Тайна горного озера

Глава восьмая

…Экспресс до Берлина шел точно по графику движения.

Да иначе и быть не могло. Голубой состав, где каждый вагон носил свой фирменный облик, никогда не опаздывал.

Даже в те смутные времена, когда из двух Германских республик, разъединенных итогами послевоенной политики, снова образовалась одна, этот экспресс ни разу не нарушил заведенного уклада.

Тем более же сейчас, когда, давненько уже, приобщенная исключительно к Западной Европе, германская столица старалась быть пунктуальной во всем.

– Господа, через пять минут конечная остановка, – медовый голос старика-кондуктора, показавшегося в раскрытом дверном проеме купе, нарушил раздумья, сидевших на креслах пассажиров – почтенного вида семью зажиточных бюргеров.

И не только стариков, но и их повесы-отпрыска. Ладного молодого человека того возраста, в котором каждому хочется лезть из кожи, чтобы только выделиться из толпы.

О том говорил даже яркий нашейный шелковый платок под джинсовой курткой, чья потертость лишь подтверждала высокую цену наряда.

Следовало брать во внимание и золотой массивный браслет на запястье с гравировкой на одной из пластин – «барон Унгерн фон Штернберг».

Вот только имя парня диссонировало, шло в разлад с обликом представителя западногерманской «золотой молодежи».

– Давай, Роман, собирай вещи, скоро выходить, – надтреснутый выговор старика нарушил, вновь было установившуюся в купе, тишину.

На перроне их ожидала приятная дама из экскурсионного бюро.

Улыбаясь за каждой фразой, всем своим обликом она старалась угодить богатым клиентам.

Потому, не дав им передышки после общения с кондуктором, назойливо защебетала о том, что на привокзальной площади ждет такси и до родового поместья баронов фон Штернбергов всего час езды.

Старику Курту фон Штернбергу льстило даже это показное почтение.

Все же знавал совсем иное у себя в Мюнхине, где пришлось жить все те годы, как занесла туда судьба. Там его положение – простого коммивояжера среднего достатка не могло вызвать подобного обращения.

И вот наступило долгожданное возвращение в родные места.

Пока голубой разболтанный «вартбург», с мигалкой – гребешком таксомотора на крыше, катил по пригородному шоссе, направляясь в их, вновь обретаемое родовое имение, многое пришлось передумать бывшему вояке, бывшему заключенному, а теперь уже нынешнему – вполне состоявшемуся пенсионеру, верой и правдой отслужившему своей фирме по производству лаков и красок.

Еще в том памятном году, выйдя из лагеря перемещенных лиц, он надеялся, что все уладится.

Верил:

– Уйдут русские из их оккупированной зоны, куда попали и его родовые владения, и опять все будет как прежде.

Но холодная война спутала карты.

Поставила крест на ожиданиях. Снова местные власти вспомнили о прежней гестаповской карьере Курта Штернберга. Едва успел он убежать в чем был, не прихватив ничего из отчего дома.

И вот она – такая долгожданная перемена.

После воссоединения Германии вновь хозяином возвращается в родные края, чтобы показать и жене, и внуку их нынешнюю недвижимость.

Свернув в сторону от шоссе, такси проехало еще немного по проселку, затем еще и по старому парку, после чего заскрипело тормозами на посыпанном мелким желтым песком дворике у обширного дома.

Само здание величественно и будто снисходительно принимало перемены, будучи выстроенным в том готическом стиле, что с первого же взгляда твердит о своей принадлежности к классической архитектуре.

– Здесь, господин Штернберг, до недавнего времени располагался культурный центр сельскохозяйственного кооператива, а ныне он решением суда освобожден для подлинного хозяина и даже приведен в надлежащий вид!

Скороговорка экскурсовода вовсе не занимала внимания семьи барона.

Все приехавшие прекрасно знали:

– Что их ждет здесь, на земле предков.

Более того, уже и планы намечены, что разместить в усадьбе – небольшую гостиницу для тех туристов, которых так и манило на воссоединенные земли.

Осмотр многочисленных комнат и холлов привел старика барона еще в более приподнятое настроение.

