-надзирателей. Мертвая тишина стала ему ответом, и он, благосклонно кивнув, удалился восвояси.

А Тиксё осталась.

В отличие от пришедших в себя без видимого ущерба охранников Грахх так и не оправился. Он перестал есть и пить, ходил под себя и умер три дня спустя, так и не сказав ни единого слова, продолжая смотреть пустыми глазами сквозь пытающихся заговорить с ним. Больше ни одна живая душа в храме не рисковала хоть в чем-то перечить страшной пришелице. Ее дурная слава в мгновение ока распространилась по городу, и приходящие в храм богомольцы кланялись ей даже ниже, чем настоятелю. Уже через неделю она отъелась, и когда она отмылась и добровольно переоделась в бесстыдную тунику «кающейся жрицы», оказалась если и не писаной красавицей, то весьма привлекательной и хорошо сложенной молодой женщиной.

Безумный блеск в ее глазах быстро сменился гнилью холодной расчетливой жестокости. Казалось, она лично ненавидит каждую из содержащихся в храме женщин, и жизнь четырех десятков «кающихся», и без того не слишком приятная и тяжелая, превратилась в настоящую каторгу. Все, кто не спал с клиентами, в пять утра поднимались на молитву Тинурилу. Тиксё молилась с остальными, но ее внимание сосредотачивалось отнюдь не на священных сосудах с водой и не на статуе четырехрукого бога, благословляющего правыми руками и убивающего левыми, и даже не на его трехглазом спутнике с ящерицей на плече, милосердном Ю-ка-мине – а на женщинах. И любая ошибка в молитве, любая кажущаяся невнимательность или непочтительность немедленно карались болезненным ударом невидимой руки в живот или в спину. Храм окончательно превратился в тюрьму даже для тех женщин, кто пришел добровольно: прием пищи, рутинные обязанности по уходу за жильем и отхожими местами, отдых, молитвы обставлялись строжайшими ритуалами, за малейшее отступление от которых следовала кара. Простоять полностью обнаженной на солнцепеке во внутреннем дворе с растянутыми на перекладинах руками и ногами было еще не самым худшим. Пытка соленой водой, литрами заливавшейся в желудок, или водой с перцем, вводившейся через клизму, иглы под ногти, в соски и в пах, избиение узкими мешками с песком и многое другое – все шло с ход, лишь бы не портило внешность, за которую клиенты платили деньги.

А те, кто в конце концов не выдерживали и пытались бежать или возмущаться, оказывались жертвами на изобретенном Тиксё «приношении Тинурилу».

– Где она? – холодно и громко, на весь двор, спросила старшая надзирательница у лысого сапсапа. – Где твоя уродливая шлюха?

Лысый ответил куда тише, неразборчиво и, не разгибаясь, указал рукой в сторону Суэллы и Аямы. Тиксё, и лысый вслед за ней, неторопливо двинулась к ним (настоятель предпочел остаться под навесом у входа и наблюдать оттуда). Три десятка шагов, которые ей потребовалось сделать, показались Суэлле вечностью. Она продолжала размеренно толочь зерно пестом, равнодушно уставившись в землю, но при каждом звуке шага ее сердце сжималось и дергалось, как заячий хвост. Она едва осмеливалась наблюдать за надзирательницей из-под опущенных ресниц.

– Действительно, уродина, – презрительно фыркнула Тиксё, остановившись перед Аямой. – Толстая, старая, и морда опухшая. Зачем ты ее сюда приволок, торговец? Ты думаешь, храм купит такую дрянь?

– Храм может и не покупать меня, – сообщила новенькая, прежде чем лысый торговец успел открыть рот. – Я и не напрашиваюсь, госпожа. Честно. Сверни шею этому старому дураку, чтобы не беспокоил занятых людей вроде тебя по пустякам, и я с легким сердцем отправлюсь домой.

Она странно смотрела на Тиксё – склонив голову набок и прищурившись, но как-то слегка сквозь нее. Суэлла заледенела. Она что, полная идиотка, эта катонийка? Не может быть – с учетом того, что она уже успела наговорить. Зачем она провоцирует Тиксё?

Глаза старшей надзирательницы опасно сощурились, и хотя холодно-высокомерное выражение лица почти не изменилось, Суэлла поняла: теперь та ни за что не позволит новенькой выскользнуть у ней из рук, не расплатившись за свою наглость.

– Языкастая, – процедила она сквозь зубы. – Это хорошо. Я люблю языкастых. И мужики – тоже. Своим язычком ты еще поработаешь как следует, их вылизывая, сучка.

– А мне так хочется домой, великолепная госпожа! – внезапно жалобным тоном проскулила новенькая, съеживаясь, словно в ожидании удара. – Пожалуйста, отпусти меня! Меня похитили, обманом заставили приехать из Катонии, я не хочу здесь оставаться!

