Костя в школе. Началка

– Похоже на то, – согласился я.

Новенький

В начале второго полугодия четвёртого класса Наталья Сергеевна представила нам новенького – Матвея Белова. Помню как сейчас: у доски стоит высокий парень, худой, но не кишка, в очках и костюме. Держится так уверенно, как будто Наталья Сергеевна представляет нового учителя, а не ученика.

Я вижу, что по вине задержавшейся на каникулах Таньки Маруся сидит одна, и у меня начинает сосать под ложечкой. А вот Наталья Сергеевна уже сажает его на это место, он кивает Марусе, она улыбается в ответ, и я понимаю, что жизнь моя кончена. И уже ничего не исправить.

Из учебного процесса в тот день я выпал полностью. Наталья Сергеевна постоянно делала мне замечания и даже вызвала к доске, где я с треском проиграл очередную битву с математикой.

Мама, конечно, заметила, что со мной что-то не так. Я стойко выдержал несколько допросов и столько же лекций на тему того, как важно делиться с родителями своими переживаниями. Но за ужином я расслабился, мама зашла издалека, поинтересовалась, что новенького. Я как ни в чём не бывало рассказал про Матвея. Мама уточнила, куда его посадили. Спросила о моём впечатлении и, конечно, всё поняла. Но что она могла сделать? Вот именно, ни-че-го. Только на следующее утро сама предложила уложить мне гелем чёлку и разрешила надеть мою крутую, лёгкую куртку, несмотря на похолодание. Но что могли изменить чёлка или куртка? Вот именно, ни-че-го.

С тех пор каждый день сопровождался катастрофой: то Матвей на физре займёт первое место по челночному бегу, то решит задачу, которую не решила Маруся, то поможет Наталье Сергеевне принести стулья. Где-то в тот период мы и играли в мафию, которую мне недавно припомнил Никита. Я так любил эту игру, а тогда получалось сплошное расстройство: сначала Маруся с Матвеем оказались оба в числе мафиози и первым делом поздравили меня (это Наталья Сергеевна придумала говорить «поздравить» вместо «убить» и соглашалась играть с нами только на таких условиях). В другом раунде я вычислил мафиози-Матвея, но мне никто не поверил, включая Марусю, и мафия выиграла. Мне самому выпало быть мафиози всего разок. Я, естественно, убедил коллег поздравить Матвея, сразу после чего меня и вышибли. Кажется, Никита действительно пытался меня защитить, за что поплатился на следующем круге. А моя память заботливо припрятала весь этот кошмар поглубже.

Спустя месяц, отчаявшись вытащить друга из депрессии собственными силами, Никитка потащил меня на консультацию к своему брату. А Коля Жариков никогда не прочь выступить в роли наставника.

– Надо найти его слабое место, – сказал он спокойно, чавкая жвачкой.

Мы хором хмыкнули.

– Да какое слабое место! Куда ни ткни – одни сильные.

– А как у него с чувством юмора?

– В порядке.

– Может, труслив?

– Не похоже.

– Не жадничает?

Я готов был заплакать, вспоминая, как Матвей предлагал списать у него задачку по математике. А ещё у него крутое имя, крутые кроссовки, крутой рюкзак…

– А чего это он вообще посреди года перевёлся? Какое-то тёмное прошлое? – сощурился Коля.

– Они переехали из другого района, – вздохнули мы с Никитой.

– Дело сложное, – заключил Коля. – Но не безвыходное.

В этот момент безвыходность дела стала для меня очевидна, как никогда.

– Нет, – махнул я рукой. – Хватит, всё кончено, это ж совершенно ясно. Ну и что? У меня дядя живёт один и ничего – жив-здоров.

– Слушай, а давай зайдём с другого конца, – предложил Коля. – Что ты нашёл в этой Марусе? Ты приглядись – вообще ничего особенного.

Это уже было слишком, я развернулся и пошёл прочь.

Коля с Никитой меня догнали.

– Ладно, Ромео, дарю своё фирменное ноу-хау. – Коля сделал паузу, чтобы я успел исполниться благодарности. – Латынь! Всего 129 выражений. Мне лично хватило одной ночи. А эффект сам увидишь. Я тебе завтра принесу.

Коля сдержал обещание. И, отозвав меня подальше от класса, вручил кипу измятых листов.

