Здешняя весна, что знойное лето в России: греет, но не печет. Легкий ветерок ласкает щеки. Нежные тополиные листочки щебечут наверху о своём, сокровенном. Хочется жить. В это благодатное время кучка молодых людей решила погибнуть. Во имя чего? Непонятно было в те дни многим горожанам. Большая политика и высокое искусство мало трогают рядовых обывателей. Как дожить до зарплаты, не влезая в долги, не пропустить бы вечером очередную серию мыльной оперы – волновало больше, чем странные – что не поделили? – стычки некой братвы с милицией, постами ГАИ. Горожане замерли в ожидании. Не то, чтобы проявили безучастность, на чьей бы стороне ни были их симпатии, полагались на государство, пребывая в уверенности, шансы боевиков навязать силовикам масштабное противостояние ничтожны.

Началось действо демонстративно. В последний понедельник марта, в начале девятого, в Старом городе, в центре рынка, возраст которого исчисляется несколькими столетиями, подорвалась женщина, нулевой образец. Вырос столб черного дыма, затрещали стёкла, расползся запах гари, земля запачкалась кровью. Полчаса спустя возле входа на рынок, у медресе, визитная карточка города, произошёл второй самоподрыв. Случались и раньше взрывы и боестолкновения. И раньше взлетали на воздух легковушки, начиненные адскими устройствами. Женщины до этого понедельника не подрывались.

Вечером по ТВ сухо сообщили, что в городе прогремели взрывы. Оба самоподрыва были не совсем логичными. Для акций было выбрано людное место, но странное время: рано утром, когда немного прохожих – вероятных жертв. В новостях особо не уточняли, что один из взрывов осуществила молоденькая девушка. Об этом Лере скажет знакомый патологоанатом. Даврон подрабатывал в морге при мединституте. Мединститут принимал погибших в тот злосчастный понедельник. Он десять лет, с перерывами на женитьбу, рождение ребенка, затем второго, учился на лечебном факультете. Между дежурствами в морге бегал на лекции. На занятии однокурсники закидали его вопросами:

– Уверен, что молоденькая?

– Не больше девятнадцати.

– Почему девятнадцать? Не восемнадцать, двадцать?

– Спелость девушек с двадцати начинается.

– Тинэйджер с неустойчивой психикой?

– Я не по психике. Я по телу. Не дозрела, щечки пухленькие, кожа гладкая.

– Какие щечки, какая кожа? Разнесло, небось, всю взрывом?

– Тело разрывает, голова целой остается.

– Конечно, голова же – коробка.

– Кишки вывались, наверное.

– И кисти оторвало, скорее всего.

Аудитория поверила наблюдениям с благородной седой прядью в волосах патологоанатому: сведения из первых уст. Для большинства горожан террористы существовали лишь в сводках и в редких кадрах по ТВ. Даврон лично их видел, даже кромсал. Заверил:

– Чистая девушка, без макияжа.

Другими интригующими подробностями он в тот день не поделился, сохранил на несколько «потом», выдавая информацию порциями. Говорил о подорвавшейся девице сочувственно, хотя, как положено патологоанатому, голос звучал нейтрально:

– Ну, да, молоденькая. Щечки пухлые. Прыщей нет, лоб чистый.

Лере невольно стало жалко несчастную, глупенькую девчонку. Непосредственных наблюдений Даврона хватило запрограммировать на сочувствие: «Молоденькая. Щечки пухлые. Кожа гладкая. Молоденькая. Щечки. Молоденькая». Даврон, сам того не подозревая, выстроил нейролингвистическую цепочку, кажется, так называется, на жалость к погибшей. Застучало в голове: «Молоденькая, щёчки по-детски пухлые. Молоденькая, потому что щёки еще пухдые». Молоденькая, гладкая, чистая … кто у нас? Девочка, ребёнок, дитё. Дитё невинно. Девушка – дитё. Она не виновата. Не злодейка.

