– Денег всем хватит, – как успокоительное повторял Хосе Бабоса, объясняя, что будет логичнее и правильнее, если семье в лице Кима отойдет все испанское имущество, не считая, естественно, приобретенного семьей благодаря браку с Марией и свиному бизнесу. А ему и его новой семье отойдет все китайское.
Ким, который знал всю подноготную семьи Бабоса, держал в уме цифры, сводки, разбирался во всех проектах, в том числе китайских планах. Знал, что новые фабрики строятся на кредитах, взятых под старые испанские. Еще даже не упав на все прилавки, ноу-хау в питании стали давать прибыль, росшую в геометрической прогрессии. Таким макаром легко было подсадить на субстраты не только Китай, но и весь мир. Имелся невероятный потенциал в подкормке для человека, вечно спешащего жить и развлекаться, не имеющего времени на готовку, но желающего получать полноценный рацион витаминов, минералов и незаменимых аминоклислот, про которые вещали «свои» врачи и диетологи. Ставка делалась на лень и доверчивость. Продукт века был идеально подготовлен и упакован, родился в нужное время, соответствовал эпохе.
Бег мыслей вдруг прекратился, они закристаллизовались и стали ясными и четкими. Ким почувствовал себя рожденным в нужное время и оказавшимся в нужном месте, чтоб закончить одно начатое давным-давно дело. Такую ясность ума трудно было передать словами, но в его голове будто сошлись все пазлы, все за и против, концы с концами, прошлое и настоящее.
Отец отвернулся и нагнулся над несчастной удочкой, которую слишком большая рыба желала уволочь с собой на дно. Такую добычу нужно было доставать руками, пока громадина не спрыгнула с крючка или не сломала удила. Ким подошел сзади, минутку постоял в раздумьях, разглядывая чуть волнующееся море и слушая довольные хрипы отца, который отдавал все силы вытаскиванию рыбы, а потом взял стул в руки и острым металлическим краем ударил отца по голове в районе виска.
Ким не знал, нанес ли смертельным удар, поэтому ударил еще раз и этим же стулом помог телу окончательно упасть в воду. Лицом вниз. Потом постоял еще минутку, наблюдая. Отец не двигался. Ким удочкой, с которой сорвалась-таки большая рыба, попытался подальше оттолкнуть его, выкинув заодно и стул, и удочку, как орудия убийства.
Небольшое течение подхватило Хосе и действительно унесло чуть в сторону. Ким подождал еще десять минут, а потом отправился на поиски капитана, писклявым своим голосом пытаясь объяснить, что потерял отца из виду. По тревоге подняли всю команду. Искали пару часов, проверяя в некоторых местах по несколько раз. Ким ходил по пятам за капитаном, а потом и за жандармом полиции. На его лице, казалось, происходила война глаз, оба смотрели в разные стороны, порой пересекаясь и спотыкаясь друг о друга. Окружающие отнесли это отклонение на счет нервов. Но Ким не нервничал, он размышлял и еще раз сопоставлял пазлы, сошедшиеся в одну картину.
Ким не хотел, чтоб отец бросал мать таким образом. Это было слишком подло и некрасиво. Его скоропостижная смерть сделала бы мать несчастной, но уважаемой вдовой.
Ким не хотел, чтоб у него появились новые братья и сестры и мир бы поделился на китайскую и испанскую стороны. Смерть отца прекратила образование новых миров и грядущую войну.
Ким не желал, чтоб мир, и так утопающий в паразитизме, гедонизме, самоедстве, еще и потерял традиции, всегда передаваемые с едой, приготовленной руками матери и отца из тех продуктов, что даровала их родная земля. Он не хотел, чтоб с сухой подкормкой, с которой начнется полное вырождение человечества, он был уверен в этом, сопоставлялось имя Бабоса.
Когда стало очевидно, что Хосе Бабоса нет на яхте и, скорее всего, его унесло каким-то течением на дно, капитан вызвал вертолеты со спасателями-аквалангистами. Тело обнаружили быстро, оно было почти в порядке, только пострадала голова: море и рыбы успели-таки обезобразить лицо Хосе. Его опознал сын и удостоверил личность умершего тут же в присутствии полиции и всей команды, принесших глубочайшие соболезнования единственному официальному наследнику всего состояния Бабоса. Дело было закрыто в тот же день.