Да что с ней такое? То деловитая и многознающая, то нахальная и саркастичная, а то вдруг скулит, как побитая собака… Не слишком ли резкие смены настроения?

– Вот как? – плотоядно усмехнулась Тиксё. – Ну что же, глядишь, мы тебя и отпустим. Потом, попозже. Когда долг отработаешь.

– Ка… какой долг, госпожа?

– Ну, сейчас храм тебя выкупит, и ты должна вернуть ему долг, прежде чем уйдешь. И расходы на свое содержание компенсировать тоже придется, – Тиксё явно наслаждалась собой. – А потом, конечно, можешь уйти. Лет так через пять-семь. Или через десять.

И злая ухмылка исказила ее лицо.

– Сколько ты за нее хочешь? – резко спросила Тиксё у лысого.

– Она из-за моря, момбацу сама, из самой Катонии! Шестьсот тысяч вербов, момбацу сама… – пробормотал тот, низко и часто кланяясь, сложив ладони у лба.

– Четыреста! – отрезала та.

– Да продлятся дни твоей цветущей юности, момбацу сама! – взвыл плешивый. – Я вез эту женщину от самой границы Четырех Княжеств, прятался от Глаз, кормил и поил ее! Пятьсот восемьдесят, и даже так я едва покрою расходы.

– Значит, ты торгуешься со мной? – ухмылка на лице надзирательницы внезапно перешла в гримасу ненависти, так что лысый даже отшатнулся в испуге. – Со мной?

– Я, момбацу сама…

– Молчать! – разъяренной коброй прошипела Тиксё. – Сейчас ты узнаешь, что такое противоречить мне! – Она резко обернулась. – Эй, Таксар! Живо сюда!

Младший Коготь выскочил из тени под навесом и быстрым шагом, но сохраняя достоинство, приблизился.

– Таксар! – голосом скрежещущим и страшным, как ночной призрак, проговорила надзирательница. – Я так думаю, что наша Тобося уже засиделась в подвале, а? Не пора ли уже избавить ее от мук перед неизвестным будущим?

– Давно пора, момбацу сама Тиксё, – подобострастно согласился охранник. – Вывести ее сюда?

– Да. А заодно – всех свободных шлюх. Тинурил уже заждался очередного приношения. Живо!

– Да, момбацу сама Тиксё, – поклонился мужчина. – Немедленно.

Он повернулся и быстро ушел в дом «кающихся». Надзирательница, усмехнувшись, неторопливо направилась в сторону настоятеля под навесом. Плешивый засеменил за ней, неуверенно оглядываясь на Аяму.

– Значит, он хочет меня продать за шестьсот тысяч вербов, а потенциальная покупательница больше четырехсот давать не хочет. Восемьдесят тысяч маеров за меня – это как-то даже обидно. Двухмесячное жалование бухгалтера в небольшой конторе. Прямо удар по самолюбию! – когда Тиксё отошла подальше, голос новенькой снова стал нейтральным и слегка саркастическим. – Я-то надеялась, что стою никак не меньше миллиона хотя бы в вербах, а они так грубо меня обломали…

Нет, решила Суэлла про себя, она точно дура. Или ни капли не боится по какой-то иной причине. Обманутая и похищенная иностранка – да как бы не так! В борделе таких две, жалких и раздавленных, лишний раз боящихся оторвать взгляд от земли… Но что бы чужестранка о себе ни думала, через несколько минут ей предстоит осознать, что жизнь – куда более дерьмовая штука, чем кажется за Срединным океаном.

– Слушай, ты, – сквозь зубы сказала она, жалея, что в нейтрально-вежливом общем языке нет оскорбительных местоимений, как в тарси. – Если хочешь прожить в здравом уме и твердой памяти хотя бы еще немного, лучше прикуси свой язычок. Иначе…

– Иначе что? – немедленно с любопытством переспросила новенькая.

– Сейчас сама увидишь, – горло у Суэллы внезапно пересохло, и она с трудом выдавила из себя слова. – Увидишь…

Аяма внимательно посмотрела на нее и, противу ожидания, промолчала. Суэлла бросила на нее недоверчивый взгляд из-под ресниц. Странно. И все-таки – кто она такая? Обманутая потаскуха из-за океана? Если вспомнить, что она успела наговорить за последние десять минут – у нее не иначе как высшее образование. Да, в бесстыдной Катонии проституция не считается чем-то зазорным. Злые языки поговаривают даже, что некоторые домохозяйки подрабатывают шлюхами, не скрываясь от мужей, но тут, наверное, точно врут. Но все равно проституция вряд ли слишком доходное занятие, а эта Аяма и говорит, как образованная, и знает слишком много. Откуда она настолько осведомлена о Драконе? О кланах, об их территориях? Местные солдаты, как следует из подслушанных разговоров, и в самом деле работают на клан Ночной Воды – вот только год назад даже сама Суэлла о нем знала лишь от Кампахи, которую не первый год готовят занимать высокие посты среди Глаз. Даже в Граше для девяти человек из десяти Дракон – нечто далекое и эфемерное, чудище из страшных сказок. А уж на другом материке о нем слышали разве что тамошние Глаза – или как их там?.. Служба общественной безопасности.