Праведной войны не бывает, в войне всегда есть невинные жертвы. Без жертв – военные учения. Наутро ход мыслей изменился. Наверняка есть жертвы, трезвила себя Лера. Возникшее было сочувствие к Молоденькой не клеилось с конкретной ситуацией. Девушка покусилась на жизнь горожан, в том числе, её. Лера жила недалеко от рынка, на работу ездила с ближайшей к медресе остановки. В черный понедельник изменила маршрут, спустилась в метро, чтобы заблаговременно прибыть в министерство к важному чиновнику на назначенную аудиенцию. Если не это обстоятельство, Молоденькая могла зацепить, даже – о, ужас! – утащить с собой.

В тот понедельник Лера шла с работы как обычно. Вечерело, хотя было ещё довольно светло. Дошла почти до подъезда, где её настигло эхо автоматных «переговоров». Эхо ударило сзади в левый бок. В недоумении она остановилась, вопрошая, что это? Война без особых причин? (В. Цой. Звезда по имени солнце). Навстречу из подъезда выскочил мальчишка с горячей радостной вестью: «Ура, война! Немцы наступают». Шестилетний Ромка знал про Великую войну. В детском представлении война бывает только между своими защитниками и чужими агрессорами; в ней обязательно отыщется славное приключение и для него.

Соседи высунулись из окон. Их напугал – рассмешил? – Ромка. Автомат работал далеко, но эхом треск долетал до их высотки, минуя по пути, возможно, полгорода. Пацан готов был рвануть в сторону раздающихся очередей. Взрослые переполошились, загнали Ромку в квартиру. Мама его воспитывала одна, пропадала на работе, мальчишка развлекал себя сам.

С тех пор Лера точно знает, что не спутает автоматную пальбу с другими резкими звуками, щелчками, громом. Стрельба из автомата звучит уникально страшно. Страшней, должно быть, от разрывов миномётного огня, воздушной бомбардировки, прохода танков. Война не просто ужас, это смертельный ужас. До сих пор, если видит эпизоды со стрельбой в кино, задается вопросом: как переносят свинцовый грохот актеры? Реальная автоматная очередь звучит зычно, громко, пугающе. Почему мальчишкам и мужчинам во все времена и повсеместно нравится шум перестрелки?

На следующее утро возле медресе ничто не свидетельствовало о разыгравшейся сутки назад трагедии. Кроме огромного пятна мокрого асфальта на месте гибели шахидки. Асфальт нигде не покорежен. Кровь вчера впиталась в асфальт. Сегодня её тщательно отмыли. Кто? Кто убирается после подобных акций? Коммунальщики? Служители медресе? Милиция? Пятно высохнет. Спешащий по делам народ, место бойкое, людное, повалит из метро, наземного транспорта, затопчет зловещее место.

Неприятно было ступать по мокрому пятну. Лера аккуратно его обошла. Обычно шла напролом, времени по утрам хронически в обрез. Вошла в троллейбус, шустро заняла свободное сиденье, пусть спиной к водителю, зато не стоя, ехать предстояло далеко. Троллейбус урчал, собираясь дернуться, когда на заднюю площадку запрыгнули три милиционера. Пассажиры отпрянули от сержантов, скучковались в середине салона. Милиционеры рассмеялись. В те дни совершались нападения на тех, кто в погонах. Находиться рядом с силовиками горожане считали потенциально опасным. К милиционерам на задней площадке никто не присоединился, хотя это оживленный маршрут, пассажиров в троллейбус набилось изрядно.

Население сразу отметит данное обстоятельство, и не будет сравнивать самоподрывы на рынке с терактами «черных вдов» Кавказа. Возможно, тем женщинам было за что мстить. Мстить безоружным гражданским и детям, по меньшей мере, нелогично. Не они затеяли войну.

Как только появятся, Лера прочитает «Дневник смертницы. Хадижа», «Невесты Аллаха: лица и судьбы всех женщин-шахидок, взорвавшихся в России», «Невесту Аллаха», «Живых смертниц не бывает. Чеченская киншка». В них много о семейных трагедиях и коварных долларах. Немного о транквилизаторах и девичьем позоре. И ни слова о конечной цели, ради которой женщин посылали умирать. Книги описывают голый расчет мужиков в тени. «Общее» благо – мужская тема. Зачем нужно было использовать женщин?