– Он очень любил вас, сеньор Ким, – говорил капитан, рассказывая полиции о теплых отношениях между Бабоса-старшим и младшим, желавшими уединиться и побыть в этот трагический день вместе.
Ким вернулся домой, и его встретили черными одеяниями: весь дом украшали черные цветы, черные покрывала и черные от горя лица. Все предчувствовали беду и беда случилась.
Ким был печален, видя, как опечалены мать, Мария и другие, но ни минуты не жалел о случившимся, зная, что настоящая беда прошла стороной их большой дом.
Через два дня после погребения их разросшаяся семья собралась в конференц-зале фабрики Бабоса, а только там она помещалась целиком вместе со всеми внуками и правнуками, и Ким обнародовал семье письмо отца, точнее тот кусок, где говорилось о свободе. Из-за этого письма мать превратилась в иссохшуюся старуху.
– «Семья сдерживает. Она всегда меня сдерживала. Но я хочу освободиться и освободить всех, чтобы каждый занялся тем, что подсказывает ему сердце, а не семья», – закончил Ким под гробовое молчание.
На следующий день Ким отправился в ресторан, где еще с рассвета выпекали хлеб и варили улиток. Зашел в хлодный цех при ресторане, откуда начинался улиточный бизнес монополистов и миллионеров и в последний раз посмотрел на жуткий процесс изготовления величайшего блюда, сделавшего известными его имя и саму провинцию на весь свет.
В алюминиевых камерах жили несчастные существа, похожие на монстров. Даже у гурманов их внешний вид вызывал отторжение. Существа с рожками и слюнявым следом не имели семьи, являясь гермафродитами от природы. Природа, видимо, тоже из ненависти к их виду, создала их невероятно уязвимыми. Любой ребенок, чуть научившись ходить, являл собой зло для улитки. По этой причине это склизкое создание имело домик при себе и носило его с собой. Костяной домик был семьей, опорой, скелетом, убежищем, прикрытием и единственной ценностью слюнявой твари.
Бабоса, а потом и их служащие кормили несчастных на убой. Но в один момент прекращали кормление, собирали их в специальные сумки-авоськи и подвешивали под потолок, а ранее на дерево, умирать от солнца и ветра.
Сначала улитка выплевывала весь корм, потом медленно, около двух недель, умирала от обезвоживания. На фабрике удалось сократить этот срок, кормя животных только отборной листвой. В природе страшная смерть на дереве требовалась, чтоб очистить желудочек слизняков от вредной для человека травы, которую те успели сожрать.
Наконец, авоськи промывали от кала и рвоты и варили мясо вместе с домиками до состояния, когда вкус становился похож на говяжий. После этого за сухеньких улиточек брались повара, нашпиговывая полупустой домик секретным соусом прапрапрабабки Марии и отправляли красивеньких, один к одному, слизняков в печь для запекания.
Ким однажды бывал на фабриках Рибейра, видя как быстро и мастерски убивают свиней – 4000 в день. Технологии дошли до того, что несчастных даже мыли с шампунем до смерти. Это облегчало процесс обеззараживания туш.
Ким знал, что больше никогда не увидит живодерских картин убийства ни улиток, ни свиней, поэтому старался максимально включить свои чувства, чтоб запомнить эти мгновения.
В 10:00, когда заработал офис, Ким дал команду адвокатам международного и местного толка к тотальному закрытию всех видов бизнеса Бабоса. Там, где дело касалось интересов других семей, например, виноделен Сола, хлебобулочных заводов Молинас и других, им предлагалось на рыночных условиях с тридцатипроцентной скидкой выкупить долю Бабоса. Остальные фабрики, рестораны, а также медицинские центры, каналы телевидения и радиовещания, публичные дома предполагалось закрыть в кратчайшие сроки.
На Кима собирались подавать в суд, но из-за того, что все социальные и налоговые платежи делались по законам, ни одно дело не имело оснований для иска. Ким и компания Бабоса теряли сотни тысяч на выплаты за выслугу лет, за невырученную прибыль, за моральный ущерб и другие поводы, придуманные профсоюзами и прочими организациями. Где процесс ступорился, компанию подготаливали к банкротству.
