Костя в школе. Началка

А тут директор пришёл сделать напутствие.

– Ну что, готовы?

Он оглядел свою труппу мечты.

– Красавцы! А где Мальвина?

Мы начали оглядываться по сторонам и пожимать плечами. Обнаружили на стуле её платье с париком.

– Дезертировала, – грустно сказал директор. – Это моя вина. Куликов, переодевайся, будешь Мальвиной.

– Почему я? – опешил я.

– Глаза большие. И ты мастер импровизации, так что срочный ввод – это для тебя.

– И у него опыт есть девочек изображать, – ехидно напомнил Никита.

– Но это будет… смешно, – сделал я последнюю попытку.

– Посмотрим, – задумчиво сказал директор.

Меня нарядили в голубое платье, которое в плечах затрещало по швам. Бежевые ботинки на шнурках оставили, так как запасных туфель не было. Голубой парик завершил мой образ, изменив до неузнаваемости.

– Всё, ребятки, нопасаран, – сказал директор. – Мальвина, не сутультесь.

И он хлопнул меня по спине, так что швы расползлись до дыр.

– Дорогие зрители, – донеслось со сцены, – прошу занять свои места, выключить телефоны и приготовиться смотреть главную премьеру этого года – спектакль по мотивам сказки Алексея Толстого «Буратино».

Зрители притихли, а папа Карло и Джузеппе с поленом отправились на сцену. Буратино был спокоен, как слон, и отыграл так же легко, как на репетициях. Не успели глазом моргнуть, как он уже купил билетик в кукольный театр, заиграла музыка, и мы с Никиткой двинулись с песней на сцену.

– Сейчас вы увидите комедию, – продекламировал Никита. – Она называется «Девочка с голубыми волосами, или Тридцать три удара». Меня будут бить палкой, давать пощёчины. Это очень смешная комедия.

Арлекин принялся дубасить бедного Пьеро палкой, а тот продолжал:

– Я грустный, потому что от меня убежала невеста. Её зовут Мальвина, девочка с голубыми волосами.

Тут Никитка посмотрел на меня и не удержался от смеха, но сделал вид, что плачет.

Да уж, чего-чего, а оказаться женихом и невестой мы никак не рассчитывали.

Буратино выскочил защищать Пьеро, и в общей суматохе никто, кажется, не заметил, что с Мальвиной что-то не так.

Дальше все играли неплохо: Алиса только немного перестаралась, а Карабас пару раз запнулся.

Мне предстояла обширная сцена с Буратино, где Мальвина должна учить его манерам, математике и прочему. Я перечитывал текст и пытался войти в образ, вспоминая Марусю.

Наконец кто-то толкнул меня на сцену. Всё прошло отлично, как по маслу. Я ни разу не запнулся и вообще очень здорово изобразил занудную Мальвину, чем заслужил небольшую порцию аплодисментов. Оставалась лишь небольшая сцена с Никитой. Но какая! Ему предстояло объясниться мне в любви, и это оказалось выше наших сил.

– Здравствуйте, Мальвина! – сказал Пьеро.

Я склонился в реверансе.

– Здравствуйте, Пьеро!

Дальше я должен был что-то спросить, какую-то ерунду вроде «Не хотите ли выпить кофе?», но в тот момент я понял, что ничего не помню и даже не могу попробовать вспомнить! Извилины будто парализовало!

Пьеро смотрел на меня глазами, полными ужаса.

– А что вы тут делаете? – поинтересовался я не своим голосом.

– Я? – переспросил Пьеро.

– Вы, – подтвердил я.

– Я? – повторил Никита, и зрители захихикали.

– Вы-вы, Пьеро, – невероятным усилием воли я вернулся в образ девочки-зазнайки. – Что вы тут делаете?

– Я люблю вас, Мальвина, – сообщил Пьеро упавшим голосом.

– И я вас, Пьеро, – неожиданно и с чувством ответил я.

Из зала донеслось шушуканье с хихиканьем.

– Что же нам делать? – ничуть не обрадовавшись моему признанию, спросил Пьеро.

Я развёл руками, и тут, к счастью, на сцену выскочил Артемон.

– Ав-ав!

– Рад тебя видеть, Артемон, – сказал Никита.

– Ав-ав, – обратился ко мне Артемон.

Я помнил, что это «ав-ав» по сценарию и я должен был дать ему какое-то указанье, но какое? Мне хотелось стукнуть себя по голове.