Мурлыкая что-то себе под нос, он закурил сигарету и обернулся, протягивая раскрытую пачку «Кента» сыну. Но того рядом не было.

– Где Роман?

Задал вопрос, начиная не на шутку волноваться.

– Отстал, видно, – донеслось в ответ.

– Наверное, на чердак забрался, ты же знаещь, как влекут его старый хлам и паутина, – снисходительно к шалостям внука улыбнулась старуха баронесса.

– На чердак, говоришь? – переспросил супруг. – А ну-ка и я туда туда поднимусь.

Гудящие при каждом шаге дубовые ступени винтовой лестницы привели старика на самый верх – под крышу особняка.

– Да, здесь все эти годы особых гостей точно не было, – протянул он, оглядывая разный хлам, ярко освященный лучами полуденного солнца, свободно проникающими через хотя и запыленные, зато широкие стекла чердачных окон.

Старая мебель, подрамники с никому не нужными теперь, кумачовыми лозунгами, разбитые ящики, да позеленевшие от времени трубы испорченных духовых инстументов говорили о том, что все эти годы единственным предназначением чердака было то же, что и при хозяевах – хранилище ненужного хлама.

Его-то и разбирал сейчас Роман, добираясь в дальний, менее всего освещенный угол.

Он отлично знал по рассказам отца, что именно там и стоял сундук со старым семейным архивом.

– Вот он, как ты и говорил, – обернулся Роман на шаги деда. – Сейчас еще глянуть бы, что сохранилось из его содержимого.

Он поднял отломанную от древнего кресла массивную ножку и ловко, двумя ударами, сбил проржавевший навесной замок.

И как будто и не было многих десятков лет, прошедших с той поры, как Курт бросил сюда вместе с фотоальбомами, дневниками, письмами и ненужными счетами свой лагерный мешок с парой книг.

Из тех самых, что прихватил у Фердинанда Оссендовского, спасаясь от русских из охваченной пожарами Варшавы.

Все это, как оказалось, так и лежало долгие годы, теперь, разве что, густо припорошенное пылью.

Роман сбегал вниз, прихватил оттуда полотнянный чехол, прежде накрывавший рояль и набил его содержимым сундука:

– Вы как хотите, а у меня сегодня этого чтива на всю ночь.

Просто, как только можно, бъяснил он свое любопытство.

– Очень уж охота познакомиться с родословной.

Такая хватка даже смутила старого Штернберга.

– Подожди, Роман.

Попытался он охладить деятельного не в меру внука.

– Есть у меня к тебе разговор, только попозже и до того, как возьмемся за эти бумаги! – мягко положил ему руку на плечо свою старческую руку Курт Штернберг.

Затем, словно помолодев на добрых четыре десятка лет, первым сбежал вниз по винтовой лестнице их родового имения.

То, что предстояло услышать Штернбергу-младшему, действительно, оказалось неожиданным.

Его мать – дочь Курта фон Штернберга, никогда особенно не интересовалась их родословной. Вот и теперь, когда старики со своим внуком отправились вступать во владения, родители Романа остались дома, заниматься своим обычным бизнесом.

Доверив им троим разобраться с недвижимостью, благополучно возвращенной семье после окончания социалистического прошлого Восточной Германии.

Совсем другим по складу ума был их сын.

Недаром названный в честь далекого предка, он, как и тот исступленно увлекался всем экстримальным. Пускался потому в путешествия и приключения, какие только были возможны в наступивший просвященный двадцать первый век.

И потому со всей страстью горевшей души принял историю, прежде хранившуюся в большом секрете даже от родных.

У Романа Штернберга, впрочем, не было обиды на то, что он впервые узнал откровения из жизни деда и его поисков сокровищ диктатора Хутухты. Вместо этого пришло иное чувство – подлинный восторг.

– Еще бы – его простак-дедушка, пенсионер захудалой химической фирмы, только и отличавшийся прежде от прочих обывателей разве что баронским титулом, оказывается, настоящий герой войны.

И не только это впечатлило парня в его «предке».