«Хочу, говорю, жизнь отдать – задолжала родственникам», – признается в интервью СМИ Зарема Мужахоева, про которую «Киншка». Она сдалась властям, не сумев подорваться летом 2003 в Москве. Непосредственно никого не убила. Желание жить одержало вверх, не до конца зомбированной оказалась. После ареста дала предельно откровенное интервью: «Если русские могут наши села бомбить, почему они не могут всё в горах разбомбить, где эти сидят? Боевика же видно. Почему боевиков не зачищают, а мирных зачищают? У нас в марте была зачистка, незадолго перед тем, как я ушла. Соседи донесли, что у нас будто бывают боевики. Приехало семнадцать человек, всех поставили к стене, все ковры вынесли. Зачем?».

Полина Жеребцова в своём подростковом «Дневнике» вторит: «Ракета, которую бросили на рынок (когда меня ранило) прилетела с Каспия. Журналисты это «раскопали». Только через 5 дней российские военные признались в своем промахе. Целились в другое место – в здание «Биржи», но промазали. Попали на мирный рынок». Чуть далее: «Но у чеченцев таких огромных ракет нет. Говорят, тех, кто был вблизи ракеты, разорвало на кусочки, и теперь родные узнают их по частям вещей: пуговицам, заколкам и кусочкам одежды».

Членам незаконных вооруженных формирований на Кавказе – современные абреки? – дадут шанс, предложат амнистию за добровольную сдачу федеральным властям с оружием. Зарема получит двадцать лет заключения под стражу за сотрудничество со следствием. За двадцать лет в замкнутом пространстве озвереть можно. Через несколько лет она подаст прошение о помилование. Оно будет отклонено.

Объяснять феномен «невест Аллаха» местью за поломанную жизнь, разрушенный кров – не спекуляция традицией, подытожит анализ этих книжек Лера. Женщина заточена на уютное, приятное на ощупь, маленькое счастье размером с семью в добротном доме. Нормальные женщины – эгоистки. Судя по этим книгам, «черными вдовами» становятся глубоко несчастные женщины. Они втягиваются в мужские игры с огнем, свинцом и тротилом. Они и так несчастны, зачем их губить окончательно, вовлекая в жуткие акции? Всё же, их жертвы были не впустую: война остановлена, земля восстановлена. Красивые минареты, качественные дороги, дорогие дома – народ отстроился, как и не снилось в Забайкалье или Тыве например.

Когда понадобится информация об самоподрывах, Лера поразится, как удалось Юлии Юзик добраться до семей террористок, взять интервью? Увидеть их паспорта, фотографии? Без содействия силовиков контакт со столь значительным числом респондентов невозможен по определению. Заказали? Впрочем, не важно. У молодой журналистки сложился чудовищный по правдивости нон-фикшн. Страшные фото мертвых голов с прикрытыми глазами. Жуткое откровение в концовке: «Почему меня, журналиста, который хочет узнать правду об этих женщинах, вы арестовываете и угрожаете, а люди, которые занимаются вербовкой и организацией терактов, на свободе? Почему я знаю, кто они, а вы – нет?

Он усмехнулся.

– Мы знаем всех их лучше тебя. Всех поименно. Ты знаешь лишь десятую часть.

– Но почему вы их не арестуете, почему не раздавите? Вы что, не знаете, что правозащитные организации, базирующиеся в Ингушетии, отправляли людей на «Норд-Ост»? И сейчас готовят новых?

– Знаем не хуже тебя, – выдавил он.

–Так почему же? Почему? – В этот момент я самой себе напоминала Незнайку на Луне. – Меня арестовываете за то, что я знаю. А тех, кто готовит и вывозит людей, не трогаете? Почему?!

Он долго смотрел на меня исподлобья. Сжал кулаки.

–Потому что у нас нет такой команды»

(Юлия Юзик. Невесты Аллаха).