«Раз Коля смог, то и я смогу», – решил я. И припас себе к ночи фонарик.

Как же мне хотелось спать, я даже не представлял, что у сна такая силища! Уже давно перестала звенеть на кухне посуда, уже давно погас свет под всеми дверьми, и только негромкий прабабушкин храп сопровождал мои занятия латынью. Мне казалось, что я не выучу ни одного выражения, но упрямо перечитывал их снова и снова.

Утром мама будила меня долго.

– Ты не заболел? – испугалась она, когда я наконец продрал глаза.

Я пожал плечами. И тут же почувствовал, что латинские афоризмы столпились в моей голове и толкаются, как в переполненном автобусе. Надо идти в школу, иначе автобус развалится.

За завтраком аппетита не было, и мама наблюдала за мной с тревогой.

– Повзрослел ты, что ли, – и она снова потрогала мне лоб.

– Нон сум квалис эрам, – выдал я.

– Что? – ещё больше взволновалась мама.

– Я уж не таков, каким был прежде. Гораций.

Одним пассажиром меньше, но от этого свободней не стало. Надо срочно везти их в школу.

Зайдя в класс, я только молча кивал в знак приветствия. А вот и Маруся. И Матвей тут как тут. Ох, что-то будет.

– Ну как? – спросил Никитка, когда прозвенел звонок.

Я снова молча кивнул.

Наталья Сергеевна тем временем продиктовала задачку и пригласила желающих к доске. Руки подняли Матвей и я. Наталья Сергеевна, конечно, вызвала меня.

– Мэмэнто мори,²⁹ – сказал я Никитке, вставая из-за парты.

– Итак, – повторила Наталья Сергеевна. – Из посёлка в город выехал мотоциклист со скоростью 60 км/ч. В то же время ему навстречу выехал велосипедист со скоростью 15 км/ч. Они встретились через 2 часа. Какое расстояние от города до посёлка? Костя, запишем условия.

– Фациле дикту, диффициле факту,³⁰– отозвался я почти про себя.

Наталья Сергеевна склонила голову набок – наверное, подумала, что ослышалась.

Я стоял с мелом в руке и смотрел на неё.

– Костя, ты готов?

– Ин омниа паратус. Готов ко всему.

– Ты увлёкся латынью?

Я кивнул.

– Это похвально, но сейчас у нас урок математики. Ты же знаешь, как вычисляется расстояние, если известны скорость и время пути.

– Сцио мэ нигиль сцирэ.

– Что?

– Знаю, что ничего не знаю.

– Давай попробуем вспомнить. Пиши.

Теперь я в оцепенении смотрел на доску. Увы, в голове было по-прежнему слишком тесно, чтобы туда могли залезть велосипедист с мотоциклистом.

Я повернулся к Марусе в надежде застать в её глазах хоть намёк на то восхищение, которым вознаграждались латинские перлы в исполнении Коли. А вместо этого увидел, как они с Матвеем переглянулись, снисходительно улыбаясь: вроде «что с этого чудика взять». Что я испытал в тот момент – врагу не пожелаешь.

– Садись, Куликов, – вздохнула Наталья Сергеевна.

– Цэзарэм дэцэт стантэм мори,³¹ – сказал я спокойно.

– Не надо мори, – улыбнулась Наталья Сергеевна, – ещё повоюем.

И все тихонько засмеялись, а я пошёл на место.

– Что-то ты перестарался, – подвёл итог Никита.

– Эррарэ гуманум эст,³² – ответил я.

И мы тоже вздохнули.

На перемене Никитка снова потащил меня к Коле.

– Что ж, – сказал Коля, выслушав рассказ о моём латинском провале. – И это ещё не конец. У нас в запасе пушкинский метод.

Я вообразил, как буду на математике декламировать стихи собственного сочинения, а Наталья Сергеевна спросит: «Костя, ты увлёкся поэзией?», и замотал головой.

– Уже забыл Сократа? – попенял мне Коля. – Воленс факультатис ноленс дификультатис!³³

Возражать Сократу я не стал.

– Так вот, – продолжил Коля. – Пушкинский метод: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».

– Какую женщину? – не понял я.

– Любую!

– И что я должен делать? – по-прежнему не понимал я.

– Не обращать на неё внимания. Вообще. Пусть этот, Савелий, суетится, а тебе по барабану.

