Целая ссерия небольшого размера картин, вставленных в оригинальные из японских материй рамки, относится к его последнему путешествию в Японию перед самым началом войны и изображает виды японских храмов, японские типы и сцены из японской жизни.
Эти картины представляют большой интерес, знакомя нас с своеобразною культурой народа, который теперь является нашим врагом. Своеобразность этой культуры особенно ярко выражается в храмовых постройках; так, например, одна из картин изображает японское святилище, или кумирню, привлекающую внимание своими уютными размерами и оригинальными формами, а также и блестящею золотом инкрустацией темного цвета наружных стен. Резкость красочных тонов кумирни смягчается густою растительностью, не проницаемой для солнца и образующей приятный полумрак. Мастерски переданный общий характер пейзажа связывается в этих картинах с удивительною разработкой деталей и с прекрасно понятым рисунком.
На стене, противоположной входу, там же, где висит большая картина из Турецкой войны, внизу помещаются в золоченых рамах три портрета «незамечательных русских людей», которых автобиографии художник издал под вышеприведенным названием[36]. Все три портрета замечательны по характерности изображенных типов и прекрасной экспрессии их лиц. Особенно интересен по экспрессии лица, передающей прекрасно характер оригинала, портрет старого дворецкого, еще из времен крепостного права, который говорит о своем барине: «Он плут, барин-то, сквозник, плут, – ну, да и я не последний мошенник». В прижмуренных хитрых глазках, в насмешливой улыбке чувствуется, что его плутовство или мошенничество составляло его силу и помогло ему хорошо прожить свой век. Но особенно характерным представляется лицо старухи-нищенки. В отношении выразительности и колоритности этот портрет можем отнести к выдающимся произведениям этого рода работ художника. Нищая-старушка-богомолка, по ее автобиографии, представляет собою тип простой, придавленной судьбой, русской крестьянской души. Она сама про себя рассказывает, передавая свои житейские горести: «Ох, святитель Николай чудотворец, ох, приняла я горести, только один Господь знает; была и холодна, и голодна, и боса, а вот живу и посейчас». Ее желтое сморщенное лицо носит на себе резкие черты тяжело пережитой жизни, но в ее голубых глазах светится теплое чувство, и это чувство заставляет ее говорить: «Царица Небесная, Матушка Многомилостивая, и такой-то слабой да безродной дает кусок»!
Благодаря автобиографиям портреты эти получают особенный психологический интерес: каждый из них, кроме несомненного внешнего сходства, ярко выражает те основные черты характера, которые намечаются в автобиографии. Последний портрет особенно замечателен по своей удивительной колоритности и законченности и по выразительности глаз, в которых сказывается набожная натура богомолки и которые невольно приковывают зрителя. Портрет этот, кроме приятных, золотисто-зеленых, теплых тонов, отличается сильною рельефностью. Третий портрет представляет выразительный тип старухи-кружевницы, вологодской мещанки. Покойный художник очень желал, чтобы эти три небольших портрета были приобретены в Третьяковскую галерею.
Кроме упомянутых картин остаются в памяти мастерские наброски различных типов, и в особенности кавказских. Из них особенно хорош кубанец в бурке.
Тут же в мастерской находится целый ряд маленьких, сделанных красками пейзажей, марин, зданий, набросанных эскизно во время путешествий Верещагина; много также художественного материала заключается в походных альбомах покойного художника, где он послушным карандашом фиксировал непрерывно свои впечатления во время путешествий по разным странам.
Все это художественное богатство последней мастерской В. В. Верещагина, описанной Сизовым, составило в Петербурге, в залах Общества поощрения художеств, посмертную выставку нашего знаменитого художника, которая продолжалась с 15 ноября по 12 декабря 1904 г.