Схема вербовки «невест Аллаха» выглядит прямолинейной до примитива: разгромленный дом, семейные неурядицы, гибель родственника, возлюбленного. В итоге сломанная судьба, депрессия, безденежье. Выход из ситуации предлагают искусные вербовщики. Заверяют: если совершат то, к чему их призывают, они прямиком и тотчас, даже агонии не почувствуют, быстро это произойдет, окажутся в раю, где нет страданий и проблем, лишь грешники «Вторичной смерти ждут и не дождутся» (Данте Алигьери. Божественная комедия. Песнь 1. Стих 151).

Угасая, кому предстоит не мгновенный переход, а затяжной подготовительный период, придётся помучаться, припоминая грехи и долги; в пытках бреда, судорог, удушья вымаливать прощение. Чем не ад, ещё при жизни? Смерть прекращает мучение бренного тела, маету воспаленного сознания. Наступает блаженство, как минимум, умиротворение. Вот бы пожить в этаком состоянии! Возрождается желание жить. Желание жить запоздало, на миг, возвращается, но теперь оно ни к чему. Как только окончательное умиротворение входит в человека, его уже нет.

Из обозначенного списка предпочтительных факторов при вербовке женщин-смертниц ни одного пункта не было у Молоденькой. Её страну не бомбили. Она не имела суицидальных наклонностей. Было здоровье, любящие родители, средний достаток, карьерные перспективы, муж, – всё то, что не согласуется с изложенной схемой. Соль драмы Молоденькой в том, что самоподрыв был осознанным шагом, вдохновлён идеей и не предопредёлен тяжелым бэкграундом. Она выросла в благополучной семье, в атмосфере любви. Не провинциальная дикарка, наоборот, хорошо образованная, со знанием нескольких языков. Тем не менее, подорвалась. Современная городская девчонка, чуждая меркантильности, вышла на площадку перед медресе не мстить. Что-то сказать. Что? Взрывы ранним утром понедельника были запланированы явно в расчете на символизм, как почин, начало. Чего?

– Паровозиком страну перевернуть. Надоели одни и те же лица в телике. Идеалисты. – Для студентов ответ был ясен. Они наперебой излагали разные версии событий понедельника.

– Хотели драйва поймать, они же молодые, романтики.

– Какая романтика? Заказ отрабатывали.

– Шантаж устроили.

– Кого?

– Кого надо.

Лера откапает, что объединяет женщин-шахидов независимо от мотива их поступка. Женщин убеждали нацепить пояс, заставить не могли. Внушали, обрабатывали – безусловно, но насильно на них бомбы не вешали. Рискованно, могли подорваться до Х-часа. Сваливать на патологическую агрессивность, на иное психическое отклонение в объяснении самоподрывов – несерьёзно. Неадекватные персоны плохо управляются, следовательно, ненадёжные исполнители.

Какие плоды, заметные перемены принесли начинания Молоденькой, её соратников? Никто внятно не написал, или Лера не наткнулась на подобный, без перегибов, анализ событий. Кто их обрабатывал, содержал? Отдавал приказы? Кто планировал подрывы, готовил пояса смертников? Сколько погибло? Статистику жертв Всемирная паутина предлагала, предлагает до ныне разную. Не говоря уже о разночтениях по поводу мотивов или целей участников бунта.

Лера махнула рукой на цифры и фамилии. У неё не было протекции соответствующих структур, поэтому не было доступа к материалам. Зачем они ей? Боль в ней вызывал другой интерес: почему, пусть единицы, но они были, молодых, не рожавших, образованных, благополучных женщин стали живыми бомбами. Самоподрыв Молоденькой Лера смогла воспринять и принять, вызывая, часто неосознанно, из закромов памяти личные наблюдения. Спустя время количество сепарированных впечатлений перейдёт в качество вывода. Она скажет себе: «да, было; да, не выдумка; да, молодая».

Основной мятеж пришёлся на понедельник, чём приобрел символизм. Понедельник, первый и любимый, как все первое, день недели. С понедельника заведено начинать новую жизнь. В понедельник дела удаются, намеченный перечень выполняется до последнего пунктика. На вторник тоже составляется список дел. Он выполняется уже без энтузиазма. В среду выпадает отдых от понедельника и вторника; сил горы свернуть уже не хватает, до постели бы доползти. Четверг, пятница проживаются в темпе, скорей бы выходные. За ними новый понедельник, новый виток жизни.