У меня сразу закрались сомнения в эффективности данного метода, но он понравился мне тем, что не надо ничего учить и сочинять.

– А ещё лучше, – Коля положил мне руку на плечо, – приударить за другой!

– Что значит – приударить?

– Вот детский сад! – покачал головой Коля. – Изобрази, что тебе нравится другая… Вот, например, эта ваша поэтесса!

Никитка рассмеялся.

– Зачем? – спросил я.

– Так надо, поверь.

Я никогда не прочь поверить во что угодно. Но изображать любовь к Вергилии – это нечто за гранью разумного.

– Потом «спасибо» не забудь сказать, – подмигнул мне Коля и поспешил на физру.

– Ну что, будешь изображать? – спросил Никита.

– Нет, конечно. Причём тут Маруся?

– А мне кажется, в этом что-то есть.

Мы вернулись в класс. Неожиданно для себя я прошёл на своё место, даже не взглянув в Марусину сторону. На русском я почувствовал, что латинизмы куда-то упаковались и в голове наступило просветление. Я снова вызвался к доске, с лёгкостью выполнил синтаксический разбор предложения и снова даже мельком не взглянул на Марусю. Наталья Сергеевна меня хвалила, а я скромно улыбался, прямо как Матвей.

На перемене Никитка потянул меня к Вергилии. Она, как всегда, стояла у окна.

– Сочиняешь? – поинтересовался я.

Вергилия, увидев нас с Никиткой, смущённо улыбнулась. И я отметил про себя, что с такой улыбкой она становится вполне нормальной девочкой.

– Почитаешь?

– Пока ещё сыро, – ответила Вергилия.

На улице и правда шёл дождь.

– Да нет, стихотворение ещё сырое, – объяснила Вергилия, заметив наше недоумение, и, отвернувшись, тихо прочла: – В мою ты сторону не смотришь, и взгляд мой ты уже не ловишь, а я смотрю весь день в окно – окну ведь тоже всё равно.

– Здорово, – похвалил я.

– Я бы так не смог, – добавил Никита.

Вергилия прямо засветилась от наших комплиментов.

В этот момент в класс вошла Маруся, и я, поймав её короткий взгляд, подумал, что, пожалуй, в пушкинском методе и правда что-то есть. Далее я пару раз заметил, что она рассеянно слушает Матвея и не смеётся над его шутками. Но, вдохновлённый этим успехом, я снова переборщил – поддался уговорам Никитки и предложил Вергилии проводить её до дома (она живёт совсем рядом со школой).

– Один? – почему-то спросила она.

– Один.

Она неопределённо пожала плечами, и мы пошли.

Я навсегда запомнил этот февральский день. Было тепло, и сыпал мокрый снег. Я рассеянно пересказывал последний матч Лиги чемпионов, вычисляя, могла ли Маруся видеть, как мы уходили. Вроде она задержалась в классе, а окно выходит на другую сторону… Я очень надеялся, что не видела. Но всё равно чувствовал себя погано: нет, Колины методы однозначно не для меня, следовало догадаться уже после латыни.

Вергилия вдруг остановилась.

– Куликов, зачем ты тут?

– В каком смысле? – кажется, я покраснел.

– Это из-за Маруси?

Теперь я уже точно покраснел.

– Да нет, с чего ты взяла?

– А Никита?

– Что Никита?

– За компанию?

– Какую компанию?

Я и правда потерял логическую нить, но Вергилия набралась смелости и на одном дыхании выдала:

– Давай я помогу тебе с Марусей, а ты мне – с Никитой?

Я сделал большие глаза: вот это поворот!

– Я люблю его с первого класса, – продолжала она. – Уже целый сборник ему посвятила. Хочешь прочту?

– Давай, – согласился я, чтобы выиграть передышку.

Вергилия сделала печальное лицо и прочла:

Научилась я плакать стихами,

Так что слёз ты моих не увидишь.

Я не гордая – вдруг как-то сами

Потекли на бумагу неслышно.

Научилась я плакать стихами,

Так что слёз ты моих не увидишь.

До чего же вместительной тарой

Может стать пара четверостиший.

– Это ты написала? Сама? – искренне удивился я.

Она кивнула.

– Очень красиво, – похвалил я.