– Что, дорогой? – спросил я с надеждой вместо того, чтобы сказать: приведите сюда Буратино!

Артемон ещё разок сердито гавкнул и скрылся, а мы снова остались с Никитой наедине. В полной тишине. Я заметил, что Людмила Ивановна полусидит за сценой без чувств и Базилио помахивает над ней своей шляпой.

– Не прочтёте ли мне одно из ваших чудесных стихотворений? – нашёлся я.

Никита кивнул.

– Белеет парус… – начал было Никита, но слова его потонули в зрительском ха-ха, среди которого я различил до боли знакомый смех-ультразвук. «Неужели мама нашла способ улизнуть с очень важной рабочей встречи?»

И тут на сцену выскочил Буратино.

– О, Буратино! – обрадовались мы.

– Вы меня звали? – он многозначительно поднял нарисованные брови. – Вы что-то хотели мне рассказать?

И он начал красноречиво размахивать золотым ключиком. Как мы не догадались поведать ему о потайной двери в каморке папы Карло, мне уже никогда не понять. В ответ мы с Никитой лишь покачали головами. И Буратино, пожав плечами, удалился. Мне ужасно хотелось последовать за ним.

– Так на чём мы остановились? – вместо этого спросил я у Пьеро.

– Белеет парус одинокий, – начал опять Никита, и смех в зале перешёл на уровень беззвучного.

И тут на сцену, с трёхлитровой банкой под мышкой, вышел Коля-Дуремар.

– Я вам не помешал? – спросил он, стараясь не поворачиваться лицом к залу.

Мы энергично замотали головами.

– А вы в курсе, что скоро сюда придут Карабас, Базилио и Лиса Алиса?

«Скорее бы», – подумал я, но изобразил испуг, закрыв лицо руками.

– Где Буратино? – грозно спросил Дуремар.

Сквозь щелочку между пальцами я увидел, что Пьеро показал за кулисы. Нет, так сдавать Буратино не годилось.

– Нет! – крикнул я. – Буратино там нет. Он убежал туда.

И я показал в зал, потому что больше было некуда. И не просто в зал, а точно в директора, который сидел со стеклянным взглядом. Да, с тем самым стеклянным взглядом. Колени мои предательски подогнулись, и я слегка присел.

– Я позову Карабаса, – кричал тем временем Коля с неподдельной угрозой в голосе, – и мы отыщем его, и заберём золотой ключик, а вас всех сожжём в печке.

И направился к выходу.

– Не уходи! – взмолился Пьеро.

– Я вернусь, – заверил Коля.

Видимо, я так убедительно изобразил испуг, что зал притих и больше не хихикал. Через секунду Буратино выскочил из-за кулис как ошпаренный и спрятался между зрительскими рядами.

– Не выдавайте меня! Пожалуйста! – жалобно выкрикивал он.

Следом за ним выбежали Карабас, Алиса и Базилио. Дуремар оставил банку у сцены и начал командовать ими, как группой захвата:

– Рассредоточимся. Алиса, контролируешь выход! Карабас, заходи справа! Базилио, прикрой меня!

Мы с Никиткой переглянулись: четверо на одного нечестно. И ринулись в зал спасать Буратино.

– Артемон, за мно-о-о-ой! – крикнул я. – Алису беру на себя!

– А я Дуремара, – бесстрашно отозвался Пьеро.

– Базилио мой! – услышал я Артемона, закрываясь от трости Алисы, которой она принялась охаживать меня весьма чувствительно. Тут я заметил маму, которая явно хотела броситься мне на выручку.

И хотя драка Пьеро и Дуремара с элементами каратэ отрабатывалась годами, поединок Мальвины с Лисой вызывал особенный восторг зрителей. Мне приходилось одновременно думать о том, чтобы не уронить честь Мальвины, не ударить больно Алису, не потерять парик и показать маме, что ситуация под полным контролем.

Буратино носился между рядами, и гигантский Карабас вскоре запыхался. Борода цеплялась за зрителей, Карабас извинялся.

Наконец во время очередного ускорения на отрезке между сценой и стульями директор ухватил его за бороду и застыл. Карабас съёжился, а директор начал водить глазами по кругу. Мне вспомнились страшные собаки из сказки «Огниво», но смекалистый Буратино понял задумку и побежал вокруг него, а Карабас осторожно за ним.

