Не так-то просто в пятницу вечером улизнуть со студии, потому что на Мосфильме, все, бывает, сидят по своим кабинетам часов до девяти, а то и задерживаются допоздна. Особенно печально наблюдать за этим зимой, когда в десять вечера усталые девушки поодиночке выходят куда-то в пургу и ждут потом автобусы на остановке, такие измученные и потерянные.

Но сейчас стоял конец мая 2007 года, город уже шагнул одной ногой в лето, а мне повезло, что Режиссёр, у которого я работаю, ещё вчера уехал к себе на дачу и сегодня я собирался совершить тоже самое действие, осложняемое тем, что за работой трёх студийных сотрудников следили Гадские Сёстры. Ими я называл двойняшек Вику и Риту, которых пожилой Режиссёр, сам ни с кем не ругаясь, использовал в качестве репрессивного механизма.

Как человек, который ещё годы назад решил для себя, что он не хочет больше врать или говорить неправду, я оставался в затруднительном положении. Если бы я просто сказал, что уже сделал всё на сегодня, они загрузили бы меня какой-нибудь очередной хренью – все знают, что объём работы никогда не может иссякнуть. Поэтому ещё вчера я предупредил их, что мне надо будет уехать по семейным делам, а сегодня в четыре дня просто собрался и попрощался с ними.

И тут же началось:

– А ты куда?

– А почему так рано?

– А ты всё закончил?

Но я ответил, что к приезду Режиссёра должен показать ему экспликацию – это нечто вроде концепции для чиновников Госкино, которая, кстати, была уже мной написана – и под мрачными и завистливыми взорами четырёх глаз покинул кабинет. Остальные же двое сотрудников, покорно склонив лица перед мониторами, представляли меня в этот момент кем-то вроде удачливого проходимца, в отличие от них сумевшего избежать общего тюремного заключения.

Доехав до Киевского вокзала, я спустился в метро и вышел у другого вокзала, Павелецкого, сел в экспресс, едва успев занять одно из последних свободных мест, и ринулся вон из города.

Пронизанный жгучими солнечными лучами адский пятничный поезд, как всегда, оказался дико забит народом. Немолодые женщины и мужчины стояли в проходах и, не смотря на открытые окна, воздух попадал в вагоны, только когда поезд открывал двери на остановках. Пот стекал по лицу, капая на грудь и пробираясь по позвоночнику – это была самая суровая часть моего путешествия, но я знал, что полтора часа моих мучений окажутся вознаграждены. И, конечно, так оно и случилось.

Выйдя в Ступино и поднявшись по лестнице над перроном, я увидел, что здесь уже стоит лето, его сочная зелень тут и там перемежалась белыми всполохами цветущих яблонь. Пахло костром и сиренью, а в глубоком небе курсировали самолёты, идущие на посадку или летящие в южные страны из Домодедово.

И всё вокруг замерло, как перед приходом какого-то доброго и долгожданного цунами, будто надо мной возвышалась гигантская призрачная волна, что вот-вот накроет, подхватит и понесет сквозь июнь, июль и август, выбросив на берег и отхлынув лишь сентябре. И тогда я снова стану нелепо озираться по сторонам, не в силах понять, почему мой волшебный полёт на её гребне оказался так быстр, и куда всё это теперь исчезло.

Своего папу я обнаружил на участке, где он попивал вино и что-то деловито чинил, а мама должна была приехать завтра на машине тётиного мужа, так как живут они через две улицы. Именно они и рассказали нам три года назад о продаже заброшенного участка. Заросший ядовитым трубочником в высоту моего роста, в первый наш приезд он выглядел совершенно дико; два года я мучительно вскапывал опутанную корнями землю – теперь это стало легче, а мама лечила старые яблони и сажала кусты смородины и крыжовника. Как-то весной, приехав сюда впервые после очень тяжёлой зимы, когда один большой кинопроект рухнул, и мне не заплатили за пол года работы, я нашёл в железном ведре мёртвую бабочку-шоколадницу. Было очень грустно, что в отличие от меня она так и не смогла дожить до апреля, я похоронил её у вишнёвого дерева.