– Несчастная любовь – хорошее подспорье для поэта, – улыбнулась Вергилия, и в её глазах снова появилась надежда. – Ты столько раз меня выручал…

– Вергилия, я не смогу помочь. Я не представляю, как.

– Давай так: я завтра надену красную юбку, сделаю высокую причёску, а ты скажешь: посмотри, Никит, какая Вергилия сегодня красивая.

Я покачал головой.

– Я бы никогда такого не сказал.

Она вспыхнула.

– Ну, не про тебя, – поспешил объяснить я. – А вообще ни про кого. Мы так никогда не говорим, понимаешь?

– Понимаю. А ты не знаешь, он кого-нибудь любит? – дрожащим голосом спросила она.

– Насколько я в курсе, только маму и папу и, в глубине души, Колю.

– Значит, ещё не созрел, – заключила Вергилия.

– Да, – подтвердил я. – именно.

– Ладно, три года ждала и ещё подожду.

Я кивнул.

– Ну пока.

Она забрала у меня свой рюкзак и пошла к дому. А я побрёл обратно.

– Куликов, стой! Я ж забыла самое главное!

Вергилия догнала меня.

– Зря ты всё это затеял. Маруся любит тебя одного, Матвей ей безразличен, и надо быть совершенно слепым, чтобы этого не видеть.

И она убежала.

Я стоял огорошенный. Снег разошёлся, и мне захотелось его обнять. Рядом проехала машина, обдав меня грязной жижей. Я зачем-то помахал ей вслед. Машина притормозила, водитель вылез и виновато развёл руками. Пришлось сдержаться, чтоб и его не обнять. Я побежал скорей домой – маме ничего не рассказал, но она и так поняла.

А красную юбку Никитка сам заметил и даже присвистнул.

– Ты видел это чудо-юдо? – шепнул он мне.

– Красиво и смело, – ответил я тоном знатока.

– О-о, – многозначительно протянул Никитка. – Допровожался…

Я лишь махнул рукой – что с недозрелого взять.

Выпускной

В мае четвёртого года обучения я всё чаще заставал маму вздыхающей над телефоном. Она регулярно жаловалась папе на изобретательность родительского комитета.

– И это только четвёртый класс! Что же будет в одиннадцатом! Кругосветное путешествие?

– А какие варианты-то? – поинтересовался я.

– Да какая разница, – отмахнулась мама. – Знаешь, как тут всё происходит? Предлагают отправиться в прогулку на пароходе. Первые пятнадцать сообщений «Мы за!» «Классная идея!» Шестнадцатое: «Моего ребёнка не укачивает только на байдарке». Тут же свежая идея – квест с пикником в парке – набирает двадцать «за». Двадцать первое сообщение от Анны Клещ: «Ребята говорят, что устали от заданий». Светлана Жарикова: «Никита тоже». Сейчас обсуждаем батутный центр, уже десять «за», сейчас кто-то должен заявить о боязни высоты.

– Да, – подтвердил я. – Вергилия боится высоты, её даже от каната на физре освободили.

В общем, выпускной приближался, идеи сыпались как из рога изобилия, а определённости не прибавлялось. И вскоре пришла моя очередь вздыхать.

Дело в том, что в школе после Нового года открылась балетная студия. И вела её бывшая балерина. Она ярко красила глаза, убирала волосы в тугой пучок на макушке, а спину держала ровно-ровно, будто кол проглотила. Судя по всему, её увлечение сценой с годами только росло. Она была готова заниматься танцами круглые сутки. И вот она подговорила Наталью Сергеевну устроить нам бал. Обучить вальсу за несколько репетиций. Наталья Сергеевна с радостью согласилась, и восторгу девочек не было границ. Чего не скажешь о мальчиках. На первой же репетиции стало очевидно, как трудно будет добиться от нас чего-то похожего на вальс. А кроме вальса она ещё решила поставить красивый выход. А для красивого выхода тоже требовалось разучить несколько па.

– Девочки, батман тандю, ронд де жамб партер,³⁴ – командовала балерина с невероятным воодушевлением, – мальчики, поклон.

Клещики просто валились со смеху, а смеялись они довольно заразительно.

– Ты что, разве ж это тандю? – кричал Сенька брату.

– Это фондю! – отвечал Венька.

– Препарасьон! – повышала голос балерина.

– Расколбасьон! – не унимался Сенька.