– Он еще и хранитель тайны, способной в прямом смысле озолотить ее открывателя.

Нужно было только «по уму» распорядиться новыми фактами.

– Ну а дальше, что было, когда вернулся из лагеря? Нашел тебя советник Ласнер?

– Вернее, я его. И даже не самого советника, а его вдову.

Узнал парень, что важный чин не дождался возвращения посланца.

– Сам-то генерал подорвался на партизанской мине. Но туда ему и дорога. – заявил старик. – Хотел отсидеться в бомбоубежище, пока другие для него каштаны достают из огня.

И действительно выходило именно так. Ведь, что и говори – на верную смерть посылал он Курта Штернберга в Варшаву, когда уже через несколько дней собирались сдавать ее русским.

– Ни в жизни не поверю, что он – партийный бонза, не знал всех подробностей, заметил ветеран. – Только, впрочем, что мы все о нем, да о нем.

Старик потянулся за новой сигаретой, прикурил ее от огня, протянутой внуком, зажигалки, и глубоко затянулся ароматным табачным дымом:

– Попервой, как только выбрался с Восточной зоны оккупации и не представлял на что жить.

Поведал он внуку, что успел тогда горько позавидовать другим, которые хоть успели кое-что с фронта привезти, прихватить с собой фамильные драгоценности.

– А он вот даже узелок свой варшавский на чердаке оставил.

Это потом пособие назначили как ветерану войск СС.

В первые же дни, едва сошел с попутки в Мюнхенском пригороде, готов был хоть с протянутой рукой идти. И тут вдруг услышал, что есть неподалеку имение богача Ласнера…

Долго тогда не хотела открываться тяжелая дубовая дверь роскошного особняка перед оборванцем в потрепанном воинском мундире.

– Передайте генералу, что это я – барон фон Штернберг, – прокричал посетитель сквозь зеркальное стекло дворецкому.

Но тот оказался незговорчивым.

– Господин советник погиб в январе 1945 года, – донеслось из-за двери. – Вдова же никого не принимает.

Это обстоятельство совсем выбило из колеи незваного гостя.

– Как так – погиб? – разочарованно протянул Курт.

Комкая в кулаке, машинально сдернутую с головы шапку, он повернулся и пошел прочь.

Хрустя истоптанными ботинками белым ракушечником, покрывавшем дорожку до самого выхода из старинного парка.

Того что темной кроной столетних елей пытался отгородить этот частный мирок от всех потрясений истории. Да не сумевший это сделать.

– Постойте, господин барон, – донеслось вдогонку. – Фрау Ласнер готова принять Вас.

…Помощь влиятельной вдовы тогда значительно облегчила положение беглеца из Восточной Германии.

Вначале она ввела его в круг своих знакомых. Потом Штернберг вступил в Общество взаимопомощи бывших военнослужащих войск СС (ХИАГ).

А там, для активиста возрождения былой мощи государства нашлась, хоть и не ахти какая, но все же работа.

Да и потом время от времени, следовали звонки, помогавшие ему в жизни.

– Вот и щедрая пенсия от военного ведомства – ее рук дело.

– Слушай, дед, а ты не пробовал узнать у вдовы что-нибудь о поисках самого генерала?

Все более загораясь идеей поиска сокровищь просил Роман.

– Вдруг да у него имелся ключ к разгадке – куда дел Фердинанд Оссендовский военную добычу нашего предка?

На что у собеседника, действительно, уже имелись кое – какие новости.

– А как же, – невозмутимо пыхнул сигаретой барон. – Да она сама мне все рассказала.

В тот час откровения с престарелой фрау Ласнер, многое, но, к сожалению, не все, сумел узнал продолжатель дела ее погибшего мужа.

Более того, вдова намекнула, что у нее есть какие-то бумаги, доставленные ей из личного сейфа советника после его похорон.

Даже предложила Штернбергу войти в долю. В надежде, что он в Варшаве что-то пронюхал.

– И ты, конечно, согласился?!

– Как бы ни так. – с усмешкой ответил дедушка новоявленного кладоискателя, вновь доставая сигареты.

