Евгений Петрович первым покинул источник Tha Sathan, отдав Алле смартфон с заключенной в него личностью Филипа, намекнув, что в будущем он может ей пригодиться. Затем с ними попрощался Учитель, уйдя в глубину сознания Билли, и Илюша с Аллой опять стали общаться с четырьмя основными личностями, к которым добавилась Адалана.

Закопав пистолет Рейджена в саду за домом, они вместе приехали в столицу Королевства, где собирались переночевать, а на следующий день разъехаться в разные стороны. У каждого уже был билет на самолёт. Илюша и Билли возвращались домой, а путь Аллы пролегал в Катманду, а затем – к горному массиву Аннапурны, где её ждала уютная потайная пещера в которой она снова собиралась провести три года в состоянии глубокого сна.

По приезду в Бангкок они даже устроили прощальный концерт прямо на Каосан Роад.

Билли был человек-оркестр, он пользовался большим успехом как у туристов, так у местных продавцов и тук-тукеров. Аллен, Рейджен и Томми по очереди играли на большом и маленьком барабане, тайской флейте и – в качестве ксилофона – на веренице расставленных на асфальте пивных бутылок, которые выдавали все ноты благодаря разному количеству пива.

Вокруг них собралась дикая толпа, все хлопали и смеялись.

Весь день они ели в обычных уличных макашницах, но для прощального завтрака, перед тем, как попасть в аэропорт и разлететься по разным странам, выбрали пафосный ресторан в европейском стиле и Артур, будучи в ударе, даже заказал бутылку шампанского.

– Это не слишком дорого для тебя? – поинтересовался Илюша, когда им принесли счёт.

– Да не волнуйтесь, я до сих пор живу на деньги от передачи прав на свою историю. И я вас угощаю, – сказал Артур на своём безупречном, слегка старомодном британском английском.

Но когда он открыл переданный ему счёт – книжечку в кожаном переплёте, то моментально побледнел.

– Что такое? – изумился Илюша, – Тебе пару лишних нулей вписали?

Но тот лишь покачал головой и молча протянул ему и Алле лежащий поверх чека клочок бумаги. Рука его дрожала.

Почему – они сразу поняли, прочитав послание. Там было сказано: «Ты всё-таки спас свой фильм и остался жив. Но если ты его хоть кому-то покажешь, мы найдём тебя в любой стране и убьём».

От ужаса Артур собрался было выпустить Рейджена, впрочем быстро передумал и принялся оглядываться по сторонам, но в ресторане всё было спокойно. Фаранги безмятежно завтракали, спасаясь под тентами от утренней жары и вяло беседуя между собой, а принёсший счёт официант флиртовал с двумя симпатичными, докрасна обгоревшими рыжеволосыми и конопатыми ирландскими девушками, будто здесь совсем не при чём. Спрашивать его, откуда взялась бумажка с очередным смертельным предупреждением, не имело смысла – он бы ответил, что ничего не знает или сразу забыл английский.

Поэтому их общее расставание в международном аэропорту Суварнабуми прошло на пограничной волне между печалью и отчаяньем. Артур был в ужасе от того, что ему так и не удалось остаться незамеченным, Илюша волновался перед возращением домой, а Алла, принявшая решение погрузиться в летаргический сон, тревожилась, не зная, что станет с этим миром через несколько лет, когда она снова проснётся.

– Это всегда, как лотерея, – говорила она, – Поэтому я и боюсь уходить лет на десять. Очнёшься – а в тут опять что-то не так и в твоей стране, как раковая опухоль, проявилась какая-нибудь новая неприятная хрень.

Когда Артур вылетел прямым рейсом в Чикаго, чтобы оттуда добраться до родного Коламбуса, они остались одни и молча провели несколько часов на пластиковых сидениях, взяв друг друга за руки. Затем пришла очередь рейса Аллы до Катманду, после чего Илюша купил фляжку Сэнг Сома, в несколько приёмов расправился с ней на улице у крутящихся дверей аэропорта, и только тогда отважился пройти регистрацию на рейс с пересадкой до Москвы.