В прошлом году мы начали жечь сгнившие, сваленные у забора старые доски, а когда расчистили место, то обнаружили там целую поляну ландышей. Как раз сейчас, в это время года, они должны расцветать, поэтому, по приезду, я первым делом отправился на них посмотреть. Присел на корточки и поздоровался с ними, ведь они росли здесь ещё в те времена, когда вокруг стоял лес. Часть их уцелела, когда прокладывали дорогу и проводили застройку, а теперь эти маленькие белые колокольчики являлись для меня метафорой стойкости и той скрытой красоты, поиск которой занимает всю нашу жизнь.

В тот вечер я занимался самой обычной дачной бытовухой, а когда стемнело, мне позвонил Илюша, которого я не видел с самого начала апреля из-за его загруженности делами по продаже своего PR-агентства.

– Привет, ты чем сейчас занят? – поинтересовался он, – Давай увидимся.

– Да я на даче.

– О, тогда давай я завтра к тебе приеду, ты ведь уже давно меня туда звал. Надо попрощаться.

– Так ты уже уезжаешь? – я действительно удивился, не ожидая, как быстро он всё провернёт.

– Да, и очень скоро.

В субботу я встретил его на станции, мы купили в городском супермаркете большую коробку аргентинского вина и доехали до моего посёлка. Строили его для преподавателей и работников Бауманского института и, не смотря на то, что с тех пор многие дома поменяли своих хозяев, публика тут была приличная.

Мама и папа обрадовались Илюшиному приезду и пока мы с мамой готовили еду, папа провёл ему экскурсию, разъясняя специфику дачного быта, когда даже для такой банальной процедуры, как приготовление чая требуется совершить в три раза больше действий, чем в городской квартире.

Наконец мы сели обедать за столом среди деревьев, выпили вина, и Илюша рассказал, что он уже подал документы на полугодовую визу. Сначала он приедет в гости к своим европейским друзьям, а потом некоторое время поживёт самостоятельно и решит, стоит ли там оставаться.

– Я специально лечу туда не в сезон, когда туристов мало и легче обустроится, – объяснил он.

– Но вы так и не сказали, что это за место и где оно? – поинтересовалась мама.

– Просто здесь о нём мало кто знает, это остров Панган в Сиамском заливе.

– А, Сиам! Так раньше назывался Таиланд, – проявил осведомлённость мой папа, – Я читал в «Аргументах и Фактах», что это страна для секс-туризма.

– На самом деле это не так, – ответил Илюша, совсем не смутившись, – Для разврата там есть один большой город под названием Паттайя, куда как раз и возят пачками наших соотечественников, а по их рассказам все потом думают, что по всей стране тоже самое.

– А, это как судить о России по Москве? – улыбнулся папа.

– Или как судить о стране по визиту в бордель. Хотя для антрополога это, безусловно, станет познавательным и захватывающим приключением. Но в нашем публичном пространстве я уже много чего видел, поэтому его и покидаю.

Все трое, мы принялись задавать Илюше вопросы.

Королевством Таиланд я в то время особо не интересовался и оно представлялось мне чем-то вроде пакетного курорта типа Турции и Египта, только более дорогого из-за долгого перелёта, но фотографии тропических островов всегда вызывали у меня ощущение чего-то далекого и, соответственно, недоступного, я даже никогда не задумывался, что туда можно просто так взять и приехать, при этом не истратив до хрена денег. Однако, по ответам Илюши выходило, что это не так. Он объяснил, что билет на самолёт надо просто покупать заранее по спецпредложениям, а жильё искать в несколько этапов, уже находясь на месте и осматривая варианты.

– Илюша, а чем ты там собираешься заниматься? – спросила мама.