После самоподрывов на рынке город притих. Слухами, как ни странно, народ не делился, кроме, пожалуй, одного. Якобы накануне, в воскресенье, милиционеры проучили деда-зеленщика – как посмел сделать замечание, дескать, они перегибают палку с полномочиями – заехав ему по лицу. Старик свалился набок, скоропостижно умер. Не установить, произошёл ли инцидент со стариком в действительности, или это домысел народного творчества. Слух разросся до легенды, сослужил достойную службу: бунтари не получали сигнал из-за кордона, организовались экспромтом, заранее не обговаривая дату и место выступлений. Авторских прав на эти акции международные организации с дурной репутацией не заявили.

Место для самоподрыва Молоденькой было выбрано значимое. Медресе построено в сер. XVI в. внутри городской крепостной стены. За стеной разбился базар. Медресе с двориком и постройками было вплоть до XIX в. не только учебным заведением, но и караван-сараем для купцов. Плахой для неверных жён. Их сбрасывали с портала на выложенную камнями площадку перед входом в медресе. В сер. ХХ в. комплекс восстановили от увечий, нанесённых временем и землетрясениями, вернули ему первоначальное предназначение – зазывать на намаз, учить книгочеев.

От центрального портала мечети направо начинается пространство рынка, рядом остановка. Через неё тянется широкая и прямая магистраль в студенческий кампус: к знаниям, диплому, профессии и самостоятельности. Для Молоденькой остановка не стала стартом во взрослую жизнь, обернулась финалом. Вчерашняя школьница провалилась в университет. Наступила настоящая жесть, которая привела её туда, куда привела. Позже Лера удивится совпадению своих догадок с просочившимися в публичное пространство фактами биографии Молоденькой, узнает имя.

Не найдя себя в списках принятых в академию МВД, дитё обозлилось на маму, на отчима, не биологический родитель, но вполне адекватный товарищ, на милицию, на белый свет, на судьбу. Обиделась, оскорбилась, озлобилась. Почти отличницу отсеяли. Ту, которая бредила оперативной работой, вросла в образ проницательного следователя, искореняющего преступность под ноль. Ту, которая мечтала продолжить семейную династию, родители в управлении МВД трудятся, она знала о работе в системе понаслышке от них. Усердно работала на высокий аттестат. Старательно занималась спортом, думала, зачтётся. Не пригодилось.

Лера сама прошла через провал в университет. Она поступит на факультет русской филологии со второго раза, закончит его без эксцессов. Работать по специальности не пойдет, ставку сделает на знание других языков. К её литературному русскому прилагались: местный на бытовом уровне; английский – время покажет, что свободный; корейский, диалект дальневосточных переселенцев, понимать гостей из Республики Корея достаточный. Лера запишется в Британский совет на языковой курс. Надеясь отточить разговорный английский с носителями языка, станет завсегдатаем TOLKING CLUB. Одна из сотрудниц Совета похвалит её акцент, результат развитого музыкального слуха, предложит пройти собеседование в мединститут, туда требовались преподаватели иностранных языков. Женщина заверит, с хорошим аттестатом IELTS и русиста примут на работу. Лера пройдёт отбор успешно.

И без Британского совета совершенствовать язык была уйма возможностей. В девяностые и нулевые железный занавес приотворили, в страну ринулись зарубежные миссионеры и волонтёры, инвесторы и предприниматели. Они открывали предприятия и фирмы, курсы и фонды. В массы хлынул поток незнакомой идеологии, необычного образа жизни, дефицитных товаров, неизведанных бадов. Народ разбредался по сообществам и сектам, по курсам и ННО – туда, где вербовщики квалифицированнее. В семьях разгорались нешуточные распри братьев и сестёр, отцов и детей из-за идейных приоритетов. Жизнь бурлила на фоне закрывающихся предприятий, талонов на продукты, зарплат пачками обесцененных денег, аншлагов на выступления экстрасенсов. Таким был переполох – ильга келган той.

