Как же они радовались, когда в марте начали выдавать штиницу! Выдавали ее через день, по тарелке. Они специально с Зиной записались на разные дни: треть тарелки на нос не густо, конечно, зато каждый день. Штиницу наливали в судок, накрывали крышкой и заворачивали в теплый платок, чтоб донести до дому горячим. Пока была в запасах картошка, они чувствовали себя едва не буржуями: до конца апреля и хлеб был лучше, сытнее – последние пару месяцев в нем явно больше целлюлозы, чем муки. Но и до апреля примесей хватало.
Крыс, впрочем, это не останавливало. Сколько с ними ни боролись, ни ловили и ни травили, существами они оказались живучими и мстительными. Однажды зимой, как-то вскоре после Нового года, Лида кипятила белье на плите и собралась было вынимать его уже из чана, как одна из крыс забралась на стол, привлеченная, видимо, запахом хлеба, накрытого оловянной миской и оставленного на обед. Лида схватила ковш, черпнула из стоявшего на плите таза кипятка с растворенным в нем щелоком воды и плеснула в крысу. Та с писком отскочила и скрылась, скудный Лидин обед был спасен. А спустя некоторое время Лида проснулась ночью от укуса, прямо в переносицу. В темноте было не разглядеть, та самая это была крыса или нет, но Лида не сомневалась, что та, когда обрабатывала ранку перекисью при свете чадящей керосинки и ее передергивало. Крыс она уже не боялась, но от отвращения и брезгливости деться никуда не могла.
Но больше всего от этой зимы запомнилась Лиде встреча Нового года. Казалось бы, война, голод, холод – а они встречают Новый год, весело встречают! Все молодежь, их тогда одиннадцать человек за столом собралось. Окна газетами заклеены, завешаны старыми одеялами и покрывалами, чтоб свет на улицу не проникал, горит над столом электрическая лампочка без абажура. Кто-то притащил бутыль спирта с довоенных еще запасов, кто огурцов соленых. К хлебу в тот день не притрагивались, берегли до вечера. Они с Зиной всю последнюю неделю до Нового года картошку только Марте варили, откладывая свою долю – готовились к празднику. И они пили спирт, и ели хлеб, и картошку, и огурцы, и танцевали под пластинки, которые ставили на стареньком патефоне, и пели песни под гармонь, принесенную разбитным Колькой.
С тех пор их компания поредела. В феврале проводили на фронт Шуру и Ваню, в апреле – Любу Ежову. Ребята попали на Карельский перешеек, где Ваня вскоре пропал без вести. С Шурой пока было все благополучно, в письмах к сестре Тоне он регулярно передавал сердечные приветы им всем и уверял, что победа придет несомненно, главное – в нее верить. Любу отправили в разведшколу – она была учительницей немецкого и хорошо знала язык; больше о ней они ничего не знали. Сегодня им предстояли ещё одни проводы: на фронт уходил гармонист Коля. Лида старалась не грустить, следуя негласному правилу их компании: день проводов был праздником – быть может, последним для того, кто уходил, а потому – пой песни, танцуй, веселись, но не показывай своих слез. Но мысли невольно возвращались к Новому году, когда все они ещё были вместе. Марта на них с Зиной тогда страшно обиделась – ее, конечно, на праздник не взяли, оставили у соседки, тети Паши – и грозилась нажаловаться в письме маме, что Зина гуляет с парнями.
Очередь подходила к концу – перед Лидой оставалось два человека. Тетя Люба разливала остатки со дна и в очередной раз меняла бак с супом. Солнце приятно грело спину, на улице, как и год назад, цвела сирень: короткое северное лето вступало в свои права. Лида вновь вспомнила Леньку, сидящего на подоконнике с сиреневой веткой в зубах – и в этот момент она, наверно, впервые для самой себя поверила, что война непременно закончится, закончится победой! А потому они вечером начистят довоенной ещё ваксой свои штопаные парусиновые туфли, нагладят старые платья – и несмотря на то, что сегодня проводы, будут радоваться – своей юности, белым ночам, лету, солнцу, теплу, пению птиц, тому, что сегодня они вместе; и Колька возьмёт свою гармонь – и они будут петь песни, и плясать кадриль, или румбу, или даже фокстрот – вопреки войне, разрухе и голоду, не глядя на заклеенные газетами окна домов, несмотря на всю зыбкость и неустойчивость их мира…