– Знаете, я слишком долго всё время чем-то занимался, и мне это надоело, – с улыбкой отвечал он, – Вот у вас есть теперь сад и вы можете его возделывать. А я хочу отыскать свой и просто быть в нём.

– На другом конце земли? – скептически отозвался папа.

– Наш внутренний сад может быть где угодно. Вам вот повезло, а мне пока нет.

– Илья, но тебе не кажется, что ты не совсем то время выбрал, чтобы уезжать, – отозвалась мама, – Ведь здесь столько сейчас возможностей!

– Типа «мы встали, наконец, с колен»? – процитировал Илюша, – Да я удачно продал бизнес, на пике цен, потому что в какой-то момент все эти пиар-агенства никому и на хрен не будут нужны, – закончил он, стараясь не ругаться при моей маме, – Не может всё так долго продолжаться, вся эта стабильность. Она просто искусственно создаётся. В Америке подобные ситуации называются словом «пузырь». А у нас – «мыльный пузырь».

– Знаешь, у меня тоже были мысли, что пора осваивать профессии, необходимые в военное время. А то как-то тихо сейчас, как перед ураганом.

– Да, Федя. И тебе тоже пора сменить род деятельности. За семь лет после окончания института ты так и не воплотил ни один свой собственный замысел. А они ведь у тебя были. Когда ты последний раз писал прозу? Не сценарии на заказ, а какой-нибудь рассказ для самого себя.

Я на мгновение задумался.

– Два года назад. Но тогда мне было хреново, плюс ещё сидел без работы и эту ситуацию я больше не хочу повторять. А когда написание текстов становится работой, то на отдыхе уже и не хочется ручку в руки брать. Правда, тут, на даче, всё по-другому.

– Вот видишь. Поэтому изыщи возможность проводить здесь как можно больше времени. И тогда сам увидишь, как всё измениться.

В ответ я молча кивнул.

Когда мои родители ушли заниматься своими дачными делами, мы убрали со стола и продолжили пить вино дальше.

– Федя, это застывший город, – говорил Илюша, – Такое ощущение, что он завис, как компьютер и ему нужна перезагрузка, но я не собираюсь в этом участвовать, потому что хочу пожить немного для себя. Ты помнишь, как пятнадцать лет назад в Саду Эрмитаж, странный, похожий на фокусника человек завёл нас в своё ретро-футуристическое устройство, забрал у нас по воспоминанию, а взамен показал, якобы, будущее?

– Да, разумеется, – конечно, я не забыл ту ночь в Эрмитаже, тёмную будку и смутный образ будущего меня, увиденный словно со стороны, – Но я совсем не помню, в чём он заключался. Кажется, там была какая-то странная комната, но что в ней находилось, я и тогда не понял, а сейчас этого уже тем более не припомнить.

– А я увидел тогда остров с пальмами. И теперь именно туда и отправляюсь.

– Надеюсь, я смогу к тебе приехать туда.

– Конечно, сможешь. Понимаешь, ты слишком много денег тратишь по кабакам, а Москва – неоправданно дорой город. И когда ты попадёшь в Юго-Восточную Азию, то поймешь – всех этих средств, которые ты за год бессмысленно распыляешь, шатаясь в выходные по барам, вполне хватает для того, чтобы месяц жить на берегу моря.

– Ну, просто благодаря работе на Мосфильме у меня сейчас опять появились деньги. А то помню, как несколько лет назад я пришёл в ресторан на встречу однокурсников и там все заказали себе выпивку и еду, а у меня денег едва хватало на две кружки пива…

Но эта студийная работа, она что-то так заёбывает… я ведь не пишу сейчас ничего, только раз в год переписываю для нового продюсера свой старый сценарий, в надежде, что он у меня его купит. А всё остальное время обслуживаю интересы Режиссёра.