Да, я не сказал, что по парам она распределила нас сама. В результате Маруся оказалась в паре с Матвеем, я с рыжей Танькой, а Никита с Вергилией. Я был уверен, что Вергилия, которая давно занимается танцами и потому быстро нашла общий язык с балериной, приложила к этому руку. И сейчас на её лице было столько же воодушевления, сколько страдания – на Никитином.

Когда мы с горем пополам рассредоточились по залу, балерина включила вальс и, взяв себе в напарники Матвея, показала, что надо делать. У него всё получилось с первого раза. Девочки постарались повторить, а мальчики перебирали ногами как придётся. Бедный Никита не сводил с меня глаз, будто я один мог спасти его от страшного приговора, но я лишь ободряюще улыбался.

– Центр-баланс, – твердила свои заклинания балерина. – Скользим подушечками.

И с этими словами Клещики снова хватались за животики.

Я три раза наступил Таньке на ногу и боюсь, что не подушечкой. А когда Венька Клещ влетел в меня спиной, то мы вообще чуть не завалились. Тем временем Сенька с партнёршей, срезав круг, шли на опасное сближение с Никиткой и Вергилией.

К счастью, балерина выключила музыку. Она была расстроена, но по-прежнему полна решимости.

После этой репетиции состоялась большая разборка в родительском чате: мамы мальчиков против мам девочек. Я тоже заявил маме, что категорически против бала, и она приняла в них активное участие, приведя целый ряд веских аргументов. Даже папа Никиты вступил в этот чат, чтобы высказать всё, что он думает о балах, балеринах, девочках и их мамах. По крайней мере мама так сказала, мне она прочесть не разрешила.

И вдруг, когда казалось, что победа в кармане, мама Вергилии сделала ход конём, пообещав, что девочки сыграют с нами в футбол, если мальчики согласятся на бал. (Значит, во время разборки они успели образовать отдельный женский чат и там выработать единую позицию.) Это предложение внесло раскол в ряды мам мальчиков.

Мама, естественно, спросила моё мнение. Это было непростое решение. С одной стороны, совершенно идиотский бал, где Маруся будет танцевать с Матвеем, с другой – футбол всем классом дорогого стоил.

– Согласен, – сказал я.

– Как скажешь, – пожала плечами мама.

Конечно, ей было неловко покидать лагерь антибальщиков после того, как она фактически его возглавила.

Её уход предрешил финал. Папа Никиты больше не высказывался. Видимо, разбил телефон – Никита рассказывал, что такое уже случалось.

Что ж, балу и футболу быть.

Никитка на следующее утро был мрачнее тучи.

– Предатель, – пробурчал он, когда я сел за парту.

До урока ещё оставалось время, и я сказал:

– Пойдём выйдем.

И мы вышли.

– Ну чего ты? – сказал я виновато. – Весь бал на пять минут – выйти, потолкаться и на футбол.

– Тебе легко говорить – ты-то танцуешь с Танькой, а я?

– И что радостного танцевать с Танькой? Вергилия танцует в сто раз лучше!

Никита застонал.

– Не хочууу!

– Ну, давай поменяемся, – предложил я и тут же прикусил язык: танцевать с Вергилией, может, и лучше, чем с Танькой, но она мне этого не простит.

– Ты правда готов поменяться? – взгляд Никиты исполнился надежды и благодарности.

– Я-то готов, – промямлил я, – а вот…

– Эх ты, трепло! – махнул рукой Никита. – Мне папа освобождение выбьет.

И ушёл. На уроке мы не разговаривали, и я придумывал, с какого конца зайти, чтоб исправить дело. Ведь если Никитка не будет ни танцевать, ни играть, весь выпускной насмарку. А если он не будет танцевать с Вергилией, она ужасно расстроится. Надо его уговорить, но как? Я вспомнил, что у мамы самыми убедительными получаются аргументы из серии «представь себя на его месте». Но до конца я свою линию не продумал – Наталья Сергеевна отвлекала.

Как только прозвенел звонок, я снова сказал Никите очень серьёзно:

– Пойдём выйдем.

Никита недовольно вздохнул, но последовал за мной.

– Послушай, – я неожиданно перешёл в наступление. – Вот представь себя на её месте.

– Чьём? Балерины? – не понял Никита.

– Нет, на Вергилином.