Ему очень хотелось повидаться с родителями, но иных мотиваций для возвращения у него не было.

– Прими меня мой дом, прими меня мой дом… – бормотал Илюша, как мантру, пролетая над моей дачей, когда его самолёт заходил на посадку в Домодедово.

Его ждала холодная апрельская Москва, смутные перспективы, не приносящая радости работа и одиночество.

Исход

К середине декабря четырнадцатого года я уже полностью истратил свой эмоциональный запас радости и хорошего настроения, став одним из десятков тысяч утренних пассажиров Железного Вавилона, что с каменными лицами стоят в сине-жёлтых вагонах поездов метро, везущих их на работу. Правда один раз, когда мне надо было съездить перед музеем для прикрепления в новую поликлинику, я сел в троллейбус, проехал несколько остановок и вдруг почувствовал, что непроизвольно улыбаюсь. Мне стало хорошо только лишь оттого, что тем утром я отклонился от привычного рабочего маршрута – вот до какой степени я был измучен.

В те дни, поднимаясь вверх по эскалатору, я всматривался в глаза идущих мне навстречу людей, пытаясь обнаружить там печать грядущей катастрофы, но лица городских жителей оказались пусты и лишены видимых эмоций, как у пожилых монахов, много лет не покидавших пределы своей обители.

Впрочем, по телевизору моих соотечественников пытались заверить, что не происходит ничего страшного и всё находится под контролем, однако толпы потребителей уже раскупали бытовую технику, почему-то считая её лучшим способом инвестиций, чем ежедневно дорожающая валюта.

Сам я перевёл все свои сбережения в доллары ещё в ноябре и хотя четыре потенциальные тысячи долларов уже успели превратиться к тому времени в три, я не сильно переживал на этот счёт, понимая, что ещё слишком легко отделался. Тем более билет в Бангкок я купил за небольшие деньги ещё в сентябре, поэтому проблемы увольнения и отъезда меня не беспокоили. Но конкретно сосредоточиться на нашем с Аллой и Илюшей деле ликвидации пятна тьмы в центре города я не мог из-за постоянного бестолкового бардака, связанного с отвратительной организацией всей подготовки юбилейной выставки.

И хотя отбором работ научный отдел занимался всё лето и осень, я знал, что любимый стиль работы нашего руководства – это за три дня до открытия, часов в девять вечера вытащить всё что можно из запасников и потом долго и нудно переставлять с места на место. Так и получилось в четверг, а сегодня была пятница и меня, сильно уставшего за месяц из-за непрерывного потока нескончаемых дел, сильно не радовала перспектива зависнуть тут на все выходные.

И у меня и у Илюши имелось с собой по фрагменту сети-покрывала, которые мы с ним одновременно должны были накинуть. Я – на Книгу, а он на обнаруженные им Рог и Бубен. И хотя мы много раз вместе заходили в хранение, но сделать ничего не могли из-за большого количества других сотрудников.

Алла тем временем дежурила в Кафе Март, в любой момент готовая по нашему звонку начать схватку со статуей колдуна, но Илюша позвонил ей только для того, чтобы дать отбой, а она ответила, что Камень каким-то образом почувствовал исходящую от неё угрозу и фактор неожиданности мы уже потеряли.

Вечером Илюша поехал на Гоголевский бульвар, где располагался офис его отдела, а мы до шести часов ждали нашего директора Василия и потом часов до десяти переносили картины по залам. О сверхурочных никто даже не заикался – работать было просто надо, но затем нам сообщили, что на выходные могут оплатить выход восьми монтажников и я, не претендуя попасть в число этих счастливчиков, засобирался домой.

На улице, не став сразу выходить за ворота, я решил посмотреть, как поживает Камень, и действительно обнаружил кое-что необычное.