Закурив очередную, нисколько не заботясь о своем здоровье, он продолжил:

– У нее за спиной, небось, так и вились эти стервятники из общества старых членов СС.

Тут Роман и сам понял, что угрожало его предку:

– Выведали бы все, и поминай как звали доверчивого простака.

– Впрочем, мне и в действительности рассказать ей было нечего, – впервые откровенничал Штернберг-старший. – Ну, видел я старика-поляка перед его смертью. Ну, подтвердил он мне, что было золото. А вот куда дел, так и не успел сказать.

– Эх, действительно, что нам теперь с этого барахла, – презрительно кивнул Роман на принесенный с чердака сверток с документами.

– Однако, тут ты не прав, – усмехнулся барон. – Не такой уж я простофиля, как тебе кажется.

Он с усмешкой наблюдал, как вытянулось от удивления еще больше и без того худое лицо наследника.

– И ехал сюда не просто так, а в надежде именно их и отыскать на чердаке.

На что Роман недоверчиво протянул:

– Чтобы передать фрау Ласнер?

Не без сарказма вырвались слова у молодого парня. Но и получил он на это от своего «гроссфатера» крепкую отповедь.

– Та уже в мире ином. – ответил старый барон. – А вот наследники ее оказались сговорчивее. Продали-таки досье покойного генерала.

Улыбка тронула тонкие, ввалившиеся на беззубых деснах губы барона.

– Где ж оно? – воспрянул духом погрусневший было Роман.

– Тут, у меня с собой, – похлопал старик по плоскому кейсу, привезенному в родовое гнездо из Мюнхена.

– Как ты понимаешь, ночевать здесь негде, рассудительно заметил он. – Пока вещи не привезли.

Всем своим видом Курт Штернберг, из солидарности, нисколько не показывал состояние удрученности сложившимися обстоятельствами:

– Так мы бабушку отправим в ближайшую гостиницу, а сами займемся бумагами, – как о давно решенном сообщил он.

Когда на примчавшемся по телефонному звонку такси фрау баронесса отбыла в отель, заговорщики взялись за документы, вынутые из чемоданчика- «дипломата».

Толстая папка, где лиловым штампом на корке раскрылся на свастике орел, несла на себе черную строчку готического письма «Совершенно секретно».

А под ней оказалась еще одна, только с иным титулом на сером картоне «Народный комиссариат Внутренних дел СССР».

– Что это?

– Документы из архива, захваченного еще в начале войны в одном из управлений НКВД, – ответил Курт. – Сам удивляюсь, как эту папку Ласнер сумел для личных целей изъять.

И уже оба они удивились не меньше:

– А потом как еще и вдове она досталась?

Не дослушав деда, сгорая от любопытства. Роман принялся за чтение.

Хорошо хотъ в семье Штернбергов еще в детстве его заставили изучать и русский язык, язык предков.

– Что ж, мальчик, здесь ты точно преуспел, – непризвольно подумал барон, вслушиваясь в правильный литературный русский выговор внука, довольно бегло начавшего знакомиться с документоами из папки, испещренной внушительными наименованием и рукописными визами.

«Дело о гибели инструктора государственной охраны МНР, сотрудника ОГПУ гражданина Щетинкина Петра Ефимовича».

– Это еще кто такой? И причем тут наш Оссендовский? – оторвался от чтения на обложке Роман.

Только его строгий предок оставался совершенно невозмутимым.

– Там узнаешь.

И действивительно, к утру, когда был перевернут последний листок из обширного розыскного дела, перед ними из протоколов допросов, донесений, других документов, как на ладони предстала судьба Петра Щетинкина.

«Железного батыра», как еще звали его в Монголии, в тот год, когда именно он оборвал карьеру диктатора Хутухты, барона смерти – Унгерна.

Глава девятая

Дважды за свою историю пустовала Новониколаевская тюрьма.

Да и то – ненадолго.

Что белые, что красные, заняв столичный град Сибири, первым делом выпускали из камер задержанных.

Силен стало быть, все еще принцип:

– Враг моего врага – мой друг.