– В каком смысле?

– Ну вот ты о чём-то мечтаешь… Сыграть в футбольной сборной школы…

– Я и мечтаю.

– А тебя не берут…

– Меня и не берут.

– Обидно же? – обрадовался я.

– Нет, – спокойно ответил Никита.

– Ну хорошо. Представь, что с тобой никто не хочет танцевать. Вообще никто.

– И?

– Не обидно?

– Ни капельки.

– Ну, хорошо.

– Да что ты заладил «хорошо» да «хорошо»? – начал раздражаться Никита.

– Хорошо, последнее, – я сделал паузу. – Представь, что ты влюблён.

– В кого-о? – закатил глаза Никита.

– Да хоть в Таньку.

– Не могу представить.

– А ты напряги воображение.

– Не хочу.

– Хорошо, ты влюблён в самую прекрасную девочку…

– Кто это? – заинтересовался Никита.

– Не важно. Ты влюблён, приглашаешь её на день рожденья, а она отказывается. Без уважительной причины. Просто потому, что… ты дочь поэта.

Никита округлил глаза.

– То есть сын поэтессы, – поправился я.

– Какой поэтессы?

– Не важно, какой. Важно – что ты весь такой творческий, ну, такой…

– А-а, – понимающе протянул Никита, – с приветом.

– Ну, вроде того.

– И что?

– Вот представь свою реакцию.

– Ну, я бы, наверное, расстроился, – наконец сделал усилие Никита.

– Во-от! – вскричал я торжествующе.

– Что «во-от»? Причём тут Вергилия?

Тщетно пытался я ухватить нить своей мастерской аналогии…

– В общем, – вздохнул я, – она мечтает об этом бале. Возможно, давным-давно мечтает. На танцы ходит. А теперь никто не хочет с ней танцевать, понимаешь?

– Так и танцуй сам, раз такой жалостливый.

– Я б станцевал, – заверил я, – но хочу с Марусей, – вырвалось у меня вдруг, и очень хорошо, что вырвалось, потому что иначе все мои пламенные речи снова оказались бы пустой болтовнёй.

– Ладно, – вздохнул Никита. – Станцую. Но потом я наваляю тебе голов.

– По рукам.

И мы отправились на русский. И весь русский я придумывал, как провернуть рокировку с Матвеем. Поговорить с ним по-мужски? Поговорить с Марусей? С Вергилией? Да, самое верное – с Вергилией. У неё явно есть контакт с балериной. А если не согласится, то придётся рассказать, что Никита добился бы освобождения от бала, если бы не я.

После русского я направился к Вергилии. По дороге смотрю – Маруся склонилась над каким-то новым учебником по математике, у меня аж в глазах зарябило – столько там дробей на одной странице.

– Что это у тебя? – поинтересовался я.

Она лишь отмахнулась.

– На следующий год домашку делаешь? – сострил я.

– Типа того, – загадочно ответила Маруся.

И я поспешил за Вергилией.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказал я тихо.

– И мне, – кивнула Вергилия.

– Хочешь танцевать с Марусей, да? – спросила она, когда мы остановились у окна.

– Ну конечно.

Мне нравилось, что с Вергилией можно было свободно говорить на эту тему.

– Я пыталась это устроить, но Анжелика Валерьевна считает, что хотя бы первая пара должна уметь танцевать. А Матвей занимался бальными танцами, она предлагала мне встать с ним в пару, но… ты сам понимаешь. Зато у меня идея – давай я научу тебя вальсу, и тогда она сможет поставить вас с Марусей первыми.

Я вздохнул, но делать было нечего.

– Зал будет свободен сегодня в четыре, – сообщила Вергилия.

– Буду, – сказал я обречённо.

– Может, и Никиту за компанию возьмёшь? – робко предложила Вергилия.

– Попробую, – пообещал я, ясно представляя реакцию друга.

– Ты сегодня точно куку, – заключил Никита, когда я объяснил, во что вляпался.

– А ты поставь себя на моё место, – начал было я, но он замахал на меня руками и убежал вниз по лестнице. А я поплёлся в столовую, чтобы подкрепиться перед уроком танцев. И, жуя еле тёплые, склизкие макароны, я принял до того несчастный вид, что сердце заглянувшего туда Никиты дрогнуло.

– Ладно, я схожу с тобой, но танцевать не буду, сделаю уроки.