– Догони меня! – дразнился Буратино.

Через два круга Карабас оказался крепко примотанным к директору и очень натурально заплакал, а Буратино бросился к сцене, куда уже догадались выйти Джузеппе и папа Карло с очагом.

Коля с Никиткой прекратили рукопашную, я сломал об колено Алисину трость и уже собрался за ними, когда раздался глухой звон, а вслед за ним душераздирающий визг. Я понял: ружьё-таки выстрелило, закон жанра. Вода из банки вместе с её обитателями разлилась до самого первого ряда. Училки попрыгали на стулья, но не все сумели удержаться. Одна из пиявок оказалась совсем рядом с Карабасом, тот рванулся и остался без бороды.

– Мои пиявочки! – вскричал Дуремар и ловко водворил их на место. А потом эффектно сел в лужу в обнимку с банкой.

По сценарию мы с Буратино, Пьеро и другими куклами должны были, взявшись за руки, открывать очаг, но после всего пережитого мы схватили и Алису, и Базилио, и мокрого Дуремара, и безбородого Карабаса, и, конечно, директора с бородой-горжеткой. Не без труда вытащили на сцену полуживую Людмилу Ивановну.

Зрители аплодировали стоя. Мама кричала «Браво!»

– Это фурор, – заключил директор, когда мы окончательно ушли за кулисы. – В классе напротив зала для актёров накрыт праздничный фуршет – жду всех.

– А можно пригласить друга? Или подругу? – подсуетился Коля.

– Вам, Жариков, всё можно, – ответил директор. – Только пиявок оставьте.

Общими усилиями меня освободили от насквозь промокшего платья, и на выходе из зала я столкнулся с Марусей.

– Мальвина в туалете, – тихо сообщила она, – плачет и боится выйти.

Я понимающе кивнул и отправился вызволять беднягу. Маруся удостоверилась, что туалет свободен, и я вошёл. Большие глаза Мальвины при виде меня стали ещё больше.

– Отыграли, – сказал я. – Всё хорошо.

– Меня выгонят из школы?

– Никто тебя не выгонит! Директор признал, что сам виноват.

Мальвина вытерла слёзы и, всхлипывая, пошла вниз. Маруся, кажется, приготовилась прощаться.

– Пойдём с нами праздновать, – пригласил я.

– Я-то тут причём? – смутилась Маруся.

– При всём! – многозначительно ответил я.

Фуршет получился выше всяких похвал. Чем угощали, правда, не помню. Помню, что все смеялись и не могли остановиться, особенно после того, как директор ушёл.

– Так, – сказал он на прощанье, – следующий в программе – мюзикл «Русалочка». Мы должны превзойти себя!

Никита окинул меня взглядом так, как будто мысленно примеривал мне рыбий хвост.

– Отлично, – одобрил Коля в полной тишине. – И пиявочки в деле.

Тайный сын

В классе у нас, между прочим, двадцать семь человек. А то может показаться, будто всего четверо. Остальные двадцать три в основном нормальные, но есть двое, про которых лишний раз вспоминать не хочется, а придётся. Звать их Семён и Вениамин, коротко – Сенька и Венька. Но обычно их зовут просто Клещики. Потому что фамилия у них – Клещ. Сенька Клещ и Венька Клещ – двойняшки. То есть родились одновременно, но различить их можно: один чуть повыше, другой пониже, один чуть пошире, другой поуже, дальше передать на словах разницу сложнее: причёски у них одинаковые – волосы до плеч, собранные в хвостик. Но главное – что оба здоровые, а характеры – одинаково противные. Нас с Никиткой эти братья сразу невзлюбили, просто так, сами не зная, за что. А когда Наталья Сергеевна начала поддерживать меня в борьбе с математикой, то вроде и повод нашёлся. Присылали мне записочки «подлиза», хихикали и корчили рожи, когда я отвечал у доски, и ещё всякое по мелочи. Благодаря Никитке, я даже не обижался. «Да ну их, дураков, – говорил он, – не обращай внимания». Я и не обращал. Почти. Во втором классе они ещё больше озлобились. Уже, бывало, и рюкзак пнут, и пенал утащат. В толкучке непременно плечом пихнут. И как-то получалось у них улучить момент, когда никто не видит и Никитки рядом нет. Да и словарный запас у них пополнился. «Достали меня Клещики», – пожаловался я как-то Никите. «Что ж ты раньше молчал?» – удивился он. И, недолго думая, к брату. Я даже и не знал об этом. Но на следующий день Сенька с Венькой на меня даже глаз не поднимали. И всё бы хорошо, если б они не принялись за Вергилию.