Сложнее всего в эпоху перемен юным взрослым. Особенно тем, у кого много [лишних] принципов. Следовать принципам – дорогая блажь. Одноклассник Молоденькой, класс поголовно списывал у него, не прошёл по конкурсу на факультет международных отношений. Туда прошла крепкая троечница, глухой тормоз класса. Они опешили: бездарность станет VIP персоной. До этого они свято верили: жизнь в лице ответственных взрослых воздаёт по заслугам; медалист достоин стать студентом-международником. Они ещё не знали, твердолобые посредственности прорываются сквозь любые конкурсы, а признание способностей – далеко не успех.

Второго сентября медалист поехал забирать документы. Просидел в тени вековых дубов в университетском скверике четыре часа, глазея на веселых студентов. Мысленно подгонял опаздывающих, как можно будущим дипломатам опаздывать? Выбирал самую красивую первокурсницу, с которой обязательно сядет рядом на лекции. Увлекся, забыл за чем приехал в университет. Обратный поток студентов вернул паренька в действительность. Он спешно покинул универ, не забрав документы, поехал на дачу к деду. Дед, действующий профессор, готовил внука к грандиозным свершениям, назидал: «если падать, падай с высокой ветки». Внук последовал совету деда, выбрал ветку повыше, на самом рослом и раскидистом дереве в саду, на грецком орехе. Не упал. Повесился.

Класс тяжело переживал гибель медалиста. Лучшего ученика не приняли в университет. Где справедливость?! Ан нету её в мире. Более других старательных и целеустремленных выпускников, медалиста и просто отличницу, тупоголовые взрослые в социальный лифт не пустили. Всем составом явились на поминки. Дед медалиста умолял ребят не расставаться с жизнью ни при каких, мрачных на их взгляд, обстоятельствах. Родители твердили: высшее образование – не главная ценность в жизни. Поздно. Они учились в специализированном классе, их приручили чертить проект жизни линейно: из школы в университет, оттуда на самый верх. Отступиться от вертевшегося в голове сценария – несмываемый позор, несостоятельность, клеймо неудачника.

Просто отличницу и спортсменку звали Шахидой. Шахида зализывала рану три месяца, пока мать не сказала открытым текстом, ты девочка большая в нахлебницах ходить, запишись на курсы, только «за», оплатим, опосля подыщем работу; не хочешь работать – замуж иди, детей рожай, муж пусть содержит; не сиди и не ной, одним словом. Девушка выбрала курсы и работу. Не следователем, как мечталось, но тоже на поприще правосудия – делопроизводителем в адвокатской конторе. Девушка, за плечами которой была школа с усиленной программой по математике, с лёту разобралась, правовые документы – набор клише с небольшой вариацией вводных данных. Она легко составляла заявления и ходатайства за адвокатов. Готовый защитник, хвалили Шахиду сотрудники. Говаривали часто, раз академия не по зубам, отучись в юридическом колледже, организуем поступление туда, с дипломом колледжа помощником адвоката назначим.

От них Молоденькая узнала про блатное и телефонное разделы права, от которых зависят досудебные соглашения; о роли гонораров в судебном процессе; о том, как влиять на показания свидетелей, искать компромат на них. Девушка справлялась с заданиями, была в шоколаде, задаривали удовлетворённые клиенты. Врут, что шоколад повышает уровень эндорфинов. Не провоцирует он гормоны радости, она только щёчки наела. Горький шоколад, ела девушка исключительно горький, не справился с обидой максималистки на систему высшего образования.

В один из обеденных перерывов Молоденькая сидела недалеко от конторы, прикрыв глаза, подставив лицо солнечному теплу. Весна, приятный ветерок, в то время как в бетонном здании, где располагался адвокатский офис, круглый год промозглая сырость. На скамью подсела женщина средних лет.

– Вы сюда? – Заговорила женщина с Шахидой. Женщина явно искала сочувствие, чтобы поделиться тем, что пёрло наружу. – Я издалека.