Весь выпавший в начале месяца снег полностью растаял, но из низких облаков, тускло отражающих городскую подсветку, непрерывно падал либо мелкий колючий лёд, либо холодный дождь. Казалось, сама стихия из-за разницы температур внутри потоков циклона не может определиться, какой наиболее неприятный вид осадков стоит использовать для атаки.

Но пространство вокруг Камня не было сырым или влажным. Так бывает, если под асфальтом пролегает теплоцентральная сеть, но во дворе она имелась совсем в другом месте, да и сам Камень выглядел подозрительно сухим, словно нагретым. Не знаю, зачем я решил лично в этом убедиться, и осторожно протянув ладонь, коснулся поверхности Камня подушечкой среднего пальца.

И сразу, ахнув, отдёрнул руку – Камень обжёг меня или даже ужалил, потому что боль от него была острой и какой-то проникающей внутрь, как от укуса пчелы, вот только никакого жала там не было. Я внимательно осмотрел палец, крепко выругался и быстрым шагом направился к выходу.

Уже в метро рука начала пульсировать, поэтому, позвонив Алле, я описал ситуацию и поинтересовался, существует ли какое-нибудь противоядие, а она отчитала меня за неосторожность и посоветовала «выпить водки и читать молитвы, тогда, может, обойдётся». И хотя моя дружба с крепким алкоголем давно подошла к концу, мне ничего не оставалось, как купить бутылку коньяка, а когда добрался до дома, то уже почувствовал жар. Сказав родителям, что, кажется, простудился, навёл себе чаю с медом и, выпив половину бутылки, улёгся в кровать. И пока алкоголь и мои молитвы расщепляли действие яда, где-то на границе между беспокойным сном и пробуждением из-за пульсирующей боли в руке, я улавливал навеянные им образы.

…Это была африканская саванна, она казалась примерно такой, как я видел ещё в детстве по телевизору, даже на киноплёнке передающее жаркое дрожание воздуха. Но только там возвышались полукругом необычные скальные образования из чёрного камня, напоминая воронку от взрыва или от чего-то очень давно упавшего сюда с большой высоты. И благодаря своему непостижимому происхождению этот амфитеатр ещё тысячелетия назад оказался выбран первобытными племенами для проведений обрядов.

Когда они исчезли, там опять долго никого не было, пока во время грозы сюда не ударила молния, и от одной из скал отделился продолговатый фрагмент. Неизвестно, сколько веков он так пролежал, но однажды ночью его украли. Множество низкорослых жителей тропических лесов, специально привезённых издалека, с помощью примитивных рычагов и кусков брезента сумели положить осколок в прицеп, и двое белых мужчин на джипе отвезли его в далёкое место, где его кому-то продали и отбуксировали в город, в скульптурную мастерскую. Там ему предали форму, и он стал каким-то важным для своего народа Образом, отправившись в путешествие, которое закончилось в далёкой холодной стране, где этот Образ неожиданно пробудился, услышав звук своего ещё более северного соседа – шаманского Рога, который впервые заговорил с ним. А затем их обоих услышали пришедшие с «изнанки» бестелесные существа, нашедшие пристанище в Книге Художника.

И мне стало ясно, что это существо, которое действительно когда-то было Великим африканским колдуном, объединившись со своими новыми знакомыми, готовится к бегству. Да и Камень, в котором он заперт вовсе не простой, похожий на осколок древнего метеорита. Поэтому если магия «подобия» сработает, сделав место освобождения максимально похожим на место его рождения, то от здания музея останется лишь сияющая в центре Москвы воронка, как от попадания сброшенной с самолёта бомбы.

Все выходные я провёл дома, чувствуя себя совершенно разбито, а Илюша выходил на дежурство и в воскресение вместе с Аллой был на Петровке. Вечером они позвонили поинтересоваться моим состоянием, сообщив, что с Камнем действительно что-то происходит. Скорее всего, он готовится к атаке, а произойти она, по мнению Аллы, должна во время открытия, когда на празднование юбилея соберётся очень много гостей. Я ответил, что у меня были видения и, как мне теперь кажется, это будет не атака, а побег с большим количеством человеческих жертв, но само по себе это ничего не меняет.