– Может, попросишь Колю ещё разок провести беседу с Клещиками? – предложил я Никите.

– Да ей по барабану, – отмахнулся он.

– Вергилия, – сказал я, – если тебя Клещики достанут, ты мне скажи, что-нибудь придумаем.

– Мама говорит, настоящие поэты всегда гонимы, – пожала плечами Вергилия. – Так что мне даже приятно. Пускай куражатся.

Но я всё-таки время от времени заступался за Вергилию. Особенно если Маруся оказывалась рядом.

Это была предыстория, а история случилась в ноябре четвёртого года обучения. Когда Никитка заболел, а вслед за ним Коля. Обычно мы с Никиткой одновременно болеем, но в этот раз я почему-то не заразился. В общем, остался один. И Клещики решили отыграться. И так разошлись, что через два дня ходить в школу мне категорически расхотелось. Хуже всего, что они привязались к нам c Марусей.

Она взялась объяснить мне задачу по математике, но мы как-то незаметно перешли с задачки на книжку, которую она мне недавно рекомендовала.

– О, сладкая парочка! – смеётся Сенька Клещ.

– Романтическая беседа! – хихикает Венька.

– Сами вы сладкая парочка! – огрызаюсь я. – А мы математику обсуждаем.

Зачем я стал защищаться, оправдываться? Как это позорно!

– Да ты не переживай, Ромео! – говорит Сенька и брату подмигивает. – Мы никому не скажем.

Имя «Ромео» я, конечно, слышал, но кто это, откуда, понятия не имел. И это ещё больше сбило меня с толку.

– Потому что нечего говорить-то, – сказал я. – Нечего.

Тогда этот ответ казался мне вполне остроумным, но сейчас я понимаю, как же я был жалок! До сих пор злость на себя берёт.

Маруся, не выдержав, ушла. А я за ней не побежал. Я изо всех сил делал вид, что даже этого не заметил.

– Эх, Ромео, – покачал головой Сенька. – Отрёкся от Джульетты. Ай-ай-ай.

– Она тебе не простит, – подтвердил Венька.

И они, довольные, удалились.

– Мам, можно я недельку поболею? – попросил я вечером. – Мне без Никитки скучно.

Мама ожидаемо возмутилась.

– Ещё чего!

– Ну пожалуйста.

Вид у меня был такой несчастный, что мама заподозрила неладное.

– Что случилось? Почему ты не хочешь в школу?

Я излил маме душу и тут же пожалел об этом. Мама пришла в такое возмущение! Даже в тот раз, когда я, спрятавшись в шкафу, порвал её любимое платье, было тише.

Только я не понял, кто её больше возмутил – Клещики или я.

– А ты что сказал? Что нечего рассказывать? Разве так можно? Бедная Маруся!

– А что я мог сказать? – возмутился и я.

– Да что угодно! Ты мог сказать: да, сладкая парочка, а вам что, завидно?

– Они тогда ещё больше дразнить будут. Женихом и невестой обзовут.

– И пусть! Обзовут и успокоятся, если на них не реагировать. Сколько раз я тебе это объясняла!

Ну вот, вместо утешения получил выговор. Точно не мой день. Но мама уже переключилась на Клещиков.

– Какие же подлые! Перебрасываются пеналом?! Разбирают ручки?! – она метала гром и молнии, на которые прибежали папа с бабушкой. В общем, целый семейный совет собрался.

– Надо дать им в нос, – сказал папа.

– Почему в нос? – спросил я.

– Болезненно и кровь пойдёт, не до драки будет, – спокойно объяснил папа.

– Ни в коем случае, – вмешалась мама. – Насилие – это не выход. Я поговорю с их родителями.

– Сам директор с ними регулярно беседует, – сообщил я.

– Ремешок по ним плачет, – высказалась бабушка и ушла к себе.

– Дай в нос, – повторил папа. – Или по шее, вот так. Это не опасно, но страшно.

И он показал, как ударять ребром ладони по горлу.

Мама схватилась за голову, заметив мой интерес.

– Нет, пожалуйста, я сейчас же звоню родителям.