Аяма работает на СОБ? Она агент под прикрытием? Возможно. Катонийке проститутку из себя изображать несложно, барьера стыдливости и непристойности для нее попросту не существует. Но тогда у нее должны иметься какие-то средства связи. Она как-то должна общаться со своими – и у нее должна быть охрана. Или группа быстрого реагирования. Или что-то еще в том же духе. Неужели появился шанс?!

Нет. Не появился. Даже если пришлая действительно агент СОБ и за ее спиной стоит целая армия, для Суэллы оно не имеет значения. Она сама опозорена навек. Она – не катонийка, и дороги домой для нее не существует.

Зашелестели подошвы по пыли, негромко забубнили испуганные женские голоса, полетели негромкие хохотки свободных от своих обязанностей жрецов с вытатуированным фонтаном на предплечье, предвкушающих развлечение. Двор стремительно заполнялся народом. «Кающиеся жрицы» испуганно сбивались кучками у стены, избегая приближаться к Суэлле и новенькой, вокруг которых образовалось заметное пустое пространство. Раздался короткий взвизг, и на середину двора от грубого толчка Таксара выбежала и упала, не удержавшись на ногах, молодая женщина. Она даже не попыталась подняться, так и оставшись лежать и негромко хныча. Очевидно, у нее уже не осталось сил на борьбу. Младший Коготь вальяжно подошел к ней и рывком вздернул на ноги. Сорвав с нее грязную тряпку, в которую превратилась некогда белая туника, и оставив ее полностью обнаженной, он принялся приматывать ее запястья к высоко поднятой перекладине столба наказаний. Тиксё подошла и остановилась рядом, криво ухмыляясь.

– Что с ней собираются сделать? – напряженно спросила Аяма. – Пороть? За что?

– Три дня назад она попыталась сбежать, – прошептала Суэлла. – Ее поймали еще до заката. Ее… сама сейчас увидишь. Лучше бы она сразу перерезала себе глотку.

– Здесь есть запасы еды?

– Что? – от удивления Суэлла даже дернулась. – Какой еды?

– Сколько храм может продержаться в осаде?

–Ты о чем? – даже тоскливый ужас от ожидания предстоящего не смог полностью заглушить изумление. – Какая осада?

И в этот момент Таксар закончил привязывать женщину и отступил на шаг.

– Слушайте все! – громко произнесла Тиксё. – Слушайте и запоминайте. Вы все знаете Тобосю. Храм несколько лет поил, кормил и защищал ее от опасностей внешнего мира. Взамен от нее просили совсем немногого – покаяться за совершенные ей прегрешения и принести храму лишний медяк. Но она оказалась неблагодарной. Похоже, – Тиксё хрипло засмеялась, и о ее смеха по коже Суэллы побежали мурашки, – похоже, ей не нравилось каяться. Она страдала. А, Тобося? – Она ухватила женщину за подбородок и вздернула ее голову. – Ты страдала? Отвечай!

– Да, момбацу сама… – еле слышно пробормотала несчастная.

– Ну что же, – голос ведьмы угрожающе понизился, – больше тебе страдать не придется. Я заставлю тебя искренне полюбить сам процесс покаяния. Готова ли ты, Тобося?

– Не надо! – простонала та. – Пожалуйста! Я никогда больше…

– Разумеется, – согласилась старшая надзирательница. – Ты – никогда больше. О великий Тинурил, тебе посвящаем эту женщину отныне и навеки! Прими ее душу!

Она ладонью зажала рот внезапно забившейся в конвульсиях женщине и наклонилась к ней так, что их лица почти соприкоснулись.

– Что она делает? – пробормотала Аяма. – Не может такого быть! На всей планете только у меня…

Привязанная громко замычала и повисла на веревках, а Тиксё снова засмеялась ужасным смехом вампира, напившегося свежей крови. Она отпустила лицо Тобоси и отступила от нее. Несколько мгновений женщина висела неподвижно, потом ее тело снова дернулось, но уже иначе. Ее бедра сжались, потом внезапно резко двинулись вперед и раскрылись, обнажая лоно. Из ее рта вырвался новый стон, но уже совсем иной, чем ранее – призывный вопль самки в течке. Она принялась бессмысленно извиваться, и ее пустой взгляд, скользнувший по Суэлле, заставил ту отшатнуться, ударившись затылком о стену, под которой сидела. Что-то мелко дребезжало, и внезапно Суэлла сообразила, что звук издает зажатый в ее трясущейся руке каменный пест, задевающий край ступы.