Конечно, мы понимали, что не справляемся, и времени у нас почти не осталось, но сама мысль попросить кого-то из музейных работников о помощи, пусть даже и обманув их, нам в головы просто не приходила.

В понедельник пятнадцатого декабря я проснулся на удивление бодрым и задумался о том, способен ли я после «укуса» Камня получить иммунитет к его яду, а доехав до работы и пройдя по анфиладе второго этажа безо всякого удивления обнаружил, что в них расставлены для повески совсем другие картины, чем в пятницу. Кое-какие залы даже были готовы, поэтому оставалось лишь разбиться по парам и доделывать остальное. Правда, немного пугало, что в голове у меня иногда раздавался ритмичный звук африканских барабанов, а половина из сотрудников уже мало что соображали.

За несколько часов до открытия хранительница Ира попросила, чтобы я взял кого-нибудь из ребят и отправился с ней, чтобы убрать «отвал» – всё лишнее, не вошедшее в экспозицию.

– А можно с Ильёй из выставочного? – поинтересовался я и, указывая на размечающих стены и сверлящих дырки для креплений монтажников, добавил, – А то все заняты.

– Хорошо, – ответила Ира, которой было уже всё равно.

Тогда мы с ней принялись относить стоящие в одном из залов работы обратно в фонды, и когда я понял, что мы идём в нужное место, вызвонил Илюшу и кратко описал план возможных действий. Он быстро пришёл к нам на помощь, а когда мы вместе проходили с картинами в руках мимо имеющей осоловевший вид главной хранительницы Светланы, немного задержался рядом с ней и что-то сказал.

Затем мы очутились в отданных под хранение залах, но сейчас ситуация там напоминала срочную эвакуацию Эрмитажа перед наступлением на Ленинград армии фашистов.

Снятые со стеллажей картины были хаотично расставлены тут и там, какие-то большие вскрытые ящики стояли по центру и к ним тоже прислонялись целые штабели живописи и графики. Для людей были оставлены лишь маленькие дорожки, да и то не везде и мы с Илюшей принялись протискиваться по ним, чтобы хоть как-то грамотно составить холсты в рамах друг к другу.

– Ребята, вы только осторожней, оставляйте там, где можно, мы всё потом на место уберём, – полузакрыв глаза говорила Ира.

Иногда она как-то странно вздыхала и что-то напевала себе под нос. Похоже, что как и все остальные сотрудники музея, она была явно не в себе.

А потом у неё зазвонил телефон. Ира встрепенулась, односложно ответила и протиснувшись между двумя скульптурами обнажённых женщин, начала пробираться к выходу из зала.

– Ребята, я вас должна на пять минут оставить, вы только осторожнее, не спешите и я вас здесь запру, а то уже ходят журналисты и всякие посторонние люди по музею.

Мы молча кивали в ответ, а когда Ира только подходила к дверям, Илюша уже набирал номер Аллы.

– Это ты подстроил? – поинтересовался я, когда в замке повернулся ключ, и мы остались одни.

– Да, напомнил Светочке, о том, что они забыли… – и тут же выпалил в трубку, – Алла, мы вдвоём одни в зале и у нас всё готово, – и ответил уже мне, – Считай до десяти, она бежит к нему из кафе!

– Десять… девять… восемь… – медленно начал я, озираясь во всём этом бардаке в поисках Книги Художника.

Илюше было легче – его Рог и Бубен так и покоились на стеллажах, куда он мог дотянуться благодаря своему росту.

Книга же лежала в специальном стальном шкафу для неокантованной графики с длинными горизонтальными выдвижными ящичками. Но теперь доступ к ним был заставлен какими-то фото в стекле и тяжёлых рамах.

–Семь… шесть…

Не став терять времени, я завалил сразу весь штабель на другую сторону. Теперь они упирались прямо в рамы меньшего размера, готовые потрескаться из-за сильного нажима, но меня это уже не смущало.