– Продашь ты сценарий или нет, в любом случае, тебе стоит жить более аскетично. Да, я понимаю, девушек всегда надо водить на выставки и танцы, даже самые трепетные московские барышни весьма меркантильны, но не иди у них на поводу. Не пытайся сразу заполучить объект своей любви или вожделения, а лучше держись от него на расстоянии и страдай – многие хорошие истории именно так и рождались. Тебе надо летом сидеть на даче и писать, а зимой приезжать ко мне и писать дальше.

– Да, это чудесный план. Давай за это и выпьем.

Поздним вечером я уложил Илюшу спать в своей комнате, а сам остался сидеть за столом, взбудораженный мыслями о его отъезде и о том, почему всю юность, мечтая о путешествиях, я вдруг сам не заметил, как оказался запаянным в стальные швы своего города. Когда я целыми днями переписывал сценарий детского сериала, у меня не было средств даже на поездку в Кострому, а теперь, когда денег стало гораздо больше, я вынужден постоянно находиться на студии, под рукой у впадающего в маразм Режиссёра, с которым зачастую приходится терпеливо нянчиться, как с капризным ребёнком. Через полгода мне исполниться тридцать три, а я так и не видел ни Лиссабона, ни Барселоны, ни Марокканских пальм, ни Индийского океана. Безусловно, Илюша прав и надо как-то изменить свой образ жизни, вести себя более аскетично и начинать откладывать деньги, иначе я так и буду крутиться безумной белкой в этом московском колесе сансары.

Потом я ещё долго читал на веранде, пока не решил последний раз покурить перед сном, зашёл за дом и погрузился в холодную тишину спящего посёлка.

Стояла безлунная ночь, фонарь на дороге тоже почему-то не горел, а неподалёку от себя, в самой глухой части сада, я вдруг услышал железный скрежет и какой-то рассыпчатый шум, будто кто-то с силой бьётся об ячеистую сеть забора со стороны наших соседей, которые в эти выходные так и не приехали.

Я встрепенулся.

– Эй, кто здесь?

Мне никто не отозвался, но удары не прервались. Я подумал, что это какой-нибудь пьяный забрёл на чужой участок и вот теперь пытается его так покинуть.

– Эй, ты меня слышишь? Хватит тут лазить! – как можно более твёрдо произнёся, а когда мне никто не ответил, метнулся к бытовке, где спали родители, и включил прожектор.

Но его луч, направленный на центральную часть нашей территории, оказался совершенно бесполезен, он ничего здесь не освещал, а нечто молчаливое всё продолжало биться, совсем не реагируя на мои окрики.

Из тьмы не доносилось ни вздохов, ни хрипов, только заборная сеть сотрясалась от непрерывных ритмических ударов, словно в ней кто-то застрял и теперь рвался на свободу, причём именно в моём направлении.

Мне уже давно стало не по себе от подобного упорства и так как дом, где ночевали мои родители, находился ближе, то я сначала распахнул дверь в их бытовку.

– Мама! Папа! Просыпайтесь, к нам кто-то ломится!

Но никто из них даже не пошевелился. И при этом спали они совсем тихо, даже папа вообще не храпел, и это показалось мне как-то уж совсем не нормально.

В панике я пробежал по саду к террасе, взял там фонарик и принялся будить спящего в комнате Илюшу.

– Илья, вставай! Слышишь меня, проснись! Там что-то бьётся и я это не пойму!

Несколько секунд я тряс своего друга за плечи, но он тоже не издал ни звука и даже не пошевельнулся.

Происходило нечто жуткое – все, кроме меня, находились в каком-то совсем беспробудном состоянии и одним только свежим подмосковным воздухом – а здесь летают майские жуки, что говорит о хорошей экологии – этого не объяснить. Такое ощущение, словно их погрузили в идеальную для отключения сознания среду или это просто наступил Час Быка, когда невозможно выплыть одним рывком из глубин гипнотического иллюзорно-реального сновидения, а стоящим на вахте начинает мерещиться всякая чертовщина. Чтобы удостовериться, действительно ли эти громкие удары не являются плодами моего внезапного безумия, я опять ринулся к забору и остановился, обнаружив, что звук утих.