Шахида открыла глаза, взглянула на незнакомку. Открытый лоб, выбившиеся из-под небольшого платка волосы крашены. Обычная женщина в обычном, несколько нарядном, платье, наверняка, в лучшем в гардеробе. Трагедия с лица не считывается, как обычно у посетителей их заведения. Исходя из запроса, Шахида советовала, если клиент располагал к себе, а женщина расположила к себе, какого адвоката выбрать, поэтому поинтересовалась:

– Что привело сюда?

– Мужа, сына, невестку посадили в разные колонии. Можно их в одну колонию перевести? Хотя бы виделись. Мужу совсем плохо, болеет. – Без надрыва, об аресте семьи, как о рядовой банальщине, ввела в курс дела незнакомка.

– За что? – Шахида пришла в тонус. Горькие драмы разыгрывались на бумагах, проходивших через её руки, но троих из одной семьи отправить в колонию – со столь злосчастным делом она не соприкасалась доселе.

– На молитву встали, ходили в один дом изучать Писание. Я оставалась с внуками. Всех, кто был в том доме в ту пятницу, арестовали.

Женщина не договаривает, подумала Шахида. Невестка, молодая женщина с двумя малышами, не могла совершить тяжкое противоправное деяние, за которое присуждают срок больше, чем за убийство – семь лет. Оценив просительницу ещё раз, передумала. Похоже, не врет: простодушная, первому встречному выложила крутую историю: кому четырнадцать, кому двенадцать лет колонии строгого, даже не общего, режима.

Шахида прямо на скамейке начала составлять заявление. Поразмыслив, решила, лучше, если оно будет рукописным, не отпечатанным. Продуктивнее всего обратиться с ним к омбудсмену по правам человека. В офисе оперативно уточнила расписание омбудсмена, как проехать в Центр по правам человека. Благословила, как могла, женщину в путь.

Почему большие сроки, изумится она вслух, когда просительница уйдёт. И амнистии не подлежат, просветят адвокаты. За молитвы и пост, за строгую одежду посадили надолго, громко возмутится девушка. Запрещённую литературу нашли, возможно, что-нибудь опаснее брошюр, возразят юристы. И вообще, нельзя собираться в домах для коллективной молитвы, мечеть для чего, пояснят они. Забыла, большевики с домашних ячеек начинали, отреагирует мать. И с маёвок, добавит отец, и до чего дошли? Вдруг и у них получится, задаст она вопрос отцу. Вряд ли, хотя почему нет, уклонится от ответа мужчина.

Хорошо знать историю. Она мало предсказуема, однако с завидным постоянством повторяется.

Вторник, последующие, не меньше месяца, дни прошли по накатанной колее, в суете. Молоденькая ушла в небытие до случайной встречи Леры с Давроном, вошли в один вагон метро. Поезд мчался, ветер завывал в туннеле, мешал говорить. Держась на поручни, они разговаривали во время остановок. Сидящие не могли их расслышать. Разговор свернул на тему без обмена приветствиями: «как дела, что нового», и т.д.

– Под наркотой были? – Лера спросила про «них». В морг, где работал Даврон, доставили не только Молоденькую, но и её соратников.

К самоподрыву привыкнуть нельзя. Нормальный человек не взорвет себя, тем более, женщина.

– Не похоже. Даже не пьют, – осёкся Даврон, – не пили. Не курили. Вели здоровый образ жизни. – Объяснил, почему пришёл к такому выводу. – Свежие лица, легкие чистые. На наркоту анализы взяли. Я не видел результатов, мне не показывают. По визуальному осмотру вряд ли наркоманка.

– Не верю. Как можно подорваться на пару с подругой? Японские камикадзе – мужчины! Перед вылетом саке выпивали, хотя годами готовились.

– Наших тоже готовили. Не думаю, что годами. Скороспелки. Гадать не буду. Без транквилизаторов не обошлось, почти уверен.

– Кокнар?

О других транквилизаторах Лера была не осведомлена. С кокнаром она «познакомилась» у Бердиевых в возрасте пяти лет. Нилюфар не говорила по-русски. Её через два года отправят в русскую школу, она была ближе к дому. Лера не знала другого языка, кроме русского. Девчушки прекрасно понимали друг дружку и кукол. Повзрослев, со смехом спрашивали себя: как?