Она закрылась в комнате, откуда доносились сначала дружелюбные приветствия и даже смех, потом сдержанные замечания, обрывавшиеся на полуслове, и наконец повисла напряжённая тишина. Когда мама вышла, её лицо ясно выражало, что, попадись ей сейчас Клещики или их родители, она бы применила все папины приёмы разом.

– Ну что? – спросил папа не без злорадства.

– Они уверяют, что это Костя к ним пристаёт, обзывает, унижает из-за их фамилии. А они не могут ему ответить, потому что у его друга есть старший брат, а тот брат угрожал их избить, если они пожалуются. В общем, они еле уговорили маму не обращаться пока к директору.

– Далеко пойдут, – хмыкнула бабушка из-за двери.

– Надо дать в нос, – повторил папа. – И никакой Коля не понадобится.

Мама, помолчав, заключила:

– Нужны свидетели, доказательства… иначе гиблое дело.

Я уже, конечно, миллион раз пожалел о своей откровенности.

– Но пропускать из-за них школу нельзя, – сказала мама.

– Согласен, – поддержал папа.

– Постарайся не оставаться с ними наедине, – посоветовала мама. – Будут свидетели – пойдём все вместе к директору.

– Да их все боятся! – возразил я.

– Маруся их точно не боится.

Я безнадёжно покачал головой.

Тот невероятный день я запомнил в деталях и надолго. Когда мама пришла меня будить, я сразу догадался, что она не спала, – такое одновременно усталое и взбудораженное лицо. А ещё она явно терзалась сомнениями, отправлять меня в школу или нет, поэтому слушала рассеянно, отвечала после паузы и поминутно вздыхала.

– Мам, кажется, у тебя каша подгорела, – сказал я сразу, потому что запах стоял отвратительный.

– Похоже, – согласилась мама. – Но я уже сняла её. Сверху можно немного съесть.

Но я-то знал, что даже слегка подгоревшая овсянка пропахнет насквозь.

– Может, яйцо сварить? – спросил я, войдя в задымлённую кухню.

– Яйцо? – переспросила мама после паузы. – Да, лучше яйцо.

– Пожарных вызывать? – донёсся голос бабушки.

Но мама даже не обернулась.

– А можно на мою долю пару яиц? – поинтересовался папа.

– Нельзя, – на сей раз быстро среагировала мама.

Папа, к счастью, не обиделся. Но я почувствовал, что за неимением под рукой Клещиков накопленное за ночь негодование может достаться нам, и, наскоро проглотив яйцо всмятку, побежал одеваться. И в школу я пришёл рановато.

Захожу в класс, а там Вергилия и Клещики. Иду к своей парте и чувствую: нехорошо мне. Сейчас какую-то пакость сделают, а Вергилия так себе свидетель.

Сижу к ним спиной, ковыряюсь в пенале, и так мне обидно от собственной беспомощности, что чуть не плачу. А они сзади шушукаются и хихикают.

«Дам в нос, – твёрдо решил я. – Только кому – Сеньке или Веньке? И за что?»

– Куликов, ты чего грустный? По другу скучаешь? Или по Джульетте?

Я молчу.

Подходят с двух сторон. Сенька рядом садится, а Венька на стул передо мной и заглядывает мне в лицо.

– Ой, смотри, он сейчас заплачет!

«Ну, – думаю, – Венька, сам напросился». Только сидя в нос бить совсем несподручно – не замахнуться, а без замаха получится слабо и смешно.

И я встаю. Но стоя бить сидящего Веньку вообще нереально.

А они уже смеются вовсю.

– Он нас уважает!

– Правильно, в нашем присутствии только стоя!

– Смирно!

– Отставить!

Я взял и ушёл. Понимая, что пару ручек они мне разберут на запчасти.

А Вергилия что-то в блокнотик строчит, как будто ничего не происходит.

До самого звонка бродил я по коридорам, а вернувшись, обнаружил, что все ручки на месте и в целости. Проверил рюкзак – тоже вроде ничего не тронуто и даже бутылка с водой полная. Сижу и такое ощущение, будто мне затылок просверлят. Или кажется?

После звонка Клещики обошли меня в проходе так, что я даже не заметил. Чудеса, да и только! Что ж они задумали?

На математике я из-за этих мыслей плохо ответил, перепутал то, что уже давно усвоил, а они даже не порадовались!

