Наш диалог, как и все последующие события занимает важное место в этой истории. Возможно, кто-то из вас найдет в нем скрытый смысл; зацепится за фразы, которые пропустил мимо я. Но, клянусь, в момент, когда наша встреча состоялся, я был сосредоточен, как никогда; придирчив, как некогда, и избирателен во фразах, как никогда.

− Это моя обязанность, как главы Корпорации: «Выбирать для всего значимого подходящее место.”

Я намеренно отказывался смотреть на него, даже, когда он добровольно шагнул вперед и присел на противоположный угол скамьи. В представлении Торнхилл не нуждался, но для Вас я все же скажу о нем пару слов.

Эдмунд Торнхилл − четвертый владелец Корпорации. На вид ему больше, чем есть. Как говорится: «Власть отнимает не только нервы». Однако, это только между нами. В книге я описал его более чем статным и красивым. Что касается его политики, то она сплошь повторяет направление предыдущих Торнхилов. “Меняй, пока есть что менять”. если уж совсем кратко.

− Вы ведь тот самый писатель?

− Вы хотели сказать: «Тот самый хроник, что стал писателем?».

Его усмешка напомнила мне звук шаркающей по коробку спички.

− Тонко и глупо. − он поджег сигарету и пустил дым прямо в мою сторону. – Глупо нападать на того, кто лично распорядился о вашем приглашении сюда.

− Не для того ли, чтобы исключить скрытые мотивы? Я хочу быть предельно честным, мистер Торнхилл, поэтому говорю, как есть.

− В таком случае, могу я поинтересоваться, почему вы решили резко перестать быть хроником? Все-таки 30 лет внушительный срок. Следовать одному образу жизни столько лет и вдруг двинуться совершенно другом направлении.

Дым от сигареты щекотал мне ноздри, а его слова – нервы.

− Я был слишком привязан к семье, но еще больше напуган.

− И чего же вы боялись?

− Перемен…Я не столько чтил традиции, сколько боялся сделать один единственный шаг в сторону общества. Поймите правильно, в моей семье был всего один не самый удачный пример, когда кто-то из Зузаков отправился в центр “Памяти”.

− Ваш отец. − – нарочито громко подчеркнул он, будто боялся, что углубившись в свои слова, я не услышу его. − Вы помните об этом, хотя отдали воспоминания о семье.

− Да. Но я сохранил дневники, которые вел много лет. Нашел их, когда взялся разбирать полки.

− Интересно.

− Не так интересно, как работа на благо Корпорации.

− И что же конкретно вы по вашему мнению делаете для Корпорации?

− Продвигаю программу “Памяти” в широкие массы.

− Нет. Этим занимаемся мы. А вы и ваши замещение доказывает ее важность и значимость.

− И каждый ли прошедший замещение, удостаивается внимания главы Корпорации?

− Я бы не принимал это за подарок. Вы мне интересны лишь из-за вашего прошлого.

− Потому что ваши враги не хотят принимать программу “Памяти”?

Если мои слова и вызвали в нем подозрения, то ни своим видом, ни голосом он не раскрыл волнения.

− Интересуетесь политикой?

− Как и все, озабоченные будущим страны.

− Что вы думаете о соседней державе? Я спрашиваю вас, потому что вы были хроником, а они остаются хрониками по сей день. Их образ жизни не дает нам совершенствовать человечество в глобальном смысле. Из-за их упрямства и ограниченности другие наши более мелкие соседи высказывают сомнения в сторону технологий памяти. А нам, как и любому новатору, нужна поддержка, даже самых несговорчивых людей.

− Я думаю, они напуганы, как был я. Даже для меня, жителя страны, где центры Памяти находятся на каждом шагу, было тяжело отойти от привычки. Для них же, пребывающих в неведении, удаленных от материального носителя прогресса, это сложно вдвойне. Я думаю, вам стоит не подчеркивать наши различия, а найти точки соприкосновения, которые помогут им перестать видеть в нас врагов.