Приехал к Нилюфар родной дед – оживший старик Хоттабыч. Он немедля, с комфортом, полулежа расположился на айване под навесом. Подружки на том же айване играли в больницу. Деду принесли свежезаваренный зеленый чай, пар дымился над пиалой. Хоттабыч достал из внутреннего кармана камзола холщовый мешочек, опустил в пиалу с чаем, с усилием давил чайной ложкой набухший мешочек, затем всасывал чай маленькими глоточками. Видно было, наслаждается церемонией. В конце выудил мешочек, туго скручивая, выжал содержимое в пиалу, и, это удивило девчушек больше всего, убрал мокрую тряпицу во внутренний карман камзола. Они знали, так делать нельзя, нельзя мокрые вещи прятать в карман.

Необычное питье обычного чая сфотографировалось детской памятью Леры во всех подробностях. Отведав чаю, старик прилёг на подушку, свернулся калачиком, положил руку под голову, заснул совсем как малыш. Много лет спустя до Леры дошло, в мешочке был кокнар, высушенные головки мака. Не кулинарного.

– Пожалуй, седативное глотали недели за три.

– Понедельник начинается в субботу?

– Непосредственно перед заданием седативное пить – непредвиденная реакция может развиться.

– Например…

– В прострацию впасть, галлюцинации поймать. Не исключено, в заторможенном состоянии находилась. Хотя самоподрыв сомнамбула вряд ли совершит. Даже не знаю, что сказать.

– А я знаю. Кукловоды руководили из укрытия.

Молоденькая не могла в заторможенном состоянии приехать к месту событий автобусом или метро. «Благоверные» мужчины подвезли в назначенное время в назначенное место, подтолкнули выйти из машины, пасли недалеко. Бабахнуло, рванули живыми и невредимыми с радостной вестью до главных кукловодов, что шахида не подвела.

Выяснять отношения с властью, воевать за передел мира – сугубо мужская забава: «Когда мужик войны не видел, то он вроде нерожавшей бабы – идиотом живет» (А. Платонов. Котлован). Зайнаб аби из Лериной махалли любила вступать в разговор с детворой, говаривала мальчишкам: «Мне моя бабушка повторяла, я вам скажу: увидите войну». И запевала старинную прощальную частушку на татарском. Могла в пляс пуститься, притоптывая правой ногой в такт куплета:

Биз урамда уткан чакта

Кутарилде тузанлар

Я койтарбыз, я койтмабыз

Сау булыгыз, туганлар.

Пугающее утверждение, каждое поколение увидит войну, врезалось в память Леры, хотя во́йны и голод были для неё далекой книжной историей. Пророчество чудаковатой бабки соседи помнили. Длинная жизнь старушки указывала на правоту сентенции. Деда выслали на Дальний Восток, как раскулаченный элемент. Где похоронен, потомки не знают. Кое-как семья выжила, вернулась в неполном составе с Дальнего Востока на родной Урал. Не успели обустроиться, Великая Отечественная война началась. Во время этой большой войны дети траву ели, отруби, гнилую картошку. Обиды на государство не было, общая беда случилась.

После Победы думали, больше не будет войны, голода. На ноги встали, одолели разруху. «Голод кукурузный», выражение Зайнаб аби, наступил. Мяса хватало, муки не достать. Она только вышла замуж, родила сына. Берет молодая мать младенца на руки, больше некому присмотреть за сыном, и к магазину. В очереди горланят, ругаются, до драк доходит. Женщину с ребёнком хвост очереди старается протолкнуть вперед. Чем ближе к продавцу, тем труднее протолкнуть. На плачущего ребёнка наплевать тем, кто близок к прилавку. Полегчало, когда талоны на продукты по составу семьи ввели. У кого родственники в России в деревнях жили, высылали посылки с мукой. Мать дочери два раза высылала муку, больше не могла. Кроме старшей Зайнаб, у женщины после войны родились ещё дети.