– Пять… четыре…

Я принялся выдвигать все ящики по очереди, помня, что мой объект покоиться в одном из последних. Так оно и было, но чтобы открыть его пошире, мне снова пришлось возиться с фотографиями в стекле, так отодвинув их в этой тесноте, чтобы они при этом на меня не упали.

– Три… два…

Теперь Книга лежала передо мной, и я достал сеть-покрывало, сшитую Аллой из тонкой белой нити на ощупь напоминавшую шёлк, а Илюша уже держал свою на изготове.

– Один! – выпалил я, и мы одновременно набросили сети на свои объекты.

Несколько мгновений мы неподвижно стояли и, едва дыша, вглядывались в предметы под сетью. Вдруг шаманский Рог сам по себе издал тихий звук, словно последний выдох, вместе с которым уходит жизнь, а натянутая кожа Бубна слегка завибрировала

Затем снова наступила тишина.

– Это что, всё? – спросил Илюша, повернув ко мне голову.

Но я не успел ему ничего ответить, потому что Книга под сетью начала корчиться, её картонная обложка пошла рябью и покрылась пузырями. Вслед за тем послышался звук, напомнивший мне гудение сильно натянутого стального троса перед тем, как он лопнет. И по всему залу, от пола до потолка, распахнулась узкая щель, ведущая на изнанку мира.

Она напоминала линзу, искажающую очертания и перспективу проступающих сквозь неё предметов, делая одни из них мрачными, тёмно-серыми и вызывающими отторжение, а другие представляя яркими кричащими пятнами, как на картинах больных шизофренией – это тоже пугало.

Сказать, что я увидел там зазеркалье, мир в его неправильном отражении, будет абсолютно неверно – эта трещина ничего не отражала, а лишь уродовала существующие формы, просвечивая через нашу реальность, как волшебное стекло из сказки Андерсена, смотря в которое всё казалось таким отвратительным и ужасным.

И это была дверь, через которую существа из Книги, не в силах выдержать давление сети, возвращались к себе домой. Я не делал попыток рассмотреть их, чтобы они не попытались как-то материализоваться через мой разум, но физически ощутил вибрацию и сотрясение воздушных потоков, как если бы рядом со мной вдруг включился пропеллер аэроплана, причём эти движения происходили только вокруг меня, никакого ветра по залу в тот момент не гуляло. Я сразу вспомнил недавнюю историю стюардессы, которая слишком рано сошла по трапу, и её затянуло в ещё работающий винт самолёта, поэтому на всякий случай крепко ухватился за стальную вертикальную рейку прикрученного к стене стеллажа и правильно сделал – в следующее мгновение твари с изнанки подхватили меня и попытались унести за собой.

Между прочим, эти стеллажи мы устанавливали сами, и кое-кто ленивый при этом говорил: «Ну зачем их к стене прикручивать, да не надо, они выдержат…» Но главная хранительница Светлана настояла и за это ей большое спасибо.

И вот теперь меня тащило в сторону щели, от которой не исходило ни звуков, ни запахов, я не ощущал никаких перепадов температуры, потому что она всё втягивала внутрь себя, словно Чёрная дыра, которая – как теперь говорят ученые – находиться в центре каждой галактики, поэтому никакой отдачи от этого пространства не существовало. Мои ноги скользили по полу в её направлении, а правая рука опять начала пульсировать, ослабляя хватку.

Оглянувшись, я заметил своего остолбеневшего друга и закричал ему: «Илюша, помоги!», не понимая, в общем-то, в чём эта помощь должна заключаться. Но он будто отключился, повернувшись ко мне спиной и застыв у своего стеллажа, сам на фоне других скульптур став неподвижной статуей.