Однако, одних арестантов, обретших волю, вскоре сменяли другие, взятые оттуда же – с городских кварталов.

Кого только не повидали серые кирпичные стены тюрьмы за смутные годы гражданской войны?

И все же появление этого заключенного вызвало у контролеров Домзака некоторое волнение:

– Как же – слух о том самой бароне, истории о чьей лютости в Забайкалье передавались из уст в уста, дошли и до здешних мест.

– Вот он, собака – в синем своем халате. Вырядился, подлюга, – бывало на караульной вышке плевался от злости какой из охранников, когда тюремный двор заполнялся вышедшим на прогулку.

Клацал затвор винтовки, а то и бритая шишкастая голова с хрящеватыми ушами и жидкими усами под вислым носом оказывалась в аккурат на прицельной планке.

Но было кое – что выше ненависти. Выше даже служебного долга охранника. Что не давало им вылиться в самосуд.

Этим чувством оказывался все же страх перед авторитетом крупных военначальников, кто изо дня в день наведывался к пленнику.

Уже все знали:

– Готовился показательный процесс.

И многие из командования военного округа считали своим долгом принять участие в допросах барона Унгерна.

Всякий раз настороженно входил в комнату допросов пленник.

Зыркал на сидящих за столом взглядом глубоко посаженных глаз и, сделав несколько шагов до привинченного к полу табурета, тут же затравленно закутывался в широкие полы своего монгольского халата с, торчащими на плечах, нитками от споротых генеральских погон.

Худоба, еще более проявившаяся после ареста, ясно говорила о том, что двухмесячная отсидка не пошла ему на пользу.

И лишь ответы – дерзкие, насмешливые, зачастую ставившие в тупик неопытных следователей, выдавали, все это время копившуюся в нем, дикую энергию, необузданный неуравновешенный нрав и высокомерие господина перед плебеями.

Но худо-бедно процесс приближался к концу и пухлая папка протоколов, составленных со слов, не скрывавшего свое прошлое, барона Унгерна была тому хорошим подспорьем.

– В одном виноват – слишком мало ваших стрелял, – чистосердечно признавался пленник, получая за это от следователей очередную папиросу.

Без которых особенно трудно приходилось такому заядлому курильщику, каким был барон.

И все же не ради такой благодарности, не скрывал Штернберг своего отношения к Советской власти.

– Но ничего, будет еще кому очистить Россию от большевиков. Дайте срок, – скрипел он зубами и в награду за словоохотство снова то и дело требовал папиросу, накуриваясь к концу допроса до одури.

А однажды, когда, казалось бы, все было ясно и обвинителям, и подследственному в исходе будущего процесса, это дело основательно застопорилось.

Началось же всё, когда рядом с обычными ревтребунальцами, с их по-мальчишески значительным видом, увидел барон не праздно любопытствующее начальство из штаба округа, а совсем наоборот – приветливую улыбку, знакомую ему еще по Монголии.

– Здравствуйте, Роман Федорович! Присаживайтесь, – жестом отпуская охрану, радушно пригласил, его ближе к столу коренастый сорокалетний командир с лицом, обожженым тем же гобийским злым пустынным солнцем, что и у самого барона.

– Я бы не желал Вам того же.

– Что так, господин Унгерн? Или поражения простить не можете?

Комкор Петр Щетинкин мог позволить себе насмешку.

Это его летучий экспедиционный отряд совсем недавно, двумя месяцами раньше – в августе 1921 года – в пух и прах разбил полки несостоявшегеся диктатора Хутухты. За то и орден на груди – Красного Знамени.

Именно к Щетинкину тогда привели барона, выданного своими же подчиненными из конно-азиатской армии, вовремя понявшими, что бежать из окружения некуда.

– Тогда я, Роман Федорович, дал маху – не выведал у Вас – куда обоз скрылся. Думал, что и так догоним. Да…

Пленный при этих словах словно помолодел, разогнулся на своем табурете, расправил худые плечи, озорно блеснул повеселевшими глазами:

– Черт лысый вам достался, а не обоз. У Фреда сто дорог и ни одной протореной.