Тогда я включил фонарик, и в его бледном неоновом свете ко мне неожиданно вышло существо. Оно напоминало небольшую чёрную собачку, но точно ей не являлось и для собаки вело себя слишком молчаливо.

«Это лиса!» – подумал я, сразу вспомнив о том, что к людям обычно выходят только бешенные лисы.

Я попятился от неё, а она сделала несколько шагов в моём направлении. Было так странно осознавать, что такое маленькое животное наделало столько шума. Потом я, кажется, моргнул, на секунду не удержав его в поле зрения. И оно исчезло. Я посветил по сторонам, но нигде не шевельнулся ни один куст – существо скрылось, и меня снова окутала холодная тишина, хранящая бесшумные следы передвижения всех ночных тварей.

Это происшествие снова вызвало у меня желание закурить, после чего я прилёг на свободную кровать в бытовке, где мой папа уже вовсю давал храпака, будто с уходом неназванного зверя истончилось и вызванное им всеобщее оцепенение, поэтому уснуть я смог далеко не сразу, взбудораженный ночной встречей.

Утром я обследовал ту часть забора, где ночью билось маленькое животное, и заметил у самой земли дыру в ячеистой сети, но никаких следов прорыва в виде отметин на земле от когтей или остатков шерсти там не обнаружил.

Во время завтрака, рассказав эту историю, я выслушал несколько версий от тех, кто эти события проспали, начиная от нашествия гигантской белки и заканчивая приблудным псом, а встречу с лисой все сочли невозможной. И хотя меня больше всего поразило, что я не смог никого добудиться, ни Илюша, ни мама с папой какого-то особого значения этому не придали.

Затем мы с Илюшей поработали – спилили двуручной пилой пару старых деревьев, мешающих расти молодым, и на тележке откатили к помойке части железных кроватей, а так же и другой хлам, оставшийся от прошлых хозяев.

Чтобы не ехать в город с толпой воскресных дачников, домой мы возвращались на полупустом четырёхчасовом экспрессе, а когда приближались к Домодедово, Илюша улыбнулся.

– Смотри, вот моя новая стартовая площадка. Уже скоро я сюда вернусь, чтобы надолго это всё покинуть.

– Помаши мне в окошко, когда будешь над моей дачей пролетать, – отозвался я.

– Обязательно. И, кстати, это подарок для тебя. Держи.

И он протянул мне стальную цилиндрическую пирамидку, величиной с мизинец.

Это был изящно выполненный макет недостроенной башни с прорезями длинных узких окон и обвивающими её круглые стены лестницами – такая микроскульптура в стиле модерн, не старая, но явно изготовленная многие годы назад.

– Эта модель сделана по изображению Вавилонской Башни из книги Афанасия Кирхера, – объяснил мне Илюша, – Был такой учёный и математик, его ещё называют последним гением Ренессанса. Это он увидел в микроскоп бациллы чумы и один из первых использовал «волшебный фонарь» для показа на стене картинок. А эта вещь, я называю её Железный Вавилон – символизирует город, где мы живём, и является талисманом для существования в нём. И теперь я оставляю его тебе, чтобы Вавилон не имел над тобой никакой власти.

– Спасибо, это то, что мне сейчас и нужно.

– Я знаю.

Мы вместе вышли в «Нижних Котлах», переместились в метро, и через две остановки я покинул вагон. А попрощались мы так, словно снова встретимся через неделю – после тридцати почему-то уже совсем не кажется странным, что с кем-то из друзей ты можешь видеться один раз в несколько лет. Но за те два года до нашей следующей встречи меня, наконец-то, начали оставлять будоражившие мозг концепции навязанных представлений о том, кем ты должен являться и что именно делать. Я учился у ландышей, у старых яблонь и растущей у дачного забора маленькой сосны, узнав от них, что существуют такие перемены, которые творятся медленно, исподволь, поэтому могут занимать целые годы, но являются по-настоящему важными и глубинными. Благодаря им мне и удалось без надрыва встретить случившийся через год кризис, уже не испытывая надежд и иллюзий, зная, что в любой момент ты сам можешь превратиться в застрявшее во тьме существо, и чем спокойнее ты будешь дышать, тем быстрее выберешься на свет.