…Позже он рассказал мне, что духи Рога и Бубна не смогли сопротивляться под сетью и сразу покинули свои предметы, уйдя в нижний мир, но сами шаманские инструменты так привыкли иметь хозяев, что приняли Илюшу за нового претендента и обрушились на него, испытывая на прочность. Ему пришлось укрощать их, как диких животных, ловить и пытаться на них играть – иначе они бы его растерзали. Причём происходило всё это на подвластной им территории, в местности, напоминающей тундру во время полярной ночи, и продолжалось, по его ощущениям, много часов.

Не смотря на то, что Илюша никогда не играл на духовых инструментах, Рог дался ему более легко. Собствённо он и не играл на нём, а транслировал звук с помощью своего дыхания. Но вот с Бубном пришлось серьёзно повозиться. Он оказался капризен, опасен и стар; только благодаря урокам, которые ему в своё время дали безумные индийские барабанщики из штата Тамилнад, шаманский Бубен почувствовал Илюшину силу, и ему удалось его усмирить.

Поэтому мой друг в этот момент отсутствовал, и мне оставалось надеяться лишь на то, что изгоняемые сетью паразиты изнанки вот-вот должны покинуть наш мир и главное – это продержаться, но меня неумолимо тянуло к трещине, а пульсация в правой руке только усилилась – я уже едва ей держался.

Сложно сказать, сколько времени это продолжалось – от ужаса меня прошиб пот, застилая глаза, отчего мне пришлось зажмуриться, а сердце аритмично стучало, как неисправный бензиновый двигатель старой моторной лодки. Но тут помощь пришла ко мне с самой неожиданной стороны – от других объектов хранения, к которым я всегда аккуратно и бережно относился. Произведения искусства, разбуженные непривычным волнением реальности, как-то встрепенулись. На короткое время они словно обрели своё собственное сознание и эмоции, вложенные авторами при их создании. Да, у нас в запасниках находиться очень много хорошей живописи, которую годами не выставляли – именно они меня и спасли.

Разумеется, их я тоже не видел, но почувствовал, как тело обволакивает тёплая воздушная волна, пахнущая масляной краской. И ещё я услышал множество мелодий, сплетаясь между собой, они рождали некий вид энергии – кажется, именно так им и удалось удержать меня от падения в искажающую мир линзу.

Борьба рвущихся на изнанку вихрей и защищающих моё тело музыкальных потоков заняла несколько мгновений, после чего существа из Книги сначала ослабили хватку, а затем, осознав, что им меня не забрать, и вовсе отпустили. На грани восприятия до меня донёсся звук, напоминающий шелест рассыпанного на пол песка, а обложка Книги перестала корчиться и вернулась к своему обычному виду, но я всё равно продолжал держаться за стеллаж, потому что щель не спешила пока закрываться. Надо было срочно что-то предпринять, поэтому, сосредоточившись на пульсации в руке, я попробовал ощутить, что сейчас происходит с Камнем и, благодаря его обжигающему прикосновению, смог почувствовать дух Великого африканского колдуна, его злость от обмана.

Ему предложили жертву – личность человека, в которого он может перейти, но когда он с помощью Аллы покинул Камень, оказалось что тела у этой личности просто не существует, а живёт она в человеческом предмете – маленькой коробочке, работающей от электричества.

Да, это и был Филип – наркоман и грабитель, самый опасный из нежелательных личностей Билли Миллигана, с помощью аппарата таинственного Евгения Петровича запертый в старый смартфон. Но Великий африканский колдун слишком быстро раскусил обман и просто не захотел перемещаться в процессор из кристаллического кремния – из одного каменного плена тут же попасть в другой или, как говорят люди – «поменять шило на мыло». И это не смотря на то, что Алла обещала отправить его в таком виде обратно в Африку.

Но сейчас она уже не контролировала ситуацию – высвободив Образ африканского колдуна, заключить его в другой носитель сил у неё не хватило – слишком мощным оказался соперник и теперь он собирался завладеть самой Аллой. Тогда, особо не раздумывая и не до конца отдавая отчёт в собственных действиях, правой рукой я словно выбросил из себя пульсирующую боль, пытаясь отогнать от неё атакующий Образ, восприняв его как невидимый, но вполне ощутимый сгусток разъярённой силы.