Чем непроизвольно выдал часть тайны.

– У Фреда? Какого? – заинтересованно переспросил Щетинкин. – Уж не у Фердинанда ли Оссендовского – бывшего адъютанта Вашего?

– Неважно, – снова уперся глазами в пол барон, – главное, что жизнь не зря прожил, и ты, краснопузый, еще вспомнишь обо мне, когда самого к стенке приставят.

Так и не сказал ничего больше Унгерн про то, о чем до этого и вовсе не упоминал:

– Как и куда отправил награбленное? Где велел поляку спрятать те немалые сокровища.

Даже в зале военного трибунала, выслушав приговор, еще раз, напоследок, победно глянул в глаза Щетинкина.

Мол:

– Попомните еще!

Лишь в юности похоже складывалась жизнь этих, столь непохожих друг на друга людей.

Барон Унгерн фон Штернберг – потомок тевтонских рыцарей, как и полагалось на его древнем роду, окончил элитное Павловское военное училище, есаулом служил в Забайкальском казачьем войске.

И Петр Щетинкин, хоть и из крестьян, но тоже стал военным.

Правда, лишь в первую мировую войну сделал карьеру – на германском фронте выслужился, дошел до штабс-капитана, оказался за героизм, проявленный в сражениях кавалером четырех офицерских Георгиев.

В боях с германцами тогда оба прослыли храбрецами.

Да и потом, в гражданскую, оказавшись по разные линии фронта, не затерялись они среди других.

Унгерну сам адмирал Колчак вручил погоны генерал-лейтенанта и предписание стать во главе конно-азиатской дивизии.

А Щетинкин свой северо-ачинский партизанский отряд сам превратил в армию. Потом командовал Енисейской стрелковой дивизией. Был среди тех, кто судил в Иркутске колчаковских министров.

И вот надо же, выходит, самолично помножил, как потом говорил, на ноль и барона Унгерна.

Хорошо служил Щетинкин.

Но все же не зря злорадствовал тогда, на допросе, барон. Не забыли ему потерю «золотого обоза».

Правда, пост предложили все же немалый для любого другого – начальника штаба пограничных войск Сибирского Военного округа.

Да только для бывалого ли командира такая работенка:

– Контрабандистов ловить и в глухомани таежной – заставы строить?

Не выдержал он, попросился обратно:

– В Монголию.

Рапорты сдал один за другим, клялся, что разыщет следы упомянутого Унгерном «Фреда»:

– Скорее всего Фердинанда Оссендовского.

Обещал, что обязательно вернет республике утерянные сокровища.

И добился-таки своего – получил мандат инструктора Государственной военной охраны, тогда уже Монгольской республики.

Куда отправился не мешкая, с первой же оказией.

…В Ургу въехали ночью.

И если бы не прошлый опыт Петра Щетинкина, кто знает:

– Сколько бы петлял по грязным кривым улочкам их конный отряд, составленный в основном из новиспеченных командиров Народной Армии – выпускников Российских военных школ? Или вот таких как их самый старший – комкор Щетинкин – из бывалых вояк?

После окраинных низеньких лачуг бедноты, а затем – тонувших во мраке садов тибетских домиков и юрт состоятельных горожан, мощные строения крепости – импани, открылись во всей своей величественности.

Рассеянный лунный свет заливал высокий частокол на крепостном валу. Оттенял дозорные вышки, под островерхими крышами.

Лишь где-то в глубине внутренных построек мерцали освещенные окна.

– Стой. Кто идет? – громкий окрик часового, давно обратившего внимание на цокот копыт по набитой дороге, заставил путников спешиться.

– Мне бы в главный штаб, а этих ребят где-нибудь устроить на ночлег, пока не решится вопрос о их назначении, – дружелюбно протянул руку вышедшему начальнику караула Петр Ефимович. – Вот мандат мой.

В ту пору, когда Монгольская народная республика лишь проходила стадию своего становления, русская речь в Урге не вызывала удивления.

Особенно, как теперь, когда слышали ее от военного.