– Спасибо, – сказал я с чувством. – Ты настоящий друг.

В актовый зал мы поднимались со всей предосторожностью. Каково же было моё удивление, когда на пятом этаже нас встретили Вергилия со смущённой Марусей. Вергилия просто засияла, увидев, что я не один, и спешно закрыла за нами дверь на ключ.

Мы оказались вчетвером в огромном, залитом майским солнцем актовом зале. Такая гигантская мышеловка – места много, а деваться некуда. Одна лишь Вергилия чувствовала себя в своей тарелке.

– Кто первый? – спросила она нас с Никитой.

– Я не танцую, я буду домашку делать, – буркнул Никита и уселся на подоконник.

– А-а, хорошо. – Вергилия обернулась ко мне. – Тогда давай с тобой. Сначала вспомним выход.

Вергилия принялась объяснять мне эти несчастные батманы, и, в принципе, всё оказалось довольно просто. Вальс чуток посложнее, и я путался с ногами и шагами. Никита отложил домашку и принялся надо мной подшучивать, а Маруся – смеяться над его шутками. Сначала мне захотелось обидеться, но, к счастью, я вовремя сообразил, что это будет глупо, и продолжил заниматься с серьёзным видом, отчего зрителям становилось всё смешнее.

– А сами-то? – обратился я к ним, кружась с Вергилией. – Покажите, на что вы способны! Слабо́?

Никита соскочил с подоконника и с поклоном пригласил Марусю. Наверное, ему со стороны показалось, что всё элементарно.

– Раз, два, три, раз, два, три, – командовала Вергилия.

Но Никита никак не попадал в такт.

– Ладно, сдаюсь. Лучше сделаю математику.

Никита остановился, чтобы перевести дух, и эта секунда промедленья ему дорого обошлась.

– Так быстро сдаваться нельзя, – сказала Вергилия и, подойдя к нему, положила руку на плечо. Глаза Никиты наполнились ужасом.

Пришла моя очередь упражняться в остроумии, чтобы помочь Никите сгладить неловкость. Я боялся, что он просто убьёт меня за то, что я заманил его в эту ловушку.

Никита сосредоточился и сделал круг без ошибок.

– Всё, я готов, можно выпускать, – заявил он, красный как рак.

– Я тоже, – поспешил я. – Мы ещё вдвоём потренируемся.

Вергилия пожала плечами.

– Мы тут никого насильно не держим. Но ты с Марусей-то пройдись разок.

– Хорошо, – я бросил на Никиту умоляющий взгляд. – Подожди меня, пожалуйста.

Никита надел на спину рюкзак для верности и остался.

Вергилия включила музыку, и на сей раз я как-то удачно подстроился, ни разу не запнулся.

– Так уже лучше, но ты пока сильно зажат, вы оба зажаты, – вынесла вердикт наша наставница. – Завтра на репетиции постарайтесь свободней.

Мы активно закивали. И Вергилия пошла открывать дверь.

– Спасибо! – сказал я напоследок. – Большое.

– Не за что.

На следующий день Матвей не смог прийти на репетицию – у него было выступление в музыкальной школе. Вергилию с Никитой поставили первой парой, нас с Марусей – второй, а Таньку – с Сенькой, она вроде не сильно расстроилась.

Мы с Никитой чувствовали себя настоящими профи и даже местами вошли во вкус. Балерина нас похвалила. Но тоже не преминула указать на нашу скованность. Маруся вообще была какая-то рассеянная, часто поглядывала на часы и ушла с репетиции раньше времени. «Наверное, в музыкалке экзамены», – предположил я.

Когда через день Матвей пришёл на последнюю репетицию, Анжелика Валерьевна предложила ему танцевать с ней, и он не смог отказаться.

В общем, на выпускной вместо батутных центров, скалодромов, пароходов решено было устроить бал, футбол и школьное чаепитие с играми.

И вот, проверочные позади, оценки вполне достойные, настал лучший день в году. Потому что нет ничего лучше, чем прийти в школу, когда не надо учиться. Наталья Сергеевна собрала у нас учебники, поблагодарила за хорошую учёбу, вручила грамоты двум отличникам – Марусе и Матвею. Мы бурно аплодировали. Потом мальчики вышли из класса, чтобы девочки переоделись в бальные платья. Впустили обратно через полчаса. Я даже не сразу всех узнал. Они, оказывается, ещё и причёски смастерили. Особенно меня поразила Вергилия – на ней было какое-то невероятное розовое платье, всё в кружевах, с длинным шлейфом, который она придерживала за специальную петельку, а на голове – высокая причёска. Я заметил, как Никита разинул рот, увидев её. И не он один.