И, кажется, мне это удалось. Потому что теперь он обратил внимание на меня.

Услышав нарастающий грохот африканских барабанов, я непроизвольно сжался, а через мгновение Великий африканский колдун уже был в хранении, пытаясь рухнуть прямо в мою голову, отобрав разум и тело. К счастью, вступившие в сделку с Камнем духи уже покинули Рог и Бубен, которые, в поисках нового хозяина испытывали сейчас Илюшу на прочность, да и изгнанные существа изнанки отправились восвояси, поэтому он оказался один, а у меня тут были свои соратники.

Как не смешно это звучит, но моя любовь к искусству оказалась взаимной. Ощутив направленную на меня угрозу, сотня написанных в хорошем настроении картин снова встрепенулась, защищая меня от сокрушительного удара, словно сгустив передо мной воздух и сотворив между нами упругую силовую мембрану, на физическом уровне состоящую из мелкой разноцветной пыли от давно высохших красок.

По каким-то причинам Образ не мог прорваться сквозь эту завесу, он застрял в ней, как мошка на радужной поверхности мыльного пузыря – этого нельзя было увидеть, но удавалось прочувствовать, как если бы она оказалась связана с моими нервными окончаниями. Уверенный в том, что какой-то иммунитет после укуса у меня всё-таки есть, я принялся сдвигать его по мембране в сторону трещины, и коллективное сознание ожившей живописи догадалось о моих намерениях. Из статичного оно моментально стало подвижным, приняв форму скрученной спирали или водоворота. В нём и утонул первобытный африканский барабанный ритм, заглушённый звуками джаза, симфонической классики, кислотной электроники и психоделического рока – всей той музыки, которую, судя по всему, слушали художники, когда писали помогающие мне картины.

Тогда Великий африканский колдун, подхваченный облаком разноцветной пыли, проскользнул на изнанку, и щель за ним сразу закрылась, словно выполнив, наконец, своё предназначение.

Теперь в хранении стояла полная тишина – все его объекты тут же утратили самосознание, полученное ими из-за чуждого вмешательства в законы физики и самой реальности как таковой, но когда трещина захлопнулась, я обнаружил ни на что не похожую реакцию своего организма. В том месте, где она находилась, мною различался теперь некий запах… нет, даже не запах, а скорее вкус. Вкус горячего песка, который так неприятно хрустит на зубах, а разогревшись, вот-вот расплавится и превратится в мутное стекло – основу для искажающей мир линзы, обладающей страшным притяжением чёрной дыры, затягивающей на изнанку. И я понял, что он мне знаком, что когда-то уже испытывал его, просто гуляя по своему городу, только не могу вспомнить, где именно и когда.

Ноги мои подкашивались.

Я прислонился лбом к стеллажу, а затем повернул голову и взглянул на Илюшу, который до сих пор стоял неподвижно. Мне подумалось, что он, возможно, тоже нуждается в помощи, но единственное, что сейчас можно для него сделать – это отдать часть оставшихся сил. Поэтому, подойдя поближе к моему другу, я попробовал представить их как такие же вихри и мелодии, окружающие меня во время схватки, но при этом постарался наполнить тем особым ощущением радости, что поддерживает в нас желание жить.

Я заключил в них шум и запах океанских волн юга Индии, жар раскалённых крыш летней Москвы, звуки колокольчика, что, качаясь от ветра, будит тебя на рассвете, в деревянном доме у подножия гор; смех любимой женщины и детское ощущение глубины от впервые пришедшей в голову мысли о бесконечности и непостижимости нашей вселенной.