Ведь костяк армии, должной защитить как от внутренних, так и от внешних врагов, составляли бойцы еще того экспедиционного, отряда, что несколько лет назад под командованием Щетинкина очистил страну от унгерновских банд.

Вот и теперь, во внутреннем дворе гарнизонных казарм, бросив поводья дончака вестовому, комкор уверенно зашагал к освещенным окнам штабного корпуса:

– Помню еще что здесь да как, – улыбнулся в усы довольный концом утомительного путешествия Петр Ефимович. – Все же не мальчик уже – по неделе в седле гарцевать, возраст – за сорок, пора и остепениться. Начать кабинетную деятельность…

Обустройство не заняло много времени.

Переночевав в штабе, Щетинкин уже к вечеру следующего дня получил комнату в казарме.

– Устраивайтесь, товарищ! – открыл перёд ним дощатую дверь провожатый – худощавый парнишка в изрядно потертой форме цирика – рядового бойца Народной Армии.

При этом буквально покорив гостя исключительно открытым, честным лицом.

– Спасибо, дорогой!

Щетинкин, по-хозяйски оглядевшись, тут же взялся за перестановку мебели – дощатой лежанки и колченогого стола.

– Помоги, пожалуйста.

Стол перекочевал от окна в дальний угол, узкой как пенал, комнаты, а на его месте оказался лежак.

– Понимаешь, приходится порой до темени засиживаться над бумагами, а лучше чем у окна ночью не придумать мишени, – пояснил он своему помощнику.

И тут же спохватился:

– Откуда русский знаешь?

Парень ответил без запинки:

– Служил у купца на фактории. Потом воевал в вашем отряде.

Это обстоятельство еще больше расположило приезжего к ординарцу.

– Неужели? – обрадовался сослуживцу Петр Ефимович.

Ну а тот, в свою очередь постарался закрепить успех у нового командира.

– Так точно, товарищ Железный батыр, – молодцевато вытянулся, прижав руки по швам, боец.

Щетинкин, однако, не очень-то терпел солдафонскую муштру.

– Ну это ты брось, по струнке-то тянуться, – с. улыбкой положил ему руку на плечо Щетинкин, – Давай лучше знакомиться.

Цирик будто ждал этого.

– Тогон Удвал.

И Щетинкин обошелся без своего воинского звания, обозначенного двумя рубиновыми ромбами на пертлицах гимнастерки.

– Ну а я – Петр Ефимович.

Парень настолько понравился вновь назначенному инструтору республиканской Государственной военной охраны, что на другой день, представляясь Пунцагдоржу – Министру Внутренних Дел, Щетинкин попросил именно того себе в адъютанты.

И получил благожелательный ответ.

…Служба оказалась вполне схожей с той, что нес комкор в штабе пограничных войск Сибирского Военного Округа.

Так же пришлось налаживать контрольный режим на границе, создавать таможенные посты.

А это было совсем не просто там, где единстенный вид сообщения – верхом.

И всегда рядом был Тогон, оказавшийся не только приветливым, но и сметливым, хозяйственным хлопцем, взявшем на себя заботу о всех бытовых мелочах походного быта командира.

Всякий раз с интересом присматривался он к Петру Ефимовичу, по вечерам открывавшему сверток с документами, неразлучно носимыми в полевой сумке.

– Пора ужинать, вот с кухни горячее принес, – как-то окликнул парень увлеченного своим делом Щетинкина.

И, как оказалось, попал в самую точку.

– Да конечно, – отозвался от записей комкор. – Где там моя ложка?

Ужин не заставил себя долго ждать.

– Очень важные бумаги? Может прибрать пока? – обратился Тогон Удвал. Не зная, куда поставить котелки с кашей и чаем.

Так как на столе были разложены, испещренные крупным почерком, листы.

– Да уж нет, пожалуй! – утомленно потер виски Щетинкин. – Убедился в том, что зря веду все эти поиски.

Цирик заинтересовался по – настоящему:

– Не секрет – чего?

– Какой-же секрет – поиск того самого обоза, что проморгали мы тогда, разбив барона. Сколько лет прошло, а он как в воду канул.