− О чем вы?

Он не был зол, он был заинтересован. Моей дерзостью, моей идеей, которую, еще не услышав, готов был разбить в пух и прах. Я видел это в его нетерпеливом взгляде и плотно сжатых кулаках.

− В вашей стране тоже есть пережитки прошлого, и один из них стоит перед вами. Новый, преобразившийся, сумевший отойти от старого. Я могу стать для них не примером человека, увидевшего реальные преимущества в том, что он отвергал.

− И как вы это планируете сделать?

− С помощью своей книги.

Торнхилл рассмеялся, но, поняв, что я говорю абсолютно серьезно, оставил веселость в стороне и быстро вернулся к серьезному виду.

− По-твоему, если они не слушают мои речи, они станут слушать тебя?

Этот резкий переход на “ты”, будто бы еще сильнее подчеркнул разницу в нашем положении. Он не пытался уравнять нас, показать свое расположение, нет. Этим “ты” он откидывал меня назад; показывал свое место в магазине старьевщика. Я принял его вызов, тем более, что отступать было поздно.

− Все зависит от того, как говорить, мистер Торнхилл.

− Осторожней, Зузак. Один курс мастера слова не ставит вас в один ряд с тем, кто с детства получал лучшие знания от ведущих специалистов страны.

− Я и не стремлюсь прыгнуть выше, чем есть мистер Торнхил. Я лишь хочу предложить старый проверенный способ донести информацию до человека.

− И что же это?

− Через книгу, сэр. Только бумажную.

− Мы больше не используем эту технологию. Воспоминания о ней давно утрачены.

− И все же я знаю, как ее сделать. Создадим экземпляр. Отправим руководству страны, как знак нашего лояльного отношения. Они, как люди, чтящие свое прошлое и его наследие, не смогут остаться равнодушными. Немалое значение сыграет, как вы и сказали, моя личность. Я был хроником, а они все еще хроники. Позвольте мне помочь вам.

− Признаю. Ты меня удивил. А я не часто удивляюсь. − он поднялся, стряхнул пепел с одежды и, с тем же пренебрежением, с каким выкинул окурок в мусорку, произнес − Я обдумаю ваше предложение, мистер Зузак. А пока, предлагаю вернуться в зал. Вечер еще не закончен.

Торнхилл ушел. Я остался один, и, если бы меня со всех сторон не окружали камеры, я бы позволил себе облегченно выдохнуть, а так, пришлось тем же выправленным шагом направиться к выходу и до самого дома сдерживать в себе волнение и тошноту.

29 декабря

Я едва успел отоспаться после той вечеринки, как к дому прибыл посыльный. Человек, чьей единственной обязанностью было сказать мне: “Можете начинать работу над книгой.”

В чем была необходимость посылать парнишку лично, я так и не понял. Может, Торнхилл хотел узнать о моей реакции или же убедиться, что я не сбежал. Давайте не будем гадать. Поскольку в следующие дни мне предстоит непростая работа, я расскажу вам заранее, что и как собираюсь сделать.

1.Мне нужна пишущая машинка.

К счастью за последние 80 лет чего в подвале Зузаков только не завалялось. Устройство я нашел довольно быстро. Разобраться со спецификой работы было несложно, чего я не смогу сказать, если она вдруг сломается.

2.Раздобыть бумагу.

А вот здесь и возникла первая трудность. Эпоха электронных носителей не просто вытеснила ее с рынка, она буквально уничтожила лесоперерабатывающую промышленность. Теперь деревья стоят разве что для красоты и любое посягательство на них приведет к наказанию похлеще одиночной камеры. Однако, я не хочу, чтобы вы думали, будто Полис кишит лесами. У нас скорее миленькая улочка с парочкой клумб и кустарников, чем шикарный заповедник. Экология давно не та, что прежде. И сколько бы очистители воздуха не трудились, полностью вымыть токсины не получается. Отсюда и моя главная трудность. У меня есть комплект бумаги, доставшийся еще от деда. Но его количества хватит ровно настолько, чтобы совершить пару помарок. К тому же местами текст придется сократить. Каждый миллиметр важен.