Уехать в лето

В конце ноября или начале декабря две тысячи восьмого года – месяц я точно не помню, только на улице в это время лежал грязный снег и многие уже чувствовали себя утомлённо – я ходил на встречу со своими коллегами-сценаристами. Там один активист пытался выработать правила, как нам вести себя перед лицом грядущей безработицы. Подобные сообщества пытались организовывать уже не первый раз, но ничего, как правило, из этого не выходило – Гильдия Сценаристов занималась в то время какой-то непонятной бюрократической работой, она была способна организовать только семинар в Матвеевском, которые, кажется, уже к тому времени не проводились, а настоящего профсоюза, способного надавить на продюсеров, у нас не было.

Тогда уже прошла мода на доллары и гонорары все озвучивали в рублях, поэтому кризис ударил и по тем, кто реально работал за деньги, а те же, кто писали на перспективу, уверенные, что их труд будет оплачен, полностью лишились этих надежд. Что касается лично меня – мне просто сказали, что мой проект заморожен. Причём это была моя личная история, которую я писал не на заказ. Она была про парня, полюбившего девушку, которая умеет летать и боится, что неудачные любовные отношения могут лишить её этого дара. Ещё весной я передал права на сценарий студии, получил гонорар и даже познакомился с набранной режиссёром съёмочной группой, но потом кто-то кого-то подвёл, летний запуск не состоялся, то есть съёмки были отменены, а осенью всем было уже не до этого. Правда через год процесс возобновился, но выделенных средств всё равно не хватило, кажется, кто-то из продюсеров что-то украл, и в последствии этот фильм так никогда и не сняли.

Деньги у меня ещё оставались, а перспектив не было никаких, поэтому я решил, пока не поздно, съездить в гости к Илюше на остров Панган и это стало моим первым путешествием в Юго-Восточную Азию.

Но была одна проблема – я совершенно не знал английского. В средней школе наш класс тупо разделили на две половины, и я попал в немецкую группу, а в институте у меня была блажь учить французский. Поэтому, купив перед новым годом билет на начало февраля, я месяц плотно прозанимался с толковым репетитором, и она дала мне те основы языка, который любой образованный человек получает ещё в нормальной школе, а не в такой, как у меня, где на переменах старшеклассники лупили друг друга портфелями по головам, а всем остальным легко было попасть под раздачу. Конечно, после этого я не заговорил на языке Шекспира, но вполне мог теперь объясниться в магазине или на автобусной станции.

Не смотря на некоторые мои тревоги, полёт с пересадкой в Дохе прошёл нормально, в Бангкоке я добрался до забронированной гостиницы с бассейном на крыше, купил в агентстве билет до Пангана и вечером пошёл гулять на Каосан Роад. Знаменитая улица встретила меня высокими децибелами из огромных колонок, а так же дешёвым джин-тоником и раскрепощёнными людьми. Процент белых и азиатов был здесь примерно такой же, как и в Москве, поэтому я чувствовал себя привычно. Казалось, я попал в некое утопическое подобие Арбата, какой по-хорошему, должна быть нормальная пешеходная улица в центре большого города. Тут было весело и ненапряжно. Ближе к ночи бесцеремонные тук-тукеры предлагали отвезти меня в массажные салоны, демонстрируя альбомы с фотографиями полуобнажённых девиц, а я лишь смеялся им в ответ. Перемещаясь от одного бара с хаотично расставленными столами к другому, я везде пил джин-тоник, наблюдая за танцующими хип-хоп тайцами или уличным представлением пообтрёпанных жизнью в Азии европейцев. Один раз ко мне подошла симпатичная девушка в красном платье и с хорошо сыгранным застенчивым видом предложила провести с ней ночь, но я вежливо отказался, не разделяя быдловатую браваду наших соотечественников, которая заключалась в том, что по приезду надо обязательно трахнуться с тайкой.