А вот Маруся смущалась, сутулилась и явно старалась не встретиться со мной взглядами. Она надела простое светло-серое платье, зато в распущенных волосах светился и переливался бриллиантовый обруч.

Я почувствовал, что надо её как-то подбодрить.

– Очень красивый обруч, – сказал я.

– Спасибо, – ответила она.

– Это диадема, – поправила оказавшаяся рядом Вергилия.

Девочки ушли, и мы тоже переоделись в костюмы, нам хватило пяти минут. Я совершенно забыл, что мама положила в рюкзак чёрные ботинки и надел те же светлые кеды, в которых пришёл. Мама, конечно, потом долго охала и всплёскивала руками, но в итоге это оказалось к лучшему.

Родители ждали в актовом зале – их рассадили вдоль стен.

Балерина в длинном красном платье с большим разрезом в районе правой ноги объявила начало бала и включила музыку. Батман карагандю, рондежам в партере… а вот уже и наше местечко на паркете. Я заглянул Марусе в глаза – она улыбнулась, но как-то грустновато, или мне показалось? Справились мы неплохо – она танцевала так же чётко и правильно, как делала вообще всё. Я попробовал не зажиматься по совету Вергилии, но быстро понял, что нужно выбрать одно из двух – либо правильно, либо раскованно, и выбрал первое. Из остальных танцующих я заметил только Вергилию – она будто летала, похожая на фею из сказки, и Никита не помешал её полёту. Действительно, пять минут и дело с концом. А какие страсти бушевали из-за этого вальса – страшно вспомнить.

Потом мы ещё спели несколько песен, а Наталья Сергеевна произнесла трогательную речь-напутствие, из-за которой половина мам прослезилась. Потом директор много шутил, потирая свои большие руки. И говорил, что с учениками нашего класса у него связаны незабываемые моменты. Потом вышли несколько мам и тоже говорили речи, и вручали учителям цветы и подарки.

Наконец раздались заключительные аплодисменты, и заскучавший Бочка крикнул:

– А теперь – айда в футбол!

– Ура-а! – И мы понеслись на выход.

Родители заволновались:

– Переодеться, надо переодеться!

– Не надо! – возразил Бочка. – Так веселее!

И мы побежали играть прямо в бальных нарядах. И играли минут сорок под дикий хохот Бочки и под прицелом десятков камер.

Сложнее всего было запомнить, кто в чьей команде, и не запутаться в чужом платье при близкой игре. Вергилия порхала по флангу, независимо от траектории мяча. Зато Маруся играла серьёзно, и мы провели с ней отличную комбинацию: ценой блестящей туфельки, от мыса которой при ударе пыром полетели искры, она сделала прострел вдоль Венькиных ворот, и я залепил точно в «девятку».

Сенька обругал Веньку, Венька – Сеньку. Конечно, Клещики, игроки школьной сборной, не могли допустить поражения, и Сенька начал фолить направо и налево. Бочка несколько раз хотел свистнуть, но свисток выпадал изо рта, и судья снова складывался пополам от смеха. И когда Никитке досталось от Сеньки по голени, только продолжение нашей атаки предотвратило стычку. Сенька злился не на шутку и в какой-то суматошный момент нарочно наступил на Вергилин шлейф. Раскатистый треск, и часть кружавчиков осталась лежать на поле. Вергилия подняла их, еле сдерживая слёзы. Но Сенька побежал дальше, и этого никто, кроме меня, не заметил. Хотя нет, похоже, заметил Никита.

– Ты зачем платье порвал? – донеслось до меня.

– Я? – удивился Сенька. – Я не нарочно. Футбол же.

– Нарочно, я видел. Иди извинись.

– Ой-ой, – ещё больше удивился Сенька, – защитник нашёлся. Братишки рядом нет, тебя-то кто защитит?

Мы с Венькой уже были рядом.

– Сейчас покажу. – И Никита толкнул Сеньку в грудь.