3.Поместить между строк зашифрованное сообщение.

Я попросил загрузить себе курс истории и литературы не просто так. Мне нужно было понимать, какие произведения можно исключить; на труды каких авторов нельзя ориентироваться. А поскольку “мой набор” включал лучшие из имеющихся воспоминаний, общая база не может по определению обладать большим объемом. Таков парадокс века “замещения”. Все, что когда-то вышло из оборота, туда не вернется.

Никто не найдет подвоха в моей книге, если я постараюсь. Я должен постараться…

4 января

Я работал фактически без перерывов. Единственными паузами во всей этой канители машинка-бумага- машинка. Были походы в туалет и за кофе. Я бы отдал рукопись еще раньше, если бы не заснул под конец работы прямо за столом. Так я потерял целые сутки. Я связался с помощником Торнхила, и попросил забрать рукопись. Ноги едва меня держали, и я чисто физически не смог бы шагнуть дальше собственной спальни.

Не прошло и часа, как у меня буквально выхватили рукопись из рук и оставили стоять дверях прихожей. Я чувствовал себя паршиво и так же паршиво спал, признаюсь честно. Меня то и дело подрывало выйти наружу, во двор; глотнуть холодного воздуха и впопыхах мчаться обратно, к теплой кровати. Либо ожидание действовало на меня таким образом, либо кофе, который я нещадно хлестал на протяжении нескольких недель. В момент, когда сон, казалось, взял надо мной верх. раздался телефонный звонок.

− Мистер Зузак. Это помощник мистера Торнхилла. Вас ожидают в главной башне. Это по поводу книги.

Наш разговор длился не больше десяти секунд, за которые я не сказал ни слова. Все тело, будто онемело. Я не мог пошевелиться, даже вдохнуть. Странное предчувствие накрыло меня, как внезапно хлынувший дождь. Все эти дни, гроза медленно подступала ко мне. И вот, когда день Х настал, оказалось, что у меня нет зонта. Простите меня за такие сравнения, но иначе я не могу описать этот смешанный комок чувств, поселившийся во мне с первым гудком телефона.

По дороге в башню я уже не чувствовал ничего. Этакий парадокс, когда зонта нет и ничего другого не остается, кроме как принять на себя удар и смириться с ворохом холодных капель бьющих по лицу.

Я сотню раз прокрутил в голове проделанную работу. Сотню раз убеждал себя, что все в порядке. Я все сделал правильно. Я не допустил ошибку. Не в этот раз. И вот, стоя перед кабинетом Торнхила поступающее волнение ушло. Провалилось вниз живота и спазмом прошлось по ногам. Легко я потянул на себя дверь и с такой же легкость вошел внутрь. кроме нас в кабинете не было никого. Так мне казалось, пока кресло, стоящее перед большим столом, не развернулось, и я не увидел мастера памяти, который работал надо мной в центре.

− Мистер Зузак, мы вас уже заждались.

Я не слышал слова Торнхила, все мое внимание целиком и полностью было сосредоточено на книге. Книге, которую сделал я, и которую держал мастер. Книге, которая должна была быть у главы другой страны еще утром. Мне хотелось спросить почему, но я был уверен, что мне все расскажут и этот рассказ не будет таким заурядным, как мои догадки.

− Вы, должно быть, удивлены моим присутствием, мистер Зузак?

Голос мастера был таким же ровным и успокаивающим, как в центре Памяти. И я невольно поддался тому чувству защищенности, которое испытывал во время процедуры. Или же я просто пытался сам себя успокоить и убедить, что ничего не угрожает.