Подумав секунду, комкор раскрылся до конца:

– И груз же опять не шуточный – военные трофеи баронаУнгерна.

Пока Щетинкин прожевывал густой кулеш и запивал его плиточным, кирпичного цвета, чаем, адъютант морщил лоб, словно решая какую-то мучившую его загадку.

– Спасибо за ужин, – окликнул его командир и тут же шутливо покачал головой, – то ли заснул уже?

– Да нет. Думаю о том обозе, – ответил парень. – Тем более, что слышал о нем не так давно.

– Где? – сразу заинтересовался Щетинкин.

Тот не полез в карман за словом:

– Стоял на посту н слышал как его упоминали.

И вот тут у Щетинкина словно искра мелькнула в мозгу, подав обнадеживающий сигнал к положительному исходу давних поисков:

– Кто, не помнишь? – спросил он и тут же получил исчерпывающий ответ.

– Министр финансов товарищ Данзан.

Столь твердое утверждение цирика, однако, требовало серьезной проверки.

Назавтра, уже с утра, Щетинкин отправился в министерство финансов, прихватив, с собою результаты собственных поисков.

Среди которых самыми важными и достоверными пока были исследования вариантов возможного местонахождения, награбленных несостоявшимся диктатором Хутухты, сокровищ.

– Меня зовут Данзан! – просто представился ему коренастый крепыш в роскошной, с иголочки пошитой, шерстяной командирской форме, но без знаков отличия на рукаве. – Вас, я знаю, Петр Ефимович!

Он так и расцвел располагающей к дружескому общению, улыбкой:

– Хорошо знаю, товарищ Щетинкин. Давно хотел лично познаномиться.

И тот не стал разводить дипломатию.

Сразу перешел к делу, заставившему его менять родные сибирские места на неласковые пока монгольские степи:

– Я, собственно, вот по какому делу…

Рассказ о поисках «золотого обоза» собеседник встретил, весь превратившись во внимание.

После чего. пригласил комкора прогуляться в хранилище ценностей прежнего правителя страны богдогэгэна:

– Это недалеко. Здесь же, в подвальном помещении здания. Может там найдем что интересное.

Государственный банк и в эти дни хранил немало редкостей, но все же они и в сравнение не шли с теми, что числились в перечне увезенного Унгерном.

– Вот полный реест содержимого его обоза, что все мы давно уже ищем, – достал Данзан из сейфа папку с бумагами.

И не только общим количеством показал их собеседнику, но и развернул веером:

– Тут один экземпляр на русском языке, – пояснил он. – Все же составлялся писарями конно-азиатской дивизии белых.

Щетинкин, обрадованный столь важной информацией, не мешкая, тут же погрузился в чтение описи.

Перечитывал страницу за страницей, пока не схватился за голову:

– Мать честная.

– В чем дело?

– Да ведь я видел эту штучку, причем совсем недавно! – возбужденно воскликнул комкор.

– Что именно?

– Вот, – он взялся читать строку за строкой. – «Золотая статуэтка танцующего Будды, украшенного самоцветными камнями высотой в полтора фунта с четвертью, весом в пятнадцать футов».

– Так где же Вы могли ее видеть? – впился Данзан горящим взором в лицо Щетинкина.

Но тот уже успел взять себя в руки:

– Ошибся, должно быть. – ответил военный финансисту. – Вот проверю, тогда точно все обскажу.

Быстро распрощавшись, он пошел к себе, чтобы еще раз обдумать увиденное и услышанное в Министерстве финансов республики…

Для себя-то Щетинкин уже и не сомневался:

– Точно видел этого золотого божка. А раз он был в обозе, значит никак не мог миновать рук Оссендовского.

И этот неоспоримый факт позволял начинать уже конкретные, а не теоритические поиски «золотого» обоза.

– Его это след! Его! – обрадованно бормотал Щетиннин, входя в свою комнату в командирском доме.

– Кого, Петр Ефимович? – переспросил, ожидавший его за приготовлением чаепития, Тогон Удвал.

– Там узнаешь. Лучше скорее собирайся в дорогу.