И хотя с утра я бодро встал и позавтракал, часов в одиннадцать на улице стало совсем жарко, а возможно, это просто началась совпавшая с похмельем акклиматизация, но я больше не мог никуда идти. Поэтому вместо обычного туристического времяпровождения типа прогулки по храмам, катанию по реке, визита в Королевский Дворец или, на худой конец, в бассейн у себя на крыше, я весь день пролежал под хреновым кондиционером у себя в комнате, и сердце моё прыгало, как маленький и испуганный дикий зверёк в тесной клетке.

К вечеру я пришёл в себя и заранее объявился в условленном месте, хотя мог бы и не торопиться – уезжающая на острова европейская публика подтягивалась к конторе ещё в течение часа. Затем уверенный тайский чувак повёл нас через улицы, жестом руки останавливая машины перед нашей колонной, и мне показалось, что я стал участником какого-то школьного похода, только теперь уже среди повзрослевших неформалов.

Пройдя примерно четыре квартала, мы оказались на автовокзале, где нас принялись неспешно распределять по автобусам. Тогда все начали болтать между собой, а я не мог принять участие в общей беседе и стыдился своего незнания языка. Эта сцена напомнила мне ситуацию детства, когда меня в первый раз отправляли в пионерский лагерь. Где-то на окраине тогдашней Москвы, на широкой площади, ожидали отъезда за город автобусы с номерами отрядов, и у каждого, разбившись на компании, стояли группы мальчиков и девочек, знакомых ещё с первой смены. Они что-то рассказывали друг другу и громко смеялись, а я, со своим маленьким жёлтым чемоданчиком мялся в отдалении, не решаясь подойти и познакомиться. Вот только сейчас пионерский лагерь стал международным, а я хоть уже и не был застенчив, но только говорить с ними снова не мог, потому что не всегда даже понимал, о чём именно меня спрашивают.

Когда автобус тронулся, в нём тут же вырубили свет, как в курятнике, но кто-то продолжал ещё читать, запасшись фонариком. Кондиционер дул нещадно, поэтому я обмотал шею платком, укрыл ноги пледом и наконец-то первый раз нормально поспал, ведь моё тело ещё не перестроилось с зимы на лето, и лютый тайский источник холода просто возвратил его в привычное состояние.

Часа в четыре утра нас высадили у пирса, где под навесами какие-то мужики пили пиво. Там всё было занято, но у самого берега стояла стопка пластиковых стульев. Я начал снимать их по одному и передавать подходящим людям, а потом сел лицом к воде, и место рядом со мной занял молчаливый японский парень. Пару раз мы отлучались, приглядывая за вещами друг друга, я посмотрел во сколько отправляется первый корабль, купил чай и банан, а на обратном пути встретил взволнованную девушку, которая, как я понял, очень напрягалась из-за того, что нас обещали привезти в Сураттани, а вместо этого мы оказались в Чумпоне. В ответ я указал в сторону расписания и добавил, что это не проблема и на Панган мы приедем, но её это не удовлетворило, и она отправилась на поиски справедливости. Примерно через минуту я увидел, как она, уже в компании других ребят, приехавших вместе со мной, донимает отвечавшего за нашу перевозку тайца, который сказал ей примерно то же самое, что и я, а потом принялся выкрикивать какую-то странную фразу. Прислушавшись, я разобрал нечто вроде «сис а дис». «Сис а Дис! – раз десять громко повторил таец, которого, судя по всему, они порядком подзаманали, – Сис а Дис!» Когда, уже успокоившись, он прошёл мимо меня, я показал ему билет, а он вручил мне наклейку с надписью Koh Phangan. Судя по всему, такие же он раздал и ребятам, поэтому непонятно, зачем было так напрягаться. «Ты не волнуйся, – писал мне Илюша, когда я высказал сомнение, смогу ли добраться до острова в одиночку, – Тайцы – это не индусы, они доставят тебя, куда надо, у них всё отработано». Скорее всего, у девочек это тоже было первое путешествие, но, в отличие от них, я был совершенно спокоен. Наверно потому, что уже подсознательно понял – эта страна меня приняла. А что касается загадочной фразы, то примерно через неделю, привыкнув к тайскому английскому, я разгадал её смысл. Она означала: «сикс ауэрс дипарча» – типа, в шесть часов отправление.