Дальше – больше. В столовую я стараюсь приходить во второй половине большой перемены, чтобы как раз с Клещиками разминуться – они-то добегают туда, ещё пока звонок не затихнет. Прихожу, а Марья Дмитриевна, у которой Клещики в любимчиках, потому что сметают всё с тарелок не глядя, вдруг суёт мне шоколадку. Может, это задумка Клещиков – мне какую-то отравленную шоколадку через Марью Дмитриевну передать? Крутил её в руках, вертел – обычный запечатанный сникерс. Но есть всё равно не стал.

Покидаю столовую в задумчивости и наталкиваюсь на уборщицу. По привычке отскакиваю на безопасное расстояние. Нет, она обычно не бьёт шваброй, но ворчит так сурово, что настроение портится минимум на полдня. Вот старуху из «Сказки о рыбаке и рыбке» я представлял именно так.

И вдруг вместо бранной тирады…

– Ай-ай-ай, не ушибся?

И улыбается.

Я глаза выпучил, головой помотал и текать, пока она не передумала улыбаться.

Бегу в спортзал и натыкаюсь на Бочку.

– Куликов, – Бочка встречает меня многозначительной улыбкой. – Физкульт привет!

Звонок, свисток.

Построились.

Я, как всегда, третий с конца.

Вдруг Бочка меряет меня взглядом.

– Куликов, ты чего так далеко? Ну-ка двигай сюда.

И велит мне встать перед Клещиками, притом что я на полголовы ниже обоих.

– На первый-второй рассчитайсь!

Рассчитались, размялись, вижу – Бочка футбольный мяч достаёт.

Я обрадовался, что меня в первую же команду поставили, пожалел только, что Маруся оказалась в противоположной. Но тут началось что-то совершенно непонятное: Бочка зверски подсуживал нашей команде, назначая противникам фолы и пенальти на ровном месте.

Закончили с разгромным счётом.

Вижу – Маруся красная от бега, с растрёпанными косами, а между бровей недовольный заборчик собрался. На меня со вчерашнего дня не глядит. Подхожу.

– Извини, – говорю. – Я не знаю, что с Бочкой случилось.

– Не знаешь?

– Понятия не имею.

– Не боишься, Куликов?

– Чего?

– Того, что всё раскроется.

– Что раскроется?

– То, что никакой ты не сын директора.

– Какого директора?

Маруся махнула на меня рукой и ушла.

В голове моей заплясали, как в калейдоскопе, все странные картинки того дня: исправившиеся Клещики, шоколадка, улыбка уборщицы, Бочкин свисток… Всё это связано, но как? Чтобы распутать этот клубок, надо найти начало. Так, я ухожу из класса, Клещики остаются. Клещики и Вергилия. Где Вергилия? А Вергилия стоит на воротах. Вместо спортивных штанов, как всегда, чёрные шаровары. Смотрит куда-то в стену, вот-вот получит мячом в лоб. Но, к счастью, мяч летит в ворота, минуя вратаря. Свисток, матч окончен.

Я еле дождался, когда Вергилия выйдет из раздевалки.

– Вергилия, мне нужно с тобой поговорить.

– Что такое?

– Когда ты осталась с Клещиками перед уроками, вы с ними о чём-нибудь говорили?

Она, сморщив лоб, пожимает плечами.

– Разве это было сегодня?

– Да.

– Какой длинный день.

– Вергилия, пожалуйста, постарайся вспомнить. Они сидели рядом со мной, я ушёл, ты осталась, ты писала что-то в блокнотике.

– Мой новый день

Дождлив и монотонен…

Ты заболел,

Но болен ты не мною…

– Вергилия! – взмолился я.

– Да, я им сказала, что зря они к тебе пристают.

Я похолодел, предчувствуя катастрофу.

– Почему зря?

– Потому что ты тайный сын директора, – прошептала Вергилия.

– Нашего директора?

– Какого ж ещё? Но я взяла с них обещание, что они никому не скажут.

– Ты думаешь, Клещики держат обещания? – спросил я совсем упавшим голосом. – Но как, почему они тебе поверили?

– Ты ведь Андреевич? А директор Андрей Александрович. А ещё у вас с ним родимое пятно на шее.

– Какое родимое пятно?

– Сзади, на шее.

– Нет у меня никакого пятна!

– Есть.

– Откуда ты знаешь?

– Поэты очень наблюдательны.