– Он сошел с ума! – твердили родственники. – Ведь Хосе не оставил письменного завещения закрыть все к собачьим чертям?! Парень мог бы поступить иначе.
Мириам молчала, но выразительно поглядывала на сына, на лице которого глаза больше не расходились в стороны, когда он этого желал. Давным-давно еще подростком он целых два года вместе с преподавателем-офтальмологом по какой-то авторской методике учился тренировать мышцы глаз и по его воле они расслаблялись и напрягались, делая лицо то дебиловатым, то сосредоточнным, пусть и уродливым.
Мать, потратившая и свои два года на эти занятия с Кимом, пока отец разъезжал и зарабатывал миллионы, помнила про приобретенный навык. Мать знала сына. Мать молчала, но стала набирать килограммы.
Это то, чего желал от нее Ким.
За всеми этими хлопотами, которые, кстати, не отвлекали его от Марии, Георга и матери, потому как все заседания могли проходить в телефонном режиме, нужны были лишь команды и контроль за выполнением, Ким не забыл про Алину.
Она ждала его звонка, но он приехал самолично, хотя сделку по продаже дома могли оформить по доверенности и адвокаты.
Ким держал внушительный пакет – внутри лежали пачки денег.
– Алина, возвращайся в Россию, – говорил он своим писклявым голосом, но каждое слово весило и звучало, как дорогой металл. – Снегурочкам надо жить в холоде. На жаре они тают и превращаются в липкое мороженое.
Алина заплакала, понимая метафору.
– Я тебя любил, – сказал он на прощанье.
– Я тоже, – ответила она и поцеловала его, пытаясь запомнить одного из самых красивых и благородных мужчин, встречавшихся ей за жизнь.
Ким продал публичный дом мужьям Наташ (которые обзавелись-таки мужьями за тот период, пока сын Бабоса их не навещал). Видя, что русские и украинские Снегурки не расстаяли в испанской жаре, а очень даже прижились, он исключительно из давних теплых отношений сделал пятидесятипроцентную скидку на выкуп заведения. Мужья слегка заревновали, но промолчали, пожав слабую руку богача и соглашаясь с подарком.
Закончив еще пару дел, продав новую яхту, элитную спортивную машину, несколько мотоциклов, что успел преобрести отец, Ким вернулся к Марии, которую любил больше всех Снегурочек на свете.
Пока происходили скандальные закрытия бизнесов и телевизор нес какую-то белиберду про сумасшедших Бабоса, молодая женщина сильно нервничала, ее также теребили родственники со стороны Рибейра, пытавшиеся всячески надавить на нее.
– Поверь, девочка, я знаю, что делаю, – сказал на это Ким. И Мария, как и Алина, успокоилась, поддаваясь решению мужа, зная, что все будет хорошо.
– Мне кажется, я беременна, – сказала она неуверенно и Ким внутренне поблагодарил небеса за знак, что поступил и поступает абсолютно правильно.
Через два месяца в семье Бабоса осталось около восьми десятков переругавшихся родственников, активная часть которых тут же открыла рестораны на руинах улиточных королей. Кто-то ринулся в Китай с предложением о сухом питательном корме. Рецепты, дизайн, разработки, цветовые пробы, рекламные лозунги, выкранные из офиса, ничего не стоили – на них стоял патент Бабоса, который Ким отказался продавать. Но картинки можно было видоизменить, рецепт дополнить, при должном желании и финансировании вновь запустить в жизнь.
Все же главная часть родни, имея на руках внушительные суммы после всех выплат да и свои ранние сбережения, послушалась Хосе Бабоса, говорившего посмертно устами Кима Бабоса и отправилась кто куда, в основном, в свободное плавание.
– Что бы ты хотела сделать, Мария? – спрашивал Ким, когда судебные дела по закрытию и банкротству почти отошли на задний план, а времени становилось все больше и больше.
– Не знаю, – улыбалась Мария. – Я всегда хотела выйти замуж по любви. Иметь большую крепкую семью, детей, – она пожала плечами. – Все мои мечты сбылись, – она обняла Георга, который обнимал машинку. – Мне хорошо везде, где есть ты, Ким. Чтобы хотел ты, дорогой?