Но отчалили мы только в семь, когда стало уже светло, а часа через три катер остановился у заповедного острова Тао, где вышла половина всех пассажиров. Тогда я ничего не знал ни об этом острове, ни о некоторых других, типа Ко Липе, ещё сохранявших завесу полусекретности. Впрочем, в конце первого десятилетия нашего века все самые лучшие дикие острова Королевства Таиланд бэкпекеры уже освоили, и на некоторые из них хлынул поток туристов, но на том же Тао ещё можно было запросто ночевать в спальниках на веранде кафе, где ты ужинал. Я же двигался дальше, на Панган – место популярное, но пока ещё только в узких кругах.

Помню, что после отправления с Тао я ещё минул сорок посидел в салоне на корме, а мимо меня сновали бывалые татуированные мужики, лихо покупавшие пиво и бледные молодые люди с пакетиками в руках – их укачивало с похмелья на носу летящего по волнам катера. Затем я решил подняться наверх и тогда Остров явился мне в виде синего облака на горизонте. В морской дымке он выглядел призрачной громадой, грозовым миражем, каждые четверть часа становясь всё больше и огромнее. Вот уже пропала иллюзия его небесного происхождения – теперь ясно можно было разглядеть покатые зелёные горы, крыши гостиничных домиков и вышки приёмов спутниковых сигналов.

Я послал смс Илюше, но мы ещё долго плыли вокруг всей его западной части, а ближе к причалу справа по борту появились ещё два совсем маленьких островка, и я вдруг явственно осознал, что сейчас исполняется какая-то моя глубинная детская мечта. Давно позабытая, погребенная под пластами взросления вместе с другими её братьями и сестрами, она бы так и дремала в тихом уголке моего вытесненного сознания, пока я не разбудил её, просто попав в необходимое место. А возможно, именно она и вела меня сейчас в сторону Панганского пирса, всё эти годы, подобно радиомаяку, пробуждаясь в определённое время и посылая сигнал до тех пор, пока он не был услышан тем мной, кем я стал двадцать семь лет спустя.

Мы причалили. Тайский парень, дремавший на сваленных в кучу рюкзаках путешественников, резво вскочил на ноги, перепрыгнул на пирс и принялся вязать канат к бакену.

Растянувшись в очередь, все чинно сошли на берег. Близился полдень, от бетона пристани исходил жар, а очертания соседнего острова Самуи были практически неразличимы через толщу воздуха, нагретого водяной линзой Сиамского залива.

Оказалось, что Илюша ждал меня на соседнем, большом пирсе, куда приходят паромы из Донсака, но вскоре я увидел его долговязую фигуру – тарахтя на скутере, он срезал путь ко мне прямо по бездорожью.

Ещё перед отъездом он посоветовал мне не брать сумку или чемодан на колёсах, а купить именно рюкзак, поэтому я легко сел сзади него и мы въехали в столицу острова Тонг Салу – цивилизованную деревню, состоящую из двухэтажных домов и четырёх улиц.

В магазине «7/11», где мы взяли пива и сэндвичи с креветками, царило оживление: какой-то юный англичанин, подбадриваемый своими друзьями, переодевал шорты, застенчиво возвышаясь из-за полки с журналом «Космополитен» на тайском языке, а их французские сверстники, спасаясь от жары, завтракали какими-то котлетами прямо под кондиционером, громко обсуждая события прошедшей ночи, думая, что их никто тут не понимает.