– Вергилия, что ж теперь делать?

Я опустился на пол и схватился за голову.

– А что плохого-то?

– Что будет, когда директор узнает, что кто-то выдаёт себя за его сына?

В тот же момент я представил себе эту сцену в красках, и холодный пот прошиб меня со лба до подколенок. И судя по бледному лицу Вергилии, она тоже представила.

– Я сейчас же скажу им, что всё придумала, – сказала она слабым голосом.

– Я сам скажу.

И, глядя себе под ноги, чтоб не встретиться с очередной многозначительной улыбкой, я отправился на английский. Я не говорил, что Клещики тоже в моей группе и над моими ляпами всегда хохотали громче всех. Сами же они проводили лето у бабушки в Америке, шпарили на английском не хуже Стрекозы и слыли её единственными любимчиками.

Глядя строго под ноги, я два раза пропустил свой этаж, но краем глаза заметил в коридоре встревоженных Марусю и Вергилию. Вошёл в класс со звонком и прямиком к Клещикам.

– Я не сын директора, – прошептал я, чеканя каждое слово.

Клещики переглянулись.

– Take your seats, please,¹² – услышал я за спиной, но не двинулся.

Клещики молча хлопали глазами.

– Понятно? – решил удостовериться я.

– Mr Koulikov, take your seat please.¹³

От неслыханного «Мистер-Куликова» холодок снова пробежал по спине: «Только не это!»

И я обречённо повиновался.

Объясняя новую тему, Стрекоза то и дело обращалась ко мне с вопросом:

– Is it clear for you? I can repeat if you`d like.¹⁴

Я солидно кивал, чувствуя себя не то что сыном директора, а почти директором.

И тут в дверь постучали, и из-за неё показалась голова моего тайного отца.

– Экскюзэ муа, силь ву пле.¹⁵

Глаза Стрекозы расширились настолько, что директор спешно пустился в объяснения:

– У меня компьютер накрылся, пришлось вызвать мастера, а я не знал, куда податься, чтоб над душой не стоять, у вас аудитория большая, я не помешаю.

Стрекоза кивнула, а директор, проходя мимо, зачем-то потрепал меня по голове. Уселся за последнюю парту и тут же разложил свои бумаги. С минуту он шелестел этими бумагами в полной тишине.

– Бьян, – наконец произнесла Стрекоза. – Уврэ во манюэль¹⁶.

Маруся, которая в этом году начала изучать французский, открыла учебник, и мы последовали её примеру.

– Паж суассант диз нёф.¹⁷

Пажей-суассанов, Маруся, видимо, ещё не проходила, поэтому никто не шелохнулся.

– Could you repeat, please?¹⁸ – попросила Маруся.

Стрекоза замерла на секунду, и этой секунды хватило для перезагрузки с французского обратно на английский.

– Yes of course. Open your books at page 79. Dear Mr Koulikov, would you please come and read a sentence for us?¹⁹

«Маруся всё-таки гениальна! – успел восхититься я по дороге к доске. – Но почему вдруг страница 79? Мы же сейчас на 25-й. И зачем меня вызывать?»

«Dear Mr Koulikov» заставил директора оторваться от рабочего процесса и уставиться на меня с нескрываемым интересом.

Стрекоза тем временем глянула в учебник и побледнела: очевидно, поняла, что это предложение мне в жизни не прочесть и сейчас случится наш общий позор.

– Sooo,²⁰ – протянула она и глотнула воздух. – Думаю, стоит сначала повторить множественное число существительных. Итак, я называю объект в единственном числе, вы пишете во множественном. Box²¹, – начала она не без трепета в голосе.

А я не подвёл.

«Boxes» появились на доске.

Стрекоза выдохнула.

– Very good! Table.²²

– Tables.

– Great! – воодушевилась учительница. – Child!²³

– Children.

– Brilliant!²⁴

Ко мне успела закрасться мысль, что, может, я поспешил с саморазоблачением и неплохо было бы ещё какое-то время оставаться тайным сыном директора, но тут прозвучало азартное…

– Fish!²⁵

– Fishes.

Как ещё-то? Больше никак.

Судя по тому, что лицо Стрекозы приобрело цвет мела, которым я выводил несчастных фишес, версия была неверна. «Ну и что страшного? – хотелось спросить мне. – Разве тайный сын директора не имеет права на ошибку? Пусть и в материале второго класса». Но вслед за мной ошибку совершила Стрекоза, только гораздо более серьёзную.

