Штиница

Никого из своих преподавателей, одногруппниц, соседок по комнате после окончания фармшколы Лида больше не видела. Экзамены спешно завершили, тут же распределили выпускников по местам работы – и все разъехались – быстро, даже не успев толком попрощаться и оставить обратные адреса для писем, да и не знали тогда они еще своих адресов. Лиду направили сюда, в городок Ш., райцентр на юге области. Ей можно сказать, повезло – до родной деревни добираться было часа четыре на почтовой попутке, только сделать это удалось лишь раз, вскоре после приезда. Здесь же она и познакомились с Зиной и со всей остальной их компанией. Зина была родом из Архангельска и уже год работала провизором в аптеке, когда Лида приехала в город по направлению. Жила тут же, в комнатке при аптеке, на вышке – к ней Лиду и подселили. Они как-то сразу подружились – делали все вместе, делили радости и беды, и хлеб, и тарелку супа. В августе сорок первого Зине тоже дали короткий отпуск – съездить домой за сестрой десятью годами ее моложе – ту было не с кем оставить: отец ушел на фронт в июле, мать вызвали на оборонные. В декабре мать вернулась с работ, но писала, что в Архангельске есть совсем нечего, нормы выдачи хлеба едва ли больше блокадных ленинградских, с транспортом тоже были трудности – так они и жили втроём: она, Зина и Марта.

Лида часто вспоминала беззаботное довоенное время: дребезжание архангельских трамваев, запах ваксы, которой начищали парусиновые туфли, их комнату в общежитии на пятерых – и думала о том, где теперь модница Леля; где вечно все про всех знающая Лиза; где красавица-блондинка Сара, похожая, как им всей комнатой казалось, на артистку Любовь Орлову; где Фаня с ее густой темной косой – но, конечно, не знала, где они. Война затянула их в свою воронку, завертела, разбросав кого куда – и не отыщешь теперь. Лида вспомнила их традиционный вечерний чай с халвой и хлебом – и вдруг на мгновение необыкновенно ясно ощутила все это: веселую атмосферу теплой комнаты, густой бодрящий запах крепкого чая, сладко-маслянистый вкус рассыпчатой халвы, теплый аромат ноздреватого белого хлеба – под ложечкой засосало еще сильней. Ничего этого теперь не было: ни прежних подруг, ни чая, ни халвы, ни хлеба. Осталась лишь фотокарточка в альбоме с короткой надписью: «Фотографировались комнатой. 27 апреля 1940 г.»

…На раздаче заменили бак с супом. Перед Лидой оставалось еще человек двадцать. Она снова пересчитала: двадцать, ровно. Как-то раз, чтоб скоротать время в очереди, Лида придумала себе такое занятие: думать о чем угодно, только не о еде – иначе время тянулось невыносимо медленно, чем ближе к концу очереди, тем есть хотелось сильнее, а минуты, казалось, превращались в часы. Поначалу получалось не очень, мысли постоянно возвращались к тарелке супа, но потом способ подействовал – и время пошло вправду быстрее. Думалось о разном: то о том, что на днях должен прийтипароход с медикаментами на квартал, а потому у них будет много работы, больше, чем обычно – но это даже хорошо; то о чулках, ожидающих штопки; то о последних сводках с фронта – немцы наступали на Харьков и Севастополь.

От последних мыслей на душе становилось муторно и тяжко. Война забирала лучших. Мужу Лидиной сестры было всего двадцать четыре – он погиб почти сразу, в июле; похоронка пришла в августе, а письмо от сестры Лида получила уже в сентябре. Это была первая смерть от войны, с которой ей пришлось столкнуться вот так, лицом к лицу. Лида читала письмо – и не верила, не хотела верить, строчки на бумаге казались искусственными, начертанными чьей-то чужой рукой, а не привычным округлым почерком Вали, это не могло быть правдой – но было ею: такой молодой, полный жизни, красивый, словно сошедший с экрана, Сергей не мог погибнуть – но погиб. Это было той новой реальностью, той правдой, в которой им всем теперь предстояло жить. Строчки расплывались перед глазами – Лида вспоминала, как в феврале, будучи на практике, она гостила у Вали и Сергея в Соколе, какой они были счастливой парой и как им было весело вместе, как ходили на танцы и в гости – и принимали гостей у себя; как Сергей пытался знакомить ее, Лиду, со своими друзьями – мол, такая невеста пропадает – и как она жутко стеснялась в ответ.