Вообразив, как эти образы-эмоции окутывают Илюшу мягким защитным коконом, я сел на пол и замер, прислонившись к стеллажу. И неожиданно, но закономерно вспомнил отпечаток моего будущего, показанного мне двадцать два года назад в саду Эрмитаж – того повзрослевшего и полысевшего двойника, сидящего на полу спиной к полкам, уставленным разными фигурами – вот я и добрался до финальной точки зримой части своего путешествия. И не могу сказать, что ощутил какое-то облегчение – любой человек, закончивший серьёзную и долгую работу, меня поймёт, но проблема в том, что и никакого конца здесь не было. Совершенно отстранённо, как тогда в Эрмитаже, я наблюдал со стороны за тем «собой» и не испытывал при этом абсолютно никаких эмоций, только усталость и пустоту разума, лишённого привычного течения мыслей.

Не знаю, сколько времени я так провёл, пока Илюша вдруг не задышал, как вынырнувший из глубины на поверхность фри-дайвер и резко повернулся ко мне.

– Ох, Федя, что сейчас со мной было! – выпалил он.

– И не говори… – отвечал я.

…Младшая научная сотрудница Ира, в запарах проносясь по залам и имея в голове несколько поручений, которые надо было выполнить практически одновременно, неожиданно вспомнила, что закрыла двух молодых людей прямо в хранении. Когда она отперла дверь, то увидела нас с Илюшей сидящими прямо на полу неподалёку от выхода.

– Пожалуйста, извините, я совсем забыла! – выпалила она, а затем, чтобы подбодрить нас, добавила, – Зато уже почти всё готово!

Мы повернули к ней свои измождённые лица и устало улыбнулись.

Одевшись, мы отправились во двор в поисках Аллы, обнаружив её на скамье около скульптуры. Она сидела, держа прямо спину, вытянувшись в струну и немного покачиваясь из стороны в сторону. Глаза её были закрыты.

– Ты как? – спросил Илюша, приобняв её за плечи.

– Уже лучше, – ответила она и, заморгав, как после неожиданного дневного сна, тут же обратилась ко мне, – Помнишь, что я тебе сказала тогда, в нашу первую встречу?

– Нет. Пытался, но не смог, это ведь давно очень было.

– Что ты – мальчик, который укротит Камень.

– А, точно… Та странная фраза.

– Спасибо, без тебя ничего бы у нас не вышло.

– Мне помогли картины, – ответил я.

– Картины, а не скульптуры? – переспросила Алла, – Это хорошо…

Она снова закрыла глаза, а ни у кого из нас не было желания что-то говорить, поэтому я подошёл к ним ближе, мы вместе обнялись, да так и застыли на краю продуваемого декабрьским ветром двора, заставленного скульптурами Церетели, и стоящий у ворот охранник смотрел на нас с любопытством, граничащим с опасением.

Остаток дня до открытия мы занимались всякой, как теперь нам обоим казалось, ерундой, а к семи часам подошли в самый большой зал с высоким потолком, где при первом хозяине особняка, уральском купце Михаиле Губине, устраивались балы.

Но юбилейное торжество в музее мне совсем не понравилось.

Во-первых, нам – работникам музея – никто не сказал слово «Спасибо».

Во-вторых, никакой радости от этого события никто из сотрудников не испытывал – все были слишком сильно измучены. По странному совпадению именно в тот вечер произошло самое глубокое падение биржевого курса, и евро преодолело отметку в сто рублей, а доллар поднялся до восьмидесяти. На следующий день эта волна откатила, но лица многих гостей, особенно среди тех, кто уже запланировал новогоднее путешествие, выражали настороженность и тревогу.

Сама эмоциональная ситуация праздника оказалась скомканной и скованной, там даже нельзя было нормально снять стресс с помощью выпивки – коктейли на основе водки оказались совсем невкусными и от них разило дешёвым спиртом. Мы с Илюшей и Аллой отстояли за ними длинную очередь, а затем, крепко сжав бокалы, с суровыми лицами замерли на середине зала, как три айсберга, по-моему, к нам тогда боялись даже подходить – все только проходили мимо и настороженно улыбались. Скорее всего, мы действительно выглядели в этот момент, как воины после изнуряющего сражения, наверное, это считывалось.