– Superb!²⁶ – выпалила она, метнулась к доске и быстро стёрла весь мой бриллиантовый диктант.

Недовольный шепоток пробежал по рядам. Я не оборачивался к директору, но спиной чувствовал надвигавшуюся бурю, спасения от которой уже не было.

– Я не понял, что здесь происходит? – послышался его голос. – Миссис Козина?

Миссис Козина лишь развела руками.

– Ведь Куликов ошибся, не так ли? – директор поднялся.

– Да, – признала Стрекоза. – Так бывает. He must be very nervous.²⁷ Когда на уроке родители…

– Какие родители? – перебил её директор.

Последовавшей за этим тишины, неумолимой и нескончаемой, мне уже никогда не забыть. В воздухе повисло такое напряжение, что, казалось, очки Стрекозы треснут, а Марусины косички вытянутся перпендикулярно голове.

– Миссис Козина, о каких родителях речь? – повторил директор таким тоном, что на месте Стрекозы я бы уже давно валялся в глубоком обмороке. Но не такова Стрекоза – мне даже показалось, что она в любой момент могла перейти из обороны в наступление.

И Стрекоза уверенно показала на директора.

– Это я родитель? – рассмеялся он. – Чей же?

– You shouldn`t feel ashamed of the boy, – произнесла она снисходительно. – He is not that bad after all…²⁸

К счастью, смысла я тогда не понял. Директор, кажется, тоже.

– Чей я родитель? – повторил свой вопрос директор.

Я видел и, наверное, не только я, что он сдерживается из последних сил.

Стрекоза вздохнула и показала на меня.

Судя по тому, что он только слегка поднял брови, слухи всё-таки добрались до него раньше и в нашем классе он оказался не по случайному стечению обстоятельств.

– Кто же вам поведал эту страшную тайну?

Взгляд Стрекозы медленно поскользил в сторону Клещиков. Я и не представлял себе, что грозные братцы могут принять столь жалкий вид. У Веньки задрожала нижняя губа, а Сенька начал часто моргать. Они вжались в стулья, медленно сползая вниз. Невыносимое зрелище. Но ведь они сейчас всё свалят на Вергилию, а она не станет отрицать… Даже удивительно, как столько соображений успело пронестись в моей голове за пару секунд.

– Это я виноват! – крикнул я. Вышло как-то горделиво, с вызовом, я так не хотел, но язык слушался меня с трудом.

– Поясните, мистер Куликов, – сдержанно попросил директор. Глаза его начинали стекленеть.

– Я рассказал одноклассникам, что я ваш тайный сын, – сказал я, уже с бо́льшим сокрушением.

– С какой целью, позвольте узнать?

– Чтобы они меня уважали.

– И что, помогло?

Я кивнул.

Прозвенел звонок. Но никто не двинулся с места.

– А теперь? Теперь за что вас будут уважать? – голос директора тоже стекленел, и я невольно попятился к доске.

«Да уж какая разница, если меня здесь больше не будет», – подумал я.

– За находчивость! – вдруг высказался Венька Клещ.

– За оригинальность! – поддержал Сенька Клещ.

– За смелость, – тихо сказала Маруся.

На сей раз директор поднял брови гораздо выше, отчего стеклянный взгляд мгновенно улетучился. Затем сложил бумаги и направился к выходу.

– Что ж, надеюсь, эта история послужит нам всем, – и он задержал взгляд на Стрекозе, – хорошим уроком. Бай-бай.

В тот день меня встречал папа. Скорее всего, он испугался, что мама потеряет над собой контроль и растерзает Клещиков, если они ей попадутся. И я чуть не бросился его обнять: хотя сыном директора я побыл меньше часа и хотя директор наверняка не худший вариант, с каким облегчением я вернулся в родную семью!

– Ну как, всё в порядке? – спросил папа.

– Всё отлично, – заверил я.

Нас увидел направлявшийся было в столовую Бочка. Подошёл и пожал папе руку.

– Ваш сын просто гений футбола. Считаю, ещё не поздно задуматься о профессиональной карьере.

Сказал и сам понял: что-то не то. Либо ваш сын, либо гений. Нахмурился, несколько раз перевёл взгляд с папы на меня и молча ушёл.

– Он нас с кем-то перепутал? – удивился папа.